Магия (джен)

Всем известно, что есть гены дурные, вредоносные, опасно мутировавшие, несущие болезни и деградацию, а есть хорошие, правильные, здоровые гены, те, что движут эволюцию вперёд, те, что угодны природе.

Все об этом знают.

Но только айя ведомо, какой ген даст благодатный плод, а какой принесёт с собою разрушение, какой следует оставить, а какой должен исчезнуть. Айя видят то, что от иных живых существ сокрыто. Им ведомы тайные пути жизни, истинное устройство каждой земной твари, они видят, как делятся клетки, как зарождается новая жизнь, как пробивается росток, как в почке формируется лист, как вирусы поражают клетки, как бегут сигналы по нервным тканям, как восстанавливаются кожные покровы и как вьются нити ДНК, так похожие на то древо, что воплощает собою мир.

Но Великое Древо больно, и они, айя, призваны исцелить его. В этом смысл их жизней, такова причина их существования. В отличие от хекте, что вольны желать всего чего угодно и жить так, как им вздумается, желания и возможности айя строго ограничены. Хекте понимают это и ценят великую жертву своих богов. Каждый хекте осознаёт святость цели айя и подчиняется ей, хотя это бывает и нелегко. Иногда жажда жизни оказывается сильнее разума и долга.

Но даже свободное существо не может быть свободно абсолютно. Суровая действительность настигает их, и остаётся лишь смириться с нею. Потому что таков мир, и он будет таковым до тех пор, пока дело айя не увенчается успехом.

К двадцатилетнему возрасту каждый хекте, независимо от пола, обязан обнаружить в себе все дарованные генами способности, научиться доблести и храбрости, обрести силу и воспитать в себе ум. Когда же им исполняется двадцать и наступает великий день Саола, день Жизни, они идут в Тартум, место собраний, дабы продемонстрировать своим сородичам, чему сумели научиться за годы детства и юношества. Когда же земной экзамен оканчивается, начинается экзамен небесный. Молодые хексе идут в храм Саола, чтобы предстать перед своими богами: Данной, Геммой, Малидэдом, Отисом, Эосом и Лери — первыми созданиями Творца, бессмертными и вечно молчащими.

Известно, что нет у хекте опасений, связанных с богами. У них нет понятия наказания и возмездия, господнего гнева и греха. Единственный грех для них — это убийство себе подобного, но даже в этом случае боги не отворачиваются от оступившегося. Потому что у него есть своё предназначение, потому что он важен. У хекте нет молитв, и они никогда ни о чём не просят своих богов, ибо те не в силах им помочь. Хекте знают, что айя вовсе не всесильны. И потому любят их ещё сильнее, чем могли бы любить — будь те всемогущими. В них не зарождается зависти и гордыни, ибо доля богов печальна, а доля хекте светла и радостна, даже несмотря на то, что первые бессмертны, а вторые нет. Это знают все.

И вот наступает день Саола, и молодые юноши и девушки собираются в храме своего бога. Гемма и Малидэд правят вместе, их судьба — счастливейшая из божественных судеб, ибо они знают земную любовь. Остальные пребывают в одиночестве, и сердца их бесконечно далеки от привязанность и чувств. У каждого свой характер, но все шестеро — суть одно, и души их связаны воедино.

Вера хекте в бесконечную мудрость своих богов нерушима. Покорно поднимаются они по белоснежным ступеням к тёмному проёму двери, ведущему в божественные покои, готовые принять любую участь, какой бы страшной та ни оказалась. Сейчас решатся их судьбы, и жизни их получат немой ответ. Это ли не самое главное?

Юноши и девушки, трепеща от страха, ступают по мягким коврам из белоснежных шкур барсов, тигров-альбиносов и северных медведей. Животных убивать разрешено, потому что их роль в божественном промысле завершена, а значит, больше не имеет значения, как те проведут свои жизни и когда найдут свой конец. Хекте знают, что и им суждено однажды стать пищей для более совершенного вида. Но даже с этим они готовы смириться. Ведь тот, кто может пожертвовать собой ради высшей цели — сделает это. Такова уж сущность всех живых существ.

Молодые хекте останавливаются в трёх шагах от мраморного трона. С двух сторон от него в огромных каменных чашах, таких же белых, как и всё здесь, грудами лежат бриллианты всех форм и расцветок, зелёные и голубые сапфиры, похожие на капли крови рубины. На троне, положив руки на подлокотники, сидит золотоволосая женщина с глазами цвета предрассветных небес. Несмотря на то, что зрачки её неподвижны, а лицо напоминает маску, она не выглядит отрешённой. Наоборот, весь облик богини насквозь пронизан осознанием присутствия, так что даже при самой большой фантазии невозможно принять её за статую. Она живая, но скупа на проявления жизни, как все айя. Над головой богини на высоте нескольких десятков метров под стеклянным куполом с изображением ветвей великого древа, на толстом канате, не видном с такого расстояния, подвешена белая змея в метр величиной (символ здешней айя) — если смотреть снизу, она кажется крошечной. Стены пестреют изображениями разнообразных змей всех оттенков и видов. Пол выложен белоснежной плиткой, украшен нежно-зелёными узорами, витиевато сплетающимися между собой, наподобие ветвей или нитей, в центре зала образовывая окружность. В центре этой окружности и встают юные хекте. Ноги их заметно трясутся, некоторые настолько напуганы, что едва могут стоять, другие внешне спокойны — но у всех в голове грохочет кровь, а сердце колотится как безумное, всех их изнутри обдаёт жаром предсмертного ужаса. Возможно, это их последние минуты жизни, последняя минута, последние полминуты…

Многие юноши и девушки не могут сдержать возгласа удивления, когда богиня начинает двигаться. Это выглядит почти противоестественно, словно не человек, а дерево внезапно поднимается на корни и шагает к ним. В руках богиня держит меч, её глаза неотрывно смотрят в одну точку, их выражение, изгиб губ, лицо — безмятежны. Происходящее как будто бы ничуть её не волнует, и привычное ежегодное кровопролитие — не трогает сердца.

Первые из пришедших предстаёт перед богиней и несколько секунд они стоят напротив друг друга, зрачки богини не движутся, она сморит на лоб юноши, но видит вовсе не это. Её взгляд направлен глубже, в самое его существо, в цепи его ДНК, в деятельные сегменты его клеток, в его кости, вены, мозг. Наконец она приходит к какому-то решению. Юноша стоит, в глазах его ужас, он старается выглядеть сильным и храбрым, но тело сотрясает мелкой дрожью.

Бывает, что представ перед богиней, некоторые хекте позорно мочатся в штаны. Таких осуждают, но в глубине души все понимают — перед лицом смерти и не такое может быть. У хекте нет войн, и единственные места, где они сталкиваются с духом небытия, — храм Саола и смертное ложе. Но если на смертном ложе ты стар и немощен, и милосердная слабость ума и тела притупляет страх, то в храме ты силён и молод, исполнен жажды жизни, чтобы утолить которую, необходимо прожить не один десяток лет. Ты готов ко всему, к любви и ненависти, страсти и умиротворению, победам и поражениям, но только не к смерти. А смерть, тем не менее, прямо перед тобой.

Проходит ещё секунда в мучительном ожидании, но на этот раз богиня удовлетворена увиденным. Этот юноша может жить. Выдохнув с невероятным облегчением, мгновенно обмякнув, едва ли падая в обморок, он отходит, и на губах его расцветает радостная улыбка. Сама судьба, сама вселенная, сам творец только что подтвердили его право на жизнь. А это значит, что отныне впереди, до глубокой старости, дорога бытия перед его ногами не оборвётся охотничьей ямой безумия, и не заведёт в страшные силки болезни и страдания.

В центр круга встаёт следующий хекте, такой же напуганный и бледный, как и предыдущий. Несколько секунд айя смотрит перед собой — и снова ничего. Хекте отходит; его собрат по счастью встречает его улыбкой и объятием.

Следующий. Снова проходит немного времени, кажущиеся несчастному годами беспросветного ужаса, но в этот раз всё не так. Рука богини, сжимающая рукоять меча, неожиданно вскидывается, и безупречно наточенное лезвие, блеснув в ярком свете, заливающем залу, срубает голову несчастного, входя в плоть легко как в масло. Две части того, что лишь мгновение назад было целым, падают на белые плиты, густая тёмная кровь заливает пол. Она ползёт вдоль узоров на полу, подступает к самым ногам богини. Девушки тихо вскрикивают и закрывают глаза, юноши отворачиваются. Все стараются не смотреть на страшную картину, но следующей хекте приходится ступать в кровь, никто даже не удосуживается тем, чтобы убрать труп, всё равно скоро к нему прибавится ещё много таких же «бракованных» особей, не достойных того, чтобы продолжать существование.

Девушке везет, и она присоединяется к живым. Место же мёртвых на полу, в крови, лежать горой, пока не закончится ритуал и жрецы не вынесут их через широкие двери храма, чтобы сжечь перед глазами возбуждённой толпы, ревущей от восторга и любви к своей богине.

Кровавая церемония божественной селекции продолжается многие часы, от запаха крови и вида десятков трупов многим становится дурно, но они не имеют права покинуть залу, чтобы перевести дух, вдохнуть свежего воздуха и заодно ещё раз, может быть последний, взглянуть на родной город.

Белые одежды богини, её ступни, руки, лицо и даже волосы уже давно стали красными, и на всём кругом — страшные алые пятна. Прекрасные небесные глаза всё так же безмятежны. Ни один мускул не дрогнул на лице. Да и что ещё можно ожидать от существа, живущего многие тысячи лет, существа, увидевшего за свою жизнь больше смертей, чем было в ней секунд?

Хекте и не ждут иного, но если б не произошло того, что произошло, в один прекрасный день они задались бы вопросом: почему мы должны умирать, почему боги безучастно взирают на наши страдания, почему мы должны позволять проливать нашу кровь в угоду некой священной цели, некоторого великого результата, свидетелями которого мы даже не сможем стать? Почему мы должны умирать ради того, чтобы шестеро бессмертных существ достигли через нас совершенства?

Такие вопросы хекте задали бы себе, позабыв о том, что шестеро бессмертных существ трудятся не для себя. Гнев народа обрушился бы именно на них, а не на далёкого, недостижимого Минокуру, потому что они ближе и потому что это их руки заносили мечи над чужими головами.

Но к счастью, или к несчастью, то, что произошло, случилось, и в результате этих событий судьба всего мироздания пошла по иному пути.

Как и всякое событие, круто изменившее ход истории, началось оно как малость.

Вот в центр круга выходит очередной хекте. У него светлые волосы, ясные серые глаза, открытое приятное лицо, красивая мужественная фигура. Юноша хорош собой, но таких на веку богини было миллиарды, и он, кажется, ничем не отличается от других. Вот только в отличие от всех, этот хекте не боится, его глаза смеются, и стоя напротив золотоволосой женщины, он улыбается ей.

Дара всё так же холодна, улыбка юноши не вызывает у неё никаких чувств. На этот раз она не поднимает меч, и молодой хекте присоединяется к спасённым. Но вместо того, чтобы обмениваться с ними тихими словами радости и облегчения, на протяжении всего оставшегося времени он неотрывно смотрит на богиню.

Наконец чудовищная процедура заканчивается. Тела убитых собирают и выносят, чтобы уложить на гигантский алтарь для сожжения. Выжившие выходят вслед за жрецами, а богиня так и остаётся стоять с мечом в руке, с ног до головы залитая кровью. Когда празднество завершится, её вымоют, переоденут и усадят обратно на трон, как шарнирную куклу. Ритуальный меч до следующего года пролежит обёрнутый шелками в ящике из белого золота, надёжно спрятанном под троном.

Тысячи хекте приветствуют юношей и девушек громоподобным «ура», как будто те одержали великую победу. Матери и отцы, привстав на цыпочки, чтобы взглянуть поверх чужих голов, высматривают среди выживших своих дочерей и сыновей. Кто-то заливается слезами горя, кто-то облегчения. Никто не остаётся безучастным. И долго ещё после разносятся крики: «Да здравствует Дара!», «Да здравствуют айя!», «Да здравствует Минокура!», — и слышен чей-то тихий плач.

Мёртвых сжигают, и их тела страшно корчатся в огне, как будто бы деятельное пламя вновь разжигает в них жизни, побуждая предпринять последнюю попытку вернуться в бытие. Но нет дороги назад тем, кто не смог угодить богам.

* * *

После дня Саола юноша со светлыми волосами каждый день тайком пробирается в храм, воспользовавшись ключами своего дяди-жреца, и подолгу стоит перед айя, молча разглядывая её прекрасное лицо. Иногда он садится на пол возле неё, как верный пёс, иногда преклонив колено, целует край её одежд, но долгое время молчит. Лишь через несколько недель он начинает говорить, и речи эти более чем крамольны, и его счастье, что никто не слышит их, потому что высший закон гласит, что во все дни, кроме дня Жизни, айя должны пребывать в одиночестве.

Юноша говорит:

— Если бы ты согласилась покинуть со мной это место, я сумел бы сделать тебя счастливой. Я открыл бы тебе мир радостей и удовольствий, о котором ты ничего не знаешь, я открыл бы тебе глаза на то, какой должна быть настоящая жизнь. Со мной или без меня, ты стала бы свободной, если бы только решилась покинуть эти стены. Что держит тебя здесь? Зачем тебе эти ежегодные кровопролития? К чему ты стремишься? Разве это твоя цель? Разве ты сможешь собрать плоды своих трудов? Не боишься ли ты, что создатель, воспользовавшись тобой, оставит тебя позади себя и в конце времён ты, как и хекте, сойдёшь в небытие. Неужели тебя не страшит то предательство, что могут над тобой совершить? Неужели эти одинаковые дни и ночи без движения, без слов дороже простой и весёлой жизни твоего народа? Неужели тебе никогда не хотелось стать простой женщиной?

Каждый из этих вопросов как стрела, выпущенная метким стрелком, попадает точно в цель. То, что беспокоит богиню на протяжении веков, все её тайные опасения и мечты один за другим излагает этот красивый улыбчивый хекте. Данна не шевелится, не смотрит на него, но против своей воли слушает, слушает так внимательно, как уже давно никого не слушала.

Она молит небеса, чтобы он замолчал, чтобы он ушёл. Но стоит тому удалиться — ждёт его вопреки собственной воле и тоскует, если его нет. Он соблазняет, обещает: «Я сделаю тебя счастливой», «Ты станешь свободной».

Но чувство долга в ней пока что сильнее желаний и страстей, и потому она молчит. То, что юноша приходит к ней, то, что он говорит с нею, — уже само по себе для неё радость.

Но вот проходит неделя, другая, месяц — а его всё нет. Богиня впадает в беспокойство, внешне это ничем не выражается, но внутри она, как ни старается, не может удержать волнения. Без светловолосого юноши ей скучно и одиноко. Как раньше умоляла небо заставить его уйти, так теперь молит она о том, чтобы он вернулся.

В конце концов молитвы её услышаны, молодой хекте с ясными серыми глазами снова входит в белую залу её напичканного драгоценностями дома. Встаёт перед ней на колени и целует край одежды. Улыбается своей чудесной открытой улыбкой. И Данна, не удержавшись, улыбается в ответ.

Этот день кажется ей особенным, эту ночь она проводит в раздумьях.

Красивый юноша сумел очаровать её, яд его слов проник ей в кровь. Что же теперь ей предпринять? Стоит ли отрезать поражённую ядом конечность, пока отрава не успела распространиться дальше? Или лучше позволить яду растечься по телу и разрешить себе то, на что айя не имеют права: свободу и счастье.

Данна мучается до самого рассвета и наконец принимает решение.

Может быть, потом она и пожалеет об этом, но склонность к рефлексии никогда не относились к характерным чертам её натуры.

Как только решение принято, Данна не колеблется ни секунды. И стоит только юноше со светлыми волосами вновь войти в храм, она немедленно встаёт ему навстречу. В её небесных глазах горит огонь восторга и надежды, губы улыбаются, обнажая белоснежные зубы, веками не имевшие необходимости пережёвывать пищу. Её движения скованы, застывшая кровь растекается по телу горячей волной, причиняя почти нестерпимую боль. Богиня страдает, но её жажда обрести, наконец, свободу и счастье сильнее непродолжительных физических мук.

Она подходит к юноше и, протянув к нему руки, дотрагивается до его лица. Чувствует под пальцами бархатистую мягкость его кожи — он гладко выбрит. Прикасается к его губам и векам, её сердце колотится так же быстро и громко, как у её несчастных жертв в день Саола, но не от страха, а от восхищения.

Богиня вновь чувствует себя живой. Ощущение, которое она успела забыть за время правления хекте. Этот сероглазый юноша вновь вернул ей жажду жизни и внушил стремление бороться со своей участью, заставил отринуть долг и отдать предпочтение сердцу. А сердце богини лежит к нему, к этому молодому обворожительному хекте.

— Как твоё имя? — вопрос удаётся произнести лишь с третьей попытки. В первый раз Данна не соизмеряет силу голоса и говорит так тихо, что даже сама себя не слышит, во второй — звуки вылетают с хрипом, она задыхается, начинает кашлять. На третий — ей удаётся высказать задуманное, но её речь всё ещё тиха и малопонятна. Но всё же юноше удаётся разобрать, что она говорит.

— Мира, — отвечает он и прикасается губами к её белой руке.

Мира. Это имя в будущем будет носить величайший город ада Минокуры («город богов», как будут его называть), но сейчас это лишь смертный молодой мужчина, соблазнивший богиню и сбивший её с истинного пути.

И так начинается великий переворот, великая революция, повлёкшая за собой смерть целого вида. Как всегда, всё начинается с любви.