Гексамерон (джен)

Буржуйка жрала как не в себя. Игорь уже перетаскал все дрова из сеней и теперь прикидывал, какую мебель пустить под топор в первую очередь. Коробка с книгами опустела почти на две трети. Дедов рваный ватник оказался внуку вполне впору. Но ему всё равно постоянно было холодно.

И это ещё только октябрь.

Может, и к лучшему, что им не придётся переживать здесь настоящую зиму?

Днём на улице было тихо — только хрипло каркали какие-то птицы, стариковскими суставами скрипели деревья и брызгал на стёкла мелкий, унылый дождь. Никто не заговаривал о Нике. Её сумочку Игорь сжёг, а одежду поделили Марго и Мила: чтобы хоть как-то согреться, им приходилось одеваться как капуста.

Разговоры не клеились. Кир мрачно сидел у окна в гостиной и хлебал какую-то дрянь прямо из бутылки — а ведь Игорь говорил не брать алкоголь, как бы этот дурак не начал буянить… Марго, прячась от реальности, спала уже где-то часов восемнадцать, Матвей разгадывал кроссворды в старых газетах, Мила выбрала себе самую толстую книжку из тех, что ещё остались в живых.

Игорь пытался писать в дневник, но слова не шли. То ли разучился выводить слова от руки — не делал этого, кажется, с са́мой школы, — то ли мыслей было так много, что они застревали в дверях. В какой-то момент он поймал себя на том, что начал письмо маме и Пашке. Включил телефон, выключенный, чтоб сохранить зарядку: нет сети. Ну и хорошо. Что бы он им сказал? «Простите»? «Прощайте»?

Бутылка Кира, видимо, иссякла, и, заскучав, он пришёл в их Александрийскую библиотеку. Долго копался в том немногом, что осталось в коробке, выудил какую-то книгу; качнувшись, с размаху бухнулся задом на пол. Полистал свою находку, несколько минут, кажется, даже реально читал, а потом выговорил заплетающимся языком:

— М-да, заебись сказочка!

По-хорошему, не надо было бы ему отвечать, но Игорь слишком устал от молчания.

— Что там? — спросил он.

— Какие-то ёбаные стихи без рифмы, — сказал Кир. — Про то, как два брата-акробата пособачились, и один вырезал весь клан другого, кроме одного мелкого пиздюка. Того он в рабство взял. Но пиздюк из-за всей этой кровавой бани оказался проклят ненавистью или что-то типа того, так что у него руки росли из жопы. Он за что ни брался, всё ломал. Скажут ему с ребёнком сидеть — ребёнок кони двинет, скажут дом сторожить — дом сгорит. Попытался убить себя, потому что какой смысл так жить, но даже это не вышло, вот же ж лох, блин. Ну и в общем его погнали со двора ссаными тряпками, потому что кому нахер такой раб сдался. И он значит идёт по лесу и видит — девчонка на лыжах бежит. Он её и трахнул, в сугробе прям. А она оказалась его сестра. Пошла и прыгнула с обрыва. Короче… Посмотрел он на всё это дерьмо и взял себя зарезал. На сей раз получилось почему-то. И типа, его собака зато смогла согреться, попив тёплой крови и поев парного мясца. Вот так, тут, блин, и сказочке конец, а кто слушал, тот пиздец.

— Да уж, — сказал Игорь.

— Что «да уж»? — вскинул голову Кир. — Что «да уж»?! Всё, млять, как в жизни! Можешь страдать сколько угодно, всем насрать, можешь хоть сдохнуть, а всякие суки только и ждут, чтобы тобой попользоваться и выкинуть!

Он бросил книгу через всю комнату, встал — получилось не с первой попытки — и, тяжело и злобно топая, ушёл к себе наверх.

Игорь не пошёл следом. Правильно, пусть проспится. Он сходил за книгой, бросил её обратно в коробку и стал наливать воду в таз, чтобы мыть посуду.

Мила, бесшумно возникшая рядом, встала с Игорем плечом к плечу и принялась помогать споласкивать чашки, хотя сегодня и не была её очередь. Некоторые люди умеют утешать без всяких слов.

На улице темнело, из леса ползли холодные тени, но Игорь усилием воли заставлял себя слушать и слышать только тёплый, домашний треск дров в печи, пышущей жаром.