Магия (джен)

Да-с, и настаиваете, что акт исполнения преступления сопровождается всегда болезнию.

Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание»

Утро настигло его в постели. Бесцеремонно растолкало, натянуло штаны, серую скучную кепку, майку с надписью «epouvantail» и вытолкало в коридор. Качаясь из стороны в сторону, туда-сюда, как Ванька-встанька, он добрался до чайника, схватился за него ручками, словно тот был заранее приклеен к плите и мог удержать хозяина в вертикальном положении, и, чуть не упав, рухнул на почтенно подставившийся под хозяйский зад стул.

— Какая сегодня на мою голову? — спросил он, пьяно вглядываясь в грязную гладь прямоугольного зеркала прямо напротив своей отёкшей рожи. Стекло замутилось ещё пуще, потом в нем появилось многоожидаемое лицо того, кто должен был в нем отразиться, и вот уже на нашего героя зло и совершенно трезво пялился он сам.

— Сегодня пора протрезветь и пойти на работу, — мрачно сообщило ему отражение. — Ты доволен?

— Кто ж тут будет доволен? — хмыкнул парень. — Хотя так даже лучше. С таким раскладом я уже заскучал. Хорошо, что отпуск кончился.

— Я бы на твоём месте не болтал, а готовил кофе, давай, действуй, никто за тебя это не сделает, — осадило его отражение.

— Да уж, — кивнул и, схватившись за край стола, кое-как принял вертикальное положение.

— Ты что, так и будешь ползать? — разгневанно возопило отражение. — Чему тебя Юлька учила?

— Аааа, ну да, точно, но мне так плохо, что двигаться совсем не хочется, — промямлил он и пошёл в ванную. — Не лучше ли подождать, пока само пройдёт?

— Ага, а как же, только не удивляйся, если помрёшь посреди дороги.

— Оооооо, — глубокомысленно протянул он и скрылся за дверью.

Какое-то время однокомнатная квартира хранила задумчивое молчание. Молчало зеркало, тупо продолжая отражать то, чего перед ним уже минуту как не было. Молчала ванная комната, молчал и чайник, который так и не поставили на огонь, молчали стены, молчали водопроводные трубы, по-утреннему молчали соседи, и даже тараканы и мыши приостановили неустанную деятельность и засели в норках.

Наконец зашумела вода, послышались тихие скромные вопли, сопровождаемые матом, продолжавшиеся не более пяти минут, потом снова наступила тишина, и вот уже врата в мир иной разверзлись, и на волю вышел, хоть и помятый, но достаточно живой, чтобы стоять на собственных конечностях безо всякой поддержки, завёрнутый в синее махровое полотенце, герой.

— Ладно, и это пережить можно, — сказал он, почёсывая бок. — Но почему именно холодная? И эти таблетки? И при чём тут магия?

— А что же ещё? — хмыкнуло зеркало. — И давай уже пошевеливайся, время не резиновое.

Парень достал чёрную пластиковую банку с ухмыляющейся мордой медведя-маньяка на боку, многозначительно держащего бензопилу, сдёрнул крышку и окунулся в её кофейные глубины чистой ложкой (только с виду, на самом деле её если и мыли, то только посредством тщательного вылизывания).

— По-моему, тебе не хватает женщины в доме, — в какой уже раз за их совместное проживание заявило отражение. — Или хотя бы хозяйственного мужчины.

— А на хрена они мне? — в какой уже раз ответил Тихо. — Я и так живу.

— Все и так живут, — оборвало его зеркало. — Да только посмотри на свой хламешник. Сюда даже зайти страшно.

Возможно, "страшно" — не совсем то определение, которое можно было применить относительно жилплощади нашего маленького мальчика 25 лет от роду. Она вряд ли пугала посетителей, проблема заключалась в том, что этим посетителям не всегда удавалось по нему перемещаться.

Как и всякий маг, Тихо собирал все магические штучки, которые только мог найти в городе. Был ли то волшебный магазин или мусорка, из которой торчала какая-нибудь заковыристая штуковина — он не чурался никакого источника. Сначала подобное коллекционирование ни у кого не вызывало беспокойства, пока и без того маленькая квартирка мальчика не сузилась до поразительных узостей и не уменьшилась до поразительных меньшестей. Повсюду, до чего только доходил глаз (а он у среднестатистического зашедшего «типа на пять минут» субъекта доходил до многого), тянулась сплошная полоса хлама. Нельзя, правда, сказать, что наш малыш был лишён в какой-то мере дизайнерского вкуса, по крайней мере, своё обиталище, даже такое помоистое, он смог неплохо оформить. Так сказать, упаковал говно в красивую коробочку и понёс на День Рождения самому себе.

Начнём с единственной комнаты с двухместной кроватью и витражными глазами окон. Здесь количество магического хлама достигало своих наибольших высот и уплывало дальше по коридору в самую кухню. Стены комнаты шли волнами тёмно-красного шёлка; с самого начала своего проживания здесь Тихо прибил эти огромные полотна к стенам и успел уже раз тысячу об этом пожалеть. Ноги его уже не первый год попирали чёрно-красный ковёр, а над головой висела старая грязная люстра со светящимися фиолетовыми камнями вместо лампочек. Свет от них был не первой яркости. Зимой, начиная с четырёх часов дня, Тихо уже не мог читать, благо на заваленном всякой всячиной столе ещё сохранилась лампа на деревянной подставке, дававшая более яркий, нормальный леденцовый свет.

Комната была бы почти пустынна, если бы в ней не валялось столько всего. Из мебели имелись только стол, колченогий табурет, кровать и старый поскрипывающий дверцами (непрерывно, сердито и самопроизвольно) чёрный шкаф. Уже довольно долгое время его никто не открывал (он сам открывался, а остальные просто боялись к нему притронутся, опасаясь как бы ни лишится руки, ноги или какой иной выступающей части тела). На не посвящённых в тайну несчастных, по незнанию потревоживших его покой, он кровожадно хлопал зубастыми дверцами и сыпал гадательными шарами, блюдцами с нарисованными красной губной помадой стрелками, резными досками для вызывания духов, флюгерами, определяющими направление астральных потоков в пространстве, глубокими блюдами с вертящимися стрелками и особыми рисунками на дне, определяющими предназначение посуды и субстанцию, которой её надо было заполнять. Чаще всего использовалась свежая кровь, только что из вен и артерий, живая и горячая или молоко, тоже свежее, прямо из-под коровы или иного млекопитающего существа. Хотя некоторые просто заливали туда спирт, эффект от этого был слабее, зато не надо было долго бегать в поисках подходящего источника, а после использования можно было и употребить. Был там такой хлам, как старые засаленные котлы и свечи из крови и воска, без всякого высшего смысла, только из позерства. Всем же известно, что маги ужасные выпендристы. Было и ещё много всего, но уже не в шкафу, а вокруг, потому что, как и понятно, дерево не резина.

Должна также сказать, что на самом деле магия не такая классная, как её показывают в книгах и фильмах. Не летает магическая братия и сестрия на мётлах, не варит зелья, способные превратить человека в животное и наоборот, не режут маги и растительных младенцем мандрагор, потому что тех попросту не существует. С животными они тоже разговаривать так и не научились, философский камень не изготовили, гадают исключительно ради понтов и развлекаловки, и ни один мертвец ещё не поднялся по велению тёмного мага, может, просто потому, что тёмных магов, как и светлых, никогда в природе не существовало.

Маги — материалисты, нет никого более пессимистичней в отношении чудесного, нежели волшебник.

На полу своего обиталища волшебник Тихо в одну сплошную кучу, огибающую комнату по всему периметру, свалил штуки покруче и подревнее. Пыльные, рассыпающиеся в прах фолианты с жёлтыми и даже какими-то гнилостно-коричневыми страницами. Вечные двигатели с кружочками и сферами, плавно и монотонно проплывающими через плывущие в пространстве кольца, странный зелёный глаз на изъеденном молью гобелене, с обоих концов абсолютно одинаковый и никакой стороне лица не принадлежащий. Шкатулки с красными и зелёными драконами на крышках — в них лежали нефритовые статуэтки и шарики для успокоения нервов и засовывания их себе в мммхы... У Тихо такого места не было.

Чёрный телефон без кнопок и вертушки — по нему звонить сам чёрт руку сломит. Разноцветные картонные упаковки с ароматическими палочками и пузырьки, наполненные благовониями и маслами. Свечи фиолетовые, зелёные, чёрные, красные, синие, розовые, белые, пурпурные, малиновые, двухцветные, трёхцветные, радужные и даже прозрачные, как стекло, плавающие и стоячие, в виде фигурок животных и людей, восковые, парафиновые, гелевые, "голые" и в стаканах, с ракушками, рыбками, животными и человеческими глазами на дне — каких только нет.

Были здесь и мягкие игрушки в неимоверном количестве, подаренные кода-то кем-то, кого Тихо, наверное, вспомнил бы, если бы не амнезия. И полезные вещи, такие как зеркало, с системой записи всего, что попадает в его ракурс, и системой, передающей изображение прямо в голову хозяина. Очень удобная вещь в случае, если вас грабят, но очень надоедливая, если вас не грабят. Поэтому если уж купили — приглашайте воров.

Какие-то многоярусные обручи со звёздами подвешенные к потолку, маятники в виде птиц, настенные деревянные часы-домики отбивали какофонический ритм нескладного оркестра, высокие старинные часы с латинским циферблатом выкатывали на серебряное блюдечко металлических человечков, которые, сойдясь стенка на стенку, кружили в вальсе и удаляются в чёрные ворота своих готических замков.

Картины неизвестных художников, простенькие и аляповатые, гравюры и натюрморты, маслом, тушью, даже женской косметикой, карандашные наброски везде, где только можно. Сам Тихо рисовать не умел, ему, наверное, в детстве медведь на руки наступил (да и вообще основательно по нему прошелся), зато он отлично умел собирать плоды чужих трудов, и все его немного-, но и не малочисленные знакомые художники активно поставляли ему копии и даже порою неудачные оригиналы своих творений, которые и выкинуть было не жалко.

Величественные небоскрёбы литературы, научной и развлекательной, познавательной и пустой как разбитое корыто. Много утопической мысли про идеальные города, страны и миры. Классика, много новенького, учебники по гаданию на всём, что шевелится и не шевелится, расширенная энциклопедия духов эфирных и обитателям ада Минокуры, справочники по лекарствам, словари, мифы, сказки для тех, кому хочется всю ночь тянуть одеяла на нос и отбивать зубами развесёлую чечетку, пока не собьется эмаль, и зубной врач не расправит крылья в приветственных объятьях деньгососущего вампира. Море журналов, брошюрок, каталогов мебели, безделушек, сувениров, одежды, украшений и косметики.

Под потолком крутился горящий красным светом квадрат из янтаря, в два округлых окна с витражными стёклами лился разноцветный свет. У попавшего сюда создавалось ощущение мрачной уютности, так как, несмотря на кучу вещей, разбросанных там и тут, Тихо умел быть аккуратным, свои вещи он складывал в маленький комод, единственную, кстати, поверхность, не занятую грудой барахла. На нём он писал свои фантастические рассказы — несуществующие причины, из-за которых ежедневно опаздывал на заработок звонкой монеты и шершавой ассигнации. Под его скрипящим пером рождались поистине шедевры бредового стиля. На дорогах его давили машины, придурковатые старушки предрекали скорый А пока Лип-Сис, с небес на голову валились градом кирпичи, сосульки и строители, лифт застревал на полпути к поверхности земли, ключ ломался в замке и клинил дверь, соседи сверху топили нещадно, а белые кролики заманивали в свои бездонные норы, на дне которых непременно оказывалась очередная волшебная страна. К слову сказать, давили его редко и не до конца, придурковатые старушки отсутствовали на пути его не менее придурковатой жизни как класс, ключ как на зло всегда оставался целым и выходил так же безропотно, как и входил (хотя Тихо и старался втолкать его покривее), а лифт, зараза, падал, но на первом этаже неизменно тормозил и злобно похихикивая, распахивал дверки. Прибавим к этому, что и кролики, если и появлялись в его жизни, то только в виде рисунков в блокнотиках. Не было у него и соседей-водяных (снизу жил поэт и по совместительству псих Вадик, слева Юлька — ведьма и просто хорошая девушка, а сверху обитала очкастая фрейлина с копной каштановых волос, зарабатывающая на жизнь в лабиринтах и закоулках юриспруденции, которую Тихо боялся как огня, ибо законы не признавал и вообще считал их происками тёмных сил).

И никто никогда не слышал от Тихо простой как ситцевые трусы правды о помятой похмельной роже в мутной зеркальной глади, о незнакомках и незнакомцах, обнаруживаемых в складках одеяла и исчезающих так же незаметно, как и появились, оставляя лишь засосы и синяки на его бледненьком теле (ну, и иногда горку немытой посуды в раковине). Тихо никогда ничего не помнил о том, что было вчера, сам был твёрдо уверен, что ведёт тихую мирную жизнь, но и не удивлялся, когда обнаруживал, что слегка заблуждается.

Нельзя сказать, что так оказывалось каждое утро, о, нет, порою он просыпался и оказывалось, что всё действительно так, как он и предполагал, никого не было рядом, а в голове не гудели поезда и кузнец не стучал о мозжечок молотком, выдалбливая очередной меч, но тогда он заворачивался в кокон из одеяла и, сжавшись в позе зародыша, тихо постанывал и подвывал от тоски. Ему казалось, что сегодня он обязательно умрёт, и всё закончился, и умирал, — а как же! — чтоб проснутся вообще непонятно где, но точно не у себя дома.

Думаю, и говорить не надо, что наш герой страдал хроническими провалами в памяти (причём не спонтанными, а наступающими через строго отмеренные промежутки времени, то есть каждое утро он очухивался с пустой головой), а потому вся его маленькая квартирка была обклеена записочками различного содержания, типа: тебя зовут Тихо, ты маг (P.S. вспомнить, что это значит!), ты работаешь стражником на западных воротах, и так далее с обязательным точным маршрутом до места работы, чтобы не заблудиться.

Разумеется, что-то в его памяти всё-таки задерживалось, например, он никогда не забывал про вдолбленное в самое подсознание чудесное искусство магии, но не всегда помнил, что он вообще умеет колдовать. Иногда его памяти даже хватало на несколько дней, и тогда он ходил совершенно несчастный (как это, я ещё что-то помню?).

Он всегда носил с собой блокнот со списком своих коллег и начальства, на всякий случай прилагались даже фотографии и основные приметы и особенности для точного опознавания. Если он просыпался где-то в незнакомом месте, на указательном пальце левой руки всегда имелось путеводное кольцо. Это кольцо без всякого его посильного участия приводило Тихо домой, где его встречала радостная надпись на двери, сообщающая, что да, вот тут-то он и обитает, голубчик, а рядом с радостной надписью ждала заботливая соседка Юля. В квартире же его уже поджидали записки и верх оповещения — то самое зеркало на кухне. Друзья периодически звонили ему, чтобы сообщить о том, что они его друзья, это даже вносило какую то свежесть в их общение, каждый раз они знакомились заново, при этом, разумеется, опуская все подробности о себе, всё равно завтра маг опять их забудет.

При всей его ненормальности, люди неплохо относились к Тихо, возможно, их сражала наповал его убойная забывчивость. Жизнь для него всегда была в новизну. Сделаешь ему гадость, он погрустит, а на следующий день опять тебя обожает.

Но сейчас в этой самой жизни что-то произошло. Вот уже почти неделю бедный Тихо ничего не забывал, он не просыпался на другом конце города в мусорном ящике, не обнаруживал себя распятым вниз головой на дереве с пентаграммой на заднице, не заставал себя под ледяными струями приводящего в чувства душа, никто не обнаруживался под боком в его или какой другой постели или на [выбирайте сами]. Никто его не материл, обнаружив у себя на пороге, забытые приятели не приводили его в чувства под лучами радостной солнечной улыбы, а синяки, которые он где-то умудрялся зарабатывать, давно рассосались и пропали бесследно. Всё это исчезло, и его жизнь приобрела целостность и опустела. Теперь каждое утро соседи, кипятясь и брызгая пеной, слушали его ужасающее вытьё и гомерические стенания. Но, к счастью, отпуск закончился, и Тихо с великой надежной смотрел в будущее, моля память стереться как-нибудь в ближайшие дни.

За эту неделю он неплохо освоился в своей жизни, познакомился со старыми друзьями и почерпнул много нового о самом себе и о своей амнезии.

Теперь же он собирался идти на работу, чтобы воочию узнать, кто такие его соратники — стражники, и хорошо ли они к нему относятся.

Для начала несчастный Тихо приготовил себе помои под названием "растворимый кофе", съел пару пирожков с вишней, оставленных на столе заботливой Юлей, аппетитный рогалик, усыпанный орешками и глазунью и, заев всё это миской клубники, уже в более благоприятном расположении духа, вновь направил свои стопы в единственную комнату. Там выковырял из хлама на полу пистолет одиннадцатого калибра, вдетый в кобуру, который в своей жизни использовал раза два, не больше (зато всегда попадал точно в яблочко, точнее в зад (не свой!)).

Хотя кто знает, что он делал неделю назад, если даже ему самому это было неизвестно?

Вот такой он, наш маленький мальчик Тихо, одиноко проживающий в небольшой квартирке на Плетеной улице в доме номер 45-Б. Его крошечная кухонька вселяет жалость, несмотря даже на то, что в ней почти повывелись тараканы и царит тишь да гладь. Его бирюзовый чайник по утрам и вечерам мерзко свистит тоненьким голоском, возвещая о своей готовности к труду и обороне, и желчно брызгает из носика кипятком. Обои хрустяще отклеиваются от стен, а штукатурка сыпется с потолка весёлыми снежинками (У Тихо всегда зима!). В длинном тёмном коридоре от комнаты в кухню и обратно нас подстерегает круглый сто лик на тонкой ножке. Всякий проходящий непременно наталкивается на него, благо на нём стоит только медная ваза с алюминиевыми розами. В этом доме светло только на кухоньке, здесь шторы ярко-оранжевые, жизнерадостные, люстры нет, вместо неё лампочка под полукружным покровом — красота.

Последний штрих. Последний, после чего я вцеплюсь в этого ангелочка мёртвой хваткой и толкну его под ближайший троллейбус. Маги колдуют одеждой. Шмотки для них немаловажны, голый колдун никогда ничего не начарует, да и тряпки тут нужны особенные, заряженные силой и статическим электричеством. Поэтому к магической братии всё время всё липнет. Энергия проходит через тело колдуна и выводится наружу посредством любой металлической палки. Вот и вся тонкость творения магии. Ничего интересного. Главное обзавестись подходящим телом (а оно не у всех для колдовства подходит) и закончить магический институт. Там-то и выдают все эти волшебные трусы, шапочки, сорочки, юбки, рубашки, блузочки, балахоны, колготки и так далее. Вообщем, не слишком-то это приятно — быть волшебником: всю жизнь носишь одни и те же шмотки, а когда устраиваешь постирушку, будь готов к тому, что тебя замочат враги прямо рядом с пенным тазом. А у магов, как правило, врагов как амбиций — немерено.

Но был и ещё один нюанс. Магам приходилось много пить и временами употреблять наркотики, чтобы поддерживать в себе силу. Поэтому они редко глотали что-то неалкогольное, выращивали в горшках коноплю и прочие наркотические травы, а в аптечке у них всегда имелась пара доз морфия или чего ещё.

Почему именно от этого всё зависело, Тихо было не интересно, поэтому он и не спрашивал. Скажу вам по секрету: никому это было не интересно кроме тех, кто магической силой не обладал. Вот они-то это с радостью изучали и даже в чём-то преуспели. Но об этом позже.

Последнее время в магической среде стало модно встраивать в свои тела всякие чипы, проводки, чтобы антенны торчали из башки, а в тоненькой ручке сидел целый военный комплекс бронебойных орудий. Теперь маг был не маг, если у него в рукаве не прятался электрошок и пулемёт, а в глазах не сидело по лазеру. Тела, и без того утыканные пирсингами, как ёжики иголками (тоже необходимость, металл ведь), теперь содержали в себе по меньшей мере килограмм железяк и ещё обещали столько же принять на днях. Всякие наногадости обретались где-только можно и не можно. И всё это было, кстати, не только выпендрёжем, как могло показаться на первый взгляд. Большое количество проводящих металлов в теле обеспечивало увеличение зарядов силы в несколько раз. Проводки, выделяющие личное электричество, усиляли действия более тонких полей и таким образом маг мог колдовать, не используя всяческих палок и даже одежды. Хитроумные разработчики даже придумали особые батарейки, способные заряжаться магией.

Прицепив кобуру к поясу, Тихо выскользнул в подъезд. На заплёванных ступеньках обретались, кажется, знакомые. По крайней мере, Тихо они явно знали. Здесь пахло дымом и тухлой квашеной капустой, где-то кто-то азартно крыл друг друга матом, на пролёт выше орала музыка, и демонический голос что-то непонятно наяривал в туманной чехарде здания, снизу кто-то радостно что-то рассказывал про самого Тихо. Спускаясь вниз (лифт опять уронили, ибо из-за зелёной рваной гармошки доносились далёкие и сердитые голоса рабочих) Тихо прислушался, от любопытства он даже чуть не захихикал, но вовремя взял себя в руки, а руки в зубы (привычку грызть ногти, Юля, как ни старалась, так из него и не вытравила), продолжил свободное падение в золотом молчании. Небритый парень с тюбиком синей краски в руках и маниакальным блеском в глазах сообщал приятелю — высокому, стройному юноше в домашней фиолетовой майке и живописных розовых тапочках-свинках, что не видел Тихо уже несколько дней и, судя по вою по утрам, он уже несколько дней пребывает в тяжёлой депрессии и скоро опять начнёт ломать мебель и заливать его (парня с тюбиком) кипятком.

Тихо это несказанно оскорбило. Словно говно, о котором вспомнили, он возник перед ними «вот и оно» и сердито заявил:

— Нет у меня никакой депрессии, мебель я не ломал и никакого кипятка на тебя не лил. Что ты несёшь?

— Ну-ну, не лил он, — хмыкнул тот.

— Ну, может быть и лил, — признался Тихо. — Но я не помню.

— Эээ, какой везунчик, пакость сделал и нормалёк, старушку топором зарубил, а как бы и ни причём? — порадовался за него второй.

— Старушку? — ужаснулся Тихо. — И её тоже я?

— А как же, — мстительно поддакнул художник. — Каждый день трупы находим.

Затем подумал немного и исправился.

— Пардон, через день. Вали уже, куда шёл.

— Точно, у меня ж работа, — вспомнил Тихо. — Кстати, я последнее время перестал забывать. Волнуюсь...

Двое в ужасе остолбенели и приобрели меловую бледность.

— Значит, обои можно не клеить, — уже, когда Тихо покинул подъезд, вынес вердикт первый.

— И штукатурка ни к чему, — согласился второй.

В 9 часов утра Тихо вышел на тропу войны. Он был вооружен, сердит и очень опасен. Соколиный взор временами застилало сонной пеленой, один глаз — вполне обычный, серый, то и дело намеревался закрыться и продолжить видеть сны, а другой упорно делал вид, что он вообще зря появился на свет — от глаза в нём было только название, друзья говорили Тихо (хотя он уже и не помнил) что бельмо там было уже тогда, когда они его нашли. Из-за этого он неважно видел и ему приходилось носить очки (в тонкой полупрозрачной фиолетовой оправе). Посох он в кои-то веки оставил дома, решив проверить установки в своем теле, хотя и продолжал сомневаться, что они в нём действительно присутствуют. Мало ли что тебе говорят знакомые. Но какая опасность может ему угрожать на работе? Интересно узнать, чем он там вообще обычно занимается?

Город Орион, как и всякий большой город, живо существовал как в дневные часы, так и в ночные. Здесь одна мешалась с другой всячиной.

Порою сюда забредали маньяки, убийцы и сумасшедшие, и тогда на дорогу борьбы с преступностью выходили они — бравые стражники славного города. И всегда проигрывали. Зато без обид и претензий. Вчерашние маньяки, убийцы и сумасшедшие охотно пополняли их ряды.

Когда-то таким же образом они охомутали и самого Тихо. Однажды ночью, где-то во 2-ом часу, когда делать было откровенно нечего, в самое скучное новолуние на свете, когда стражники нагло сопели в две дырки, а монстры во рву привычно покуривали махорку, поглядывая на скучное беззвёздное небо, со смотровой башни западных ворот пришла депеша в виде булыжника с приклеенной запиской, что за огибающей Орион речушкой, в самом начале густого, седеющего леса, ходит-бродит некая персона и чего-то там с ней не всё лады, ибо персона посверкивает, помигивает и явно собирается шандарахнуть в воду изрядным количеством вольт. Общим советом разбуженных и оторванных от курения стражей и монстров было решено сбить неопознанный сверкающий объект посредством снайпера, коим был Ю — выходец северных краёв, бледный, добрый, белокурый парень с выбитыми передними зубами.

Но сбить НСО** они так и не успели: явно помутившись рассудком, псих вошёл в воду, и тут им всем окончательно стало ясно, что скуке пришёл конец. Больше никогда добросердечные монстры не курили махорку, теперь их уделом было нюхать цветочки в садах блаженства и глядеть, как резвятся средь деревьев вечные монстрячные девственницы. В канализации сдохли черепашки-нинзя, трупики крыс устлали поверхность сточных канав и вся та органическая и неорганическая гадость, которая десятилетиями мирно покоилась на дне, поднялась, как морское чудовище из глубин, и напугала не одну сотню мирных граждан своими тошнотворными запахами и не менее тошнотворными видами.

Через месяц тяганий амнезийного паренька с фиолетовыми волосами и бельмом на глазу, у которого обнаружились неплохие магические способности, по ментовкам и психиатрам, его отдали на попечение той самой страже западных ворот. Те сначала хотели утопить его во рву, потом напакостить по полной, но когда обнаружили, что парню хоть бы хны и каждый день он приходит к ним счастливый и приветливый, как весеннее солнышко, пыл их несколько угас, а потом они и вовсе вдруг прониклись к нему неким подобием дружбы и любви и стали ему настоящей семьёй. Периодически кто-то из них приносил ему домой поесть, вытаскивал белого как полотно и с синяками под глазами Тихо из кровати, заботливо кормил с ложечки кашкой или фруктовой смесью и оставался до утра, чтобы всю ночь читать несчастному мальчику сказки как семеро козлят... Причём козлят это глагол. Так у них и повелось. Мимо его дома пройти не мог никто, и все заходили «типа на пять минут».

В расположении улиц у Ориона было туговато, это не был идеальный город Классицизма и вообще идеальным городом мог быть назван только в другой жизни и при других понятиях о идеальности. О том, где обитает та или иная улочка, или даже уличище и площадь знали только местные жители, да и те прожили здесь не первый год, чтобы хотя бы разобраться, где тут лево, а где право. Обычно, как на зло, лево оказывалось там, где перед, а право там, где лево. Получалась полная путаница со сторонами света, дома, казалось бы, бродили с места на место, так стремительно они терялись из виду у отвлёкшегося прохожего. Раз повернулся, а той высотки уже как не бывало.

Как здесь жил Тихо с его патологией, было вообще непонятно. То ли он с рождения был наделён особым даром ориентации в запутанном пространстве, то ли его фортуна всё ещё не догадывалась, что к нему можно повернуться задом.

Помогла она ему и сейчас. Не прошло и полвека, как он уже стоял у западных ворот. Здравствуйте, я ваша тётя! Что же это за мальчик такой? Все теряются, и остаток жизни проводят в поисках дома, на каком-то там углу, где по всем памятным приметам на 5 этаже должна находиться родная квартира №145. А этот, раз, и вот уже на месте. Встречайте господина Тихо! Редко когда в здравом уме и твёрдой памяти. О, как же вам повезло!

Этот город — не похож ни на какие другие. Здесь жизнь бурлит и никого здесь нет. Это зеркало в зеркалах, в нём может таиться всё, что угодно.

Тихо вышел на проторенную солнышком и жёлтыми кирпичами дорожку и, весело посвистывая, зашагал прямо к маленькому входу, охраняемому двумя статными солдатами.

Один был блондином, с гладко выбритым лицом и весёлыми глазами, другой черноусым, с каким-то вечно озорным выражением глаз. На них были красно-чёрные мундиры, чёрные штаны и красные тюбетейки.

— Приветики, — крикнул он им загодя. — Как настроение?

— Как обычно, — ответил черноусый. — Жарко. Пивка бы холодненького. А ты Тихо сегодня, что-то не шугаешься нас. С чего бы это?

— Военная тайна!

— Да? — улыбнулся бритый. — Ну, тогда заходи.

— Ну, тогда захожу, — кивнул Тихо и скрылся за дверью.

За дверью оказался тёмный, скучный коридор. Тихо быстро нырнул в первую попавшуюся дверь и не прогадал. Это была небольшая комнатка с высоким белым потолком и застеленным зелёным ковром полом. Вдоль стен тянулись вереницы шкафов и комодов, ящиков и тумбочек, повсюду висело оружие: катаны, арбалеты, веера с металлическими заточенными пластинами, пистолеты, револьверы, автоматы, снайперки, гранаты, глефы, музыкальные инструменты со встроенным огнестрельным или холодным оружием и многое другое.

Здесь также стоял огромный кальян, выкрашенный в золотой цвет и разукрашенный цветочками и клыкастыми слюнявыми монстриками, резвящимися на лугу. Тумбочки и комоды были уставлены стеклотарой. С этой стеклотарой и тем, что некогда в ней содержалось, много было проблем. Сначала стражники опустошали её, а потом кидались бутылками в особо разленившихся коллег. Как следствие здесь была ещё одна комната, исполняющая роль медпункта. Там работал чудный дядя Кир с белыми как снег волосами, постриженными сикось-накось и по жизни торчащими в разные стороны. У него всегда было дымно, никто никогда не видел его без сигареты во рту или хотя бы в руках, в ушах у него висели серёжки в виде красных капель, а под своим белым, великоватым ему халатом он носил кожаные брюки и разноцветные футболки с цитатами из общеизвестных литературных произведений и кино. Любимая среди них была «Почём опиум для народа?», так как она не только безумно нравилась ему, но ещё и служила негласным вопросом для аптекарей и торговцев. Все стражники были поэтами, а что есть поэт без наркоты?

«Первым делом, первым делом самолеты. Ну а девушки, а девушки потом». Но сейчас первым делом оказался поход в медпункт. Надо бы заглянуть, посмотреть, а точнее подышать. Лишний никотиновый дым в лёгких магу не повредит. Да и тест на количество кислорода в помещении совсем не помешает. А то ещё помрёт ненароком их врач-патологоанатом. Что им тогда делать? Другого такого с металлоискателем не сыщешь. Кир, к слову, поддался влиянию новой моды. Его татуировки отличались от обычных тем, что в них содержалось большое количество особого металла, не имеющего даже названия (учёные всё никак не могли решить, какое же имя ему дать). Эта прелесть, при особом сокращении мышц, становилась твёрдой как адамант и образовывала что-то наподобие брони. Броня сохраняла врачу последние остатки душевного равновесия и способствовала подавлению нервозности, к которой тот в некоторой степени был склонен.

Нет реальности обыденней на свете, чем обнаружить себя средь бела дня в сточной канаве со вспоротым брюхом и наполовину выеденным лицом. Кто только не водился в с виду дружелюбных массах горожан. По правде сказать, в Орионе всё время кого-то убивали. Мафия, психи, сбежавшие из сумасшедшего дома, по легенде стоящего где-то глубоко в лесу (все проблемы Ориона начались именно с постройки этой больницы. Создали её очень давно, поговаривали, что все, кто туда попадал, в нормальную жизнь уже не возвращался, и даже тамошние врачи уже не люди, а чудовища, проводящие над больными ужасающие эксперименты). Эти рассказы развлекали стражу, охраняющую Орион долгими осенними ночами, когда они жались к друг к другу, кутались в клетчатые плащи — фирменное позорище ночных охранителей, покуривали и побулькивали чаем, кофе или коньяком в разноцветных заковыристых флягах, которыми никогда не чурались померяться: у кого круче?

Зимой они почему-то раздевались, ходили так, словно на дворе весна, на клетчатые плащи делали «фи», не отказывались разве что от шарфиков и перчаток и гордо объявляли, что они непьющие. Считалось, что согреваются они за счёт рва, который никогда не замерзал, так как в него подавали кипяток. Монстров, живущих в нём, это устраивало: как и все холоднокровные существа, они тепло любили и жаловали, а стража грела ручки, ножки и прочее-прочее, протягивая над исходящим от воды паром.

Весной, отморозив задницы, они внезапно хватались за грелки и дружно валили на больничный, считая, что в такое чудесное время непрошеные гости просто не найдут у себя достаточное количество наглости, чтобы заглянуть в город на огонёк. Это был самый преступный период как на окраинах, так и внутри города — тамошняя стража тоже была вовсе не против поболеть. Поэтому на улицы выходили добровольцы в виде восьмидесятилетних стариков с вениками наперевес и ещё более-менее прямо ходящих пьяниц. Хотя на самом деле всё было не так. То были профессиональные маги, замаскированные под пенсионеров, всего несколько небольших групп, но и этого более или менее хватало. Ребята же наши кайфовали, валялись в постельках до вечера, а вечером, пока типа никто не видит, забыв про кашель, насморк, боль в горле и сорокоградусную температуру, шлялись по клубам, с виду совершенно здоровые, но упорно продолжающие уверять друг друга при случайных встречах, что буквально ноги уже не держат, глюки играют в пинг-понг, и пора бы заказывать гроб и землю на кладбище покупать, пока цены не выросли.

«Последнее время рождаться дешевле, чем умирать, — иногда начинал жаловаться Кир. — Одно радует меня, что когда я откину копыта, даже тёща прольёт над моим телом искренние слезы, потому что на моё кремирование деньги с неё тоже потребуют».

Кир уже почти двенадцать лет был женат, имел двух детей и кучу родни, как со стороны супруги, так и со своей. Складывалось впечатление, что всю эту живую, разномастную ораву он терпеть не может и проклинает тот день, когда его угораздило предложить руку, сердце и кошелёк какой-то белобрысой мымре, которая казалась ему прекрасной принцессой и его единственной любовью на века и тысячелетия, пока бракоразводный процесс не разлучит их. Первые пять лет Кир с ужасом в глазах и титанической стойкостью хранил жене верность, а потом сам не понял, почему сдался врагу. Пару раз он даже порывался бросить жену и уйти к другой, но та вставала в эффектную позу, трясла свидетельством о рождении их детей, самими детьми, и визжала как сирена, сотрясая мебель, дом и слабую психику мужа.

Печальный, как рыба-солнце, Кир вплывал на следующий день в свой кабинет и всем подряд втихаря, выдавая за нормальное лекарство, впихивал слабительное. Слыша чей-то топот, направляющийся к туалетам, он улыбался и потихоньку приходил в норму.

— Скажи мне, друг мой Тихо, — как-то раз обратился он к парню. — Почему у тебя нет детей?

— Откуда ж мне знать? — пожимал тогда плечами тот. — Может и есть, я ж не помню. Я великий девственник. У меня каждый раз как первый и последний.

— Мне бы твою амнезию, — мечтательно улыбался Кир. — Вот зачем я ей сдался? Она получает больше меня, всё время говорит, что я не мужик. А сама постоянно жалуется, что у неё на работе все уроды, палки ей в колёса вставляют и она такая вся несчастная, как мим в лучшей трагедии. А мне моя работа нравится. Вот и шла бы к мужику. А я-то тут причём? Вон в природе самки сами своих детёнышей выращивают.

К детям у него с самого начала никакой особой любви не проявилось, отчего иногда его охватывал непередаваемый ужас. Это случалось всякий раз, как он представлял себе ту картину, которую частенько рисовала его жена, чтобы добиться от супруга, того или иного безумно нужного пустяка для себя любимой. По её словам, дети у них были подвержены жестоким депрессиям из-за нехватки отцовского внимания и могли в будущем стать наркоманами, преступниками или того хуже.

Последней любовницей Кира, о которой Тихо было известно, была Полина, высокая белокурая девушка с тёмно-голубыми глазами. Она как-то заходила к нему на работу. И даже строила Тихо глазки, а он улыбался ей и болтал без умолку, словно говорящая кукла, которую хорошенько завели, вставив в спину золотой ключик. Кажется, он наболтал кучу всякой глупости, но она смеялась, у неё был очень приятный смех, и Тихо просто не мог остановиться. Всё кончилось тем, что она совершенно забыла про Кира. Несколько недель Тихо усердно одаривал её всякой всячиной. Пару раз с ней переспал и забыл как прекрасный сон, который сладко снится, но к утру теряет и вкус, и цвет. Она быстро бросила его, потому что он был ненормальный, а он и не заметил.

Тихо не постучавшись, нажал на ручку и толкнул дверь. На крутящемся стуле в клубах сигаретного дыма печально застыла белая фигура врача на все руки и ноги.

— Что случилось? — поинтересовался Тихо, переступая порог, морщась от едкого запаха и устраиваясь на краешке стола.

— Она опять беременна, — пальцы Кира прошли сквозь волосы и обхватили голову, словно он боялся, что та сейчас отвалится или взорвётся. — Не понимаю, как это получилось.

— Ну и что? — хмыкнул Тихо. — Одним больше, одним меньше. Ты попал, брат. Я вижу твоё будущее. Внуки, потом правнуки. Кто-то из них пошёл по твоим стопам и стал врачом. А у тебя кости ломит, и ходить всё тяжелее. Врач называется, но медициной против старости не попрёшь. Хорошая жизнь, как у всех. Считай ты уже покойник.

Тихо скрестил указательные пальцы в виде креста. На лице его играла издевательская улыбка.

— А, ну да, я ещё забыл про геморрой и этот хронический... Как его там? — добавил он поспешно.

— Хех, — выпрямляясь, усмехнулся Кир, вытащил из стеклянной пепельницы тлеющий окурок и затянулся. — Это ты сейчас говоришь с таким презрением. А потом у самого будут и внуки, и газета, и ломота в костях. И геморрой. Я тебе гарантирую.

— Нет, — уверенно замотал головой Тихо. — Я умру в суете, в беготне, в радости и в молодости. Или вообще никогда не умру. Да, второй вариант мне нравится больше.

Он злорадно ухмыльнулся и, крутнувшись на пятках, направился к стеклянному шкафчику.

— Я кое-что возьму у тебя, — сообщил он.

— Бери, — кивнул Кир и тут же, переполнившись любопытством, вытаращился на приятеля. — А чего это ты сегодня такой помнящий? Прямо начинаю сомневаться в твоей амнезийности.

— В том-то и проблема, — доставая из незапертого медицинского шкафчика бинт. — Я поэтому и зашёл.

Он принял предельно страдальческую позу.

— Я уже неделю ничего не забываю. Было время, чтобы почитать про старых друзей.

— Не забываешь? — восхитился Кир. — Так это ж... Ооооо, слава богам, больше не надо каждый раз представляться и всё тебе тут показывать, да разжевывать.

Он, кажется, совершенно забыл о беременности жены и теперь был готов чуть ли не отплясывать вокруг Тихо польку.

— Что же тут хорошего? Нет, мне правда это не нравится.

— Что, — Кир лукаво улыбнулся. — Не нравится нести ответственность за жизнь?! — он рассмеялся. — Вот ты и попался. Считай, это твоя кара.

— За что? — удивился Тихо, снова устраиваясь на столе. — Я великий праведник.

— «Все мы монашки», — хмыкнул Кир. — Но тебя это лучше не делает. Давно пора пожить с памятью, а то я иногда на тебя смотрю и диву даюсь, что за придурок тут ходит.

— Чего? — теперь Тихо старательно наматывал бинт на запястье, которое вчера сдуру порезал, решив расстаться с жизнью молодым и красивым. Старый бинтик валялся рядом с ним на белой покрытой лаком столешнице.

— Того!

Кабинет Кира был не самым маленьким. Здесь было всё необходимая для оказания первой помощи в сложных ситуациях типа: «у вас в животе забыли меч» и «человечина, нашпигованная пулями — наше фирменное блюдо». Здесь не было тиховских складов всякой всячины, царила стерильная чистота и сверкающая белизна. Только было слишком дымно и пахло ароматическими палочками с запахом кокоса. Первый раз попав сюда, каждый с непривычки начинал кашлять и тянулся к окну или форточке, чтобы спасти свою шкуру (и нос в частности).

— Ну ладно, — откладывая бинт в сторону, сказал Тихо. — Я пошёл.

— Вали, — благодушно кинул Кир.

Весь день Тихо как проклятый защищал подступы к родному городу. Защищал от террористов, от маньяков, от магов, не имеющих лицензии, разрешающей колдунствовать в стране, от всяческих сомнительных личностей и просто неприятных типов, которые чем-то ему не приглянулись. Правда защита эта было весьма странной и больше походила на проявление неожиданной бурной активности у вроде бы дохлой рыбы (те, кто когда-нибудь имел дело с недавно пойманной рыбой, меня поймут). Большую часть времени Тихо и в ус не дул, да и усов у него, честно говоря, никаких не было и даже не желало быть, отчего он в тайне страшно комплексовал и время от времени наклеивал себе лёгкую щетину (в таких случаях он обычно обходил всех знакомых женского и мужского пола (ориентируясь по памятному списку) и, потирая искусственную растительность на лице, приговаривал что-нибудь типа: «Эх, не успел сегодня побриться»). Во времена же неожиданной кратковременной жажды деятельности он принимался рьяно проверять документы и злостно придираться ко всему, к чему только мог придраться, отчего несчастные приезжие проклинали его про себя самыми страшными проклятиями и, если бы среди них случайно оказалась хоть одна мало-мальски стоящая ведьма, способная наложить порчу, карма Тихо была бы безвозвратно испорчена. Хотя там и портить то было нечего. Не удивлюсь, если даже звезда, под которой родился Тихо, была какой-нибудь меганеудачной звездой, которая, совершая обороты вокруг своей планеты, всякий раз сбивалась с орбиты или напарывалась на чёрные дыры.

В данный момент он занимался тем, что лежал на траве, закинув одну ногу на другую и отчаянно пытался вызвать у сослуживцев хоть немного сострадания.

— Боже, я такой несчастный. Нужно отрастить эмо-чёлочку.

— Да хоть две, — разрешил связист Ник. Работа этого парня состояла в том, что он должен был уметь быстро бегать и громко кричать. На других заставах, правда, связь уже давно осуществлялась с помощью техники, но на восточных воротах правительство экономило, считая это место сборищем самых отъявленных психов города, что было правдой, поэтому здесь всё ещё пользовались дедовскими способами.

Этот самый Ник был самым настоящим вампиром. Пару лет назад он жил в другом городе, работал официантом в пицерии и даже представить себе не мог, что когда-нибудь будет работать стражником, но как-то раз попался на глаза одному скинхеду, убеждённому, что жить на земле могут лишь люди (и то только нормальные пацаны). Все скинхеды, правда, называли себя Охотниками на вампиров и поклонялись какому-то Ван Хельсингу, но это уже были детали. Этот самый скинхед попытался вбить Нику кол в сердце (ну и заодно попинать ногами), и быть бы парню трупом, если бы «охотник», идя убивать проклятого вампира, не укололся случайно о кол, не подхватил из-за этого какую-то инфекцию и не впал в кому. Правда, некоторые романтики говорили, что его заколдовала злая ведьма, и он уснул до той поры, пока прекрасный принц его не поцелует, но доктора почему-то относились к этой версии скептически.

Не дожидаясь, пока у дверей в палату «охотника» выстроиться очередь геев аристократического происхождения и голубой крови (хехе, геям очень подходит), бедный Ник собрал вещи и умотал в Орион, где у него жил четвероюродный дед.

Уехал он, разумеется, как и подобало всякому уважающему себя вампиру, на собственном гробу. Когда-то давным-давно, когда уровень техники можно было сравнить разве что с уровнем умных мыслей у человека, страдающего синдромом Дауна, вампиры запрягали в свои гробы лошадей и таким образом путешествовали по миру (а их всегда тянуло в путь). Новых впечатлений, конечно, было море, но ухабы и камни сильно врезались в спину. Зимой, правда, было легче, но зато холодно, а приделать к гробу колёса вампирам не позволяла традиция, так как считалось, что тогда гроб потеряет свою гробучесть и станет обычной повозкой.

Но теперь-то был век прогресса, так что гробы не только обзавелись колёсами, но и двигателями и заметно выросли в размерах. У такой прокачки было море плюсов, и главная из них состоял в том, что отныне не нужно было больше заботиться о сохранности своей спины (ну и заодно избавились от мучений вампиры-клаустрофобы. Вы когда-нибудь задумывались о том, каково это — жить в ящике?). Свой гроб Ник купил по дешёвке у знакомого своего знакомого. Он был довольно сносным, если не считать пулевых отверстий по бокам, кривой надписи «здесь был Ди» на лобовом стекле (В прежние времена над гробами так не извращались. Если бы кто-нибудь вздумал сказать приличному вампиру, что хочет вырезать в его драгоценном доме окно, тот бы подавился собственными клыками. Из-за отсутствия этой полезной вещи проблема смертности в дорожно-транспортных происшествиях началась ещё тогда, когда, казалось бы, никакого транспорта и не было. Да и дорог тоже, в общем-то) и начисто отсутствующих венков на крыше, которые были обязательны. Пулевые отверстия, чтобы не дуло, пришлось заткнуть жвачкой, надпись Ник кое-как стёр, а венки втихаря снял с гроба какого-то мужика на гробостоянке. В те времена у Ника в кармане кошелёк повесился (говорят ведь про пустой холодильник, что там мышь повесилась, а чем кошелёк хуже?), так что ничего другого ему не оставалось. Но зато, когда он приехал в Орион, ему немедленно предложили работать в страже. Ещё бы. В раздолбанном гробу, залатанном жвачкой, с всклокоченными чёрными волосами, голодными глазами и повесившимся в кармане кошельком, Ник выглядел настоящим психом. Такие страже Ориона и нужны были. Он выглядел не настолько невменяемым, чтобы вдруг убить кучу народу, но и не настолько нормальным, чтобы удивляться тому, что выданный начальством меч подклеен на эфесе изолентой и при первом же взмахе теряет лезвие. В самый раз.

Прибыв в Орион и немедленно устроившись на работу, Ник поселился на одном из местных кладбищ. Правда в те времена на погостах ещё проходили митинги. Вампиры боролись за свои права на жизнь в естественной для себя среде, а люди, как очень настырный и надоедливый вид, зачем-то боролись за права мертвецов, хотя те их вообще-то об этом не просили.

«Кладбище для живых» — орали кровососы. «Что за бред? А нафиг мы тогда здесь мёртвых закапываем?» — отвечали им люди. Не знаю, как мертвецы, но Ник от всего этого в восторге не был, а перебраться куда-нибудь в другое место ему не позволяла религия. По заветам графа Дракулы, которому поклонялись все верующие вампиры, вампир должен был жить либо на кладбище, либо в мрачном замке (или на худой конец не менее мрачном особняке), и в этом случае иметь трёх роскошных любовниц распутного нрава (иметь больше или меньше любовниц считалось извращением). На кладбище любовниц почему-то заводить не разрешалось, вероятно, по причине нехватки финансов на их содержание. Ник, конечно же, мечтал о том, что когда-нибудь будет жить в особняке или замке, окруженный тремя красотками, но пока ничего другого, кроме шумного погоста и одиночества в постели ему не оставалось. Прошло три года, вампиры и люди активно судились, и в конце концов несколько могил на кладбище, где жил Ник, даже сдали в аренду. Вампиры выиграли, а разгневанные люди, наконец, перестали закидывать тухлыми яйцами гроб Ника. Все были счастливы. Ник завёл котёнка.

— Эмо-чёлочка, — переспросила Белла, которая до этого занималась тем, что читала детектив и прослушала начало его фразы.

— Да, — Тихо энергично закивал, обрадованный появлением нового слушателя. — Я так несчастен. Мне нужна чёлочка, чтобы прятать за ней свои чудесные глазки.

— Ага, и свои чудесные бельма, — кислым голосом добавил Ник.

Вся их команда из шести человек сидела прямо на земле, образовав круг вокруг костра и жарила на огне хлеб с салом.

— Сало на завтрак — не лучшая еда, — простонала Белла.

— Мы предлагали тебе сходить в магазин, но ты отказалась, — заметил Ден и почесал коленку.

— А почему это сразу же я? — вскинулась девушка. — Как за едой, так Белла, как за сигаретами, так Белла, как за пивом, так Белла.

— Нет, нет, нет, — замахал руками Тихо. — Все забудьте о Белле. Смотрите на меня! Моя эмо-чёлочка...

— Заткнись, — зашипела девушка. — Пусть Тихо идёт в магазин! У него нюх на супермаркеты! А когда я последний раз отправилась за покупками, что случилось, а?

— Ээээ, ты заблудилась, пошёл дождь, ты открыла зонтик, и тебя унесло ветром. А потом целых три года тебе пришлось проработать няней для малолетних засранцев, чтобы накопить денег на дорогу домой, — неуверенно ответил Билли. — И ещё ты очень любила называть себя Леди Совершенством.

Эту историю знали абсолютно все, кроме конечно же Тихо, который хоть и слышал её двести тысяч раз, постоянно её забывал по вполне понятным причинам. Неизвестно, была ли она правдивой или нет, но стражники её очень любили.

— Вот именно! — гаркнула Белла. — Я теперь настолько профессиональная воспитательница, что могу даже из Тихо человека сделать.

— Эй, потише на поворотах, я человек, у меня даже справка есть, — воскликнул Тихо, который, когда-только появился в городе, сдавал анализы на человечность, так как все почему-то сильно сомневались в его видовой принадлежности.

— Предъявите! — велела Белла и протянула к нему наглую руку.

Тихо послушно покопался в карманах и извлёк оттуда совершенно мятую, сильно напоминающую туалетную, бумажку и протянул девушке.

— Так, так, так, — поцокивая языком Белла, развернула лист и принялась изучать документ. Все остальные неосознанно подались к ней, пытаясь заглянуть в него, дабы самолично убедиться, что это действительно справка.

Все немного помолчали (при этом кое-кто недоверчиво оглядел Тихо и пришёл к выводу, что без рентгена и бутылки водки тут ничего определить точно нельзя).

— Никто не хочет чайку? — внезапно нарушила тишину Нона, которая всегда говорила таким писклявым голосом и смотрела такими невинными глазами, как будто боги создавали её для аниме про кавайных девочек-школьниц (с жутко пошляцким фансервисом).

— О, я с удовольствием, — дружно закивали все.

Чайник, который на самом деле был бывшим кофейником со стажем и до определённого срока даже слыхом не слыхивал о том, что есть такая вещь, как чай, был водружён над костром. Кофейнику это не особо понравилось. Являясь одним из представителей подвида Кофейных саламандр, он обладал в некотором роде собственным разумом (интересно, а если в мире существо, которое обладает собственным разумом, а, предположим, разумом соседа? Очень удобно, кстати) и терпеть не мог, когда с ним обращались так фамильярно и вешали его над всякими огнями. Не в силах ещё как-то выразить своё возмущение, он оскорблено пыхнул и ворчливо поджал крышечку.

— Я, кажется, что-то забыл, — вспомнил Тихо. Ах да, — он попытался хлопнуть себя рукой по лбу, но промахнулся и угодил Дену в глаз (глаз Дена доволен не был и пространство огласили вдохновенные маты (ругался, прошу заметить, сам достопочтимый орган зрения). — Я ведь перестал забывать. Вы не заметили?

Повисла долгая тишина, так что было слышно, как в утреннем воздухе жужжат мухи и где-то в лесу с другой стороны рва, кто-то недружным хором поёт последний хит «Кавай сгубил кошку». Все в ужасе с отрытыми ртами вытаращились на мага. Тишина прервалась лишь когда Белле в рот залетела одна из представительниц ныне названных насекомых и обосновалась там с явными намерениями на продолжительное житьё.

— Что за на фиг? — отплёвываясь, возопила девушка, обращаясь, то ли к Тихо, то ли к несчастному, так рано почившему (когда жизнь, казалось бы, только начинала налаживаться и судьба подарила отличную жилплощадь), захлебнувшись в слюне, насекомому.

— Какой на фиг? — не понял Тихо, который за время долгого всеобщего молчания успел задуматься о вечном, засмотревшись на тучки и потерять нить происходящего (похоже, полностью от забывчивости он так и не избавился). — Ах, это, — он снова попытался хлопнуть себя по лбу и всё бы вновь закончилось трагично, но на этот раз глаз Дена был уже готов и успел увернуться (сам Ден при этом даже не пошевелился. Какой интересный молодой человек... А может быть правильнее будет сказать: какой интересный молодой глаз?).

— Кажется, дождь собирается, — как бы между прочим заметил маг.

— Мать моя женщина, — всполошилась Белла схватившись за голову. — Моя причёска.

— Наш чайник! — в ужасе завопили все, неожиданно обнаружив, что кофейник давно уже кипит и во всю плюётся кипятком.

Все дружно кинулись на чайник. Нона побежала в здание за чашками. Глядя ей в след, Тихо невольно задумался. Тонкие длинные ножки в лучших традициях жанра аниме и коротенькое платьице, кокетливо открывающее застиранные белые трусики в тех же самых традициях того же самого аниме, пробуждали в нем всякие приятные чувства и о чём-то ненавязчиво напоминали.

«Трусы, — неожиданно дошло до него. — Я забыл надеть трусы».

Дело в том, что труселя Тихо принадлежали к сонму тех самых вещей, дарующий магическую силу, и были просто жизненно ему необходимы.

— Кошмар, — возопил он. — Я забыл надеть трусы.

Кофейник подавился кипятком и едва не помер на восьмом десятке жизни, остальные ограничились лёгким шоком.

— Тихо, как обычно, в своём репертуаре, — рассмеялся Ден.

— Однако, это проблема, — нахмурилась Бела. — Что если что-то случиться и нам понадобиться магия? Тихо, ты сможешь колдовать без трусов?

— Наверняка получится, — оптимистично воскликнула Нона. — Однажды ведь получилось.

Все мгновенно помрачнели. Им вспомнилась та ночь, когда Тихо появился в окрестностях города и убил несчастных монстров во рву. Этот чудовищный эпизод до сих пор порой снился некоторым из них в кошмарах. И отличительной чертой таких сновидений почему-то являлся Тихо в красном плаще и двумя пистолетами, хохочущий над поверженными сторожами монстрячного происхождения.

«Чудовищ могут победить только люди и не …ёт».

— Мир их пуху. Пусть земля им будет прахом, — печально сказал Ник.

— Какому ещё пуху и праху? — возмутилась Белла, которая ненавидела, когда люди оговаривались. Хотя бы уже потому, что сама частенько так делала.

— А, извиняюсь, ошибся. Но я думаю, они меня поняли.

— Да уж, я на их месте была бы просто счастлива, если бы ко мне относились с таким же почтением, — проворчала себе под нос девушка. — И говорили потом: «Ну ты меня поняла, ёпрст».

Тут неожиданно для всех, так как стражники слишком увлеклись пустой болтовнёй и совсем забыли про время и вообще, что они, собственно, делают у ворот, раздался оглушительный колокольный звон.

Звонили в храме Ненавистников Курения, Распития Алкогольных Напитков (И Прочих Мерзостей, Здоровью Вредящих) И Всего Связанного С Магами И Им Сочувствующими, находившимся недалеко от сего досточтимого места. Этот звон стражники слушали каждый день, и с него и начиналась их рабочая смена, но сегодня звук был не совсем таким, как раньше. По крайней мере, так показалось Тихо. Он нахмурился и, поднявшись с земли, посмотрел на небо.

Небо было вроде как небо, пасмурное, сплошь затянутое белыми облаками, через которые едва-едва проглядывали солнечные лучи. Однако и в нём наш маг обнаружил нечто тревожащее. Поэтому он решил ещё и глянуть на другой берег, чтобы окончательно убедиться, что в мире что-то неладно. На другом берегу околачивался всякий народ, желающий попасть в Орион и ожидающий, когда заработает паром. В воде возле берега привычно покуривали махорку монстры. Но и эта будничная картина не внушила Тихо спокойствие.

— Вам не кажется, что что-то не так? — обратился он к остальным стражникам.

Бела пожала плечами.

— Кажется, конечно. Я уже давно думаю, что что-то у меня в жизни не так. Может, ещё годит тут поработаю, а потом вернусь обратно в няньки. В конце концов, у этих я крутая тётка и волшебница, а тут просто баба в форме.

— Я не о том.

— А о чём тогда?

— У меня плохое предчувствие.

— В самом деле? Ну что ж, раз ты перестал забывать, самое время ждать беды, — Белла иронично улыбнулась. — И какое именно чувство?

— Как будто я скоро вляпаюсь в какую-то фигню, — мрачно ответил Тихо, и тут его губы внезапно расплылись в самой наидовольнейшей улыбке. — Это так круто!

* * *

Вот уже почти три года утро Оскара начиналось с того, что в пять часов утра он отскребал себя от постели, завтракал, затем шёл убираться в храме и мыть статуи, после чего выполнял ещё тысячу и одну мелочь и после всех праведных трудов, когда и остальные работники храма снисходили до того, чтобы проснуться, блаженно засыпал на крыльце в вертикальном положении, искусно подоткнув себя метёлкой, так что ни у одного, даже самого придирчивого наблюдателя не возникло бы подозрений, что парень не работает, а спит. Оскар даже немного покачивался во сне, имитирую подметательные движения. Этим он продолжал заниматься до тех пор, пока не начинал звенеть колокол и не вытаскивал его за шкирку из царства Морфея.

Вот и сейчас Оскар стоял на крыльце, скорчив злобную сонную рожу и размышлял о своей тяжёлой судьбе.

Дело в том, что Оскар был аристократом по происхождению, и ещё каких-то восемь лет назад восседал за фортепиано, барабаня по клавишам, или извлекал из скрипки чудовищные визги и всхлипы, или, вальсируя, оттаптывал учителю танцев ноги. Ученик из него был, прямо скажем, не подарок и многие достопочтимые педагоги, которые имели несчастье оказаться в одной с ним классной комнате, жаловались на него его maman и papa, называя его вслух несносным ребёнком, а про себя попросту засранцем.

Но из отчего дома беднягу выгнали вовсе не из-за этого, а потому что так было положено. Его отец, дед, прадед, прапрадед, прапрапрадед и все остальные предки мужского пола, вплоть, наверное, до обезьяны, нищенствовали и бродяжничали, ну и попутно воровали, пьянствовали, курили и распутничали на своё усмотрение. Как только отпрыску дома исполнялось восемь лет, его брали за шкирку как нашкодившего котёнка и, поддав ускорения пинком, спроваживали на улицу. С этих пор бедняга должен был провести в скитаниях девять лет, за которые ему полагалось научиться выживать в жестоком мире, работать, как простому человеку, и заводить полезные и не очень полезные знакомства, ну и заодно не робеть при виде фривольно одетых и соответствующе ведущих себя женщин. В общем стать настоящим мужчиной, а не сосунком, недотрогой, маменькиным сынком, девчонкой, тряпкой, бесхребетным, бабой или, того хуже, поэтом или художником. Хотя даже поэт и художник отступали перед существом, называемым одним страшным словом, начинающимся на «м». Нет, это не "мудак", как некоторые могут подумать.

Слово это не произносилось настоящими мужиками к ночи, чтобы не навлечь на себя страшное проклятье опрятности, а женщины употребляли его с некоторой робостью, до конца не веря, что такой зверь может существовать. Это был МЕТРОСЕКСУАЛ. Ещё всего сотню лет назад в сём мире, где живёт наш милый маг Тихо, о мужчинах, которые ухаживают за своей внешностью и не прячут под диваном вонючие носки, ходили разве что только легенды. Некоторые говорили, что якобы где-то за границей живут такие, но своими глазами их никто не видел. Но годы прошли, и эти существа действительно появились, и людские глаза узрели их и наполнились страхом, изумлением, а у кого-то и восхищением.

Конечно же, родители Оскара не желали своему сыну такой страшной участи, как всю жизнь укладывать волосы гелями, лаками и муссами, нет, он, конечно, должен был хорошо одеваться и обладать манерами благородного человека, но уподобляться женщинам в стремлении быть красивым — ни в коем случае.

Таким образом, Оскар стал жертвой не только традиций, но и приснопамятных метросексуалов, отчего страшно их ненавидел, хотя и не совсем понимал, кто это такие и с чем их едят. Однако это недопонимание лексического значения термина совершенно не мешало ему использовать его в качестве ругательства. Например, если кто-нибудь Оскара раздражал, он говорил о нём: «Вот ведь метросексуал». Правда иногда доходило до крайности, когда объектом оскорбления оказывалась женщина. «Вот ведь метросексуалка». У всех свидетелей этого, мягко говоря, странного умозаключения глаза неизменно оказывались очень круглыми.

А вообще, по натуре Оскар был довольно добрым и совершенно обычным шестнадцатилетним парнем, и отличался от подавляющего большинства остальных довольно добрых и обычных парней только тем, что в детстве, вместо того чтобы гонять по улице мяч, пиликал на виолончели, поражая своими музыкальными «талантами» уши даже самых стойких и закалённых любителей хеви-металла. Конечно, иногда он чувствовал себя страшно одиноким, и тогда с листом бумаги и карандашом устраивался где-нибудь в уголке храма, пока прихожане упрямо долдонили перед божественными статуями свои молитвы, по большей части весьма уничижительного содержания, а хор мальчиков-кастратов завывал в полутёмной, освещённой лишь одинокой лампадкой нише песнопения на иностранном языке, и писал письмо домой. Хотя бы это ему было позволено. В конце концов, даже самые крутые и брутальные мужики иногда пишут письма мамам и папам. Если конечно они у них есть.

Едва различая, что пишет, и, делая такие страшные орфографические и пунктуационные ошибки, что даже у самой милосердной преподавательницы русского языка возникло бы желание свернуть ему шею, он выцарапывал на бумаге:

«Здравствуйте мама и папа.

Надеюсь, у вас всё хорошо, все дома здоровы, а розы в этом году расцвели вовремя. Пускай цветут, потому что когда я вернусь, непременно велю выполоть их и построю на месте розария магический завод. Я знаю, что Эльза будет против, а вы считаете предпринимательство делом простолюдинов, но уверяю вас, что сейчас этим занимаются и люди знатного происхождения, к тому же это дело очень прибыльное и принесёт нам немалые доходы и ещё большее уважение и почёт. Магия сейчас процветает, и все кругом только о том и говорят, что о магии и всяких заклинаниях.

Здесь в Орионе магов очень много, правда они все немного странные, но это только потому, что много бухают , но это лишь из-за того, что они часто употребляют алкогольные напитки и другие наркотические вещества, необходимые им для колдовства.

А я по вам очень скучаю и жду не дождусь, когда вернусь домой (на этом месте он, как правило, на некоторые время замирал, грустно глядя в лист и, издав, в конце концов, горестный вздох, продолжал). На работе у меня всё хорошо, кстати, теперь я работаю в храме, правда приходится рано вставать, но я уже привык («Ну да, как же, чёрта с два», — тут же приходила в голову мрачная мысль).

P.S. Пожалуйста, не рассказывайте о моей задумке Эльзе, иначе она подошлёт ко мне наёмных убийц.

Итак, Оскар продолжал ошиваться на крыльце, хмуро глядя перед собой и в мыслях подсчитывая число дней, оставшихся до его освобождения от гнёта жестокой традиции. Триста сорок два дня, не считая этого, от этой цифры в груди сладко заныло от предчувствия, которое обычно охватывает нас за две недели до Нового года или Дня Рождения. Предчувствие праздника, который непременно наступит, нетерпеливое ёрзанье в области сердца.

Мимо храма протекала деловитая человеческая река, отчаянно спешащая к портам офисов, заводов, магазинов и прочих мест чинного труда и беспросветного вкалывания. Время от времени в ней попадались дети, не слишком довольные своей участью грызть гранит науки, и студенты, гораздо более счастливые и смиренные, словно подобравшиеся к истине монахи.

Внезапно из общего бурного потока (иногда вздыбливающегося волнами дружного оглушительного хохота) выплыл весьма потрёпанный, крайне бомжеватого вида, человек и направился прямиком к Оскару. Шёл он, сильно хромая, и через каждый шаг, мучительно морщась, хватался за грудь. Оскар бесстрастно наблюдал за его передвижением. Как и всякий сытый, одетый и интеллигентный человек, он испытывал брезгливость к подобным людям, так что был совсем не обрадован, когда грязный лохматый старик, наконец, доковыляв до крыльца, громко захрипел и, словно подкошенный, рухнул на ступеньки.

Секунду Оскар колебался, размышляя о том, что ему стоит сделать в таком случае. Очень хотелось остаться на прежнем месте и предоставить старика самому себе или каким-нибудь сердобольным прохожим. Но человек лежал на ступеньках храма, а значит, как бы подпадал по юрисдикцию Оскара. По закону храма любой пришедший сюда должен был получить помощь (даже если он в ей не нуждался), а значит, парень как ближайший к мужику служитель сего заведения должен был оказать ему некоторое содействие. По крайней мере, проверить, не умер ли тот.

Оскар отбросил метлу и сбежал по лестнице к бомжу. Тот неподвижно лежал, и по ступеням под ним медленно растекалась лужа крови. Оскар вначале даже не поверил своим глазам, так нелепо это выглядело на первый взгляд. Чтобы днём посредине большого шумного города на ступенях храма противников пьянства и наркомании истекал кровью человек… И ведь он дошёл до сюда и никто на его пути не остановил его и не помог. Всем было плевать. Никто даже не заметил. Да и сам Оскар всего секунду назад хотел бросить его на произвол судьбы. Ему внезапно стало стыдно за себя и окружающих, столь безразличных, что могли спокойно идти на свою работу, когда в нескольких метрах от них умирал человек.

Оскар уже было рванул к дверям в храм, чтобы позвать на помощь, как вдруг рука нищего вцепилась ему в щиколотку.

— Не зови никого, — мучительно прохрипел человек, не поднимая головы. — Я всё равно умру. Выслушай меня.

— Ээээ, я позову на помощь, вам помогут, — не особо расслышав, что тот сказал, Оскар попытался вырваться, но мужик вцепился в него так, что даже самый упрямый бульдог испытал бы уважительную зависть, увидев такое.

— Выслушай, — прохрипел он, и, забулькав, как электрический чайник на пике подогрева, откашлялся кровью. — Наклонись ко мне.

Парень, ещё раз безуспешно дёрнув ногой («Для умирающего в тебе слишком много сил», — скептически подумал он), поспешно упал на колени и склонился к лицу нищего.

— Женщина с хвостом.

— Что? — переспросил Оскар. — С хвостом? В каком смысле?

— В прямом. Не перебивай! Найди её. Скажи ей… — он снова забулькал, и по его телу пошла предсмертная дрожь. — Скажи ей: "Демоны Не Носят Носков!"

— Что? Какие носки? — Оскар удивлённо выпучил глаза, но старику уже не суждено было ему ответить. Он затрясся пуще прежнего, а затем, всхрапнув, расслабился и навсегда покинул бренный мир, если, конечно, было куда покидать. А так, он остался там же, где и был. Но уже в несколько другом качестве.

* * *

В то время, когда наш милый герой Тихо собирался смело и доблестно защищать город и народ его от разных психов, маньяков, воров, убийц и прочих нехороших дядей и тётей (а так же мам и пап, дедушек и бабушек и даже прабабушек и прадедушек, если уж на то пошло), недалеко от города Орион возникла незнамо откуда некая персона, предположительно женского пола, о чём ясно говорили две выпуклости на уровне грудной клетки и предположительно намекали чуть вьющиеся каштановые волосы, торчащие из капюшона.

Однако по движениям сего существа нельзя было точно определить, к какой конкретно половине человечества оно относилось. То, как оно передвигалось, напоминало то сердитый шаг обиженного ребёнка, то сопровождаемое покачиванием бёдер хождение прелестной девушки, то целенаправленный полубег опаздывающего в офис работника сферы услуг, то самоуверенный наглый шаг крутого парня, то просто расхлябанное перетекание от одного участка земной поверхности к другому, как будто у этого существа было не тело, а пластилин.

Само же существо доподлинно знало, что под бирюзовым плащом у него скрывается вполне девичье тело, стройное, красивое, вполне способное вызвать у мужчин и некоторых женщин всякие там реакции, о коих мы по причине чрезмерной скромности умолчим.

Вслед за девушкой пританцовывая следовало некое на вид ещё менее вменяемое существо. Правда, наличие этого существа было весьма относительно, так как оно постоянно то исчезало, то появлялось.

— Спокойней, спокойней, — сказала девушка, остановившись на возвышении, чтобы обозреть пространство и лучше рассмотреть тот город, в который они направлялись.

Можно было бы сказать, что богатый и безумный город Орион расстилался пред её ногами, словно ковёр, беззлобно грозя небу щепками шпилей, расползаясь нитками дорог и рек, тускло мерцая пылью заводского дыма и едкого пара колдовских котлов, если бы не покрывавший его стеклянный купол, отчего вся панорама скорее уж напоминала накрытое тарелкой блюдо со странной и подозрительно несъедобной на вид пищей. Там, под этим куполом, в душном и по большей части сером мирке, кишели живые массы, наделённые и не наделённые душой. Люди, вампиры и чёрт ещё знает какая нечисть купались там в своих радостях и печалях, смертях и рождениях, варясь в собственном соку, и вот уже в который раз девушка собиралась, взяв ложку побольше, зачерпнуть ею этот странный наваристый бульон.

Вдалеке, прямо за извивающейся змейкой загрязнённой магическими отходами реки Орион и металлическим скелетом моста зеленела её ненавистная цель высотой в шесть этажей. Четырнадцать лет назад, когда уровень магических загрязнений превысил все разумные пределы, Саюко приняла одно судьбоносное для тысяч магов (которым, видимо, не посчастливилось родиться под удачливой звездой) решение и с тех пор строго ему следовала. Она не собиралась так просто отдавать свой мир этим напыщенным паразитам, увешанным феньками и колдовскими побрякушками, нет, она была не тем человеком, чтобы смириться, и метод борьбы, который она для себя избрала, если и не был самым радикальным, то уж точно стоял в первой пятёрке по радикальности.

Существо тоже остановилось и, нахмурившись, уселось на землю.

— Мне придётся снова вести себя хорошо, да, Саюко?! — капризным тоном прогнусавило оно.

— Ну, не то чтобы ты когда-нибудь вёл себя хорошо, однако постарайся хотя бы не пытаться продать себя в качестве сексуального раба с большим опытом или б/у телефона за полцены, — при этих словах Саюко страдальчески закрыла лицо ладонью, словно ей было страшно стыдно... или просто стыдно...или просто страшно. — Или ещё хуже, выдать себя за шестерых карликовых кроликов и распродаться за два часа.

— Меня тогда хорошо покупали, — почесав тощей ногой за ухом, заметил он. — И дети были очень довольны. Один даже чуть не задушил меня от счастья. А ещё какой-то мужик, представляешь, приготовил меня на ужин. Мммм, с салатиком...

Девушка страдальчески закатила глаза и повернулась к сидящему на траве существу.

Тот был совершенно нескладным, тощим и у всякой порядочной старушки видом своим вызывал всякие безусловные реакции, например, желание хорошенько откормить пирожками. Одет он был в чёрненькую пижамку с красной надписью на рубашке «Настоящий мужик», красные банные шлёпанцы, а на голове имел тонкий ободок с кошачьими ушами из помятого картона. Саюко оглядела его сверху донизу и улыбнулась.

— Ну, мои планы ты знаешь. А что ты будешь делать?

— Я хочу пошататься по рынкам. Потаскаю яблоки с прилавков. Мммм, яблоки очень вкусные! — он мечтательно посмотрел на пасмурное небо. — А ещё я хочу посадить дерево, построить дом и родить сына. Кстати, почему надо обязательно сына? А если сын не получится, что тогда делать? Может...

— Отлично. Желаю удачи. Когда ты мне понадобишься, я позову, — не дослушав его до конца, девушка весело махнула ему рукой и, резко сорвавшись с места (так что трава аж шуганулась от ужаса метров на пять вбок) и побежала вниз с горки.

У девушки были вьющиеся рыжие волосы и зелёные глаза, а через плечо висела чёрная сумка, набитая таким количеством всякой всячины, которое, наверное, даже Тихо не смогло бы присниться. Как всё это помещалось в обычной сумке? Ну, это не было каким-то фокусом или особым волшебством. В сумку нельзя было, например, засунуть диван или дом, тем более, что никто ещё этого не пытался сделать. Однако внутри неё находился сугубо отдельный мир, не особенно большой, зато отлично выполняющий функцию склада всех тех вещей, которые Саюко успела стырить за свою довольно долгую и насыщенную жизнь. Особенно ценными среди этих предметов являлись вещи магов. Саюко терпеть не могла этих напыщенных, самодовольных алкоголиков, тунеядцев, хулиганов, ходящих с наглым видом, сидящих с наглым видом, лежащих с наглым видом и даже висящих в воздухе с тем же самым приснопамятным и лично Саюко проклятым наглым видом. У неё даже на спине было вытатуировано: «Убъешь мага — попадёшь в рай». Правда надпись эту могли прочитать лишь та часть граждан, что никоим образом к братии и сестрии магов не относилась. Для остальных же татуировка загадочным образом переделывалась в рекламу «Бухаете без просыха?! Курите как паровоз?! Ваши вены похожи на решето?! Тогда вы рождены для магии!!! адрес: Англия, где-то недалеко от Лондона (более точного адреса не знает даже сам Более Точный Адрес) школа магии и волшебства Хогвардс (предупреждение: директор — гей, хорошая новость (а для кого-то может и плохая): ему больше ста лет)».

Это был довольно хитрый ход. Во-первых, у магов не возникало никаких подозрений в её нелояльном к ним отношении, во-вторых, те идиоты, что отправлялись в Лондон искать этот непонятный Хогвардс, если в конце концов и обнаруживали его, то оказывались в самом настоящем аду, где до семнадцати лет можно было пить только сливочное пиво (кто-нибудь вообще знает что это такое?), все носились с каким-то очкастым покоцанным типом, а единственным видом спорта являлась ловля крылатого, до неприличия прыткого золотого ореха с очень скверным характером, сидючи на дворницкой метле ценою в навороченный мотоцикл. В общем, участь неудачников, желающих выучится в загадочной школе Хогвардс, была весьма трагична и могла бы заставить плакать даже Николая Валуева.

Саюко спустилась по насыпи и, выглянув из-за деревьев, увидела ров. От серой воды поднимался слабый пар, а у берега, блаженно зажмурившись и лениво покуривая, лежали три монстра.

«Как в сауне. А где банщик с метёлкой?» — подумала она.

Уже спустя три минуты Саюко стояла возле парома, окружённая со всех сторон толпой беседующих, ржущих как лошади, спорящих, сплетничающих и творящих прочие разности (которые обычно делают все люди, вампиры, оборотни, чудовища и боги; последние, правда, только после серьёзной прокачки, ибо древние боги не только не умеют говорить и смеяться, но и вообще не имеют разума в привычном понимании этого слова) существ, и ожидала, когда паромщик соблаговолит поднять свой паромный зад и отпаромить их на тот берег.

Так всё началось.

* * *

Вот уже почти два часа Тихо без устали проверял документы, переводя взгляд с фотографий на оригиналы с такой скоростью, что начинал ощущать себя как на карусели.

Лица сменялись одно за другим, то принося беднягам стражникам некоторое облегчение своим приятным видом, то ужасая видом, наоборот, весьма кошмарным. Однако Тихо, как уже закалённый в массовой проверке документов человек, почти не обращал внимания на протекающие мимо него людские массы. Перед его внутренним взором стойко висела пелена приятных мечтаний о коктейле с мягким кокосовым вкусом и лёгкой горчинкой, а так же о блеске и сиянии ночных клубов, в которых он, Тихо, мог бы побывать этой ночью.

Взор его уже и вовсе застлала сладостная пелена весёлого ночного бдения, когда нечто неожиданно назойливое вдруг замаячило у него перед глазами. Он даже ещё не до конца это осознал и всё ещё незаметно для окружающих бредил клубами и алкогольными напитками, но в голову настойчиво били тревожные сигналы и, в конце концов, он решил внять их мольбам и всё-таки разобраться в чём сыр-бор.

Перед глазами обнаружился очередной паспорт, на первый взгляд совершенно нормальный, Тихо и сам не мог сказать, что ему в нём не понравилось, однако его инстинкты мага внезапно завопили в один голос, оглашая то место, где у нормальных людей находится мозг (а у Тихо чёрт знает что) визгами сирен.

— Извините, госпожа, а что это у вас с документиком? — спросил он и, лениво глянув на владелицу сего свидетельства личности, обомлел.

Перед ним стояла самая красивая девушка из всех, которые когда-либо попадались Тихо на его жизненном пути (разумеется после того как он перестал забывать. О том, какие девушки встречались ему в более ранние и, так сказать, «тёмные» времена Тихо не имел никакого понятия).

— Какие-то проблемы? — спросила она с недоумением.

— Да, — неожиданно хрипло ответил Тихо.

— И что же с ними не так? — снисходительно улыбнувшись, поинтересовалась девушка. Выглядела она совершенно уверенной в себе и своей невиновности, так что маг даже усомнился в уместности своих подозрений и ещё раз тщательно осмотрел паспорт (и даже едва удержался от того, чтобы не обнюхать его и не попробовать на зуб). Во время вторичного осмотра Тихо понял, что ошибся. Документ был подлинный, глупо было в этом сомневаться. Все печати и водяные знаки были на месте. Странно, что он вообще вначале заподозрил в нём что-то неладное. Однако, вида, что ошибся, Тихо не подал.

— В чём дело? — спросил подошедший к магу вампир. Он с любопытством заглянул в документ и, видимо не найдя в нём ничего странного, воззрился вопрошающим взглядом сначала на девушку, а затем на самого Тихо.

— Что-то случилось?

— Да, — неуверенно ответил Тихо. — Мне кажется, с этим паспортом что-то не так.

— Значит надо задержать, — с маниакальным энтузиазмом воскликнул Ник, имея в виду конечно не документ, а его владелицу. Сказав это, он ехидно улыбнулся девушке, блеснув своими завидными клыками, чуть затупленными по велению закона, дабы не являться предметом, представляющим опасность для общества.

— Да, — кивнул ему Тихо, и уже обращаясь к прекрасной девушке, глядя на неё притворно виноватыми глазёнками, сказал печальным голосом. — Сожалею, но вам придётся пройти с нашим сотрудником. Просим прощения за неудобства.

На душе у него визгливые хоры пухлых купидонов торжественно воспевали хвалу поддельным документам и вообще бюрократии как таковой. Теперь у него был шанс познакомится с самой прекрасной из женщин мира. По крайней мере, мира, находящегося в его поле зрения.

Оскар пребывал в глубоком и стойком… мягко говоря недоумении.

После того как несчастный нищий скончался, Оскар позвал одного из служителей храма, объяснил ему ситуацию (утаив правда про странные предсмертные слова бедняка), тот поспешил к телу и вскоре к ним сбежалось ещё предостаточно народу. Все галдели, любопытно пялились на мёртвого, закрывали своим детям глаза, чтобы не калечить их психику (но и не торопясь их куда-нибудь увести, так как самим происходящее было очень интересно), ужасались, охали, ахали, жалели почившего и корили его за неопрятный вид. В конце концов, кто-то из толпы додумался вызвать полицию по магильнику (небольшому круглому аппарату, работающему на магических батарейках, с помощью которого можно было разговаривать с другими людьми (и не людьми) на расстоянии. Правда иногда магические сети давали сбои, и звонящий вполне мог дозвониться на совершенно другой номер. Дошло до того, что среди студентов магических университетов даже ходила легенда о парне, в результате таких сбоев однажды дозвонившемся кому-то из богов. О том, что стало предметом их, без всякого сомнения, учёной и глубокомысленной беседы, как правило не упоминалось, но некоторые вольнодумцы утверждали, что бог и человек обсуждали девчонок и футбол).

Магильники появились всего несколько лет назад, и Оскар считал их едва ли не величайшим изобретением человечества. В отличие от многих других магических артефактов они могли работать и в руках человека, не наделённого волшебной силой. Благодаря ним Оскару удавалось иногда поговаривать с родителями, хотя звонки на такие большие расстояния и стоили очень дорого. Не умоляло прелести магильников в глазах Оскара даже то, что они ужасно фонили и распространяли вокруг себя сильное магическое излучение. У людей чрезмерно часто прикладывающих их к ушам, через некоторое время последние начинали приобретать подозрительно эльфийский вид, а в особенно тяжёлых случаях — и обзаводились обильным волосяным покровом. Таков уж был недостаток всех магических предметов. Как бы упорно не бились над ними учёные, пытаясь свести к минимуму побочные эффекты, они всё равно оставались опасными для обычных людей. Особенно для трезвенников. По этой причине ОГАМ (Орионская Государсвенная Академия Магии) была огорожена высоким забором, заклеенным защитными бумажками с непонятными закорючками (студенты ОГАМа утверждали, что там написана всякая нецензурщина, хотя это конечно было неправдой). По ночам бумажки мерцали зелёноватым светом, в тёплые времена года сбивая с толку ищущих себе пару светлячков (после подобных конфузов бедные светлячки ещё долго чувствовали себя то ли дураками, то ли извращенцами). В канализациях ОГАМа жили разнообразные мутанты, бывшие когда-то обычными крысами, тараканами и слишком долго чинившими трубы сантехниками. А его главное здание обладало хоть и слабыми, но порою проявляющими себя зачатками разума.

Но вернёмся к Оскару.

«Ну почему это случилось именно со мной? Неужели так сложно было умереть на день раньше, когда была не моя смена? И где я теперь должен искать эту женщину с хвостом?» — думал он, глядя на то, как колышутся и бурлят суетливые человеческие массы. — «Мало ли в Орионе хвостатых тёток. И где у них должен быть хвост? Мне что каждой эту дребедень сообщать? Демоны не носят носков… Ха. Ну и что? Меньше, значит, парятся со стиркой. Может мне тоже носки перестать носить? Интересно, меня тогда тоже можно будет считать демоном?».

Служителем храма, которого Оскар позвал на помощь, был один из священников. На нём была надета стандартная белая одежда, какую носили все священнослужители его ранга. Это было кимоно, с узором по подолу и золотым поясом. В ушах, как и полагалось, болтались стеклянные серьги, похожие на висюльки с люстры. Они несли в себе смысловую нагрузку и как бы говорили: «Трезв, как стёклышко». Белый цвет одежды символизировал неискушенность в разгульном образе жизни, а пояс, видимо, сообщал, что священник скорее удавиться вышеуказанным предметом, чем возьмёт каплю в рот, но подобных толкований на сей счёт официальная информация не предлагала. Видимо, служители храма считали, что всякой чуши есть предел.

Священника звали Самант и он был очень уважаемым в узких кругах человеком. В свободное от службы время, он занимался тем, что тайно поставлял низкокачественные наркотики в магические ПТУ (так что в кругах наркоторговцев он и был знаменит). Высококачественные в подобных учебных заведениях были ни к чему, всё равно их выпускники могли наколдовать разве что только хронический насморк или геморрой. Деньги, вырученные от этого «хобби» были неплохим подспорьем в жизни Саманта, ведь у него было четверо детей, а зарплата священника не радовала обилием ноликов. В довесок, Самант продавал индульгенции, а это было запрещено. Предположим, если к нему приходил какой-нибудь господин, любящий приложиться к бутылке, но боящийся за трезвость своей души, Самант с удовольствием отпускал ему грех опьянения, после чего господин мог считать себя трезвым, даже если едва стоял на ногах.

В общем Самант, как и все люди на земле, был не так прост, как выглядел, а выглядел он довольно простым, да к тому же приятным, жизнерадостным и безобидным человеком. Но Оскару он не нравился, его всегда настораживали такие люди. «Если у человека есть мозги, он не будет радоваться жизни. И уж тем более не будет выглядеть безобидным и приятным», — считал он.

Спустя примерно полчаса после звонка прибыла полиция и прочие прилагающиеся к таким криминальным делам люли. Среди них были двое ментов — один похожий на борова на диете, второй — ехидный как само ехидство мужик. Оцепив место смерти и велев своим помощникам упаковать тело, они поговорили с Самантом, и были направлены священнослужителем к Оскару.

— И как всё было? — спросил ехидный.

— Ну, я подметал на крыльце и вдруг увидел этого человека. Он подошёл к храму и упал на ступеньки. Я сначала подумал, что он пьян, но по правилам храма мы должны помогать всем кто приходит, ну я и подошёл к нему, чтобы помочь. Он захрипел, схватил меня за ногу и умер, — голос Оскара дрожал от пережитого шока.

— А почему ты никого не позвал.

— Я позвал, но он уже умер.

— Я позвал, но он уже умер, — передразнивая взволнованную интонацию Оскара, пропищал мент. — А почему не позвал до этого?

— Так ведь он схватил меня за ногу, — чувствуя, как ехидный полицейский начинает его бесить, воскликнул Оскар.

— А какого чёрта ты вообще тут подметал? — с внезапной злостью воскликнул полицейский.

— Федя, он же тут работает, — вмешался боров.

— Работает, да!? А регистрация у тебя есть? — ехидное лицо ехидного расплылось в таком невообразимом ехидстве, что узрев эту картину, даже самодовольный ублюдок доктор Хаус подавился бы Викодином.

— Что? — меньше всего в этой ситуации Оскар ожидал услышать такой вопрос.

— Регистрация, говорю, у тебя есть? И паспорт?

— Эээ, они у меня в комнате.

— Ничего, мы подождём!

С этими словами ехидный и худеющий боров демонстративно сложили руки на груди, показывая тем самым, видимо, что будут ждать регистрации вплоть до самого Апокалипсиса, если понадобится, и даже немного дольше, и покинут свой пост разве что только по нужде.

Окончательно выбитому из колеи Оскару не осталось ничего другого как направиться к служебному входу в храм. Так как у Оскара не было денег, чтобы платить за квартиру, администрация храма, проявив поистине богоугодную щедрость, предоставила ему крохотную каморку на чердаке, не забыв, конечно же, вычесть счёт за проживание из его зарплаты.

Оскар поспешно взбежал по винтовой лестнице, так мелодично скрипящей ступенями, как будто лет двести провела в опере и за это время привыкла аккомпанировать оркестру. Как она ещё не порывалась петь, можно было лишь гадать.

Как и во всяком духовном заведении на свете здесь сильно экономили. Тут днём с огнём и с собаками нельзя было найти даже самой убогой и закомплексованной лампочки, не то, что уж полноценной горделивой люстры. Возможно, это было сделано с целью того, чтобы облегчить священнослужителям процесс чтения духовной литературы. В такой темени им удавалось разобрать лишь то, что подсказывало их воображение, так что обсуждения прочитанного часто становились настоящими шоу и могли бы собирать полные залы, если бы кому-нибудь вздумалось приглашать на них зрителей. Так же во тьме было очень удобно наблюдать видения и явления святых, некогда замученных до смерти магами посредством выпивки, гулянок и развлечений с женщинами, ну и конечно премерзких демонов всяких соблазнов. Куда уж без них? В общем, работники храма веселились, как могли.

Лестница закончилась, и Оскар оказался в полутёмном коридоре. Единственным источником света здесь являлось крошечное окно, такое маленькое, словно его только что произвели на свет. (Не знаю даже, возможно ли такое сравнение: примечание автора).

Это был ещё не чердак. Чердак находился выше, и на него вела прогнившая приставная лестница, привинченная кем-то к стене. Оскар подозревал, что установивший её здесь человек, испытывал перманентную ненависть к существам, живущим на чердаках, и надеялся, что однажды очередной жилец этого места навернётся и свернёт себе шею. Причиной таких мыслей являлось то обстоятельство, что лестница не доходила до пола и даже более того, и вовсе обреталась в отдалении от него. Чтобы залезть на неё, Оскару приходилось вначале забираться на специально приставленную для этого тумбу. И хотя он много раз обращал внимание управляющего храмом на этот прискорбный факт — ничего не менялось. Управляющий всегда понимающе кивал, делал участливое лицо, обещал в ближайшее время решить эту проблему, но реально ничего для какого-то жалкого уборщика делать не хотел. Оскар это понял, и, в конце концов, после нескольких бесполезных разговоров смирился.

Вскарабкавшись на тумбу как альпинист-дошкольник , он перебрался на лестницу и вскарабкался по ней в свою обитель.

Комната Оскара, как ожидалось из его вынужденного материального положения, не являла собой вид утончённый, изысканный и роскошный. В ней даже мебели почти не было, только кровать и покосившаяся тумбочка с очень неожиданной для такой небольшой вещи надписью на боку: «Здесь был Вася». Оскар успел достаточно поломать голову, размышляя над тем, каких же размеров должен был быть этот таинственный Вася, чтобы поместиться в тумбочке. Возможно, конечно, что он бывал в ней не полностью, а например, засовывал внутрь только голову, руки или ещё какую-нибудь часть тела, но в таком случае ему следовало бы написать «Здесь была голова Васи», а иначе получалось, что он соврал.

В тумбочке Оскар хранил свои документы, кое-какую еду, вроде лапши быстрого приготовления, оставленную на чёрный день и ещё несколько мелочей. Помимо кровати и тумбочки у Оскара была ещё маленькая плита, чайник, чашка, несколько тарелок сложенных за неимением полки в коробку, кастрюля, сковорода, лопаточка для готовки и пара вилок и ложек в алюминиевом стакане. Оскар давно уже научился готовить, так что вполне неплохо о себе заботился. Он умел варить супы, рис и макароны, жарить мясо, тушить овощи, даже знал несколько экстравагантных рецептов, которые, правда, не мог реализовать за невозможностью купить ингредиенты.

Помимо всего этого, в комнате имелся ещё один значительный предмет. Им была недавно купленная клетка с так же недавно купленной шиншиллой. Хотя… Оскар подошёл ближе, надеясь, что просто не заметил её. Но нет, шиншиллы в клетке не было, хотя дверца была надёжно закрыта. Куда же она могла деться. Оскар поднял клетку и потряс её, как будто надеялся, что огромная мышь затерялась где-то среди клочков бумаги. Убедившись в том, что зверёк не прячется за обрывками газет, парень принялся методично обшаривать комнату, совершено забыв о регистрации.

— Тоша, Тоша, — он заглянул под кровать, проверил жалкую стопку одежды, лежащую на коробке из-под обуви, посмотрел по углам, заглянул в приоткрытую тумбочку.

Зверёк сидел там и с наслаждением грыз… У Оскара чуть мозг через ноздри не брызнул. Резко распахнув тумбочку, он схватил зверя и вырвал у него из зубов клочок бумаги. На нём обнаружилось две буквы «Р» и «Е».

Холодея, Оскар вытащил то, что осталось от его регистрации, в надежде, что фрагменты удастся собрать, но надеяться на это было глупо. Кому нужна была регистрация, порванная на десяток кусков?

— Ну, спасибо, зараза, ну удружила.

Не смотря на явно мужское имя, шиншилла была самочкой. Причина такого странного наименования крылась в том, что Оскару банально было лень придумывать ей кличку, и он решил дать то имя, которое первым взбредёт в голову. В итоге девочка-шиншилла стала Тошей.

Если бы Оскар был чуть более жестоким, то непременно открутил бы сейчас ей голову. Однако, хотя руки у него и зачесались, он не стал заниматься шиншиллоубийством, предпочтя засунуть преступницу в клетку как можно более экспрессивным способом, так чтобы та поняла, насколько он её ненавидит.

Было непонятно, уловила ли Тоша месседж, но проверять это Оскар не стал. Вместо этого он в панике заметался по комнате, совершенно не понимая в первые секунды, что же ему теперь делать. У него не было регистрации, у него не было денег, чтобы заплатить штраф за её отсутствие, у него на глазах умер человек и перед смертью велел ему найти тётку с хвостом.

«Может у меня крыша поехала и это мои глюки? — подумал он. — Хотя, даже если и глюки, дело это не меняет. Значит я теперь в мире глюков и вести себя надо по их законам».

На второй минуте метаний по комнате, ему пришла в голову идея пойти, занять денег у кого-нибудь из сослуживцев. Можно было бы взять их у управляющего или у кого-нибудь из остальных уборщиков. Окрылённый этой идеей, он, захватив с собой паспорт и огрызки регистрации, слез вниз по лестнице, пробежал по освещённому новорожденным окном коридору, спустился по оперным ступеням, в общем проделал тот же маршрут, только наоборот, и уже собирался нырнуть в проход, ведущий к кабинету управляющего, как вдруг гневный голос Саманта заставил его остановится.

— Эй, Оскар, что ты там копаешься? А ну иди сюда.

— Секунду. Я сейчас приду.

— Никаких секунду, живо иди сюда.

Оскар бросил тоскливый взгляд в тёмный коридор, ведущий к спасительной двери, но делать было нечего. Самант был не на шутку взбешён.

— Эти двое мне уже всю плешь проели, — сказал он, влепив Оскару затрещину. — Ты что не мог нормально себя вести?

— А что я сделал? — возопил Оскар, негодуя, что какой-то священник влепил ему по его аристократической голове.

— То, кто тебя просил суетиться с этим бомжом? Убрал бы его тихонечко с наших ступеней и всё. А теперь все только и будут говорить, что у нашего порога истёк кровью человек. Мы же храм здорового образа жизни. У нас нельзя умирать.

— Можно сказать, что это всё потому что он много пил и плохо питался, — хихикнул Оскар.

— Ты мне ещё тут поостри.

Самант вытолкал его на улицу к двум полицейским, ожидающим его регистрации.

«Вот ведь делать им нечего, — подумал Оскар. — Человека убили, а они носятся с моей регистрацией, как с писаной торбой».

— Ну что, принёс регистрацию? — спросил ехидный.

— Да, — буркнул Оскар. — Только вряд ли она вам понравится.

Он продемонстрировал им то, что от неё осталось.

-И что это? — ухмылка достигла таких широт, что казалось, у полицейского вот-вот порвётся лицо. Оскар представил это себе, и ему стало смешно. Однако сейчас было не до смеха, и хихикать он не стал.

— Регистрация. Её шиншилла порвала, — ответил он, понимая как бредово это звучит.

— Что? — все трое, и Самант, и полицейские так на него вытаращились, что бедному Оскару невольно показалось, будто он очутился в кругу трёх обдолбанных василисков.

— Шиншилла порвала, — заорал он.

Все так и покатились от смеха. В случае с толстым Самантом и худеющим боровом, это вполне могло бы стать правдой, если бы Оскар решил добить их каким-нибудь анекдотом.

— Всё понятно, — утирая выступившие слёзы и продолжая ещё нервно подёргиваться и булькать, констатировал ехидный. — Поехали в участок.

— Нет, давайте как-нибудь по-другому, — запротестовал Оскар, сам не зная, как могло бы быть это по-другому. Денег у него не было даже на взятку.

— И как, например? Нет, всё, садись в машину. Давай!

Оскар попытался что-нибудь ещё сказать, но его уже уверенно вели к машине. Он обернулся к Саманту, надеясь, что тот за него заступиться, но тому, похоже, было всё равно. Его больше волновала толпа зевак, до сих околачивающаяся возле ступеней храма, хотя труп уже давно увезли.

Остальные священнослужители рангом поменьше тоже были здесь. Они пытались успокоить людей и заставить их разойтись, но те упорно таращились на пятно крови и галдели как на птичьем базаре. Один из служителей храма подошёл к Саманту и что-то сказал ему. Тот кивнул, и они вместе вошли в храм.

Оскара к тому моменту довели до машины и вынудили сесть внутрь.

Уносясь всё дальше от места происшествия, Оскар почему то думал не столько о том, что его везут в ментовку, сколько о словах старика.

Демоны не носят носков.

* * *

С улицы Саюко увели внутрь крепости и заперли в обезьяннике, как какую-нибудь проститутку или уличную хулиганку. Хоть сумку не забрали. Саюко чувствовала, что, сделай они и это, и её отчаяние перевалило бы за всякие грани, и она бы сорвалась, и тогда кто-нибудь обязательно пострадал, возможно, даже насмерть. Всё у неё внутри клокотало от злости, замешанной на недоумении. Эти подделанные документы ещё никогда её не подводили. Их магия была слишком тонка и сильна, чтобы какой-то вшивый стражник-волшебник, пусть хоть сто раз талантливый и опытный, сумел что-то заподозрить.

Усевшись на выкрашенную в розовый цвет лавку, Саюко перебирала в голове различные варианты причины своей проблемы. Может быть, магия на листах начала ослабевать, или стражник повернул паспорт под каким-то особым углом, может свет как-то феноменально падал, так как никогда не падал раньше, может стражник на самом деле был великим волшебником, а может Саюко просто спятила, и всё это было лишь её бредом?

Ничего не могло объяснить того, что произошло. Саюко всегда была в здравом уме и твёрдой памяти, а заклинания в документе были в отличном состоянии. И этот юный наивный и глупый на вид парень уж никак не смахивал на могущественного мага.

Саюко чувствовала себя вулканом, в жерле которого кипели удивление, беспокойство и гнев. Она никогда не отличалась кротостью нрава или умеренностью в проявлении отрицательных эмоций. Жизнь и её положение, дарованное ей при рождении, сделали её капризной и надменной, она уже давно не верила, что кто-то может помешать ей делать то, что она хочет. Саюко считала себя хитрее, умнее и красивее всех. Люди, вампиры и прочие создания казались ей пешками на шахматной доске её бытия, и то, что они научились колдовать и познали многие тайны мироздания, не делало им чести и являлось лишь небольшой проблемой, которую она планировала постепенно устранить. И тут такая неожиданная, пусть и мелкая неприятность.

«Как нехорошо начинается поход в этот город. Может это какой-то дурной знак? — подумала она, разглядывая исписанные всякой нецензурщиной стены обезьянника. — И почему меня посадили сюда? Неужели у них нет других комнат для содержания подозрительных личностей?»

Она встала, и, подойдя к решётке, выглянула наружу. Коридор с обеих сторон не имел в наличие ни то что гуманоидной формы жизни, но даже и какой-нибудь вшивой крысы.

— Похоже всем на меня наплевать? Какие ужасные стражники в этом Орионе. Может сбежать? — подумала она.

Конечно, она могла сбежать, и это не составило бы для неё особого труда, наоборот, порадовало бы её, предоставив отличную возможность для проявления своих особых талантов. Но у этих людей там снаружи были её документы, и это было единственным, что её удерживало. Саюко не хотела привлекать внимание к своей персоне. Ей не хотелось рисковать, ведь то, что она собиралась совершить, было на самом деле ужасным. До этого момента ей удавалось ускользнуть от глаз закона, потому что она всегда вела себя на людях как законопослушная гражданка и нигде не останавливалась надолго. Она была просто туристкой, к тому же её раса была как раз той, которая, по мнению большинства людей этого мира, относилась к категории гуманных, цивилизованных и порядочных. В общем, такая раса, которой по всеобщему мнению незачем было творить зло. В этом мире были свои творцы зла, и Саюко с удовольствием пряталась в их тени.

Но если бы её смогли поймать, доказать её вину и удержать в заточении, не известно было даже, что тогда бы с ней сделали. Можно было бы закидать её камнями или сжечь заживо, и это было бы и вполовину не так чудовищно, как то, что она сделала и ещё намеревалась сделать. Если бы Саюко верила в возмездие, то уже давно бы сошла с ума от страха. Но она, к счастью, в него не верила. Да и с чего было в него верить, если за всю её жизнь ей ни разу не пришлось расплачиваться за свои злодеяния. Если конечно не считать расплатой что-нибудь вроде сломавшегося каблука или потерявшейся серёжки. Некоторым капризным барышням и этого бы хватило. И они возопили бы в ужасе: «О, Господь, за что ты караешь меня?» (я так иногда делаю: примечание автора, мне так стыдно).

Саюко постучала ноготками по решётке и крикнула в тишину коридора.

— Эй, тут кто-нибудь есть?

Честно говоря, она и не ожидала, что кто-то отзовётся. В её воображении на всех служителях закона в Орионе уже стоял большой и жирный крест, расползающийся всё пуще с каждой секундой. И всё равно было как-то обидно, когда никто действительно ей не ответил.

— Вот дерьмо.

Саюко быстро вернулась к лавкам и, рухнув на них так резко, словно хотела проломить их своим задом, принялась рыться в карманах плаща.

«Ну и где эта проклятая фигурка?» — девушка обшарила карманы, даже на всякий случай вывернула их наизнанку. Сорвала с плеча рюкзак и углубилась в него с головой. Всё было тщетно. Фигурки как будто и не было.

— Я что спятила? — вслух спросила Саюко.

«Может она в параллельную вселенную вывалилась? Да нет, бред. Я ведь всегда держу её в плаще». На всякий случай она ещё раз проверила карманы и обнаружила в одном из них крошечную дырочку.

«Выпала через это? — поразилось Саюко. — Она что в размерах уменьшилась? Орионский городовой, мне нужен портной».

Мало того, что её великолепно заколдованные документы вызвали подозрение, мало того, что её посадили за решётку, мало того, что она была ограничена во времени, так она ещё и посеяла свою фигурку. Таких трудностей в работе у неё ещё не бывало. Это даже стало забавлять её.

«Карма что ли?» — подумала она, улыбнувшись.

* * *

Прошло уже где-то полчаса, а про неё так и не вспоминали. Саюко уже стала подумывать, что они и вовсе забыли об её существовании и вполне могут оставить её здесь на многие годы, пока в город не забредёт ещё какой-нибудь прохвост с поддельными документами.

Потеря фигурки расстроила её гораздо меньше, чем она сама того ожидала. Она скорее жалела о потраченных на неё деньгах, чем о том, что возможно навсегда потеряла своего единственного спутника. Впрочем, она всегда относилась к нему как к неразумной твари и плохо с ним обращалась, и всё-таки он столько времени пробыл с ней, что она невольно к нему привыкла. Теперь Саюко не могла вызвать его или узнать где он находится, а в том, что он сам захочет к ней вернуться, она, не без оснований, сомневалась.

По крайней мере, если у него всё-таки есть хоть капля мозгов, он будет держаться от меня подальше, — думала она, разглядывая от нечего делать свои ботинки.

Ещё через какое-то время, показавшееся ей почти вечностью, хотя в действительности прошло не больше пяти минут, утомившись созерцанием своей обуви, она решила, что «раз уж пошла такая пьянка», то вполне неплохо было бы воспользоваться внезапно освободившимся временем и почитать в своё удовольствие.

Саюко не относилась к ярко выраженным любителям книг, зарывающихся в тома с головой, словно обезумевшие кроты, но и не считала чтение пустой тратой времени, как делала это современная молодёжь.

Ей редко удавалось выкроить свободную минутку, чтобы предаться этому занятию.

Ей даже подумалось, что внезапное заточение случилось ей на благо, как вдруг и эти её планы получили резкий и внезапный удар по башке.

В конце коридора открылась дверь, и Саюко услышала шаги. Идущих было явно несколько, Саюко решила, что это за ней и не без разочарования возвратила книгу в рюкзак, не успев её даже открыть. В этот момент к решётке подошли двое. Один был мужчиной в полицейской форме, на вид лет тридцати с гаком, противно ухмыляющийся, словно мелкий бес, которому по счастливой случайности удалось увести душу Фауста прямо из под носа Мефистофеля. Саюко он не понравился. Если бы он был один, или хотя бы в компании ещё одного мента, и у него были бы её документы, она без колебаний вырубила бы его и оставила здесь. Никто бы потом её не нашёл. Но её документов у него не наблюдалось, да к тому же он вёл с собой мальчика лет шестнадцати, совсем не похожего на блюстителя правопорядка.

Мальчик выглядел уставшим и взволнованным. Саюко заметила, что его трясёт, и причиной тому был явно не холод. День выдался тёплым, да и в помещении вовсе не было прохладно. Ей стало немного жаль мальчишку. Похоже, он впервые оказался в таком месте и сейчас был в панике.

По его одежде было видно, что он из бедной семьи. Ну, или из очень-очень богатой, и такой вид должен был продемонстрировать его эксцентричность. Рваные потёртые джинсы, застиранная кофта и старенькие кроссовки не делали его краше.

Cаюко не стала подниматься с места. Больно много чести было бы этому поганому менту, если бы она вдруг стала вскакивать перед ним как сановник перед королём. Она ограничилась лишь тем, что посмотрела на него и выпрямила спину, чтобы выглядеть более величественно.

Однако полицейскому как будто было на неё совершенно наплевать. Он пропустил мальчика в обезьянник, не уставая ухмыляться, и молча запер за ним замок.

Парень мельком глянул на Саюко и, повернувшись к менту, спросил:

— А когда вы меня выпустите?

— Когда заплатишь штраф, — довольным голосом ответил мент.

— Но у меня нет денег.

— Все так говорят.

Мент уже было хотел уйти, но Саюко ему не позволила. То, что он даже на неё не посмотрел, вывело её из себя.

— Эй, а меня отсюда выпускать вообще собираются? Чем там занимается ваш главный?

— Наш главный передо мной не отчитывается. И мне, честно говоря, плевать, когда вас выпустят. Да пусть хоть вообще не выпускают — составите парню приятную компанию.

Эти слова подействовали на Саюко как огонь на порох. Всё у неё внутри взорвалось и разбросало во все стороны обугленные трупы. Если бы не решётка, мент бы сейчас кричал от боли. Но между ними были прутья, а опускаться до того, чтобы пытаться выцарапать оскорбителя через решётку Саюко не желала, даже не смотря на бешенство. Одной из хороших её черт была способность сначала думать, а потом действовать даже в таких ситуациях как эта. Хотя она и была ужасно вспыльчивой и могла прийти в неистовство даже от мелочи, она всегда обдумывала свои действия с рациональной точки зрения, прежде чем разрушать города и отрывать головы. А так как она была бесконечно нетерпелива, думать ей приходилось быстро.

Вот и сейчас ей понадобилась лишь секунда, чтобы оценить обстановку и решить, как лучше прореагировать.

— А вы не боитесь, что потом пожалеете об этом? — спокойно поинтересовалась она, глядя ему в глаза.

Мент несмотря на довольство собой и своими словами испытал странное иррациональное чувство от этого взгляда. Он был твёрд и неумолим, как сходящая лавина, и самоуверен, как тысяча крутых парней. Однако полицейский быстро справился со своим волнением и ехидно поинтересовался:

— Вы что мне угрожаете?

— Как можно? — воскликнула Саюко. — Даже в мыслях не было.

Несколько секунд он помолчал, а затем нехотя признался:

— Я не знаю, когда вас выпустят.

— Ясно.

После этого полицейский ушёл, на прощание подмигнув Оскару и велев ему подумать на досуге о штрафе, если он не хочет ещё больших неприятностей, чем у него уже есть.

Саюко и Оскар остались одни.

Какое-то время они молча сидели напротив друг друга. Оскар старался смотреть куда угодно, только не на девушку, и явно чувствовал себя в её присутствии не в своей тарелке, а Саюко, наоборот, без стеснения его рассматривала.

Наконец ей всё это надоело. Ей захотелось узнать, почему его посадили сюда и о каком штрафе говорил ухмыляющийся.

— За что тебя?

Он едва заметно вздрогнул, видимо задумался о чём-то или не ожидал, что она что-то скажет.

— Регистрации нет.

— Понятно. А почему не сделал?

— Сделал. — Оскар заёрзал на сиденье, как будто неожиданно обнаружил у себя под задом иголку. — У меня была регистрация. Её шиншилла съела.

— Что? — Саюко едва сдержалась, чтобы не расхохотаться. Вот ведь в какую забавную ситуацию попал этот бедный паренёк.

— А почему денег нет, чтобы штраф заплатить? — спросила она, решив ограничиться улыбкой, чтобы не обидеть беднягу.

— Все деньги потратил на шиншиллу, клетку и корм для неё. Думал до зарплаты дотяну, всего два дня осталось.

Это девушку развеселило ещё больше.

— А она сожрала твою регистрацию, — восхитилась она.

— Да, — Оскар залился краской как помидор, понимая каким неудачником он, наверное, видится в глазах его собеседницы. Подумать только, да это был просто Уроборос какой-то. Сначала он потратил все деньги на зверька, потом из-за зверька его посадили сюда, и теперь ему нечем было платить штраф, потому что все деньги он потратил на зверька. Змея судьбы Оскара не то что пожирала себя за хвост, а ещё и чавкала и причмокивала при этом.

— И что теперь будешь делать?

Оскар попытался придать себе более достойный вид, выпрямился, постарался расслабиться и с деланным безразличием ответил:

— Думаю, меня теперь уволят.

— Почему? — удивилась Саюко. — За такое не увольняют.

— Уволят, — уверенно сказал он. — Из-за меня сегодня столько шума было, а всё потому что я решил помочь этому старику.

— Какому старику?

— У меня сегодня на глазах умер старик. Я хотел ему помочь и не успел…

— Да погоди ты, — Саюко стало безумно интересно, но мальчик излагал информацию слишком сумбурно. Она не могла понять, что к чему. — Расскажи всё подробно, с самого начала.

В следующие десять минут она занималась тем, что внимательно слушала историю Оскара. Слова о том, что он работает в храме ненавистников курения, усилили её симпатию к этому мальчику.

Хотя она и не считала эту организацию стоящей, но ей нравилось, что среди народа существовали люди ненавидящие магию и не признающие её разрушительных методов.

О странных предсмертных словах старика Оскар, разумеется, промолчал. Ни к чему было ко всей этой абсурдной ситуации прибавлять ещё сюрреализма. Однако он до того разоткровенничался, что рассказал даже о том, кем он на самом деле являлся.

Саюко оставалось только дивиться его удивительной судьбе.

В общей сложности она была довольна своим собеседником. Не каждый день ей попадались аристократы в изгнании, да к тому же принадлежащие к семьям с такой удивительной традицией. История о старике и ментах тоже показалась ей интересной, но проблемы родового обычая увлекли её гораздо больше.

— И сколько тебе ещё осталось? — спросила она.

— Ровно год. Поэтому я и купил зверька. Думал, что всё уже позади, и никаких неожиданностей и неприятностей меня больше не ждёт. Я нормально выполнял свои обязанности, и никто на меня не жаловался. Думал, поработаю ещё месяцев одиннадцать и двинусь к дому.

— А зачем тебе шиншилла.

— Да я её в зоомагазине увидел. Она сидела в коробке вместе с ещё несколькими. Все были тощими, а она одна жирной. Они у неё, наверное, там по струнке ходили. Вот я её и купил. Подумал, где я ещё такую суровую мышь найду?

— Что, любишь силу?

— Да не знаю, — Оскар пожал плечами. — Наверное. Кто её не любит. Просто мне показалось, что она особенная.

— Действительно особенная. Додумалась ведь, что сожрать, — Саюко улыбнулась.

— Да уж, — Оскар засмеялся.

И что ты теперь с ней сделаешь? Отдашь её огромному коту?

— Неплохо было бы. В воспитательных целях. Но, наверное, ничего особенного. Хвост ей надеру, и всё.

В этот момент дверь в коридор вновь отворилась, и послышались шаги. Саюко и Оскар мгновенно замолчали.

Саюко решила, что если уж и в этот раз её не выпустят, она непременно вернётся сюда и сделает с этим местом тоже, что собиралась сотворить с академией магии. Оскар понадеялся на то, что его отпустят под залог (например, паспорт), разрешив выплатить штраф позже. Конечно, он уже не первый раз попадал за решётку, тем более что раньше причины были более серьёзными. Его не единожды сажали за мелкие кражи и прочие незначительные преступления. Раз двадцать он выплачивал штрафы, но сейчас у него действительно не было денег и к тому же он был расстроен тем, что его мирной и тихой жизни, которая казалась незыблемой, наступил неожиданный и совершенно несвоевременный конец. Он так надеялся, что все его приключения завершились и последний год пройдёт как по маслу, не принеся никаких потрясений и неожиданностей. Но нет, старик своей смертью перечеркнул не только свою собственную жизнь, но и безмятежное существование того, кто попытался ему помочь. Вот так вот, выходило, что лучше было держаться от него подальше. Может быть, именно поэтому все эти люди на улице не обращали на него внимания, пока он не истёк кровью? Оскар постарался не думать об этом, решив, что это подло и безнравственно.

В этот момент к решётке подошёл человек. Саюко его уже видела. Это был очкастый маг с фиолетовыми волосам и бельмом в глазу, заподозривший в её документах неладное. Этот субъект вызывал в ней смешанное чувство, первым из компонентов которого была ненависть и презрение к нему как к магу, а второе, как ни прискорбно это признавать, — беспокойство. Никому никогда не удавалось обнаружить её магию, и скрытые в нем способности, позволившие ему это сделать, вызывали в ней нешуточную тревогу. «Надо что-то с ним делать», — решила она, разглядывая его нелепую униформу.

— Сударыня, — сказал маг. — Мы просим у вас прощение за всю эту ситуацию. Произошла ошибка. Ваши документы в полном порядке.

— И вам понадобилось столько времени, чтобы это понять? — презрительно поинтересовалась Саюко, внутренне вздохнув с облегчением.

— Я прошу прощения, — сокрушённо повторил маг. — Это была моя ошибка. Я понесу за это наказание.

— Надеюсь, из вашей зарплаты вычтут достаточную сумму, чтобы в следующий раз вы думали головой, прежде чем сажать за решётку законопослушных граждан, — сказала девушка, испепеляя его взглядом.

— Этого больше не повториться.

Саюко фыркнула.

— Надеюсь. Если меня ещё раз задержат при подобных обстоятельствах, я подам на вашу кантору в суд.

— Я понимаю и ещё раз прошу прощения.

— Если вы так убиваетесь из-за этого, то, может, выпустите меня, наконец, — не выдержав, воскликнула в гневе Саюко. Тупость стражника её просто поражала.

Тихо, так увлечённый своими раскаяниями, совсем забыл, зачем пришёл и неожиданно спохватившись, от волнения выронил ключи.

Они упали с оглушительным звоном на кафельный пол, перепугав мага до полусмерти.

Он так волновался когда шёл сюда, ведь ему предстояло заговорить с самой прекрасной женщиной на земле, он надеялся, что, осыпав её извинениями как булочку глазунью, выпустит перепуганную девушку на свободу и затем, пока та ещё будет в состоянии аффекта, пригласит куда-нибудь, якобы для того чтобы искупить свою вину. Но прекрасная из женщин оказалась не из робкого десятка и вместо трепета и радости, встретила его извинения сарказмом и насмешками. А теперь он ещё и выставил себя неуклюжим дураком, забыв отпереть решётку и уронив ключи.

Наконец вся эта неприятная сцена подошла к логическому завершению, дверь была открыта и Саюко оказалась на свободе.

На прощание она одарила Оскара ободряющим взглядом и сказала:

— Не переживай, всё конечно хорошо не будет, но уж что-то точно будет хорошо.

Передавай привет шиншилле!

После этого Тихо запер решётку, и они вместе покинули юного аристократа. Тому оставалось лишь проводить Саюко завистливым взглядом, надеясь, что и он сегодня окажется на свободе. А ждать оставалось совсем недолго.

* * *

Покинув пустынный коридор, ведущий к обезьяннику, они очутились в маленьком, но уютном кабинете. У широкого окна, занавешенного кремового цвета шторой, сидел человек в форме, сильно похожей на облачение стражей, с той только разницей, что она меньше напоминала плед. На плечах человека красовались погоны с тремя звёздами. Мужчина предложил ей сесть, и когда она выполнила его просьбу, повторил извинения мага, правда сделал это более официально и без идиотской страдальческой интонации.

— Надеюсь, вы не пропустили из-за нас ничего важного, — сказал он улыбаясь.

— Нет, но могла бы. Вам очень повезло, что на сегодня у меня ничего не было запланировано.

— Что ж, значит мы счастливчики. Вот ваши документы.

Саюко получила назад свой заколдованный паспорт и возвратила его в рюкзак.

— Кстати, у меня есть к вам небольшое дельце, — сказала она.

— Правда? Какое, — человек перед ней обладал очень приятной и располагающей улыбкой, так что Саюко невольно сама ему улыбнулась.

— Вместе со мной в камере сидел мальчик. У него нет регистрации и денег, чтобы выплатить штраф. Я бы хотела заплатить за него.

Мужчина был явно удивлён такой неожиданной щедростью.

— Дело ваше, — сказал он. — Но вы должны понимать, что если у него не было ни регистрации, ни денег на штраф, никто не гарантирует, что через некоторое время он ни попадёт в ту же самую ситуацию. И тогда рядом не окажется такой благодетельницы как вы.

— Я не думаю, что это случиться ещё раз. Так что, я могу заплатить?

— Конечно, если хотите. Но этим занимается не наш отдел. Видите ли, камера, в которой вы сидели, принадлежит и нам, и полицейскому отделу. Он находится в этом же здании. Там что обращайтесь по этому вопросу к ним.

— Ясно, Что ж, тогда прощайте.

— Прощайте.

После этого Саюко была отпущена. Маг по её требованию проводил её до входа в полицейский отдел, при этом вид у него был такой, словно он что-то хотел ей сказать, но никак не мог на это решиться.

Вместе они вошли в полутёмное безрадостное помещение, где за стойкой сидел мужик в полицейской форме и слушал радио. По радио какая-то тётка сообщала о том, что звезда современной эстрады Наташа Пушкарёва, четыре раза бывавшая замужем, непорочно зачала дитя. Мент встретил это известие восторженным продолжительным ржанием, так что Саюко пришлось подождать какое-то время, постукивая коготками по стойке, прежде чем он оказался в состоянии обратить на неё внимание.

— Добрый день, — сказала она. — У вас сидит мальчик без регистрации. Я бы хотела выплатить за него штраф.

— Какой ещё мальчик? Как зовут?

— К сожалению этого я не знаю.

— И что вы тогда хотите? — насмешливо поинтересовался мент.

— У вас что, так много мальчиков без регистрации?

— Представьте себе. Куры не клюют.

— Тогда я имею в виду того мальчика, который сидит в обезьяннике. Он там только один.

— Это к вашему сведению не обезьянник, а камена предварительного заключения, — оскорблено сообщил дежурный.

— Хорошо, — весь этот разговор начинал ей надоедать и Саюко медленно, но верно закипала. — В камере какого-то там заключения. Так я могу за него заплатить?

— Можете.

В следующие десять минут они занимались тем, что оформляли платёжку и творили прочую бюрократическую дребедень. Наконец, дело было сделано, и Оскара привели к ней. Он выглядел слегка ошарашенным, видимо ему сообщили, что за него заплатили, и сейчас он гадал, кто бы это мог быть. Увидев Саюко, он удивлённо вытаращил глаза.

— Вы? — спросил он шокировано.

— Да.

— Но зачем?

— Ну, разве я могла позволить, чтобы мой «привет» так долго шёл к адресату. Я терпеть не могу промедления, — с улыбкой ответила она, с лёгким недовольством осознав, как банально это прозвучало.

Втроём они покинули полицейский участок и оказались на улице. Маг почему-то увязался следом, хотя, по мнению девушки, ему уже давно пора было исчезнуть. Оскару вернули его паспорт, отнятый ехидным, и он засунул его в карман джинс. Выглядел мальчик обрадованным и приободрённым.

— Ты сейчас на работу? — спросила Саюко, краем глаза следя за магом.

— Да. Может быть, всё-таки не уволят.

— Может быть. Желаю удачи.

— Спасибо.

Оскар уже было собирался уйти, как вдруг ему захотелось спросить.

— А как вас зовут?

— Саюко.

— А я Оскар. До свидания!

На этом они попрощались, и парень ушёл.

Саюко какое-то время смотрела ему вслед, а затем резко развернулась к магу и в лоб спросила:

— Что ещё?

— Я хотел спросить, вам не нужен экскурсовод? — смущаясь как школьник, пролепетал Тихо.

— Что? — она то думала, что он всё-таки её в чём-то подозревает, а он, оказывается, просто хотел познакомиться.

— Я имею в виду, я так перед вами виноват. Я хотел бы искупить свою вину.

— А как же ваша работа? Вы что, бросите её посреди бела дня, — игриво поинтересовалась Саюко.

— Я взял отгул. Так что, вам нужен экскурсовод?

Во взгляде мага читались мольба и ужас, но Саюко не обратила бы на них внимания, если бы ни одно «но». Она чувствовала во всей его нелепой и жалкой фигуре нечто опасное. То, что он вначале заподозрил её документы, могло быть просто следствием его глупости и непрофессионализма, но причина могла заключаться и в чём-то более значимом, и Саюко просто не имела морального права отмахнуться от этого. Нужно было проверить, обезвредить его.

Все эти мысли пронеслись у неё в голове за считанные секунды, и вместо того, чтобы отказаться, как сделала бы любая другая на её месте, она ответила:

— Если вы так хотите, то, что ж, хорошо, покажите мне свой город!

Тот, кто теряет память — теряет всё.

Энн Райс «Кровь и золото»

* * *

После работы Ник переоделся в раздевалке и, попрощавшись с коллегами, отправился в компании Беллы к своему гробу. Девушка уже давно изъявляла желание посетить его дом, но до сегодняшнего дня вампиру удавалось отсрочить этот неприятный момент, ссылаясь то на ремонт гроба, то на очередные митинги, которые, правда, в то время действительно проводились, то на ужасную головную боль, то ещё бог весть на что.

Причина такого сильного нежелания демонстрировать своё жильё подруге заключалась в том, что Ник, как ни странно, его стеснялся, хотя, решись кто-нибудь в его присутствии обругать такой образ жизни, вампир тут же перегрыз бы ему глотку.

Его родители были из тех новомодных вампиров-отступников, которые предпочитали гробам квартиры и знать не желали никакие оградки, бархатные обивки с подогревом, кресты и заупокойные песни, исполняемые вампирами в честь всех праздников, будь то хоть день рождения, хоть своевременная кончина богатого дядюшки.

С точки зрения нормальных вампиров жить, не соблюдая традиций, было не просто странно, а даже дико. Всё равно что для живого человека обретаться в могиле.

— Но почему? — спросила Белла, устраиваясь за столом возле могилы какого-то старика.

— Потому, — ответил Ник, вешая чайник над очагом. — Вот смотри, — он уселся напротив и сложил перед собой руки, словно прилежный ученик. — Люди живут в домах, а когда они умирают, их хоронят на кладбище. Так? Белла утвердительно кивнула.

— А вампиры живут на кладбище, а когда они умирают, их хоронят…

— В домах! — в восхищении воскликнула Белла. Возглас получился таким громким, что некоторые из соседей Ника неодобрительно покосились в её сторону.

— Да, правильно, — шёпотом ответил вампир. Он наклонился к ней так, что почти упёрся своим лбом в её. — Теперь ты понимаешь?!

— Но ведь это ужасно дорого.

— Конечно, поэтому-то вампиры и живут дольше людей. Ну, как правило, — хмыкнул Ник.

— Ага, хочешь сказать, что если бы люди начали хоронить своих мёртвых в квартирах, срок их жизней автоматически увеличился бы, — голос Беллы был полон сарказма. — Да вам просто делать нечего.

— Такая уж традиция. И кстати, о деле: мне надо цветы полить.

В следующие полчаса Ник угостил Беллу приготовленным по особому вампирскому рецепту чаем с кровью (Беллу чуть наизнанку не вывернуло после первого же глотка, и все остальные глотки она предпочла оставить на неограниченно отдалённое будущее. Вполне возможно, что, попади она после смерти в ад, этот чай вошёл бы в комплекс её пыток) и обычными вампирскими печенками в виде гробов (которые, кстати, оказались вполне съедобными) и, довольный своей гостеприимность, отправился с лейкой к колонке неподалёку.

По стандартам вампиров Ник был довольно бедным кровососом. У него имелся только гроб, да могила старика, снятая под аренду со всеми прилагающимися к ней атрибутами, такими как столик, скамейка, искусственные венки и цветочки. Цветы на могиле служили ему (и вообще всем вампирам, у которых хватало денег на могилу) клумбой. Ник поливал их, ухаживал за ними, удобрял. Этой весной он решил посадить красные розы и теперь был страшно доволен полученным результатом. Красные розы, да ещё и с крупными шипами, были любимыми цветами всего вампирского племени.

Белла огляделась, не уставая удивляться вампирскому быту. Повсюду, куда ни кинешь взгляд (есть время разбрасывать взгляды и время их собирать), можно было увидеть гробы самых разных мастей и размеров. Здесь был даже огромный белый гроб с дверью и окнами, и если бы не характерная форма и венки, навешанные тут и там, его бы и вовсе нельзя было отличить от трейлера.

Несмотря на то, что в идеале вампир должен был иметь троих любовниц (чей статус приравнивался к статусу жены) и при этом обязательно жить в замке, мало кому из вампиров выпадала такая удача. А жить полноценной жизнью хотелось всем. Так что неудачливые вампиры, не имеющие замков, тоже обзаводились спутницами жизни, правда, не тремя, а только одной, но зато на всю жизнь. Разводы в вампирском сообществе были строго воспрещены и проводились лишь в самых крайних случаях.

Общество вампиров во все времена отличалось крайней консервативностью, так что вампирским женщинам было ещё далеко до эмансипации. Они были вынуждены соблюдать те же традиции, что и их товарки сто, двести, а то и все пятьсот лет назад. Идеальная вампирша должна была быть не в меру сексуальна, в меру зла, достаточно умна, чтобы не казаться дурой, а также обладать глубоким возбуждающим голосом и длинными волосами. Одеваться она должна была как можно более нескромно, по минимуму закрывая самые неприличные части тела, что бывало вообще не так легко в Орионе, с его далеко нежарким климатом.

Белла с неодобрением разглядывала затянутых в полупрозрачные ткани незамужних девушек с цветами в волосах, огромными серьгами и браслетами на лодыжках, мелькающих тут и там, словно мимолётные видения и гении чистой красоты.

— Жениться ещё не собираешься? — как бы между делом поинтересовалась она, разглядывая троих молоденьких вампирш, бурно что-то обсуждающих на садовых качелях.

Настроение у Ника тут же упало. Он поспешно вылил остатки воды на могилу и, убрав лейку за надгробие, замер, раздумывая над ответом. Отвечать катастрофически не хотелось, но он знал, что Белла не отстанет, не получив ответа. Который, кстати, прекрасно был ей известен.

Белла повернулась к вампиру и вперила в него взгляд своих больших карих глаз. Нику стало совсем грустно.

Ну зачем она так поступала с ним, ведь они уже сто раз об этом говорили. Одно дело — жениться на вампирше, а другое — на представительнице совсем другого вида. Он уже много раз пытался ей объяснить:

«Да это всё равно, что тебе выйти за козла.

— Хочешь сказать, ты козёл?!

— Нет. Но у нас с тобой даже детей не будет. К тому же, как я объясню это остальным вампирам?

— Хм, да ты и вправду козёл».

— Давай не будем об этом, — наконец выдал он, не придумав ничего лучше. — Сколько можно?

— Ну да, конечно, конечно, — Белла скривилась, как будто сожрала целый лимон за один присест, и отвернулась, возвратившись к ревностному созерцанию женской половины вампирского сообщества.

Ник незаметно с облегчением выдохнул и огляделся в поисках своего кота.

Так как держать животное было негде, не в гробу же, кот (а за два года милый котёнок вырос в огромного грозного котищу) целыми днями свободно гулял по окрестностям, предоставленный самому себе и возвращался домой лишь за очередной порцией кошачьего корма или блюдечком молока. ***

С работы его всё-таки уволили. Оскар с минуту столбом простоял перед управляющим, выслушивая перечень своих прегрешений, чувствуя при этом лишь усталость и уныние и ни капли раскаяния. Раскаиваться было не в чем. С точки зрения человека, он не сделал ничего дурного, с другой же стороны, конечно, с точки зрения того же человека, он поступил глупо. Ещё эта история с регистрацией. Храм ненавистников курения всегда славился безупречной репутацией. В новостях по телевидению, по радио или в газетах ещё ни разу о нём не упоминалось ничего дурного. Добиться такого было не то что трудно, но почти что невыполнимо.

Журналисты сами себя готовы опорочить, лишь бы за это платили, а уж откапывать грязные тайны они ещё те мастаки. Храм ненавистников курения хранил девственную чистоту. Это был оплот морали и непоколебимости. Шумиха вокруг него, полицейские, толпа зевак, старик, истёкший кровью на его ступенях — уже через десять минут набежали репортёры, и чёртовы журналюги получили, наконец, возможность сказать что-нибудь неприятное про чистенькое и беленькое пристанище поборников здорового образа жизни.

С другой стороны, умри несчастный нищий не на ступенях храма, а рядом с ними, результат был бы таким же. Просто управляющему хотелось сорвать на ком-то злость. И так уж вышло, что этой жертвой стал Оскар. Это была просто суровая судьба.

— До свидания, — уныло попрощался парень, дёрнув ручку управленческого кабинета.

Вообще-то после увольнения работнику полагалось ещё две недели оставаться на посту. Чтобы доделать недоделанные дела и всё такое. Но в духовной сфере подобного правила не существовало. Для служителей души и духа увольнение было как анафема. Это было бы — всё равно что после отлучения от церкви выделить человеку две недели, дабы доспасать свою душу. Маразм короче.

Сборы, как и следовало из объёма его имущества, состоялись недолгие. Парень побросал зубную щётку, кое-какие ценные бумаги и одежду в старый, потрёпанный до уровня глубокого обветшания чемодан и, не церемонясь, сбросил его в коридор с крошечным окном. С клеткой и содержащейся внутри шиншиллой он поступил более деликатно и осторожно спустил их на тумбу. Посуду и всякую мелочь Оскар решил оставить своему последователю-уборщику, который непременно скоро должен был здесь завестись. Ведь свято место пусто не бывает. Обозревая некогда свои просторы прощальным взглядом, он наткнулся на тумбочку и внезапно ухмыльнулся.

Может быть, и злополучный Вася когда-то повторил его нерадостную участь и был изгнан, но как бы там ни было, будущему обитателю чердака предстояло ломать голову уже над двойной задачей:

«Здесь был Вася. И Оскару место нашлось».

* * *

К тому времени как Оскар, дополненный с одной стороны чемоданом, а с другой — клеткой, оказался на улице, он уже примерно представлял, что будет делать со своей жизнью в ближайшие сутки.

Вначале юноша раздумывал над вариантом найти новую работу и занять ею весь оставшийся год, но фраза старика упорно не шла у него из головы. Это были предсмертные слова, и кто знает, что мог бы сделать дух старика с мерзавцем, посмевшим не исполнить его последнюю волю. К тому же Оскар был подростком, и как всех подростков, его тянуло на приключения. «Что если из этого получится настоящее приключение?» — думал он, шагая со своей поклажей к автобусной остановке.

За свою жизнь Оскар прочитал от силы десяток книг, но все они в основном рассказывали о смелых и удачливых молодых людях, душераздирающе и восхитительно спасающих мир от страшной угрозы или отправляющихся на поиски, полные опасностей, новых знакомств и событий.

И хотя жизнь Оскара и без того уже восемь лет была одним сплошным путешествием, всё же ему не хватало какой-то остроты — того, что было в книгах и чего в реальности никак не обнаруживалось. В жизни путешествия оказывались скорее неприятным опытом, полным холода, голода, сырости, клопов, убогих гостиниц, грязных простыней, тюремных камер, синяков и ссадин разной степени тяжести. И всё это происходило по большей части уныло и мерзко, заставляя с удвоенной частотой вспоминать о доме. И все, потому что у этого путешествия не было цели. Когда тебе нужно просто идти, лишь бы занять время, удовольствия ты никакого не получишь. У всего должна быть своя цель, а уж тем более она должна быть у путешествия. Целью может быть намерение посмотреть мир или добраться до какого-то города, где живут, например, родственники, целью может быть поиск кого-то или чего-то или надежда, что новое место станет началом новой жизни. Конечно, у перемещений Оскара тоже была своя цель, в конце концов, должен же он был хоть чем-то занять отведённые девять лет, но была она так туманна и невнятна, что совершенно не могла служить достойным стимулом.

Оскар улыбнулся, ободрённый мыслями об открывающихся перспективах, и легонько потряс клетку с шиншиллой.

— Ну что, Тоша, ты готова к путешествию?

Тоша ни слова не поняла и предпочла, как всегда, ограничиться золотым молчанием.

«Что бы там ни болтал этот парень, — думала она. — Главное — чтобы он не планировал меня сожрать».

Тем не менее, несмотря на оптимизм, наполнивший душу Оскара, тот ещё не был до конца уверен в том, что возьмётся за эту без сомнения трудную задачу. Женщина с хвостом может быть где угодно, вполне возможно, что она живёт даже не в этом городе, и он, возможно, потратит всю жизнь и так и не отыщет её. Старик, вполне возможно, был безумен и сам не знал, что говорит. И всё же это было очень соблазнительно.

Взвешивая все за и против, Оскар в конце концов решил положиться на судьбу, провидение и всё остальное в том же духе. Если ему суждено было отправиться на поиски, значит, так и должно было произойти.

Пока же у него были несколько иные планы.

Оскар собирался отправиться к своему другу и переночевать у него. Он уже пользовался его гостеприимством несколько раз и был уверен, что и в этот раз ему не откажут. Правда, друг этот был не вполне обычен, да и место его обитания нельзя было назвать заурядным. По крайней мере для тех, кто предпочитал спать в кровати и есть твёрдую и по большей части не красную пищу. Оскар направлялся на кладбище.

* * *

Тот, кто теряет память — теряет всё. И как раньше он мог этого не замечать? И сколько их могло быть, этих чудесных моментов счастья, когда невозможно было поверить в то, что всё это не сон и не мечта, а самая настоящая реальность? Сколько кораблей жизни разбилось у берегов его болезни, сколько знания о чём-то светлом и прекрасном потонули в этих морях, и даже не были оплаканы, навеки укрытые пологом его безразличия? Ведь столько лет, столько долгих лет изо дня в день он терял всё, и никогда не жалел о потерянном. Как он мог страдать, заливать горе алкоголем, истерить из-за того, что перестал забывать? Как он мог жаловаться? В то время когда это было лучшим, что произошло в его жизни.

Не думаю, что Тихо думал именно так, когда проснулся, на такие размышления ему не хватило бы философской искры и достаточной склонности к разного рода драматическим эффектам, но нечто похожее всё же промелькнуло в его мозгу в тот момент, когда, вынырнув из реки снов и отплевываясь во все стороны водой из видений, он лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь совершенством момента.

Не известно, бывало ли с ним уже такое, — он всё же верил, что это было впервые, — но Тихо влюбился. Его возлюбленная была прекраснейшей из женщин, когда-либо живших, живущих или даже только собирающихся жить. Она была идеальна настолько, насколько только можно быть идеальной. И это даже при том, что Тихо понимал, насколько она недружелюбна и груба.

Несмотря на то, что между ними произошла интимная связь, маг на протяжении всего процесса не мог отделаться от ощущения, что его насилуют.

Тихо прекрасно осознавал её недостатки, но то ли ему не хватало интеллекта, чтобы внять голосу разума и посчитать свою новоявленную любовь слишком неудобоваримой, то ли он был мазохистом, то ли ещё что-то, но недостатки эти, по его мнению, только прибавляли Саюко привлекательности. Даже её главная особенность, которая любому другому показалась бы уродством или, по крайней мере, физической аномалией, вызывала у него приятный трепет.

Правая рука Тихо поползла в бок, намереваясь нащупать под одеялом тёплое тело той, с кем он уже мысленно успел пожениться, обзавестись домом и родить троих детей. Однако поиски эти не увенчались успехом. Тихо едва ли не добрался до края кровати, а ничего напоминающего тело так и не обнаружил.

Маг резко вскочил в постели и уставился на пустое место с таким ужасом, как будто увидел там чудовище с тентаклями.

На всякий случай он заглянул под одеяло и даже под подушку в нелепой надежде, что его мучает обман зрения. Однако ни под первым, ни под вторым указанным предметом ничего, кроме простыни и пары хлебных крошек, не нашлось.

«Ничего страшного, — подумал Тихо. — Она, наверное, просто уже встала».

Он стремительно вылез из постели и, завернувшись в одеяло как в тогу, поспешил в коридор, надеясь услышать плеск воды в ванной или шум на кухне.

Ни того, ни другого не было, но он отказывался в это поверить. Один за другим Тихо обследовал все немногочисленные помещения в своей квартире, всем сердцем моля о том, чтобы Саюко нашлась. Но всё было тщетно. В конце концов ему пришлось признать, что она ушла.

Это было ужасно. Даже хуже чем перестать забывать. Тихо мгновенно впал в такое страшное отчаяние, что казалось, будто его сейчас разорвёт на части. Он упал на колени прямо в ванной и заревел как ребёнок, у которого отняли игрушку. Так продолжалось в течение некоторого времени. Тихо издавал одни и те же ноющие и всхлипывающие звуки, практически не меняя тональность, а потом, когда мрачные мысли и чувства окончательно заполонили его душу и отчаяние достигло апогея, взвыл, как будто разом похоронил мать, отца, братьев, сестёр, бабушек, дедушек, дядей, тётей и всех домашних животных, и, уперевшись головой в полосатый коврик, принялся раскачиваться взад вперёд, как будто пытаясь таким образом себя убаюкать.

Оторвал его от этого занятия внезапный звонок в дверь. Тихо резко остановился на полувсхлипе и замер, раздумывая над тем, кто бы это мог быть. Почти мгновенно в голову ему пришла мысль, что это вернулась Саюко. Может быть, она пожалела о том, что ушла, или и вовсе просто ходила в магазин за продуктами, чтобы приготовить им завтрак в постель. Слёзы тут же высохли, сопли втянулись обратно в нос, и Тихо вскочил с колен, полный бесконечного облегчения, и побежал открывать.

У него руки тряслись, когда он вставлял ключ, а в мыслях маг уже радостно приветствовал свою драгоценную подругу, несильно укоряя её за то, что она ушла, ничего ему не сказав и не оставив записки. А к тому моменту, как он отпер замок, Тихо даже отказался от укоров.

Но за дверью была не Саюко. Тихо выронил ключ. Вместе с ключом, кажется, упало и его сердце. Он почувствовал, как оно ухнуло вниз, словно сорвавшийся с тросов лифт, и в лифте этом явно были пассажиры, дико визжащие от ужаса.

— Привет! — Юля стояла перед ним и излучала бодрость и оптимизм.

Тихо вяло кивнул и всхлипнул.

— Что такое? — заметив красные заплаканные глаза и распухшее лицо, обеспокоено спросила девушка.

Тихо ещё раз всхлипнул и, собравшись с силами, заревел:

— Она ушла.

— Кто ушла?

Юля бесцеремонно толкнула его в грудь, потому что он мешал ей войти, и, переступив через порог, поспешно захлопнула дверь, чтобы не шокировать соседей дикими воплями мага.

— Кто ушла? Говори давай.

— Она… она ушла. — Тихо снова бухнулся на колени и, приняв уже знакомую нам позу, принялся раскачиваться.

— Она — это кто? Твоя девушка? — Юля присела рядом с ним и сочувственно погладила его по спине.

Ей уже не в первый раз приходилось становиться свидетельницей истерик Тихо, и она прекрасно знала, как с ним следует поступать в это момент. Пытаться напомнить о его принадлежности к сильному мужскому полу, который не плачет, было бесполезно. От этого рыдания Тихо становились только сильнее. В этот момент следовало расспросить его о причинах страданий и попытаться убедить в том, что они не так ужасны, как ему кажется.

Однако только сейчас причина была действительно серьёзна. Тихо мог устроить такую сцену из-за чистейшей мелочи. До вчерашнего дня он целую неделю прорыдал из-за того, что перестал забывать. Сидя у себя в квартире Юля слышала раздающийся за стенкой вой, прекрасно зная о его причинах и понимая, что ничем не может помочь. Она каждый день заходила к Тихо, принося завтрак, обед и ужин, терпеливо выслушивала одну и ту же историю о его страданиях, выкидывала пустые бутылки из-под алкоголя и, произнеся утешительные слова, удалялась восвояси. После этого разговора Тихо, как правило, где-то час или иногда даже больше сохранял сравнительное спокойствие, не рыдал, не пил; после чего всё начиналось заново.

Но теперь причина была действительно достойной, и Юля внезапно поняла, что не может не радоваться этому. До этого ей казалось, что Тихо просто эксцентричный, истеричный парень до смерти зацикленный на себе и не замечающий никого вокруг. Но оказывается, и другие люди были ему важны, и он мог тосковать по ним и страдать без них. Она думала, что он не заметил бы, даже не забывая, если бы в один прекрасный день она, Юля, навсегда исчезла из его жизни. И тут вдруг оказалось, что кто-то может быть ему важен и дорог. Юля улыбнулась и с большей нежностью погладила Тихо по спинке.

— Как её зовут? — спросила она, убирая волосы мага назад, чтобы те не лезли ему в рот.

— Саюко, — сквозь рыдания ответил он.

— И кто она?

— Не знаю, — Тихо застонал и, закрыв глаза руками, взвыл с новой силой. — Я не могу без неё жить. Он внезапно вскочил и, вцепившись в плечи Юли как клещ, так что она едва не опрокинулась назад, взмолился:

— Юля, помоги мне! Я не могу без неё.

В следующие десять минут Юля выслушала историю Тихо о встрече с самой прекрасной из женщин, о его маленькой подлости — в этот месте она хихикнула, — о том, как он освободил Саюко из заточения, и о дне и ночи, которые они провели вместе. О маленькой особенности Саюко Тихо не стал упоминать, решив, что это вероятно было её тайной.

— Всё понятно, — сказала Юля, поднимаясь с колен. — Вставай. Хватит рыдать, и оденься уже, наконец.

Тихо, печальный как рыба-солнце, послушно отлип от пола и поплёлся в спальню на поиски одежды. Своих магических трусов он почему-то не обнаружил, хотя и обшарил все углы и проверил все места, где мог их оставить. Трусов как будто бы и не бывало. Пришлось ему облачиться в обычное нижнее бельё. Натянув футболку и шорты, он вышел к ожидающей его на кухне Юле.

Она сидела за столом, разглядывая поставленный ею на огонь бирюзовый чайник.

Этот чайник относился к особому виду разумной посуды, так называемым Чайным саламандрам, и мог самостоятельно передвигаться. Юля не один раз выгуливала его. Ему даже не нужен был поводок: он никуда не убегал и был очень понятлив и послушен. Иногда Юле казалось, что он не глупее её.

Тихо рухнул на стул и, подоткнув голову рукой, замер, раздумывая о своей нелёгкой судьбе.

— Мои трусы куда-то делись, — пожаловался он. — Вчера я забыл их надеть, а сегодня не могу найти. Может, я их потерял?

— А ты что, раздевался вне дома?

— Да нет, — Тихо пожал плечами. — Ты же знаешь, я всю неделю проторчал тут, а позавчера они ещё были на мне. Я просто их постирал и повесил сушиться. А теперь их нет.

— Может, за батарею завалились?!

— Да нет, вроде, я посмотрел.

— Найдутся! — уверила его она. — Я тоже иногда что-нибудь потеряю, а потом оказывается, что эта вещь лежала у меня прямо под носом.

Чайник на плите начал самозабвенно пускать пузыри и изрыгать струи пара.

— Закипел! — объявил очевидный факт Тихо.

Юля сняла живой чайник с плиты и сделала им с Тихо по чашке зелёного чая. Тихо ненавидел зелёный чай, но она, уверенная, что тот является основой здорового образа жизни, упорно старалась привить другу любовь к этому сорту. Тихо это стремление было непонятно. Ему как магу никакого здорового образа жизни не полагалось, и он неустанно напоминал ей об этом даже в те времена, когда страдал от хронической амнезии.

Честно говоря, хотя Тихо большую часть жизни в Орионе ничего и не помнил, вёл он себя всегда очень предсказуемо.

Юля уже готова была услышать очередное его напоминание о нелюбви к зелёному чаю, но в этот раз Тихо промолчал, слишком занятый тягостными мыслями, и безропотно принял напиток.

Бирюзовый чайник, отягощённый литром воды внутри, осторожно, чтобы не расплескать кипяток, спрыгнул с плиты и, подбежав к Тихо, принялся размахивать перед ним ручкой и трясти крышечкой, всем своим видом выказывая желание, чтобы его подняли на стол.

Маг, правильно расценив его телодвижения, послушно водрузил разумный чайник на подставку для горячей посуды.

— И всё-таки странно, что они исчезли, — сказал он, подув в чашку.

Юля замерла на краю стула, разглядывая кружащиеся чаинки, и задумалась об этой загадочной красавице Саюко. Совершенно внезапно ей в голову пришла такая страшная мысль, что она даже вздрогнула.

— А что если…

— Что? — Тихо вопросительно посмотрел на неё.

— Да нет, этого не может быть, — она замотала головой, как будто хотела вытрясти из неё всё содержимое.

— Что?

— Да так…

— Нет, скажи.

Тихо напирал, требуя, чтобы она сказала ему то, что могло привести его к новой истерике. Юля это понимала, но совершенно неожиданно для себя выдала:

— Может, она их взяла?

— Она? — Тихо изумлённо заморгал.

— Ну, Саюко, — Юля смущенно потупилась.

— В смысле? Как сувенир? — Тихо, как всегда, поражал своей несообразительностью.

— Нет, просто взяла, — Юля не знала, как передать ему свою мысль так, чтобы он правильно её понял и при этом не впал в неистовство.

— Украла, что ли?

Ей показалось, что Тихо сейчас раздуется и заполнит собой всю кухню, а потом лопнет и осыплет её с ног до головы ошметками своего возмущения. И хотя ничего подобного не произошло, его красноречивый взгляд и распахнутый от шока рот в полной мере передали ей все те эмоции, которые вызвала у друга эта догадка. Он смотрел на Юлю так, как будто та внезапно прямо у него на глазах по собственной воле превратилась в бородатого патлатого мужика, и он не знает, что ей на это сказать.

— Ты что? Да как ты можешь о таком думать?

Он вскочил, опрокинув чашку. Слегка зеленоватая жидкость разлилась по скатерти, вспугнув разумный чайник. Юля тоже вскочила, но вовсе не по той же причине, по какой Тихо. Она поспешно схватила тряпку с мойки и принялась вытирать лужу из основы здорового образа жизни.

— Что ты творишь? — воскликнула она.

Теперь Тихо смотрел на неё как на врага.

— Это не она. Она не могла такое сделать. Эти чёртовы трусы просто завалились за батарею.

— Ты же сам говорил, что их там нет, — парировала девушка, чувствуя, что сама начинает злиться, и от этого только неистовее втирая чай в скатерть.

— Мало ли что я говорил, — заорал маг. — Они там или ещё где-нибудь, но точно не у неё. Зачем бы они ей понадобились?

— Да за тем, что за них можно получить неплохие деньги, — крикнула Юля и швырнула мокрую тряпку в раковину. Сейчас ей как никогда хотелось поколотить Тихо. За годы их знакомствв она уже много раз испытывала это желание. Он часто бывал невыносим, закатывал истерики, порол чушь, тупил как последний идиот, всегда был вещью в себе, как будто ненастоящий, словно человек-функция, способный быть только глупым, забавным и нелепым парнем и никем больше. Как будто у него не было ни разума, ни души и все его действия и слова порождались лишь скрытым в его теле механизмом. В его компании она часто ощущала себя одинокой, за его оболочкой она не могла почувствовать живого человека. Но всё равно заботилась о нём, утешала, когда это было нужно, готовила ему, следила за тем, чтобы он ходил на работу, чтобы не запускал себя. Зачем ей это было нужно? Сейчас она поняла зачем. Ей просто было необходимо о ком-то заботиться, таким уж она была человеком, и неважно было на самом деле, каким был Тихо. Будь на его месте кто-то другой, кто угодно — мужчина, женщина, ребёнок, животное — она бы с радостью посвятила свою жизнь ему и никогда бы, возможно, не задумалась о том, почему так поступает и что именно привязало её к этому существу. Главным было лишь то, что в ней нуждались. Только в ней одной. Тихо бы не выжил без неё, он был словно редкий цветок, за которым нужен постоянный уход. И она с радостью ухаживала за этим цветком до этого дня. Дня, когда оказалось, что цветку нужна вовсе не она, а другая, неизвестная и неведомая грубая женщина с рыжими волосами. Юля сгорала от ревности.

— Да что ты говоришь? — язвительно поинтересовался Тихо. — Неплохие деньги. Да кому эти трусы нужны?

— А ты как будто не знаешь?! — злобно засмеялась она. — Да на чёрном рынке только и делают, что торгуют краденным магическим шмотьём.

— Ну и что? — возопил маг. — Саюко не могла этого сделать. Она не такая.

— Да откуда тебе знать какая она, ты же с ней меньше суток знаком.

— Ну и что, что меньше суток. Я её сразу понял. Она особенная, не такая как все, она бы со мной так не поступила.

— Да, и поэтому она ушла. Переспала с тобой и сбежала.

— Она не сбежала.

— А что она сделала? Почтительно удалилась? — Юля расхохоталась.

— Заткнись, откуда тебе её знать, ты её даже не видела.

— И слава богу.

Девушка резко развернулась и поспешила к входной двери. Ей внезапно захотелось во что бы то ни стало покинуть эту квартиру и больше никогда здесь не оказываться. Она так ненавидела Тихо и эту Саюко, что готова была разорвать их в клочья. На глазах у неё наворачивались слёзы.

Тихо последовал за ней, продолжая осыпать её полными злости словами. В его мозгу Саюко была теперь почти святой, идеалом, который никто не смел оскорблять, и он готов был на всё, чтобы защитить этот идеал.

Несмотря ни на что, он всё-таки додумался отпереть Юле дверь и, выпустив её, несчастную и почти плачущую, даже не попрощался.

После этого он вернулся на кухню и, рухнув на стул, угрюмо уставился на чайник. Тот смотрел на него глазами полными немого изумления. К несчастью или, может быть, к радости, бедняга был лишён дара речи и ничего не мог сказать своему ненормальному хозяину.

— Что? — с вызовом спросил Тихо.

Чайник промолчал и отвернулся.

Странно. Тихо не потерял память, но всё-таки умудрился потерять всё. Теперь у него не было ни подруги, ни возлюбленной, ни даже трусов.

* * *

Саюко стояла перед воротами Орионской государственной академии магии и любовалась открывающимся видом. Здания ОГАМа не могли похвастаться ни архитектурой, ни цветом, ни изящностью, ни монументальностью, но всё же в них было нечто привлекательное, то, что существовало испокон веков во всех высших учебных заведениях. Над ними витали миазмы знаний и мудрости, суеты и волнения, веселья и отчаяния. Здесь было столько жизни, столько радости, столько молодости и свежести. Годами сюда стекались молодые люди всех полов и национальностей, чтобы получить заветные дипломы — путёвки в светлое трудовое и финансовое будущее, которое могло и не наступить и часто не наступало. Саюко нравилась царившая здесь атмосфера. Возраст, в котором пребывало большинство студентов, был тем самым периодом, когда случались все лучшие моменты в жизни, когда радость была действительно радостна, свобода — действительно свободна, а зубрёжка накануне экзамена — действительно зубодробительна. У этих людей было все, о чём только можно было мечтать. Они были молоды, красивы, полны сил и энергии, и самое главное — у них всё ещё было впереди. Жизнь только-только разворачивала перед ними свои ковры, расправляя складки и разглаживая края.

Однако Саюко намеревалась разрушить этот рай и ничуть не испытывала по этому поводу угрызений совести. Её дело было правым, и она знала, что никто кроме неё не сможет этого сделать. Поэтому из раза в раз она проходила через ворота очередного магического учебного заведения, принося с собою хаос и смерть. И этот раз не был исключением.

Однако ей предстояла серьёзная и длительная работа.

* * *

Через полчаса езды в душном автобусе, среди недовольных и уставших городских жителей, возвращающихся с работы, Оскар оказался в безлюдном, но вовсе не пустом месте (народу-то там было полно, но людей среди них и днём с огнём нельзя было сыскать. По крайней мере, живых и не зарытых в землю).

Он прошёл по узкой заасфальтированной дорожке в глубь мрачного парка, где под раскидистыми деревьями тут и там сновали, сидели и ещё бог знает что делали вампиры всех полов и возрастов. Больше всего здесь, конечно, было молодёжи, отдыхающей после тяжёлого трудового или учебного дня. Они пили кровь с высоким содержанием этилового спирта, хохотали и шутили с такой частотой, как будто прошли курсы у Анки-пулемётчицы.

Оскар старался держаться среди них как можно незаметнее, немного опасаясь этих на первый взгляд ничем не отличающихся от людей существ, каждый из которых хоть и скрывал это, но втайне был далеко не прочь отведать его крови. Это было примерно так же экстремально, как готу оказаться на сборище гопников без бейсбольной биты или кастета.

Хотя между людьми и вампирами уже давным-давно был заключён мир, и славные времена, когда эти два вида с удовольствием истребляли друг друга безвозвратно прошли, и те и другие до сих пор предпочитали держаться подальше друг от друга, свято блюдя неприкосновенность той территории, которую исторически считали своей. Именно поэтому много лет к ряду на кладбищах не утихали митинги. Люди хотели обладать неограниченной возможностью посещать места захоронений своих близких, а вампиры, хотя и не имели ничего против этих захоронений (ведь на могилах было так удобно разбивать цветники и не нужно было тратиться на удобрения), не желали терпеть на своей земле плачущих и скорбящих людей. Что в принципе было не удивительно. Кому бы понравилось лицезреть в своём доме чужие унылые рожи?

Людям, в свою очередь, не давало покоя то, что вампиры имели наглость шуметь, веселиться, смеяться и вести вполне беззаботную жизнь там, где по человеческим меркам следовало блюсти тишину и покой.

В общем, и те и другие были совершенно недовольны поведением друг друга и считали его непозволительным и едва ли не преступным.

Ну, и коли уж мы заговорили о вампирах, стоило бы сказать несколько слов об их рационе, а точнее о том, как им удавалось не голодать в условиях полного запрета на человеческие убийства.

По всей стране тут и там располагались огромные мясокомбинаты, где из домашнего скота выкачивалась вся кровь, после чего она (кровь), в законсервированном виде, поступала на конвейеры различных заводов, где её делали пригодной для повседневного питания. Также существовали особые мясокомбинаты, где животных сначала спаивали и только после этого лишали крови, таким образом, получая алкогольные напитки.

Короче говоря, система получения пищевых продуктов у вампиров не сильно отличалась от человеческой и была столь же неромантична. От эпохи, когда в процессе питания вампира можно было найти что-то сексуальное, ничего уже не осталось. Не считая, конечно, книг всяких Энн Райс, Гамильтон, Тани Тафф и Стефанни Майер. Да и те представляли собой сплошной пьяный бред и мало соответствовали действительности.

В глубине парка Оскар разглядел несколько маленьких вертящихся каруселей, оккупированных вампирскими детишками. Эти средства развлечения ничем в общем-то не отличались от человеческих. Единственной особенностью являлась их расцветка и рисунки, нанесённые бездарным художником на вертящиеся платформы с машинками и лошадками. Среди них нет-нет, да и угадывались симпатичные и забавные образы маленьких графа Дракулы и княгини Баторий — известнейших фольклорных персонажей вампирской культуры, держащих в руках леденцы из застывшей крови, так любимые детками.

От каруселей доносилась слегка дребезжащая и действующая на нервы развесёлая музыка из какого-то мультфильма и слышался детский смех и чей-то плач. Видимо, кому-то из малышей не хватило места или противные родители опять распоясались и устроили свой излюбленный воспитательный террор.

На обочине тропинки стоял лоток с кровавым мороженным и солёной ватой (аналог сахарной ваты). Симпатичная продавщица в довольно откровенном наряде, наверное, ровесница Оскара, подрабатывающая после школы, кокетливо улыбнулась ему, приняв парня за своего. Оскара это приободрило, и он улыбнулся в ответ, не разжимая губ, чтобы не выдать отсутствия длинных клыков. Несмотря на инстинктивную осторожность, вампиры в целом ему нравились. В конце концов, один из них был его хорошим другом, всегда готовым протянуть руку помощи. Сплочённость и взаимопомощь были тем, что отличало вампиров от сегодняшних людей. Возможно, и люди когда-то были готовы безвозмездно помогать друг другу, но к этому веку жадность и параноидальный индивидуализм их достигли того уровня, когда даже банальное вынесенное ведро мусора тянуло его во что-то оценить и получить за него деньги.

Вампиры, в силу своего консерватизма, были не настолько развращены потребительским бытом, и поэтому всё ещё держались друг за друга, не считая, что всё находящееся за пределами их гроба — не их проблемы. Для своих соседей, близких и друзей они готовы были в прямом смысле перегрызть глотки, и это одновременно и пугало и подкупало.

Оскар прошёл весь парк насквозь и очутился перед высокими чугунными воротами, увитыми плющом. За время пути он успел отбить себе клеткой и чемоданом все ноги, так что теперь чувствовал себя законченным инвалидом. Всё, чего ему сейчас хотелось, — это как можно скорее добраться до дома друга и присесть, а ещё лучше прилечь.

Тоша тоже совершенно не рада была своему положению. От постоянной качки её уже давно тошнило, а благодаря нескольким особенно сильным встряскам бедняга едва не повредила носик. Перепугано вцепившись лапками в прутья клетки, она взирала на мир с таким выражением, какое, наверное, бывало лишь на лицах людей, увозимых на смертную казнь.

— Осталось всего ничего, — сообщил Оскар, желая подбодрить зверька и самого себя. — Потерпи!

Тоше отчаянно захотелось воззвать к небесам. Пожалуй, это был первый раз, когда представитель шиншильего рода задумался о существовании бога. По крайней мере, ей ужасно хотелось, чтобы он был и смилостивился над ней, раз уж её хозяин оказался столь бессердечным существом и решил закачать её до смерти. Конечно же, ничего из слов Оскара она не поняла, как вы видите. Глупо было бы ожидать иного. Нам, конечно, кажется, что животные нас понимают, каким-то особым чутьём улавливают смысл нами сказанного, особенно если они домашние. Но, полагаю, то же самое думают и сами животные. И кошка, отчаянно орущая возле своей миски, ума не может приложить, почему эти идиоты вокруг до сих пор не сыплют ей корма, хотя вроде смотрят вполне осмысленно и даже что-то пищат в ответ. В общем, у Оскара с Тошей были трудности перевода. И даже говоря об одном и том же, они не могли друг друга понять.

По такому случаю у Джеймса Барри в его незабвенном «Питере Пэне» есть отличные слова, которые ни возможно не процитировать:

«В некоторых сказках люди разговаривают с птицами, и, конечно, я мог бы изобразить дело так, что они друг друга понимали. Но лучше уж говорить правду. А правда заключалась в том, что ни слова не было понятно ни тому, ни другому».

На территории кладбища было не менее шумно, чем в парке. Тут и там, ловя майских жуков и повизгивая, носились дети, кто-то корил кого-то за невнесенный мусор, вампиры курсировали от одного дома к другому, соседи переговаривались, высунувшись из окон своих гробов-трейлеров или стоя на пороге; прихорошившиеся девушки и юноши спешили в ночные клубы.

Длинные каблучки увязали в земле, так что их обладательницам приходилось бежать на полусогнутых и время от времени встряхивать ногами, словно брезгливым цаплям. Выглядело это довольно смешно и нелепо.

Во всех гробах уже зажглись тёплые уютные огни, а на некоторых, обмотанных как новогодние ёлки гирляндами, разноцветные мигающие цветочки.

Оскар протопал по главной дороге и свернул в одну из боковых «улиц» кладбища. Теперь со всех сторон его зажимали массивные чёрные, красные и белые гробы-трейлеры, из приоткрытых окон которых доносился отчётливый аромат крови. Вампиры садились за вечернюю трапезу, и уже перед каждым членом семьи, от мала до велика, стояла своя плошка с густой артериальной или венозной кровью, из которой торчала, словно из коктейля, полосатая трубочка.

Между гробами ютились человеческие могилы с разнообразными надгробиями и памятниками. Многие вампиры украшали «свои» могилы, зажигая на них лампы или свечи, навешивая на религиозные знаки цветные флажки и разнообразные украшения на верёвочках. Всё здесь сверкало, переливалось, сияло тёплым, радостным светом, создавая у Оскара ощущение волшебной сказки.

Кое-где, сидя на примогильных лавочках, курили вампиры, стряхивая пепел в водружённых на столики жестяные банки из-под консервированных крови и мяса. Белый дым расползался в воздухе как моё вязание (Сквозь петли моего вязание можно просовывать брёвна).

Дорожка, по которой шёл Оскар, была выложена красным как кровь кирпичом. Наконец, парень увидел необходимый ему гроб и, из последних сил прибавив скорости, заспешил к нему, уже не обращая внимания ни на болезненные удары клепки и чемодана, ни на писки шиншиллы.

Подбежав к крыльцу и взбежав по коротенькой лесенке, он обрушил чемодан на деревянный пол и дёрнул за шнурок звонка. Раздались птичьи трели, и кто-то внутри ругнулся. Послышался звук отодвигаемого стула и быстрые шлёпающие шаги. Дверь перед Оскаром распахнулась, и он увидел своего друга.

Это был высокий парень лет двадцати пяти, один из тех немногих которому была доверена великая тайна происхождения Оскара. Можно сказать, что это был эталонный вампир. У него были чёрные длинные волосы, бледная кожа и карие глаза, которые при определённом освещении казались почти красными. Эталонность, правда, портило отсутствие чёрного плаща и прочих вампирских атрибутов. Вместо них на молодом человеке красовались пушистые домашние тапки, слегка запачканные краской штаны и гигантская футболка с изображением Блейда.

— Оскар! — воскликнул он, увидев приятеля.

— Привет, — Оскар виновато почесал в затылке, не зная, как лучше сообщить о своей беде.

— Тебя что, опять уволили? — догадался вампир. — И что ты в этот раз натворил?

— Да так, — Оскар неопределённо махнул рукой. — Долгая история.

— Грег, кто там? — донеслось из глубины гроба.

— Это Оскар, — ответил вампир. — Его уволили.

— Тащи его сюда! Мы его съедим, — раздался ведьминский хохот, и Грег послушно втянул Оскара в гроб, вместе со всей поклажей.

Внутри гроба за кухонным столом, распивая бутылку алкогольной крови, сидела девушка — младшая сестра Грегори.

— Делайте со мной всё что захотите, — хмыкнул Оскар. — Только не бросайте в терновый куст.

Мне снилось, что в боли я не одна. Что нас много и все мы испытываем одно страдание.

Из записей

* * *

Студенты слабым потоком один за другим проходили через ворота, напоминая Саюко паломников не слишком популярной религии. Первая пара уже началась, так что подтягивались лишь опоздавшие и безумцы, пришедшие за несколько часов до начала собственных занятий, и народу было не слишком много. Саюко провожала их взглядом, размышляя о том, что скоро прервёт нормальный уклад их дней, а может быть, и оборвёт их жизни, такие хрупкие, такие на первый взгляд невесомые на гигантских весах времени, как будто бы совершенно неважные и лишние в этой симфонии бытия, в которой Саюко исполняла одну их ведущих партий. Но она знала, что эта ничтожность и необязательность лишь иллюзия и каждая из этих жизней бесконечно важна, хотя и может быть в любой момент разменяна, словно монета. Потому что, какой бы властью Саюко ни обладала над ними, именно они определяли её путь. Она была дирижёром, а они — музыкантами, но без их мастерства концерт не имел бы успеха. Именно они привели её сюда, они сами неосознанно так решили. Привели тем, что поступили не так, как ей было угодно.

И всё же главный убийца тот, кто придумал смерть, а Саюко лишь пользуется его изобретением.

Проследив за очередной группой студентов, направляющихся к входу центрового здания, отличавшегося от остальных покатой зелёной крышей и маленькими прямоугольными башенками, девушка обернулась к странной фигуре, уже долгое время ошивающейся неподалёку.

Это был невысокий юноша лет двадцати в белом растянутом свитере, таком длинном, что девушка на его месте могла бы носить его как платье и при этом выглядеть скромно и целомудренно. Кроме свитера на нём были лишь короткие льняные штаны. Никакой обуви. Только щиколотку обвивал растрепавшийся грязный бинт, как будто бы рана уже давно зажила, но парень забыл снять повязку. Странные кажущиеся полупрозрачными волосы, в которых как будто бы заблудилась непогода, развевались над его головой. И пахло от него осенним вет-ром. Этот запах Саюко ощущала даже на расстоянии нескольких метров. Юноша топтался на месте и время от времени мрачно поглядывал на девушку, словно затаив против неё какое-то зло. Заметив, что та на него смотрит, он помрачнел ещё больше, а затем низко поклонился. Саюко передёрнуло от отвращения.

«Какая неприятная встреча, — подумала она. — Однако как мне сегодня не везёт».

Несмотря на свой вполне человеческий внешний облик, этот юноша не был ни человеком, ни даже вампиром. Многие крупные поселения становились пристанищами для таких, как он. Они любили человеческие и вампирские толпы. Тепло чужих тел, так не похожих на их собственные, холодные и пустые, вселяло в них надежду и заставляло жить дальше. Словно свеча на окне в ночи, оно манило их через ледяные тёмные пустыри их собственных судеб, в которых не было ни радостей, ни любви, и, в конце концов, не было даже разума. Со временем эти несчастные превращались в бледные, неупокоенные тени, скитающиеся по свету в поисках спасения от вечного голода. Они бродили следом за маньяками и убийцами, околачивались вблизи проституток, чья жизнь всегда была хрупка и беззащитна, гуляли по самым злачным и опасным местам и провожали в иной мир магов, вконец истерзавших свои тела наркотиками и алкоголем.

Следуя за очередным отморозком или шлюхой, они жадно впивались взглядами в их затылки, мечтая отведать их крови и поглотить их. Но, несмотря на всё желание, они были слишком слабы, чтобы суметь утолить свой бесконечный голод.

Для всех они были обычными опустившимися людьми. От прочих их отличал лишь характерный запах, напоминающий о ветре.

Долгое время считалось, что ими становились люди и вампиры, пережившие по неким таинственным причинам столь чудовищную метаморфозу, но это мало походило на истину. На самом деле всё было гораздо проще. Эти создания были сотворены одним и тем же существом, переживающим вот уже почти десять тысяч лет беспрестанную агонию, воющим во тьме и жаждущим освобождения. Голод этого существа являлось причиной и их голода.

Просачиваясь сквозь щели в своей гробнице, такие крошечные, что даже мысли было тяжело проскользнуть через них, они рождались в мучениях, с единственной жаждой поглощать жизни. Такие, как Саюко, всегда старались уничтожать их, но сейчас у девушки не было на это времени. В конце концов, ещё несколько секунд понаблюдав за парнем, она решила пощадить его, по крайней мере, пока не представится удобный случай, чтобы от него избавиться.

Саюко резко развернулась и решительно зашагала к главному входу в ОГАМ. Высокие каблучки зелёных туфель, которые она надела сегодня утром, вытащив из своей бездонной сумки, быстро застучали приятные однотипные ритмы, но впервые, наверное, за долгие годы девушка пожалела о том, что не надела простые кроссовки или ботинки. Юноша, пахнущий ветром, к её удивлению, бесстрашно последовал за ней, и это её встревожило.

«Да что он себе позволяет? — раздражённо подумала она, оборачиваясь на ходу. — Сам нарывается на неприятности».

На лице парня совершенно неожиданно расплылась странная хищная улыбка, напоминающая о сексуальных маньяках, причём действительно сексуальных.

Саюко, ни разу не оглянувшись, но прекрасно зная, что юноша её преследует, влетела в вестибюль, на бегу вынимая из кармана заранее изготовленный по случаю пропуск. По этому документу её звали Аннет Бердяева, и являлась она студенткой пятого курса факультета прикладной магии. Охранник, листающий со скуки журнал о роскошных автомобилях, которые он с его жалкой зарплатой мог бы приобрести лишь в мечтах или в лучшем случае во сне, глянул на фотографию в пропуске, даже не удосужившись сфокусировать взгляд, и покровительственно кивнул.

«Ненавижу охранников», — подумала Саюко, проходя мимо закрытой на весенне-летний период раздевалки.

Очутившись возле тройки монохромных новеньких лифтов, она нажала на кнопку, одновременно пытаясь из-за поворота разглядеть, продолжают ли её преследовать.

Средний из лифтов, видимо ближайший к первому этажу, послушно поехал к ней. В это время на глазах у девушки фигура, пахнущая сильным ветром, вплыла в двери и, остановившись перед столом охранника, окинула мужчину рассеянным взглядом.

— Пропуск, — на автомате потребовал охранник, прикрывая журнал с зажатым вместо закладки пальцем. На окружающий мир ему на самом деле было настолько плевать, что он даже не обратил внимание на отсутствие обуви у вошедшего.

Вместо того чтобы продемонстрировать документы, фигура неожиданно распахнула рот и издала страшный нечеловеческий звук, заставивший бедного университетского работника отшатнутся и выронить журнал.

Саюко, не веря своим глазам и ушам, замерла, заслоняемая от юноши выступом раздевалки. На всякий случай она ещё раз вдавила кнопку лифта, как будто это могло заставить чёртову металлическую коробку двигаться быстрее. Подъемный аппарат шёл, по её мнению, так долго, словно начал свой путь как минимум с пятидесятого этажа, хотя в здании их было всего шесть.

«Что происходит? — подумала она, наблюдая из-за угла за странным юношей. — Почему он меня преследует?»

Парень, не имеющий права на преследование, словно уловив её мысли, обернулся в сторону девушки и уже было собирался пойти к ней, как вдруг его остановила сильная рука охранника. Несмотря на испытанный только что испуг, тот всё ещё полагал происходящее вполне обычным делом и считал, что сумеет справиться с ситуацией.

— Подождите, молодой человек, сначала покажите пропуск! — воскликнул он. — Сюда нельзя заходить без пропуска. Это вам не проходной двор!

Юноша, пахнущий ветром, вновь повернулся к нему, и на лице его внезапно появилось нечто такое, что заставило бедного охранника тут же догадаться о дальнейшем развитие событий. Не удивлюсь, если он начал перемещение ещё до того, как ненормально сильный рывок за руку опрокинул его набок вместе со стулом.

У Саюко глаза стали как блюдца, а нижняя челюсть отпала. Такой поворот событий она не могла себе и вообразить. В коридоре с противоположной стороны от той, где находилась Саюко, раздались торопливые шаги, кто-то что-то закричал, но девушка не разобрала слов. Сердце у неё бешено заколотилось, и она ощутила безумный гнев. Всё происходило совсем не так, как она планировала, а она ненавидела, когда её планы срывались.

У стола охранника началась возня и драка, как минимум трое мужиков, включая охранника, орали, в основном нецензурно, и пытались усмирить безумного пришельца. Саюко не могла этого видеть, так как теперь прижималась всем телом к раздвижным дверям лифта. Тот, наконец, дополз до первого этажа, но почему-то не желал открываться. Девушка ещё раз в бешенстве врезала по кнопке и, не получив никакого эффекта, изо всех сил пнула проклятые двери.

Что именно сработало — механизм или же заряд дикой ярости, передавшийся через носок туфля, — не ясно, но аппарат, наконец, поддался. Саюко ворвалась в кабину, как спецназ в оккупированную террористами зону, только что не размахивая автоматом и обойдясь без чёрной маски, и нажала на кнопку третьего этажа.

Там, как ей было известно, находился переход в соседнее здание. Несмотря на произошедшее в вестибюле, она всё ещё надеялась исполнить задуманное. Переполох мог бы даже сыграть ей на руку. В ближайшие часы главнейшей темой всех здешних разговоров должен был стать псих, напавший на охранника. Саюко полагала, что сумела отделаться от преследователя, однако на всякий случай она сняла туфли и переобулась в зелёные кроссовки. Так будет удобнее удирать, если что.

На одной из стен в лифте висело зеркало и, несмотря на волнение, девушка не удержалась и осмотрела себя сверху донизу. На вид она была вполне ничего. Кроссовки хорошо смотрелись с длинной расширяющейся книзу красной юбкой и зелёной лёгкой кофтой. Даже рыжие волосы, тщательно причёсанные и уложенные в ванной Тихо, пока тот дрых без задних ног, не успели растрепаться.

Приводя себя в порядок в квартире мага, она выдавила в раковину почти весь его мусс для укладки, а также выбросила в мусорное ведро зубную щётку и тюбик пасты. Зачем она всё это сделала, она и сама не могла сказать. Просто ей почему-то дико захотелось сделать ему какую-нибудь мелкую пакость. Полосатые бело-голубые трусы мага, от которых исходил магический заряд, она сорвала с батареи, на которой те сушились, и сунула к себе в сумку.

Вверх лифт почему-то ехал гораздо быстрее, чем вниз. По крайней мере, Саюко едва успела совершить все эти манипуляции, как уже оказалась на нужном этаже.

Здесь посредине висела огромная доска, вся сплошь обклеенная разнообразными объявлениями: от приглашения в драмкружок до рекламы вино-водочных магазинов, нуждающихся в молодых и перспективных алкоголиках.

Саюко ознакомляться с ними не стала. Она прошла мимо и очутилась в светлом застекленном переходе с розовыми кафельными бортиками по бокам и декоративными серебряными звёздами, свивающими на нитях с прозрачного потолка. После перехода она вышла в короткий коридор, почти упирающийся в широкую лестницу с деревянными тёмными перилами. Поднявшись по ней на следующий этаж, девушка очутилась в холле, в двух концах которого располагались двери с указаниями названий кафедр и списком аудиторий. Вдоль стены тянулась длинная зелёная скамейка, украшенная синими узорами, изображениями разнообразных цветов и листьев. Из-за неаккуратности студентов краска в некоторых местах облупилась и поистёрлась, но всё равно зрелище производило приятное впечатление, и Саюко невольно залюбовалось им. Было видно, что человек, создавший эти рисунки, делал их с душой и талантом. Если это сделал кто-то из здешних студентов, то он явно избрал для себя не тот университет.

Саюко подошла к лавке и присела. Внезапно с правой стороны послышались шаги, и дверь с двумя мутными стёклами отворилась, пропуская парня в забавных оранжевых штанах.

— Привет, — обратился он к Саюко. — Огоньку не найдётся?

— Найдётся.

Она расстегнула сумку так, чтобы парень не смог разглядеть её содержимого, и, нащупав в боковом кармане дорогую зажигалку из чистого золота, подаренную ей когда-то другом, вручила её молодому магу.

— Спасибо большое, — обрадовался он. — О, какая красота. А это что, бриллианты?

С одной стороны зажигалка была украшена изображением лисицы с четырьмя хвостами, глаза которой заменяли крошечные голубые бриллианты.

— Да.

— Круто, — парень возвратил ей зажигалку и блаженно затянулся.

— Сейчас контрольная была. Думал, у меня мозг взорвётся.

— Понимаю. — Саюко из вежливости изобразила на лице некоторое участие.

Видимо, удовлетворившись этим, юноша кивнул и, продолжая испускать клубы дыма, зашагал к лестнице.

Саюко решила, что ей тоже пора. Она извлекла из сумки небольшую коробку и сунула её под лавку, в самый дальний угол, так чтобы её невозможно было заметить с лестницы. Проделав это, девушка направилась к той двери, из которой вышел парень в оранжевых штанах.

За ней обнаружилась кафедра технологии и магии. Вдалеке у окна двое студентов, парень и девушка, невозмутимо курили кальян, поставленный на подоконник. Струи дыма, как змеи, расползались в разные стороны и уже успели добраться до самых дальних уголков помещения. Стоило только Саюко войти, как она тут же почувствовала характерный запах с оттенком вишни.

За одной из дверей, обозначенной как аудитория №1313, грянул дружный хохот, и кто-то крикнул: «Ну ты даёшь».

Саюко направилась к парочке у окна, так как рядом с ними находилась необходимая ей дверь. Парень с чёрными всклокоченными волосами и тремя безвкусными амулетами на шее, символизирующими незнамо что, помахал ей трубкой и дружелюбно указал на зелёный булькающий корпус кальяна, предлагая присоединиться к пополнению магических способностей.

— Хочешь?

Вежливо отказавшись, она прошмыгнула за дверь и оказалась на лестничной площадке. Здесь тоже было накурено, но запах стоял другой, более грубый и терпкий, а ещё немного пахло спиртом, как будто им обрызгивали ступеньки. Эта лестница вела на первый этаж к лабораториям. На карте университета, тщательно изученной Саюко, было указано, что там внизу находилась одна из дверей в подвал.

Рыжая террористка спустилась по серым ступеням винтовой лестницы и очутилась в просторном, обитом деревянными панелями холле. С правой стороны находились двери в учебные лаборатории и служебное помещение, принадлежащее завхозу. Слева на пластмассовых стойках валялись груды разнообразных студенческих журналов и газет, распространяемых бесплатно. Рядом с ними в небольшой нише чернела маленькая дверца склада с алкоголем и сигаретами. Всё это продавалось прямо здесь в университете, в небольшом ларьке, по баснословной цене, хотя водка всегда была палёной, пиво больше походило на мочу и вкусом и, что удивительно, запахом, а сигареты, если и лежали когда-то рядом с табаком, никакого табачного духа от него перенять не сумели.

Место, где сейчас стояла Саюко, находилось на возвышении, а внизу, возле широких стеклянных дверей, ведущих в непотопляемую мансарду с разнообразными растениями, употребляемыми магами для достижения наркотического состояния, за чёрным столом дремал, откинувшись на спинку стула, ещё один охранник.

Саюко полезла в сумку и, найдя необходимую вещь, спустилась к нему. Услышав шаги, мужчина проснулся. У него были густые рыжие усы и голубые глаза.

— Извините, вы не могли бы мне помочь? — начала Саюко, приближаясь к мужчине.

— Да, конечно.

Девушка сделала резкое движение рукой, молниеносно всадив человеку шприц в сонную артерию. Тот даже не успел ничего предпринять. Саюко годами отрабатывала точность и скорость движений, доводя те до автоматизма, так что у бедняги охранника, максимум прошедшего какие-нибудь шестимесячные курсы и умеющего только смотреть в студенческие и переговариваться по рации, не было никакого шанса. Он вздрогнул и, схватившись за шею и разинув рот, посмотрел на Саюко остекленевшим взглядом, и повалился на бок.

Девушке с трудом удалось удержать его от падения со стула. И без того грузное тело, лишившись сознания, расслабилось и стало почти неподъемным.

Саюко, оглянувшись по сторонам, проверяя, не появился ли поблизости нежелательный свидетель, аккуратно опустила мужчину на пол и, взяв его за руки, поволокла его вниз по широким ступеням. Прямо под платформой с пластмассовыми стойками и дверью склада находился туалет. Девушка затащила тело внутрь.

Охранник, устроенный в одной из кабинок женского туалета, был мертв, как только умеют быть мёртвыми мертвецы, и сейчас, возможно, уже во всю прыть нёсся к свету в конце туннеля.

Там же, в той же кабинке и в остальных тоже, Саюко оставила такую же небольшую коробочку, как и та, что сейчас дожидалась своего часа под расписанной лавкой.

Рядом с туалетом находился ряд дверей с тонированными стёклами, через которые ничего невозможно было разглядеть ни с одной, ни с другой стороны. За некоторыми из них девушка различила шорохи и уловила чей-то довольно скучный и невразумительный разговор, касающийся чьих-то подштанников. Никто их тех, кто находился за этими дверями, не заметил исчезновения охранника. Да и даже заметив, вряд ли стал бы бить тревогу, решив, что тот просто отлучился по нужде.

Саюко было необходимо избавиться от охранника по той причине, что тот мог помешать ей проникнуть в подвальное помещение. Дверь в него как раз находилась в поле его зрения. Теперь же путь был свободен, и, довольно вздохнув, Саюко принялась орудовать отмычкой. На коричневой, обитой искусственной кожей двери с надписью «Служебное помещение, ключ находится у завхоза» висел огромный новенький замок, видимо только недавно купленный.

Однако, несмотря на всю новизну и крупный размер, девушке удалось быстро с ним справиться.

С правой стороны дверь закрывала высокая перегородка, так что там, откуда девушка явилась, невозможно было увидеть, что на двери больше нет замка.

Саюко, проявив свою тотальную страсть собирать всё, что только подвернётся под руку, и воровать все, что плохо лежит (до этого она обчистила карманы охранника, забрав у того рацию и мятную конфету), сунула замок в свою бездонную сумку и, достав из внешнего кармана, отведённого под документы, припасённый заранее фонарик, шагнула на тёмную узкую лестницу, обрывающуюся далеко внизу кромешной тьмой.

Дверь Саюко прикрыла, и теперь единственным источником света являлся за-жатый у неё в руке серебристый фонарик.

У лестницы не было перил, так что ей приходилось опираться на стену, а ступеньки оказались такими покатыми, словно создававшие их люди были одержимы переломами и мечтали перетравмировать как можно больше народу. Саюко несколько раз чуть не навернулась, с трудом удержав шаткое равновесие.

Когда она дошла до самого конца лестницы и очутилась под сенью низкого потолка, в который едва ли не упиралась макушкой, то дверь позади неё внезапно скрипнула, и раздались неторопливые шаги.

Саюко, молниеносно среагировав, потушила фонарик и, резко обернувшись, отступила во тьму, так чтобы пришелец, вторгшийся на территорию, где она собиралась вершить своё зло, её не заметил.

Неизвестный закрыл дверь, но при этом никакого света зажигать не стал, Саюко не успела его разглядеть, когда он только вошёл, и теперь ей оставалось лишь, затаив дыхание и прижавшись всем телом к стене, гадать о том, кто это мог быть.

Несмотря на неожиданность ситуации, она не чувствовала особенного волнения. Кто бы это ни был, она собиралась убить его. Вслушиваясь в спокойные уверенные шаги, как будто идущий мог видеть в темноте, и ему не приходилось цепляться руками за стены, она сосредоточенно шарила в сумке, стараясь нащупать один из складных ножей. Как назло, ни один не желал попадаться, а в это время неизвестный неумолимо приближался. Саюко уже засунула руку в сумку по самое предплечье, и лишь когда человек спустился до самого конца и остановился всего лишь где-то в шаге от неё, ей удалось нащупать знакомую прохладную рукоять. Человек, замерший рядом, внезапно издал странный неопределенный возглас, а затем почти одновременно произошло сразу несколько событий.

В подвале вспыхнул свет, и Саюко, ослеплённая показавшимся белым сиянием, ринулась вперёд и нанесла удар прямо в то место, где по её расчетам должен был находиться живот противника. Однако лезвие пронзило лишь воздух, а в следующее мгновение стальные мужские пальцы уже выворачивали ей руку. Саюко вскрикнула от боли и выронила нож, который противник немедленно отфутболил куда-то себе за спину.

— Отпусти! — взвизгнула девушка, пытаясь освободиться из захвата.

Человек, которого она до сих пор не могла разглядеть, рассмеялся и, сдёрнув с её плеча сумку, оттолкнул девушку в сторону. Саюко отлетела к стене и, развернувшись, наконец увидела того, кто с такой лёгкостью лишил её и оружия, и драгоценной бездонной сумки.

Какого же было её удивление, когда она поняла, что это тот самый дух в белом свитере, преследовавший её у входа в здание. Значит, ему как-то удалось разобраться с охраной.

Юноша в белом отошёл от неё и, запустив руку в сумку, с удивлением на лице извлёк оттуда пистолет.

Его он незамедлительно снял с предохранителя и направил прямо в лицо девушке.

— У тебя есть ещё какое-нибудь оружие? — спросил он.

У Саюко ничего больше не было. Все её вещи, не считая ножа, даже фонарик, остались в сумке. Но признавать это ей совсем не хотелось.

— Да, — нагло заявила она. — Ещё много всего. Вместо руки у меня автопротез со встроенной катаной. А из сисек я палю очередями. Юноша расхохотался.

— Как ты смеешь? — буквально воспламеняясь от возмущения, возопила Саюко.

— Как ты смеешь мне мешать?

— Я не могу позволить тебе причинить вред этим людям, — с извиняющейся улыбкой ответил парень.

— Почему?

— Потому что они благословлены богом и избраны, чтобы стать его армией.

— Что ты имеешь в виду? — до этого Саюко только злилась, но ей не было страшно, теперь же волна ужаса пронзила её сердце. Она почувствовала, как поднимаются дыбом мелкие волоски у неё на руках.

— Я перестал чувствовать голод. Это может значить только одно…

— Нет, — Саюко от ужаса зажала себе рот, боясь произнести страшные слова. — Нет, этого не может быть. Ты ошибаешься.

— Я не ошибаюсь, — парень смотрел на неё с искренним состраданием, и от этого Саюко стало ещё гаже.

Она понимала, что он прав, и теперь её мир под угрозой, но не могла в это поверить. Ведь столько тысячелетий всё было спокойно. Почему же сейчас? Когда она вела себя так беспечно. Ей стоило быть более беспощадной и уничтожать магические учреждения в самом зародыше, не позволяя им оставаться даже в том жалком состоянии, в котором большинство из них пребывало. Ведь большинство магов в действительности совершенно не умели колдовать. Страх, что она сама дала врагу оружие, и ужас перед тем, что должно было теперь произойти, заполнили её душу, и как это всегда с ней бывало, преобразовались в гнев.

Словно дикая кошка, она бросилась на парня, намереваясь выцарапать ему глаза, коли кроме ногтей больше ничего не осталось. Раздался выстрел. Девушка зашипела и схватилась за прострелянное плечо.

— Больно! — заорала она обвинительно.

— Извини.

— Ты собираешься меня убить?

— Нет. — Парень направил дуло пистолета ей в голень и снова выстрелил.

Саюко коротко вскинула и, не удержавшись, упала на бетонный пол.

— Просто чтобы ты мне не мешала, — объяснил юноша.

После этого он сунул пистолет в задний карман брюк и занялся обследованием содержимого сумки.

Саюко огляделась в поисках ножа и, найдя его, поползла к нему. Даже не глянув на неё, парень подошёл к столь желанной ей цели и, подняв нож, сложил его и сунул в другой карман. Девушка разочарованно вздохнула и растянулась на полу. Она чувствовала, как кровь мягко, словно убаюкивая, вытекает из неё. О том, чтобы продолжать сражаться не могло быть и речи. Это только в кино бесстрашные и неубиваемые герои могли идти в бой даже с мечом в боку и без ног.

Парень занялся изучением сумки. Та его очень заинтересовала, было видно, что он видит такое впервые. (Не сумку, конечно, а мир, скрывающийся в ней). Да и неудивительно, больше нигде ни у кого такой и быть не могло. Эта сумка вела в искусственно созданный мир. Лучшее, по мнению девушки, что когда-либо удавалось ей создать, даже несмотря на то, что в мире этом не было ничего, кроме барханов из вещей. Да, этот мир вполне можно было назвать коллекционной пустыней. В нём не было ни светил, ни жизни, ни воды, ни даже кислорода и каких бы то ни было прочих газов, так что вещи даже не могли разложиться.

— Какая интересная вещица, — сказал юноша.

В своих поисках ему удалось обнаружить в одном из карманов золотую зажигалку, ту самую, которую Саюко одолжила магу в вестибюле. Рассмотрев её, он улыбнулся и нажал на рычажок запала. Голубой газовый огонь с шипением вырвался на свободу.

Саюко, продолжая лежать на пузе, повернула голову, чтобы наблюдать за парнем. То, что тот трогает принадлежащие ей вещи, её очень нервировало.

А он в это время неожиданно поднёс зажигалку к тканевой сумке. Ткань быстро занялась. Саюко вскочила, завопив от ужаса и не замечая боли, кинулась к своей драгоценности, желая спасти её от гибели. Юноша ловко увернулся, не позволив ей выхватить сумку, и, отбежав в сторону, взялся за длинную лямку, позволяя пламени охватить предмет целиком. Благодаря каким-то добавкам в ткани сумка, сшитая когда-то самой Саюко, горела так хорошо, словно для этого её и создавали.

— Не надо, — взмолилась девушка. Она снова поднялась и заковыляла к юноше, но была остановлена новым безжалостным выстрелом. Теперь уже и вторая её нога истекала кровью. Саюко встала на колени и, сжав голову, словно та грозилась расколоться, уставилась в пламя. Предметы, рассованные по карманам, проваливались через сгорающую подкладку в другой мир, и вместе с сумкой исчезал единственный вход в это грандиозное хранилище. В безжалостном пламени исчезало всё, что было Саюко дорого. Все её драгоценности, без которых она не мола себя вообразить: её оружие, украшения, её наряды и туфли, подарки от тех, кого она любила, её книги, письма, открытки, картины, фотографии, всякие украденные безделушки и многое другое. Свидетельства её долгой-долгой жизни.

Парень наблюдал за ней с лёгкой улыбкой, и когда сумка окончательно догорела и превратилась в кучку обугленных тряпочек, подошёл к девушке и протянул ей золотую зажигалку.

— В мире существует только одно существо, имеющее право создавать миры. И это не ты. Я обязан был так поступить. И ты должна признать это, — назидательно объявил он.

— Я никогда с этим не соглашусь, — прошептала она, забрав зажигалку.

— Прижги раны. А то истечёшь кровью. Саюко тоскливо посмотрела на золотой прямоугольник у себя в руке и вздохнула.

— До встречи, — парень на прощание ещё раз улыбнулся и зашагал к лестнице. Возле неё он ненадолго остановился и, обернувшись к девушке, сказал:

— Ты ведь знаешь: Он любит тебя и всегда готов простить. Усмири свою гордыню и возвращайся домой. Мы все будем ждать тебя!

— Ты ждать не будешь, — возразила Саюко и, когда парень отвернулся, чтобы уйти, не придав её словам значения, изо всех сил метнула тяжёлую зажигалку ему в затылок.

***

Морщась от боли в ранах, она подползла на четвереньках к телу, распростёршемуся на полу, и поспешно вытащила пистолет и нож из его карманов. Стволом пистолета она ещё раз со всей силы приложила парня об затылок, поборов желание просто застрелить или зарезать его. Сначала надо было снять с него свитер. Юбка и кофта Саюко теперь зияли дырами и были испачканы кровью, продолжающей литься из ран. Необходимо было последовать совету юноши и прижечь их, а затем спрятать под плотными тканями чужой одежды.

Однако она не могла забывать и о тех, кто мог слышать выстрелы. С ними тоже нужно было что-то делать. Поразмыслив немного, Саюко взялась за крошечный брелок, висевший у неё на поясе, и сжала его, вдавливая чёрную кнопку. Секунду спустя раздался взрыв и звон разлетающихся стёкол. Девушке показалось, что на неё обрушился неумолимый поток из колких, разрывающих и ранящих звуков.

Наверху уже давно раздавались крики, топот и возгласы. Пора было уносить ноги. Ещё немного, и кто-нибудь из бегающих может сложить два и два и решить наведаться в подвал. Выстрелы они никак не могли не услышать. К тому же полиция, скорая и спецслужбы уже должны были быть вызваны. А значит, скоро из зданий университета невозможно будет выскользнуть незамеченной. Саюко услышала громоподобный женский глас, объявляющий о произошедшем теракте всему университету и призывающий всех сохранять спокойствие. Началась эвакуация, а это означало, что времени у Саюко почти не осталось. Вот-вот должен был явиться спецназ и представители прочих, полагающихся при таких случаях, инстанций.

Поспешно сорвав с врага свитер и расправившись с юношей с помощью ножа, девушка обнажила плечо и, нажав на рычажок зажигалки, направила вырывающееся из неё голубое пламя прямо в центр раны. Беспощадная, чёрная и смолянистая, как нефть, боль пронзила её плечо. Упав на бок, Саюко зарыдала, изо всех сил сжимая зубы, чтобы не кричать. Ей казалось, что в её плече взорвалась звезда и острые раскалённые осколки света разлетаются во все стороны, прорываясь сквозь сетчатку и опаляя мозг. Немного придя в себя, она проделала то же самое с обеими ногами. Лишь в последний раз сила воли подвела её, и приглушенный ладонью мученический вопль вырвался наружу.

Она лежала, уткнувшись лбом в пыльный пол, чувствуя, как холодный пот стекает по лицу и горячие, почти такие же, как пламя зажигалки, слёзы собираются в глазах, выжигая их, кажется, насквозь. Всё тело как будто превратилось в тысячу вопящих и молящих о смерти душ. Так ей казалось, и от голосов этого легиона, звучащих одновременно, у неё закладывало уши.

« — Это было очень больно?

— Да. Но всё уже прошло».

Саюко открыла глаза. Кажется, она уснула на секунду, и ей приснилось прошлое. Всё это уже когда-то было: и эта боль, и эти слёзы, и она тоже была одна. Но тогда у неё был тот, кто ждал её за пределами страданий. А кто мог ждать её теперь? И какая жизнь могла быть у неё отныне, когда Он вырвался на свободу? Девушка поспешила отогнать эти мрачные мысли, пока те ещё не успели захватить её и привести в отчаяние. Теперь у неё была только одна дорога, и не к чему было плакаться и жаловаться на судьбу.

По лестнице она поднялась довольно бодро. Растянутый длинный свитер, как она и ожидала, оказался ей страшно велик, но она всё же его надела, прикрыв таким образом большую часть кровавых пятен.

Из-за двери просачивался сизый дымок. Саюко осторожно выглянула наружу и огляделась. На том месте, где раньше была лестница и туалет, теперь зияла чёрная обугленная рана с оборванными краями из бетона, битого стекла и дерева. Из прорванных труб били фонтаны холодной и горячей воды и, поднимаясь ввысь, обрушивались на то, что осталось от паркета. Часть верхнего яруса, располагавшаяся прямо над туалетом, осела и ощетинилась сломанными деревянными перилами. Белёный потолок над всем этим и стены по бокам чернели от копоти. Тело охранника во время взрыва разорвало на куски, и некоторые из них, если хорошенько приглядеться, можно было разглядеть в куче обломков.

Часть холла всё ещё горела, и несколько человек старательно заливали её из огнетушителей.

Саюко закрыла дверь и спустилась обратно в подвал. Выходить было слишком опасно. Оставшиеся люди никак не смогли бы её не заметить, даже если бы она не была ранена и смогла двигаться быстро и бесшумно.

Оставалось лишь найти другой выход из подвала и попытаться воспользоваться им. Правда, теперь у Саюко не было ни отмычки, ни лома, ни какого-либо другого инструмента. Зато у неё был пистолет, и в нём оставалось ещё несколько патронов. Насколько девушка помнила, в этом помещении были ещё две двери. Одна выходила к подножию служебной лестницы, а другая — во внутренний двор университета.

Хромая и опираясь о стену, Саюко заковыляла в ту сторону, где должна была находиться вторая из них. Подвал расходился двумя коридорами. В них не было лампочек и царила полутьма. Здесь не было старой мебели, ящиков и списанной аппаратуры, как в прошлой части подвала, но на стенах, прикрытые белыми драпировками, висели картины. Гильдия магов получила это здание лишь двадцать лет назад, а до этого оно принадлежало художественной академии. Так что обилию картин, старых мольбертов и поломанных реквизитов нечего было удивляться.

Саюко заглянула под одну из тканей и увидела бледное женское лицо и голубые глаза в обрамлении светлых ресниц. Девушка провела пальцем по застывшим мазкам масляной краски, бессовестно поскребла их ногтём и вернула драпировку на место. От боли у Саюко путались мысли, может быть, у неё слегка помутился рассудок, но совершенно неожиданно для себя, она поднесла зажигалку к закрывающей портрет ткани и нажала на рычажок. От вида огня её слегка передёрнуло, а тот уже переметнулся на драпировку и принялся весело выплясывать на ней и, напоминая жадного духа, подминать её под себя.

Саюко засмеялась и, сорвав объятую пламенем картину с гвоздя, швырнула её на груду вещей на полу.

Сердце девушки восторженно застучало. В древние времена, когда она была моложе и злее, её любимым занятием было поджигать роскошные дворцы и жалкие лачуги людей, а затем, устроившись поудобнее где-нибудь неподалёку, наблюдать за тем, как с криками ужаса и отчаяния те выбегают наружу, призывая домочадцев, и заходятся в истерике, если не обнаружат среди спасшихся кого-то из близких.

Конечно, с тех памятных дней прошло не одно столетие, и Саюко оставила подобные жестокие развлечения, но до сих пор вид высвободившегося из оков огня доставлял ей огромное удовольствие.

И снова она очутилась перед лестницей, ведущей наверх, на свободу, к солнцу и тёплому ветру. От обилия произошедших событий и испытываемой боли Саюко казалось, что она уже как минимум сто лет околачивается под землёй.

За спиной пульсировало и билось, как сердце, тепло разрастающегося пламени. Саюко на всякий случай подёргала ручку двери и, убедившись в том, что та закрыта, выстрелила в замок. Но преодолев и это препятствия, она, к своему удивлению, очутилась в небольшой нише, ограждённой от университетского двора новой дверью. И тут оказалось, что патроны в пистолете закончились. Только теперь она поняла, что уже пользовалась этим оружием несколько месяцев назад и с тех пор не сочла нужным пополнить обойму. И вот теперь из-за своей безалаберности она очутилась в западне. Саюко не могла ни вернуться назад в подвал, ни выбраться на свободу.

Издав гневный возглас, она отбросила пистолет и кинулась на бетонный пол, в надежде нащупать какую-нибудь металлическую проволочку или гвоздь. Но, как назло, ничего подходящего на нём не было. В бешенстве Саюко заорала, дёрнув себя за волосы, и ринулась обратно в подвал.

Внутри всё уже полыхало. Деревянная мебель, ткани и полотна оказались, конечно же, по вкусу огню, и теперь он самозабвенно пожирал один предмет за другим, жадничая, как последняя скотина, и кидаясь то к одной вещи, то к другой, как будто бы кто-то пытался их у него отнять. Начавшись из одного маленького огонька, огонь разросся, и теперь целая орда развесёлых огненных духов носилась по помещению. Один из них, поднявшись на цыпочки, самозабвенно коптил низ-кий потолок, другой, нарядившись в драпировку, выплясывал в воздухе, третий скакал как мячик по мольбертам, шкафам и стульям, четвертый, растянувшись в раме, как полотно, вносил изменения в картину, рисуя на ней то ли очень тёмную ночь, то ли квадрат Малевича. Всё это, конечно, было очень весело, но Саюко ни-как не разделяла радости расплодившихся благодаря ей духов. Хромая и охая, она добралась до основания лестницы и, вцепившись в одну из полыхающих картин, сорвала её с петель. Гвоздь, на котором та висела, остался торчать в стене, и Саюко, ухватившись за него, принялась его выкручивать. Одновременно с этим ей приходилось отбиваться от назойливых духов, жаждущих позабавиться и с её одеждой и волосами. Уворачиваясь от их маленьких настырных ручек, она наконец добилась своего и, восторженно вскрикнув, ринулась обратно наверх.

Кривой гвоздь плохо подходил в качестве отмычки, но делать было нечего. По крайней мере, замочная щель была достаточно велика для того, чтобы его можно было в неё втолкнуть. Она потратила не одну минуту на борьбу, но в итоге одержала победу и, когда замок щёлкнул, так обрадовалась, что даже на несколько мгновений позабыла о боли.

Внутренний двор университета был совершенно пуст. Всех студентов выгнали за забор, и теперь, наверное, они ошивались там, тревожно поглядывая на зелёные здания своего учебного заведения и обсуждая произошедшие взрывы. Кого-то интересовали возможные жертвы, кого-то больше заботил масштаб разрушения, кто-то испуганно и восторженно высматривал террористов, а кому-то было на всё плевать, и как ни в чём не бывало они сидели на бордюрчике, покуривая и болтая о каких-нибудь совершенно далёких от экстремизма вещах.

Полиция и спецназ должны были уже приехать. Саюко слишком долго копалась. Если она теперь выйдет наружу, то тут же окажется в руках целой кучи мужчин в чёрных масках и с автоматами наперевес. Она не человек-невидимка и не Джеймс Бонд, да к тому же ранена. И какой бы крутой и сильной девушкой она ни была, ей не уйти.

А это значит, что остается лишь одно. И уж коли Он выбрался на свободу, то и ей сдерживаться больше нет резона.

Саюко легла на живот и закрыла глаза, приготовившись к новой боли, ещё более страшной, чем та, что ей уже довелось сегодня испытать. Саюко собиралась сотворить настоящую магию, такую, о которой жалкие маги этого мира могли только мечтать. И для этого ей не нужно было одурманивать себя наркотическими веществами и заливать печень алкоголем.

Медленно и осторожно, словно человек, разворачивающий подарок и не желающий повредить обёртку, она раскрыла в своём разуме давно запертые двери и позволила себе заглянуть внутрь. За ними простиралось бесконечное тёмное пространство того, что некоторые за неимением более подходящего слова могли бы назвать безумием.

Веками они доверяли друг другу своих мертвецов.

И потому каждый в глазах другого стал символом смерти.

О людях и вампирах

Гортензии снилось, что вместо солнца в небе повесили красную тряпку и белые молодые бычки облаков дружно несутся, нацелившись в неё коротки-ми рогами. Что небо похоже на дым, такой плотный и разноцветный, как будто выдыхали его курильщики-полиграфисты, вместо табака научившиеся использовать засушенную печатную краску.

Она стояла на берегу моря, босая, чувствуя, как свинцовые волны, накатывая, обнимают её ноги.

Место, где она находилась, существовало в реальности, или, может быть, ей это только казалось. Сейчас она не могла точно сказать. Гортензия пони-мала, что спит, но не понимала, что за образы видит. Ей казалось, что все, что её окружает, — фрагменты огромного витража, и даже чудилось, будто она может разглядеть смутные силуэты через цветные стёклышки, словно там, за ними, кто-то двигался.

Может быть, боги этого мира, случайно заглянувшие в её сны.

За спиной у неё возвышался крутой утёс, поросший травой и цветами, а рядом лежал белый валун, обкатанный морем до идеальной гладкости десятилетиями упорного труда. Совершенно не понимая, что делает здесь и чего ожидать от своего подсознания, породившего сие сновидение, она присела на этот камень и стала наблюдать за носящейся над водой одинокой чайкой, похожей на небрежный росчерк белой краски, почему-то обретший способность перемещаться в пространстве.

Внезапно за спиной у неё раздались торопливые шаги, и женский голос крикнул:

— Сиди там, я сейчас сама к тебе подойду!

Гортензия обернулась и увидела голую женщину с рыжими волосами и чем-то таким же рыжим и длинным, как будто бы куском меха, болтающемся позади, почти бегущую к ней, то и дело спотыкаясь и увязая в песке. Каждый шаг, похоже, давался той с трудом, но, так как зрение у Гортензии было ужасным, она поняла причину, только когда незнакомка почти добралась до неё. Обе ноги женщины оказались измазаны кровью и чернели огнестрельными ранениями, одна — в голени, а другая — в бедре. Такая же рана обнаружилась и в левом плече.

Чертыхаясь, женщина подошла к девушке и, жестом согнав ту с валуна, в изнеможении уселась на него. Вид у неё был такой измученный, что Гортензии стало её жаль.

Внезапно то, что девушка приняла за кусок меха, шевельнулось и принялось само по себе обмахивать женщину. К огромному своему удивлению, Гортензия поняла, что это хвост. И что хвост этот как будто бы настоящий и как будто бы растёт прямо из незнакомки, оттуда же, откуда растут все хвосты.

— Что это? — воскликнула она, успев подумать, что сон этот, если и правда сон, то какой-то уж больно странный и последовательный. Обычно сновидения всегда проносились через голову девушки словно стайка развеселых енотов, подскакивая и полоща на ходу ей мозги, так что в конце концов, проснувшись, она не могла сказать точно, где был один сон, а где другой и что ей вообще в точности снилось. Это же видение она, как ей казалось, не могла бы позабыть никогда. Всё это как будто бы происходило с ней на самом деле, и даже лисий хвост не мог стать достаточным аргументом для признания происходящего плодом её воображения.

— Что ты имеешь в виду? — подозрительно прищурившись, осведомилась женщина.

— Это. — Гортензия указала на хвост и тут же осеклась, вспомнив про свои хорошие манеры. — Простите, пожалуйста, что я спрашиваю. Но он так похож на настоящий.

— Он и есть настоящий, — с серьезным видом заявила незнакомка. — Но тебя должно волновать вовсе не это, а мои раны.

— Простите, — Гортензия потупилась. — Конечно же, ваши раны меня тоже очень волнуют.

— А уж меня-то как они волнуют, — женщина благосклонно кивнула. — Но сначала нужно разобраться с тобой!

— Со мной?

— Конечно, это же твой сон. Итак, что мы имеем? — Женщина огляделась. — А почему небо такого странного цвета? — спросила она.

— Не знаю.

— А должна знать! — Женщина презрительно глянула на красную тряпку солнца. — Ты полна скрытых комплексов и неврозов, — изрекла она.

Даже обычно безучастная ко всему Гортензия не смогла не удивиться подобным словам.

— Да, да, — женщина довольно закивала. — Всё это доказывает, что ты не используешь свой потенциал, не даёшь себе волю и всё держишь в себе. По-смотри только на небо. Это явный признак скрытой агрессии. А пляж, — женщина взяла горсть песка и ссыпала его сквозь пальцы. — Пустынный. В твоей личной жизни совершенная пустота, а ведь ты молода и должна в этом возрасте просто захлёбываться от любви и страсти. А этот валун — это же ты сама. Застывшая и безучастная, гладкая как лысина, так что ничто не может тебя затронуть. Если бы у тебя был хоть один острый угол, ты бы испытывала эмоции, но ты настолько обкатала саму себя, что уже ничего не чувствуешь. А это солнце! Это же твоё самомнение. Да, невысокого ты о себе мнения. Более тусклого и жалкого солнца я в жизни не видела. — Женщина посмотрела на девушку со смесью презрения и жалости.

Скорее всего, если бы это происходило в реальности, Гортензия не обратила бы на нежданный психологический портрет никакого внимая. Но это всё же был сон, и здесь её чувства были более обнажены, и совершенно неожиданно ей стало обидно за себя.

— Это неправда, — гневно воскликнула она. — Откуда вам знать, какая я?

— Но ведь я порождение твоего подсознания, — незнакомка округлила глаза. — А ты что подумала?

Гортензия отшатнулась в ужасе, но женщина внезапно подалась вперёд и цепко ухватила её за руку.

— Не бойся, — сказала она, и глаза её зажглись странным зелёным огнём. — Это же только сон!

Гортензия закрыла глаза, и всё исчезло, но она всё ещё ощущала сильные пальцы на своих запястьях.

— Это не похоже на сон, — прошептала она.

И проснулась.

* * *

Когда родители Гортензии погибли в автокатастрофе и она увидела их окровавленные, изуродованные тела, извлекаемые из искореженного форда, ни единой слезинки не выкатилось из её глаз. Все ожидали от неё истерик, криков и рыданий, но лицо её оставалось абсолютно спокойным, и даже на кладбище, когда тела её самых близких и дорогих людей закапывали в землю, она не кинулась к гробам с криками: «Не трогайте маму и папу». Многочисленная родня с радостью готова была подставить четырнадцатилетней девочке своё сильное плечо и предоставить огромный запас утешительных слов в надежде заслужить расположения единственной наследницы древнего и богатейшего рода Паддлкрай, но ни то, ни другое ей не понадобилось. Родственники и знакомые едва ли не с осуждением взирали на неё, когда она в чёрном платье и вуали, спокойно и невозмутимо вышагивала в похоронной процессии.

Некоторые говорили, что у девочки ледяное сердце и она плевать хотела на родителей.

Другие предполагали, что причиной такого ненормального спокойствия ребёнка являлся шок, другие — железная выдержка, и утверждали, будто бы на самом деле в душе девочки пылает ад.

Но и те, и другие ошибались. Гортензия не была шокирована, не чувствовала себя в аду, и ей не было плевать на родителей.

На месте катастрофы она велела дворецкому, прибывшему вместе с ней, сфотографировать окровавленные лица родителей. Уменьшенные копии этих фотографий она вставила в овальный серебряный кулон и с тех пор ни разу его не снимала. Сделала она это для того, чтобы ни на секунду не забывать о том, что её родителей больше нет, и думать о них как о живых глупо. Мёртвые — как она считала — были мертвы совершенно и окончательно, и никакой жизни после смерти не существовало, а потому придавать им черты живого было равносильно некромантии.

Смирившись с тем, что теперь она одна, девочка постаралась выкинуть родителей из своих мыслей и в конце концов добилась этого. Их образы не беспокоили её даже по ночам, так что не прошло и года, как она сумела окончательно закрыть маме и папе всякую дорогу в своё настоящее. Это не значило, что Гортензия забыла про них, просто она больше их не любила, ведь любить можно только то, что существует. А если ты не любишь, то и не скорбишь.

После похорон её объявили единственной наследницей, назначили ей опекуна — отвратительную завистливую тётушку, всю жизнь, растрачивающую на распространение сплетен и поездки в театры, — и оставили девочку в одном из родовых замков, предоставив ее, в общем-то, самой себе. Конечно, всё многочисленное семейство, включая опекуншу-тетушку, мечтало правда-ми и неправдами заполучить наследство, но благодаря неусыпному надзору адвоката Гортензии, одному из лучших в стране, девушку это практически не касалось.

Все свои дни она проводила в просторной и некогда очень уютной студии на верхнем этаже своего замка и рисовала однообразные скучные картины, которые не могли бы вызвать интереса даже у самого традиционного искусствоведа, ещё не подхватившего заразу «не работающего туалета» . Однако, не-смотря на то, что художества её были убоги, да она и не мечтала об ином, Готензия регулярно отправляла их в ближайший город на продажу.

Все работы, не зависимо от размера и качества, стоили одинаково и очень дешево, а выручка за них поступала в фонд детей-сирот. Таким образом Гортензия сбывала бесконечный поток своих картин, скульптур и однообразно расписанных шкафов, лавок, столов и стульев, не позволяя им захламлять свой красивый и просторный замок. Но только не надо думать, что дети-сироты были выбраны ею самой. Нет, это решение принадлежало дворецкому, Гортензия, узнав о нём, только пожала плечами и кивнула. Ей было всё равно, кому достанутся её деньги. Думаю, даже если бы ей предложили отчислять их в фонд поддержки отечественной мафии и рэкетирства, она бы и в этом случае согласилась.

Мебель она покупала у самого, наверное, странного мебельщика всех времён и народов, потому что выглядела та всегда так, словно её делал скучающий гробовщик, желающий разнообразить свой трудовой быт новым дизайном похоронной ёмкости. Даже стулья и столы наводили на мысли об усыпальницах нищих и приверженцев спартанского стиля.

Для наследницы богатого семейства, владелицы нескольких замков и обширных земельных угодий, Гортензия вела до неприличия замкнутое, апатичное и безрадостное существование. Почти всё время она пропадала в своей студии, пачкая красками разные плоскости и выпуклости и ваяя из глины странные фигуры, не поддающиеся никакой идентификации. Еду ей приносили три раза в день, и девушка съедала её, даже, кажется, не понимая, что ест, и не чувствуя вкуса. Глядя на девушку, можно было подумать, что все её мысли устремлены на некий далёкий предмет, но в действительности Гортензия даже практически не удосуживалась тем, чтобы думать. Она просто существовала, не испытывая ни особых страданий, ни выдающихся радостей, полностью удовлетворяясь тем малым кусочком жизни и мира, который сама себе выделила. Даже рисовала она лишь постольку, поскольку совсем ничем не заниматься было невозможно. Всё это художество не приносило ей никакого удовольствия, но по натуре она была человеком, способным с головой отдаться любому делу, если оно достаточно монотонно, так что погружение в мир так называемого творчества не составило для неё большого труда.

И так шла её жизнь вот уже почти пять лет, перемежаясь лишь редкими вынужденными выходами в свет, когда кто-нибудь из многочисленной родни приглашал её на какое-нибудь празднество, и визитами тётушки-опекунши, во время которых Гортензии приходилось одеваться в чистое платье, не заляпанное краской и глиной, расчёсывать волосы и, покинув свою захламлённую студию, целыми часами просиживать в гостиной, распивая с родственницей чаи и болтая на некие совершенно неинтересные ей темы.

Из-за ни о чём не говорящего каменного выражения, никогда не сходящего с лица племянницы, тётушка считала ей ужасной хамкой и, каждый раз покидая замок, плевалась от злобы и презрения, именуя девушку не иначе как «Эта маленькая дрянь, недостойная таких денег».

Но этот привычный ход вещей неожиданно прервался, когда несколько дней назад Гортензия обнаружила на берегу моря раненую женщину с хвостом.

Гортензия прогуливалась по берегу, наблюдая за одинокой чайкой, нарезающей круги над морем, и вдруг увидела распростёртое на песке обнажённое тело. Она тут же позвала на помощь слуг, и они перенесли раненую в замок. Личный врач Гортензии извлёк пули из обожженных по какой-то причине ран и наложил повязки. Во время этой процедуры девушка пришла в себя, но ничего более или менее внятного от неё так и не удалось добиться. Она всё время порывалась бежать куда-то и кричала, так что в итоге ей пришлось вколоть успокоительное. После этого она уснула, и вот уже какой день лежала без сознания.

Поначалу Гортензия часто заходила к неожиданной гостье, подолгу про-сиживала возле её постели, разглядывая выглядывающий из-под одеяла рыжий лисий хвост. Обычно она не проявляла никакого любопытства, но тут даже ей стало интересно. Врач предположил, что это могло быть следствием какой-то магической операции или чего-то вроде того. Гортензия в магии не разбиралась, так что объяснение показалось ей здравым.

Но созерцать хвост ей быстро надоело, так что в итоге она сначала стала заходить реже, а потом и вовсе перестала. Расстроенная, тем, что хвостатая гостья не приходит в себя, она вернулась в мастерскую, велев слугам сразу же сообщить, если та проснётся, и с новым рвением взялась за кисти.

Но теперь всем, что она могла рисовать, была лишь женщина, привидевшаяся ей во сне и в итоге найденная на пляже. В конце концов, Гортензии даже пришлось, прихватив мольберт, вернуться в спальню к незнакомке, что-бы иметь возможность рисовать с натуры. Получалось у неё довольно отвратно, но она как всегда ничего не замечала. Только с ещё большим упорством принималась за очередной вариант портрета, то изображая женщину в карандаше, то в красках, то делая наброски углём, устроившись с альбомом прямо на прикроватном столике и так внимательно вглядываясь в черты спящей, что даже удивительно, как в той не протёрлась ещё пара дырок, в довесок к тем, что остались от пуль.

Слуги не могли понять, что творится с их хозяйкой, но предпочитали не вмешиваться. Всё равно практика показывала — все их слова для неё, что об стенку горох.

Так что теперь Гортензия с маниакальным упорством и абсолютно ничего не выражающим лицом захламляла спальню своими работами, пытаясь добиться наибольшей схожести с оригиналом. Она чувствовала, что эта встреча случилась с ней не просто так, и в тайне даже от самой себя не могла дождаться, когда же женщина очнётся.

* * *

Тихо опрокинул очередную рюмку и грузно упёрся локтями в стол. Седьмая за последние три дня бутылка водки была уже наполовину пуста.

— Понимаешь, — еле ворочая языком, обратился он к сидящему рядом чайнику, — она меня бросила. Ушла, — он икнул. — Сука.

Поднеся к носу пучок петрушки, он страдальчески занюхал.

— А я теперь кто? Я теперь никто. Без трусов. Я без трусов! — заорал он, ударив по столу кулаком. — Но я ради неё готов быть никем. Только бы она вернулась.

Маг зарыдал, размазывая по лицу заспиртованные слёзы. Боль, похожая на силиконовый пузырь, застрявший у него в районе сердца, снова лопнула, залив душу кислотой смертной тоски. Тихо хотелось расцарапать себе грудь, разломать рёбра и, вцепившись в этот страшный, разъедающий его существо шар, вырвать его наружу, опаляя пальцы и заливая собственной кровью столешницу. Казалось, что только так можно избавиться от этого чувства, и он снова и снова впивался ногтями в свою кожу, пытаясь разорвать её в клочки. Несколько красных гвоздичек проступили на серой ткани футболки. Но магу этого было мало. Ему хотелось истечь своим горем до последней капли.

С трудом поднявшись, Тихо, шатаясь как маятник, зашагал в ванную. Там он включил тёплую воду и заткнул сливную дырку синей затычкой. Бритва с несколькими застрявшими между лезвиями волосками обнаружилась на краю раковины (Ты помнишь, у Тихо не растут волосы на лице, так что, видимо, он брил ею ноги). Сжав её в ладони, Тихо сел на пол и принялся безучастно наблюдать за льющейся из крана водой. Чайник, прибежавший следом, увидев в руке хозяина бритву, отчаянно замахал ручкой-хвостом и принялся испуганно свистеть, надеясь тем самым отговорить мага от того, что тот собирался сделать.

— Мне незачем больше жить, — в сотый раз за последние несколько дней сообщил ему Тихо.

Забравшись в наполнившуюся ванную прямо в шортах и футболке, он не-умело попытался вскрыть себе вены на запястьях, однако, как ни старался, ничего не выходило.

«Для этого что, нужно какие-то специальные курсы проходить?» — разозлившись, воскликнул он и отшвырнул бритву в сторону. Чайник с облегчением выдохнул. Оказаться в запертой квартире наедине с трупом ему совершенно не улыбалось.

— Ну что ж, — Тихо выбрался из ванны. С него ручьями стекала вода. — Попробуем по-другому.

Если уж вскрыть вены не получилось, то Тихо решил повеситься. Найдя в кладовке подходящую верёвку, он смастерил кое-как петлю и, привязав её к крюку в потолке, отправился за табуреткой. Поканчивание с собой так его увлекло, что он даже немного протрезвел. Теперь, наравне с горем, им двигал спортивный интерес.

Притащив табурет, он водрузил его на надлежащее место и попытался на него вскарабкаться. С превеликим трудом ему удалось покорить этот Эверест. Однако с тем, чтобы ещё и выпрямиться на нём, дабы вдеть голову в петлю, возникли ещё большие трудности. Ноги задрожали от натуги, а мир, крутнувшись перед глазами, накренился, коленки подкосились, и Тихо, издав предсмертный вопль убитого вепря, рухнул на ковёр.

— Да ёжкин крот, — возопил он, потирая ушибленную спину. — Ничего, я не сдамся.

Встав на четвереньки, он, исполненный праведного гнева и упорства, достойного героя, пополз на кухню.

— На этот раз у меня получится.

Он распахнул духовку и, включив газ, бесстрашно сунул туда голову.

— Мне незачем больше жить, — словно заклинание с вызовом повторил он.

Газ начал медленно заполнять тесную коробку, и Тихо почувствовал себя победителем. В этот раз он уж точно должен был умереть.

Внезапно в носу защекотало, и маг беспокойно заёрзал, пытаясь побороть себя. Однако чих, непобедимый и беспощадный, неумолимо рвался наружу.

— Апчхи, — Тихо дёрнулся и со всей дури шандарахнулся головой о потолок печки. — Ааааа…

Высунувшись из духовки, он схватился за пострадавшую макушку и, рухнув на пол, завыл от обиды на несправедливость мира. Даже покончить с со-бой у него не получалось. Катаясь по линолеуму как кот, он эпилептически подёргивался, сопровождая всё это душераздирающим плачем. Но во время очередной страдальческой «трели», когда он уже было начал восходить по лестнице звуков к наивысшей точке, чистой и звонкой, как песни эльфийских струн, апофеозу всего его горя, неожиданная яркая, как вспышка, идея посетила его тупую башку.

— Я должен её найти, — понял Тихо и резко сел. — Я просто должен найти Саюко и уговорить её стать моей женой.

Чайник, страшно утомлённый выкрутасами своего безумного хозяина, одобрительно кивнул.

«Ну, наконец-то, — подумал он. — Дошло как до жирафа».

* * *

— Сегодня эта гадина опять ошивалась вокруг моего Ники, — пожаловалась Джудит, капризно надувая губки. Платье на ней было длинным, но с таким глубоким разрезом, что выглядело даже более неприлично, чем мини.

— Какая гадина? — поинтересовался Оскар, выковыривая шиншиллу из клетки. Та из вредности сначала попыталась его укусить, но, потерпев неудачу, в конце концов расслабилась, позволяя извлечь себя наружу. Вид при этом зверюшка имела утомлённый и исполненный достоинства, как у престарелой королевы.

— Да это она про девушку Ника, — Грег засмеялся, увидев, как скривилось при этом лицо сестры.

— Она ему не девушка, — возмущённо воскликнула та, тряхнув накрученными локонами. — Она же человек!

— Видимо, для него это не имеет значения, — Грег развёл руками. — Ничего не поделаешь!

Они вышли на улицу, и Оскар тут же ощутил, сколь велика была разница между тем Орионом, в котором он привык жить, и этим. Здесь пахло цветами, жжёными свечками и мятой, растущей под окном в полной безопасности, избавленной от бесконечных поборов, которым её непременно подвергли бы люди. (Вампиры не пили чай, не добавляли мяту в коктейли и даже в зубной пасте, которую они использовали, мятный вкус был всего лишь следствием искусственных ароматизаторов). Орион Оскара же пах выхлопными газами, дымом из заводских труб и сыростью промозглых переулков.

— А кто этот Ник такой? — Оскар вопросительно посмотрел на Грега, желая скорее получить ответ от него, чем от Джудит.

— Да ничего особенного. Нищий жалкий вампиришка, живёт в крошечном гробу метр на метр, а Джуд вокруг него вьётся как муха-психопатка и повизгивает от восторга. Не понимает, что он ей не пара.

— Что? — в возмущении возопила девушка и отвесила брату подзатыльник. — Я не вьюсь, и он совсем не жалкий.

— Он что, маленького роста? — Оскар засмеялся.

— Почему ты так думаешь? — Грег скорчил сестре рожу.

— Ты сказал, что у него гроб метр на метр. Если это так, то он действительно тебе не пара, — последнюю фразу он адресовал Джудит, всё ещё надутой после высказывания брата.

— Он высокий и красивый, а беден только потому, что молод. Все нормальные вампиры и люди в молодости бедны как церковные мыши.

— Что-то я не вижу, чтоб ты просила подаяния. Хотя, ты же уже давно не молода. — Грег снова схлопотал подзатыльник, но ничуть этому не расстроился. Удар, кажется, наоборот, помог его улыбке выступить в полную силу, словно подтолкнул её навстречу миру.

Они очутились на довольно широкой улице, посредине которой пролегала залитая свежим цементом дорога, а по бокам жались друг к другу скромные магазинчики. Прямо по курсу, словно гора в кругу холмишек возвышалась громадина супермаркета «ВАТАКа», непревзойдённого в своём уродстве и безвкусии. Здание походило на гигантскую коробку из-под обуви. К коробке со всех сторон стекались вампиры, напоминая то ли паломников, то ли зомби, то ли крыс Гамельского парня. В общем, нечто лишённое своей воли и совершенно невменяемое.

Оскар с некоторым чувством гадливости вспомнил, что и он сам туда направляется. Тут же захотелось развернуться и пойти обратно, или как-нибудь ещё выразить своё «фи» и доказать самому себе, что он не такой как все. Ос-кару было всего шестнадцать, и бунтарский дух только-только обрёл в нём свою полную силу. Хотелось ломать и не строить.

Но подобные желания тут же выветрились у него из головы, когда случайно глянув в лицо одного из прохожих, он узнал в нём своего случайного знакомого, того самого мага, который выпустил их с Саюко из камеры. Оскар не сразу понял, что это был именно он, но мгновенно ощутил чувство узнавания и невольно остановился, прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь понять, что их вызвало.

Джудит и Грег тоже остановились и недоуменно уставились на спутника.

— Чего встал? — спросил Грег.

Оскар понял, где видел парня с фиолетовыми волосами, и, повернувшись, посмотрел ему вслед. Он вспомнил о своём намерении найти женщину с хвостом. Если уж он действительно собрался её искать, то лучшего помощника, чем маг ему не найти. Говорят, колдуны могут найти иголку в стоге сена, если дать им бутылку водки и банку огурцов. Ну, и ещё, желательно, металлоискатель, или на худой конец магнит. Тогда, может быть, они её найдут. Если очень постараются, и если луна в этот момент будет над правым рогом тельца.

В любом случае, какими бы замечательными или ужасными сыщиками маги не были, не стоило пренебрегать их помощью. Попытка, как говорится, не пытка.

— Знаете, ребята, вы идите, а я вас догоню, — сказал он Грегу и Джудит и, не дождавшись их реакции, направился вслед за магом. Его спутникам осталось лишь удивлённо посмотреть ему вслед и, пожав плечами, отправиться дальше.

Оскар не стал сразу же соваться к магу со своим предложением, решив выбрать для этого более подходящий момент. О том, что ему нечем будет платить за услуги мага, он даже не задумался. Как всякого истинного аристократа, даже пребывающего вот уже без малого семь лет в беспросветной бед-ности, такая мелочь, как деньги, его мало заботила. Как писал Искандер: «Тот, кто был богат и обнищал, ещё тридцать лет чувствует себя богатым». Оскар же ещё не отбедствовал и половины этого срока.

Маг тем временем свернул в одну из боковых улочек, где не было магазинов, а стояли вампирские трейлеры, украшенные искусственными слезинка-ми и чучелами крыс в честь дня Луи Нытика . Шиншилла, восседающая на плече Оскара и покачивающаяся в такт его движениям, словно ковбой на норовистом быке, с подозрением взирала на мёртвых зверьков, готовая в любой момент, если понадобится, ответить хамством на хамство. Однако никто из крыс не решался пискнуть в её сторону, что даже в некоторой степени разочаровывало Тошу.

В день Луи Нытика было принято проливать слёзы, оплакивая все, что только может быть оплакано, а так же сжигать чучело прошлого в надежде на светлое будущее . Хозяйки выбрасывали старый хлам и износившиеся вещи, а юные девушки, забравшись куда повыше, сдували с ладоней пепел сожженных фотографий своих бывших возлюбленных, надеясь тем самым в новое время обрести новую любовь.

В прошлом традиции, связанные с этим праздником, отличались некоторой жестокостью. Вампиры избавлялись от своих врагов, устраивали вендетту, но двадцатый век наступил на горло их песни. Настала эпоха вампиризма(1).

Маг и Оскар прошли улицу насквозь и оказались на перекрёстке. Оскар старался держать дистанцию в несколько метров, чтобы не вызвать у волшебника ненужных подозрений. Они повернули направо и оказались на улице попроще. Здесь практически не было трейлеров, а по большей части стояли стандартные гробы в окружении цветов, венков и свечей. Трое пожилых вам-пиров, сидя за круглым столиком под вербой, резались в карты, покрикивая время от времени на гоняющих мяч ребятишек. Один из них зафудболил вышеупомянутый круглый предмет Оскару в живот. Парень согнулся в три погибели.

— Анайнский джаляп, — прохрипел он, морщась от боли. — Чтоб ты долго жил.

Виновный мальчик подбежал к Оскару и даже не извинившись, попытался забрать мяч. Рассерженный донельзя аристократ выбил мяч из рук паренька и прицельным пинком отправил в кусты.

— Побегай, засранец! — крикнул он победно.

Мальчик убежал, на прощание обозвав Оскара патрульным инспектором дорожного регулирования .

Оскар огляделся в поисках мага. Того как языком слизало. Парень испытал горькое разочарование, решив что упустил преследуемого, но тут же на-ткнулся на него взглядом. За то время, что он возился с мячом, маг успел свернуть с дорожки и теперь стоял шагах в десяти возле неказистого гроба, заслоняемый раскидистой осиной. Рядом, опираясь на гроб, полусидел парень с соломенного цвета волосами и чашкой в руках.

Разговор между магом и вампиром быстро набирал обороты и накалялся. Блондин шокировано выпучил глаза и что-то сказал, Оскар не разобрал что. Волшебник же активно жестикулировал и, кажется, о чём-то просил своего друга, время от времени складывая руки так, словно возносил тому молитвы.

Оскар постоял какое-то время в нерешительности, раздумывая, как будет лучше — встрять в разговор или подождать, когда маг разрешит свои проблемы. В конце концов, Оскар решил остановиться на втором, но увидев, как волшебник, решительно распахнув дверь в кабинку, к которой был пристёгнут гроб, влезает внутрь — решил, что пора действовать.

Маг, похоже, собирался отчаливать. Вампир бросился вытаскивать из гроба свои вещи. Волшебник подал ему стопку журналов и книг, обнаруживших-ся в кабинке, а также почему-то резиновую уточку, зелёную грелку и коробку с игрой «Метрополия». Последним был извлечён ворчащий кот, недовольный тем, что его сладкий сон бесцеремонно потревожили. Хотя, думаю, даже если бы Тихо разбудил его со всем возможным почтением, именуя не иначе как «ваше сиятельство» и бесконечно кланяясь и извиняясь, кот всё равно не простил бы ему этого.

Оскар, придержав шиншиллу на плече, чтобы та не дай Бог не свалилась, кинулся к магу.

* * *

Сумасбродные идеи приходили Тихо в голову так часто, что если бы он пытался их считать, то уже давно сбился бы со счёту, даже не страдая от амнезии. Обычно они ограничивались лишь статусом мечтаний, которые сначала захватывали своего обладателя с головой, заставляя его нервно ёрзать в про-странстве и времени, словно мучимого блохами нервного пса, а затем быстро сменялись тотальным разочарованием и угасали, будто лампочка. За то время, что они жили и здравствовали в голове Тихо, идеи только и успевали, что вспыхнуть неуёмным и радостным зудом в мозгу и сердце. Ни одну из них маг так и не претворил в жизнь, вполне обходясь цветастыми фантазиями, которые во всех отношениях были гораздо восхитительнее любой, даже самой удачной реальности, и плохи были лишь тем, что реальностью не являлись.

Но в этот раз Тихо, неожиданно для меня, не стал ограничиваться мечта-ми и даже не сдулся после первых двух минут деятельности, как это обычно с ним бывало. Видимо его любовь и желание снова увидеть Саюко были на-столько сильны, что могли заставить шевелиться даже такое никчёмное, ни на что не способное бревно, как он. Любовь окрылила Тихо, сделала его сильным и целеустремлённым. В своей новой жизни, в которой он ничего не за-бывал, парень ещё не успел познать пакостное раздражающее чувство раз-очарования в себе и осознания своих слабостей. Он был абсолютно уверен, что сможет свернуть горы ради достижения поставленной цели и, даже не-смотря на утрату трусов, отыщет свою возлюбленную, где бы та ни была.

* * *

Тихо вылетел на лестничную площадку. Чайник, не пожелав оставаться дома, увязался следом. Соседняя дверь приоткрылась, как будто его появление поджидали, и из-за неё высунула хорошенький нос всё ещё оскорблённая до глубины души Юля.

— А, это ты, — сказала она с деланным безразличием, как будто бы ожидала увидеть кого-то другого. На самом деле девушка надеялась, что маг явился с ней мириться.

— Я уезжаю, — сообщил Тихо.

Юля мгновенно рассердилась, ощутив, как по душе размазывается грязь разочарования.

— Скатертью дорожка! Что решил найти свою воровку?

— Решил, — Тихо с восхитительным спокойствием пропустил оскорбительное наименование мимо ушей. Несмотря на то, что обычно он был глуп и наивен как дитя, несколько раз уроненное вниз головой, да к тому же ещё и истеричен и визглив, словно мышь, у которой ПМС, сейчас в нём проснулось здоровое безразличие к чужому мнению и словам.

Нос исчез, и дверь с грохотом захлопнулась, заглушая гневное «Приду-рок».

Тихо хмыкнул и, подмигнув чайнику, побежал вниз по лестнице. Чайник припустил следом. За их спинами осталась лестничная клетка, на которой словно порталы в другие измерения темнели четыре двери. На одной из них, той, что располагалась напротив квартиры Юли, была прибита белая мемориальная табличка, гласившая:

Здесь покоится Эдвард Каллен.

Самый гламурный вампир в истории!!!

* * *

— Пожалуйста, одолжи мне свой гроб.

— Что? — Ник решил что ослышался. — Что ты сказал?

— Одолжи мне свой гроб! — Тихо был на взводе. Глаза сверкали сумасшед-шим огоньком, голос дрожал от нетерпения, руки активно жестикулировали. Он решил отправиться на поиски Саюко в гробу друга, довольно разумно рас-судив после продолжительных раздумий по пути сюда, что в том можно будет и ехать и с комфортом спать, когда придётся. Хотя сейчас он считал, что спать будет лишь по минимуму и лишь когда усталость совсем его сломит. К тому же маг не знал, есть ли у него ещё друзья, располагающие транспортными средствами, а промедление казалось ему смерти подобным.

— Ты с ума сошёл?! — Ник выпучил на него глаза. — А где я, по-твоему, буду жить?

— Это только на время, — объяснил Тихо. — А ты пока можешь пожить в моей квартире.

— Но я же вампир, — Ник взвыл, не в силах сдержать своё возмущение. — Для меня это всё равно, что тебе поселиться на кладбище.

— Но ведь это будет совсем недолго. Я быстро — туда и обратно, — Тихо ре-шил не упоминать, что сам не знает, на какой срок ему понадобится гроб. В конце концов, главное его получить, а с возвращением можно немного и под-задержаться.

— Нет! — теперь и глаза вампира зажглись. — Ты не понимаешь, это мой дом. И вообще, — он мгновенно понизил голос и потупился, не решаясь произнести это вслух. — Мы с Беллой…

— Что? — Тихо удивился, не понимая при чём тут Белла.

— Мы с ней решили пожениться.

Лицо Тихо приняло то выражение, какое обычно принимает любое лицо, чей обладатель не понимает, о чём ему говорят, но не хочет этого показать. Тихо хихикнул, решив, что это шутка.

— Я не шучу, — серьёзно заявил Ник, правильно идентифицировав реакцию своего друга.

— Не шутишь, — физиономия Тихо вытянулась почти как маска Крика. — Но тогда, — его губы расплылись в озорной улыбке, — разве ты не собираешься переехать к Белле после свадьбы? — Он молитвенно сложил ручки и заканючил: — Отдай, отдай, отдай мне гробик, он тебе не нужен!

— Вообще-то это я мужчина, — надувшись как индюк, объявил Ник. — Так что это она ко мне переедет.

— Думаешь, она согласится жить в гробу?

— Но ведь она согласилась выйти за меня. Она должна была понимать на что идёт, когда говорила «да».

Тихо вспомнил Саюко. Если бы она предложила ему жениться на ней, он бы сделал это, даже если бы после им пришлось жить в шалаше.

Однако тут другое дело: любовь Ника и Беллы и в половину не так возвышенна и чиста, как его и Саюко. Белла, наверняка, заартачится и не захочет жить на кладбище, да ещё и в таких спартанских условиях. Нужно было срочно раскрыть Нику глаза.

— Вряд ли она думала об этом, когда соглашалась, — возразил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более спокойно и ровно. — Она же женщина, для неё главное — свадьба. Уверен, после слова «поженимся» она уже ни о чём не думала, кроме фаты и платья. К тому же, ты же знаешь, как Белла ненавидит тесноту.

На самом деле Тихо абсолютно ничего не знал о том, как Белла относится к тесноте, да и о том, что главное для женщин, имел смутные представления. Однако в своей наглости он попал в цель.

Его слова заронили зёрна сомнения в душу Ника. Вампир представил себе совместную жизнь с возлюбленной на кладбище в гробу. И даже если они ку-пят трейлер на совместные деньги, а он планировал, что они это сделают, Белла быстро изживёт супруга со свету, потому что она и правда ненавидит тесноту. Эти размышления потянули за собой и мысль о том, как человеческая женщина сможет жить на кладбище среди вампиров. Без сомнения, для неё это будет опасно. Да и его, Ника, собратья не поймут. Может быть, действительно лучше убраться подобру-поздорову с погоста и зажить с любимой в более толерантном мире людей, где на них, по крайней мере, не будут показывать пальцем и плеваться вслед.

Несмотря на то, что в Нике, как и в любом мужчине, было достаточно эгоизма, чтобы потребовать от Беллы всех этих жертв, в глубине души он пони-мал, что Тихо прав. Собственник боролся в его душе с возлюбленным, и его чувства качались как на весах. Тихо в страхе помалкивал, боясь спугнуть не-обходимое ему решение.

Ник вспомнил своё детство. Ведь когда-то он уже жил в квартире, и это было на самом деле не плохо, даже лучше — хотя он и не хотел этого признавать — чем здесь.

Наконец, возлюбленный со всей его жертвенностью и заботой перевесил и, победно взгромоздившись на собственника, воткнул ему в ухо свой флаг.

— Ладно, — Ник махнул рукой. — Забирай! Только не забудь вернуть.

Тихо восторженно подскочил, осыпая друга благодарностями, и бросился к дверце кабинки, так ему не терпелось отбыть на поиски Саюко.

— Погоди, — осадил его вампир. — Сначала надо вытащить мои вещи. Или, по-твоему, я должен и их тебе арендовать.

Вместе они освободили гроб и кабинку. Тихо, радуясь как дитя, посадил чайник на пассажирское сидение и похлопал по крышечке.

— Ура, ура! — воскликнул он.

— А куда ты, если не секрет? — прищурившись, поинтересовался Ник.

— Мне нужно кое-кого найти, — уклончиво ответил Тихо, вспомнив к каким последствиям привёл разговор о Саюко с Юлей.

— А как же работа? Ты там и так не появлялся неделю.

— Скажи, что я заболел. Или умер, всё что угодно.

Неожиданно к гробу подбежал неопрятно одетый парнишка. У него были светлые волосы, почти такого же оттенка, как у Ника, но длинные и собранные в хвост. Вид он имел крайне возбуждённый, а на левом плече у него восседала шиншилла.

Вампир умилился при виде Тоши. Как почти все гуманоидные существа он обожал миленьких и пушистеньких зверьков, да ещё и с такими очаровательными ушками, носиком и хвостиком.

— Прошу прощения, — начал юноша, обращаясь к Тихо, торчащему из кабины. — Мне нужно поговорить с вами.

— Поговорить?

Парень подошёл к магу. Тот ощутил смутное узнавание.

— А мы случаем не встречались? — спросил Тихо с сомнением.

— Встречались. В обезьяннике, помните. Я сидел там с рыжей девушкой, и вы нас освободили.

— Точно, — Тихо обрадовался.

— Так вот, меня зовут Оскар, и я уже говорил, что мне нужно с вами поговорить. Дело в том, что мне нужна помощь мага, а вы как раз маг. Я ищу одну женщину… Только не знаю, как она выглядит.

— Не знаете? — удивился Тихо.

— Да. Мне известно только одно. Очень странная примета, но она такая. Это женщина с хвостом!

Тихо замер, как громом поражённый, с распахнутым ртом и застывшими глазами. В мозгу у него шарики чуть не закатились за ролики. Он тут же вспомнил о Саюко. О её рыжем лисьем хвосте.

— В каком смысле с хвостом? — подрагивающим голосом пролепетал он.

— Понятия не имею. Просто с хвостом.

Повисло молчание. Тихо и Ник таращились на Оскара, а парень с надеждой смотрел на мага, ожидая, что тот скажет.

— Так вы мне поможете? — не выдержав, прервал он тишину.

— Садись, — Тихо выдохнул это слово раньше, чем понял, что имеет в виду. Судьба как будто сама за него решила.

И правда, что за странная история, такую могла придумать только она — судьба, немного свихнувшаяся, начитавшаяся романом или чего-то накурившаяся. Иначе как ещё можно было объяснить, что сначала она свела Тихо, Оскара и Саюко за стенами милицейского участка, затем раскидала в стороны, а теперь столкнула двоих из них здесь, чтобы отправить на поиски треть-ей. Хотя, возможно, Оскар искал какую-то другую женщину с хвостом. Как говорится: «Мало ли в Бразилии Педров».

Все эти размышления, как вы понимаете, и не думали появляться в голове Тихо, и всё же он решил на всякий случай захватить Оскара с собой, на тот случай, если их цель одна и та же.

— Спасибо, — парень быстро обогнул кабинку и залез на соседнее сидение. Тихо освободил для него место, посадив чайник на приборную панель.

— Прекрасно, теперь их двое, — с восхищением возмутился Ник. — Скажи сразу, ты решил заработать на моём гробу извозом?

Маг и вампир дружно расхохотались.

— Мне кажется, прежде чем отправиться в путь, вам лучше подкрепиться, — сказал Ник. — Я как раз собирался отправиться в кафе неподалёку. Там пода-ют отличных крыс .

— Нет, мы слишком торопимся.

Оскар подумал о еде и внезапно понял, что ужасно голоден. В желудке как будто бы отродясь ничего не бывало. От бутербродов, съеденных на завтрак, даже не осталось воспоминаний.

— А может, всё-таки зайдём, — взмолился он. — Я дико хочу есть.

— Да, да, давай, вылезай, — Ник стянул друга с сиденья. — Пойдём, мне ещё надо обсудить с тобой свою свадьбу.

Тихо не оставалось ничего иного, кроме как быть отконвоируемым в вышеупомянутое кафе.

Вообще-то, крыс здесь подавали в исключительно сыром виде, но для Тихо и Оскара Ник попросил повара пожарить две тушки. Сам он привычным движением вскрыл крыске горло и выжал кровь в бокал, словно из пластикового пакета. Тихо скривился от отвращения и жалости к зверушке, но ничего не сказал, а Оскар даже бровью не повёл. Для него это было почти так же привычно, как для Ника, ведь он провёл среди вампиров достаточно времени и не раз становился свидетелем подобных зрелищ. К тому же крысы ему не особенно нравились. Однако шиншиллу он предпочёл оставить в гробу, не желая, чтоб та стала свидетельницей поедания своих дальних родственников.

Спустя полчаса им принесли две огромные тарелки, на которых в окружении порезанных помидоров, огурцов и салата возлежал золотистый ароматный кусок мяса, в котором совершенно невозможно было узнать крысу или любого другого грызуна

Ник уже давно осушил первый бокал, заказал вторую, а затем и третью крысу и теперь сидел, довольный и расслабленный, покачивая бокалом и наблюдая, как густая тёмная кровь оставляет на прозрачном стекле алые разводы. Кровь быстро свёртывалась, но Ник отчего-то не спешил пить. Он думал о Белле, о себе и их будущем.

— Честно говоря, не знаю, как у меня это вырвалось, — признался он. — Я просто хотел, чтобы она успокоилась.

— Так ты не хочешь на ней жениться?! — возмутился Тихо. Он подумал, что был прав, когда считал, что любовь Ника и Беллы не так хороша как их с Саюко. Подлец Ник, он даже предложение сделал лишь бы отвязаться.

— Нет, я хочу, ты не так понял, — поспешил разуверить его вампир. — Просто я к этому ещё не готов. К тому же мы с ней разные: я — вампир, а она — человек. Как мы будем жить? Это ведь ненормально. Я ей говорил, а она не слушает.

— Это потому что она тебя любит, — объяснил Тихо. — Разве любовь не может преодолеть все преграды?

— Да. Но ведь у нас с ней никогда не будет детей. А она их рано или поздно захочет.

— Вряд ли, — Тихо вспомнил, с каким раздражением Белла говорила о детях и всем, что с ними связано.

— Все они такие, — отмахнулся Ник, имея в виду женское племя. — В молодости говорят, что не хотят рожать, а потом им подавай детей.

— Я думаю, вы с этим как-нибудь разберётесь. — Тихо не знал, что ещё сказать, ему уже надоел этот разговор. Все его мысли были о Саюко, и меньшее, что ему сейчас хотелось, — это разбираться в чужих отношениях.

Он поспешно съел свою крысу, которая, кстати, оказалась довольно вкус-ной, и, дождавшись, когда и Оскар покончит со своей, повернулся к парню.

— Нам пора, — сказал он.

Оскар кивнул.

Внезапно дверь в кафе распахнулась, и внутрь вошли двое, в которых Оскар сразу же узнал Джудит и Грега. Они тоже его заметили и, радостно загалдев, заспешили к столику.

— Привет, а мы уж думали, ты пропал.

Взгляд Джудит остановился на Нике, и она немного побледнела.

— Так вы знакомы?! — удивилась она.

— Только сегодня познакомились, — объяснил Оскар. — Садитесь.

Джудит села на свободное место, а Грег похитил для себя стул за соседним столом.

— Это Джудит, это Грегори, а это Тихо, — Ник представил всех друг другу. Лицо его стало мрачным.

Появление девушки явилось для него неприятной неожиданностью. Ему было известно о её влюблённости в него, и, пожалуй, он мог дать ей какую-то надежду и теперь не знал, как сообщить, что женится на другой. А это нужно было сделать, так или иначе. Ник глянул на Тихо, и внезапно в голову ему пришло, что сделать это признание при свидетелях будет гораздо проще, чем наедине с девушкой. При них она, по крайней мере, не станет выцарапывать ему глаза. Похоже, Нику нравились сильные, агрессивные женщины, иначе и нельзя было объяснить, почему и Джудит, и Белла, и все его подружки до них оказывались такими. Каждый раз, когда отношения вампира с той или иной представительницей прекрасного пола закачивались по его вине, он уходил восвояси замученный и исколошмаченный, словно грелка, попавшаяся в зубы легендарному тузику.

— А вы знаете, я женюсь! — объявил он и нервно захихикал, боясь взглянуть на Джудит. В подмышках стало мокро и противно.

— Правда? И на ком? — после непродолжительного молчания с деланным спокойствием осведомилась девушка.

— На Белле, — простодушно ответил за друга Тихо.

Спустя мгновение Ник заорал от боли, Тихо взвизгнул, а Грег безумно захохотал, чуть не упав со стула. Оскар ограничился беззвучным удивлением.

Остальные посетители ресторана недовольно глянули на неспокойную пятёрку и зашушукались. Будущий супруг Беллы в ужасе уставился на свою руку, из которой теперь торчала трёхзубая вилка. Кровь медленно проступила вдоль кромки металла и потекла вниз тонкими струйками.

— Оуооо, — лицо Ника скривилось и стало похоже на трагическую маску. — Как больно!

— Неужели? — Джудит встала и, похлопав руками, словно стряхивала пыль, жизнерадостно заявила, обращаясь к Тихо: — Ну, думаю, нам пора. Было очень приятно с вами познакомиться. Ещё увидимся, — последние слова были адресованы Оскару.

Тот медленно кивнул, с трудом поняв смысл её слов, настолько поразила его эта неожиданная сцена.

«Значит, этот вампир и есть тот самый Ник, в которого она влюблена», — подумал он, глянув на стражника, всё ещё сидящего со скорбным видом и вилкой в руке (причём в прямом смысле).

Грег, икая от смеха, поднялся вслед за сестрой и, ободряюще похлопав Ника по плечу, попрощался с Оскаром и Тихо. Вид у него был страшно до-вольный. То, что влюблённость его сестры в этого нищеброда закончилась — очень его радовало. Теперь она возьмётся за ум, найдёт для себя кого-нибудь достойного и устроит свою жизнь так, как полагается истинной вампирше.

В богатстве и роскоши, и только так, обязаны проживать свои дни прекрасные дочери кровожадных богов. И то, что лишь малой части из них удавалось достичь подобной жизни, ничуть не смущало Грега. Он верил в то, что Фортуна повернётся к его сестре лучшей своей стороной.

Грег и Джудит ушли Тихо неуверенно потянулся к руке Ника и, секунду поколебавшись, выдернул вилку, исторгнув из вампира ещё один короткий вопль.

— Принесите, пожалуйста, счёт, — попросил Оскар проходившего мимо официанта и, коротко глянув на пострадавшую руку, добавил: — И зелёнку.

Им принесли и то, и другое, и пока Ник самозабвенно раскрашивал в зелёный свою конечность, Тихо сосредоточенно изучал счёт, как будто готовился сдавать по нему экзамен.

— А почему кетчуп стоит столько же, сколько крыса? — спросил он у официанта.

— А вы когда-нибудь пробовали есть крысу без кетчупа?

Тихо не нашёлся, что ответить. Ему было совершенно неизвестно, что он в своей жизни пробовал, а что нет.

В конце концов, после всего Ник и Тихо расплатились, и все трое вышли наружу. Вампир выглядел расстроенным. Понурив нос, он вышагивал впереди своих спутников в полном молчании, пока все трое не добрались до гроба, и Оскар с магом не забрались в кабинку.

Там они обнаружили пищащий и булькающий клубок из шиншиллы и чайника. Тоша пыталась отгрызть чайнику ручку, а тот в свою очередь нещадно поливал её водой из носика, попутно колошматя лапами. Его крышечка гневно подскакивала, шерсть зверька встала дыбом.

Тихо заорал от ужаса, тут же решив, что его чайничек смертельно ранен, но соваться к сплетённому клубку побоялся, пожалев свои белые ручки. Оскар оказался и сдержаннее, и смелее. Несмотря на то, что Тоша появилась у него совсем недавно, он уже успел привыкнуть к её драчливому характеру и талан-ту наживать себе врагов. Все мыши и крысы, обитавшие в храме противников магии, ненавидели её лютой ненавистью и при любой возможности пытались ей досадить. Не один клочок шести со стороны шиншиллы и стороны оппонентов был потерян во время многочисленных стычек, но эти испытания, кажется, только подзадоривали молодую самочку. Она была словно маленькая собачка, гавкающая на слона, или как горячий, с уровнем интеллекта не слишком смышленой макаки гопник, готовый драться когда угодно, где угодно и с кем угодно.

Отодрав пушистую зверюшку от её фаянсовой жертвы и заработав при этом несколько царапин от обоих противников, Оскар крепко прижал Тошу к груди, лишая тем самым возможности размахивать лапами.

Тихо, увидев, что сражение прекращено и опасность его рукам больше не грозит, сгрёб свой чайник и принялся со всей тщательностью его осматривать. Там, где прошлись коготки шиншиллы, краска была содрана, а на носике появился скол.

— Вот это да, — Ник, с любопытством следивший за происходящим, присвистнул. — А она сильна. Прямо тигрица, а не мышь.

В спешном порядке они попрощались. Ника сильно беспокоило, что у Тихо нет водительских прав, но маг сообщил, что поедет через южные ворота, и к документам (точнее их отсутствию) их друзья придираться не станут.

Только когда водительская кабинка, а вместе с ней и прицепленный к ней гроб выкатились на асфальтированную дорожку и устремились прочь с кладбища, Нику в голову пришла неприятная мысль.

А что если к Тихо вернётся его амнезия, что если он уедет далеко-далеко, а затем забудет, откуда прибыл и куда направляется? Ведь тогда он не сможет вернуться и никогда не возвратит вампиру его гроб. А ещё Ник и остальные его больше не увидят. Конечно, Белла не очень его любит, но Нику маг нравится, несмотря даже на беспечность, доходящую до идиотизма.

А уж кто точно будет по нему скучать, так это Кир. В отличие от остальных, он всегда обращался с Тихо как с равным. Говоря что-то — не пытался выражаться проще, чтобы глупенький маг его понял, наблюдая за его странными сумасшедшими выходками — не испытывал лёгкого смущения, какое чувствуют все считающие себя вменяемыми люди, когда рядом с ними происходит что-то ненормальное и выходящее за рамки здравого смысла.

Всё-таки они считали Тихо скорее занятным животным, способным разговаривать, чем человеком. Недаром ему пришлось предъявлять им справку касательно своей видовой принадлежности. И только у Кира никогда не было сомнений на его счёт.

Тихо не сказал, зачем уезжает, и Ник решил, что причина — как всегда, какая-нибудь глупость. Глядя вслед уезжающему гробу и сжимая в кулаке ключи от квартиры мага, вампир раздумывал обо всём этом, но печали так и не испытал. Если уж Тихо суждено затеряться на бесконечных дорогах земли — пусть так оно и будет. Он, Ник, уже не сможет его остановить.

(1) — то же, что гуманизм, только для вампиров.

Для тех, кто знает, куда идти, путь становится прост.

Перед тем как отправиться к южным воротам, герои заехали к магу домой и погрузили в гроб множество магических прибамбасов, призванных помочь в их исканиях. Тихо приобрёл у какого-то торгаша суперпуперское магическое устройство с множеством антенн, стрелочек и шкал, показывающих углы, координаты и расстояния. Правда, как все приборы, действие которых основывалось на магии, он был не то чтобы не точным, но даже скорее совершенно бесполезным, и с трудом мог отыскать даже предмет, находящийся в метре от себя. Однако и полезные свойства у него были. По-крайней мере направление указать он мог. Судя по данным, Саюко находилась то ли на юго-востоке, то ли на юго-западе. А может быть и на северо-востоке, но это уже маловероятно. Впрочем, северо-запад тоже нельзя было исключить полностью.

Вначале Тихо полагал, что Саюко всё ещё в Орионе, но вскоре, изучив показания своих приборов и демонстрируемые ими цифры, понял, что девушка покинула город. Насколько далеко она отдалилась от него, маг сказать не мог. Для магических устройств далеко начиналось сразу после близко. А диапазон близко едва ли охватывал по площади среднюю комнату.

Но Тихо не унывал. Он всем сердцем верил, что сумеет отыскать возлюбленную и воссоединиться с ней. В его воображении витали блаженные картины их будущей семейной жизни, яркой и сладкой, как луга Вилли Вонко, а глаза застилало розовой поволокой.

Оскар, сидя на пассажирском сидении, следил за тем, чтобы Тоша и чайник снова не сцепились. Противники, затаившись в разных углах ринга, обменивались суровыми взглядами, полными немой угрозы и вызова, но до поры до времени сдерживались, не решаясь затевать новую драку на глазах у своих людей.

Гроб проехал под полосатым шлагбаумом, поднявшимся перед ними, словно джентльмен при виде леди, и очутился перед распахнутыми воротами южной городской стражи. Прямо за ними, покачиваясь на волнах, набирал пассажиров паром. Вода во рву, больше похожем на средней ширины реку, сегодня была пепельно-серой и напоминала расплавленное серебро.

Они проехали через ворота и очутились в одном ряду с другими гробами и машинами. Здесь царил дух дружеского допроса и оптимистичной подозрительности, когда одновременно и ждёшь от всех гадостей, и блюдёшь презумпцию невиновности.

Сегодня работала другая смена стражников. Среди них не было ни Беллы, ни Юма, только Дэн и Нонна. Остальных Тихо видел впервые, но они его знали. Один радостно поприветствовал его и отпустил шутку насчёт гроба. Дескать, Тихо решил сменить вид и заделаться вампиром.

— Так, так, так, — этот стражник подошёл к окошку со стороны Тихо и заглянул внутрь. — Сдаётся мне, Тихо, что у тебя нет прав на вождение этой штуки.

— Так и есть. — Тихо постарался улыбнуться как можно более обезоруживающе. — Но мне очень нужно уехать из города. Нет времени получать права.

— А если ты кого-нибудь задавишь по дороге? — грозно поинтересовался тот. — Что я тогда буду делать?

— За городом слабое движение и мало людей, а я буду ехать крайне медленно и аккуратно. Как улитка. Обещаю.

Тихо с надеждой и мольбой посмотрел в глаза стражнику.

Сердце того совершенно неожиданно смягчилось. Видимо, уж больно жалкое было выражение лица у мага.

— Тебе повезло, я сегодня добрый, — мужик сплюнул с досадой, видимо, сам удивляясь своему мягкосердечию. — Можешь катиться на хрен. Только за городом есть и другие стражники. Интересно, что ты им скажешь?

— Придумаю что-нибудь.

Путь для них с Оскаром был свободен, но Тихо хотелось перед отъездом повидаться с Киром. Кто знает, сколько времени займут поиски.

Раньше мага никогда не волновало будущее, теперь же, когда его память могла удержать в себе события более одного дня, он чувствовал на себе груз ответственности за самого себя и всю неизбежную тяжесть жизни и времени, когда знаешь, что не сможешь сбежать от событий. Разве что только через смерть. То, о чём говорил ему Кир.

Тихо хотелось сказать ему об этом. О том, как он прав, и о Саюко, конечно же. О своей любви к ней.

* * *

— Значит, ты влюбился?! Что ж, ты и раньше влюблялся.

— Да какая разница, что было раньше, я уже не тот, каким был. Теперь я ничего не забываю. Это любовь навсегда!

— Ха, — Кир выглядел изумлённым. — Значит, и ты теперь такой же, как все.

— Да.

Тихо неожиданно почувствовал в груди странное тянущее чувство.

— Тогда мне тебя очень жаль. — Кир покачал головой и, закрыв тетрадь учёта жалоб, в которую вносил записи, когда Тихо вошёл, отодвинул её в сторону. — Честно говоря, я всегда тебе завидовал.

— Завидовал?

— Да, — врач скривился. — Тебя никогда ничего не сдерживало. Ты мог делать всё, что захочешь. Память — она как почва, из неё и вырастает старость. Тот, кто не имеет памяти, — навеки останется молодым.

Будь бы Тихо чуть умнее и обладай хоть на сотую долю большей прозорливостью, чем ножка стула, он бы понял, что именно мучает Кира. Врач просто тосковал по молодости, вот и всё. Некоторым людям и вампирам, тем, кому есть о чём жалеть, бывает особенно тяжело расставаться с жизнью, осознавать, что годы уходят, что ничего уже не исправить. И чувствуя, как время утекает у них сквозь пальцы, они что есть мочи сжимают кулаки.

Но Тихо этого не понял и поэтому не разочаровался в друге.

* * *

Пшеница и ячмень за окном сменились травой и цветами, и в какой-то момент Оскар понял, что чует воду. Вдалеке, как гигантское голубое блюдо, развалилось море. Оно сверкало, как опал, и манило к себе, удобно устроившись в оправе гор и песчаных берегов. Герои ещё не видели его, но уже чувствовали его неумолимое приближение. Опустив стёкла, они ощутили, как тугая освежающая струя морского ветра хлынула им в лица.

Дорога скользила под колёсами гроба, словно лента конвейера. Постепенно увлекая их вверх. Местность здесь была холмистой, Оскар вспомнил, что она называлась Небесные луга. Это были земли, некогда принадлежавшие феодалам, земли, которые в течение многих столетий вспахивались крестьянами. Людьми, похожими на камушки, роняемые чьей-то призрачной рукой в воды времени. Они рождались и умирали, практически всю свою жизнь не выпуская из рук сохи и не расставаясь со своим скотом. Теперь же от их труда остались лишь дикие поля и луга, ничем уже не способные засвидетельствовать свою память о тех, кто посвятил им свои единственные жизни.

Высокие травы и цветы подступали почти к самым бокам гроба, так что Оскар и Тихо как будто бы плыли в океане зелени. Не хватало только вёсел и вороньего гнезда.

Вечерело, где-то в траве закричала куропатка, зачирикали мелкие птички. Тихо с Оскаром поели, устроив привал. Маг принялся выискивать в округе щавель, тут же и поедая его, чайник увязался за ним, а Оскар прилёг прямо на землю, раскинув руки, и стал смотреть на небо. Вокруг резвилась Тоша, и время от времени раздавался её восторженный писк. Закат только-только мазнул розовой краской поверх голубой, а солнце ещё не скрылось за деревьями. Парень решил, раз уж выдалась свободная минутка, предаться излюбленным воспоминаниям. Он вспомнил свой дом, большой и кажущийся тёмным на фоне нежно-зелёного сада. Садовник постригает кусты, Лиза как всегда возится со своими дурацкими розами (в одиннадцать лет, прочитав «Алису в стране чудес», она покрасила их в фиолетовый цвет, рассудив, что фиолетовые розы — это концептуальней, чем красные или белые). Папа занят делами в кабинете или разглядывает свою коллекцию бронзовых динозавров. Мамы наверняка нет дома, или она примеряет новый наряд и крутится перед зеркалом, разглядывая себя так, словно собирается писать своей внешности рецензию.

Хотя нет, за это время они могли сильно измениться. Лиза точно уже не такая. Ей теперь почти девятнадцать, возможно, когда Оскар вернется, она будет уже замужем. О чём они будут говорить? О прошлом, об общем детстве, но эта тема быстро исчерпает себя. Смогут ли они вернуть ту лёгкость, с которой когда-то общались, или новые, изменившиеся, они уже не смогут стать друг другу по-настоящему родными. А мама и папа? Какого им будет увидеть сына повзрослевшим, не того маленького мальчика, которого они провожали, а высокого длинноволосого юношу, лишь отдалёно похожего на их сына. Оскар, конечно, посылал им свои фотографии, но он уверен: вспоминая о нём, они всё равно вызывают в мыслях образ маленького мальчика, а не шестнадцатилетнего паренька. Невозможно покинуть дом на девять лет, и думать, что всё в нём останется неизменным и никто не почувствует пропасти между сейчас и тогда.

Комната Оскара темна и заброшена. В ней наверняка регулярно протирают пыль в ожидании возвращения её хозяина, но от этого она не становится менее пустой. Игрушки уже не будут ему нужны, когда он вернётся, маленькая кровать окажется не впору, а полностью укрыться детским одеялом можно будет, лишь скрючившись в три погибели. Комната преданно ждёт своего обитателя, но вся соль в том, что он никогда в неё не вернётся. Из изгнания приедет другой человек. Комната будет обманута.

— Оскар.

Оскар открыл глаза, он и не заметил, как закрыл их, предавшись размышлениям. Тихо стоял над ним, пожёвывая лист щавеля. Пучок таких же был у него в руке. Маг ревностно посмотрел на него и нехотя предложил:

— Будешь?

— Ага. — Оскар протянул руку и, вырвав парочку из сжатого кулака, с удовольствием зажевал. — Что показывает наш прибор?

— Наш прибор показывает всё, кроме того, что нужно, — недовольно ответил Тихо. — Я никак не могу определить координаты. Может, треснуть его?

— Так только радио настраивается.

— Так любая техника настраивается.

Они собрались и вернулись в кабинку гроба. Тоша сначала сопротивлялась, не желая заканчивать свой променад, но в конце концов поддалась уговорам Оскара и позволила взять себя на руки. Оскар устроился на сиденье, поглаживая шиншиллу и почёсывая у ней за ухом, в то время как Тихо, путаясь в проводах и антеннах, шаманил над магическим прибором. Эта сволочь бесила его и вынуждала ругаться. Стрелки указывали в противоположные направления, а цифры на дисплее то сообщали, что герои уже добрались до цели, то, что до неё нужно лететь на Альфа-Центавру. Тихо хотелось взять кувалду и разнести проклятое устройство к чёртовой матери, сопровождая акт вандализма нецензурными выкриками и дьявольским хохотом.

Если они и найдут Саюко, то только если та сама свалится им на головы.

Магия была бессильна против пространства и расстояния, и хлипкий рыжеватый волосок никак не мог ей помочь. Тихо сомневался, что даже наличие трусов сумело бы облегчить его поиски.

Движимый отчаянной жаждой отыскать возлюбленную, он извлёк из гроба припасённую бутылку спирта и решительно приложился к горлышку. Горючая жидкость хлынула ему в горло, обжигая и перекрывая дыхание, но как всякому нормальному магу ему было привычно употреблять столь крепкие напитки. Опустошив бутыль на четверть, он завинтил крышку и возвратил её обратно в гроб. После этого Тихо забрался на крышу кабинки и, усевшись там в позу лотоса, закрыл глаза.

Оскар высунулся из окна и изумлённо уставился на мага.

— Что ты делаешь?

— Пытаюсь медитировать, иик, не мешай.

Среди разнообразных и малодейственных наук магии была и наука медитации, когда волшебник, расширив своё сознание с помощью специальных средств, погружался в особое полубессознательное состояние, во время которого его разуму оказывались доступны тайны бытия. Так, конечно, было в идеале, на самом же деле у магов попросту начинались галлюцинации, и они принимали за явления высших сфер порождения собственного воображения. Но с Тихо оказалось ещё хуже. На крышу он забрался, решив, что чем выше — тем легче будет почувствовать местонахождение Саюко. Но он не рассчитал, что, захмелев, потеряет устойчивость и ориентацию в пространстве. Опасно покачнувшись и едва не сверзившись на голову Оскару, маг поспешил спуститься. Если так подумать, то и на земле помедитировать было вполне возможно.

Однако как Тихо ни расслаблялся, как ни пытался распахнуть своё сознание перед истиной, ничего, кроме хмельных мыслишек, в голову не шло. Сакральное знание не приходило, хоть ты тресни, и пространство не желало разверзаться перед его внутренним взором, указывая путь.

В конце концов Тихо сдался. Опечаленный, он влез на место водителя, прихватив из гроба бутылку со спиртом, и, захлопнув дверцу, взялся за руль.

— Ну как, что-нибудь обнаружил? — поинтересовался Оскар.

— Нет. — Тихо отвинтил крышку и сделал несколько жадных глотков. — Ладно, и так как-нибудь справимся. Я всё равно её найду. Поехали!

— Тебе кто-нибудь говорил, что нельзя пить за рулём? — Оскар засмеялся. — А если нас гаишник остановит?

— Тогда я его заколдую. На! — маг протянул пареньку бутылку. Оскар неуверенно принял её, не совсем понимая, что тот хочет, чтобы он с ней сделал. Он, конечно, пил спиртное, и не раз, но скорее за компанию, и никогда особенно не испытывал к этому пристрастия. К тому же это был спирт. — Пей! — приказал Тихо. — Магом будешь!

Так они и ехали, опасно петляя на дороге, передавали друг другу бутылку с огненным пойлом, хохоча, сами не зная над чем, и пугая своим странным поведением чайник и шиншиллу. Те даже на время позабыли о своей вражде.

В море небес светлое одеяло дня затягивалось вместе с солнцем за горизонт, а вместо него на небосвод наползало чёрное — звёздное и похожее на плошку со странной тёмной похлёбкой. Гроб на колёсах плескался в море трав, а впереди плескалось море воды.

Оскар и Тихо, находясь посредине трёх морей, захлёбывались огненной водой. Звёзды их жизней явно вошли в созвездие Водолея.

* * *

Оскар с трудом разлепил глаза, часто заморгал, пытаясь избавиться от заволокшей их плёнки, и тут же почувствовал резкую неожиданную тошноту.

Слава богу, стекло было опущено, ему даже не пришлось вылезать из водительской кабинки.

Тихо проснулся от звуков, издаваемых отчаянно блюющим Оскаром, свесившимся из окна чуть ли не наполовину, с трудом прокрутил ручку, опуская стекло со своей стороны, и спустя всего несколько секунд поспешил последовать его примеру.

* * *

Внизу раскинулся берег, устланный светлым мягким песком, а за ним — сверкающее лазурное море, обрывающееся на горизонте. Тихо восторженно распахнул глаза и, подставив лицо солнцу, раскинул в стороны руки. Нестерпимо пахнуло солью и гниющими водорослями.

— Тебе никогда не хотелось стать пиратом? — спросил маг у подошедшего Оскара.

— Хотелось. А тебе?

— Не знаю.

Они спустились к воде, цепляясь за выступающие из земли корни и скользя по песку. На пляже старый краб, перепуганный внезапным вторжением чужаков, взяв ноги в клешни, заспешил к воде, ворча на ходу. Если бы Тихо и Оскар знали крабий язык, они услышали бы о себе много нелестного.

— Давай искупаемся, — предложил Оскар, стягивая футболку. — Вода, наверное, супер.

Они поспешно скинули одежду, стремясь поскорее очутиться в прохладных объятиях моря. Точно так же торопятся все туристы, только что прибывшие на какой-нибудь курорт. Как правило, курорт этот оказывается довольно плох и уже через несколько дней начинает вызывать у неподготовленного городского жителя ощущение бродяжничества.

Они бегут по грязному пляжу, заваленному человеческими телами, словно поле боя, наступают на чужие покрывала, спотыкаются о ноги и головы и раскидывают шумливую детвору, а затем, подпрыгнув, врезаются в пенящиеся воды рыбкой, ощущая, как восхитительная прохлада окутывает тело, чтобы вынырнуть в суповом бульоне среди сотен таких же психов, как они сами.

Оскар вбежал в воду, поднимая тучи брызг и вспугивая прибрежных обитателей. Мальки, ошивающиеся на мелководье, перепугано прыснули кто куда. Тихо, предварительно зажав нос, как маленький ребёнок, перекувырнулся в воде через голову. Так он забавлялся какое-то время, не столько плавая, сколько скача на одном месте, исполняя всяческие кульбиты, вставая на руки и крутясь колесом. Оскар занялся охотой на мальков. Как очумелый он гонялся за стайкой, зачерпывая крошечных рыбок сложенными лодочкой руками, но лишь однажды достиг цели. Одна рыбёшка, то ли парализованная страхом, то ли просто недостаточно прыткая, застряла между пальцами и, потрепыхавшись какое-то время, обречённо замерла.

Оскар склонился над своей добычей, разглядывая серебристое тельце и чёрные точки глаз, как будто бы глядящих на него со страхом и надеждой. Внезапно в нём мелькнуло странное, безумное желание, мимолётное, но острое. Сам не понимая, зачем это делает, Оскар поднёс сложенные ладони ко рту и, склонившись, втянул морскую воду вместе с плавающей в ней рыбкой. Малёк заметался у него во рту. Оскар почувствовал, как тот бьется о его зубы, перепугался не на шутку и инстинктивно сглотнул. Тут же стало непереносимо гадко.

«Зачем я это сделал?»

Оскар застыл, поражённый своей выходкой, уставившись во всё ещё сложенные лодочкой ладони и не зная, что делать.

— Ты чего? — озабоченно поинтересовался маг, проплывая мимо на спине. — У тебя такое выражение лица, как будто ты чудовище увидел.

— Я проглотил малька, — в ужасе ответил Оскар.

— Что?

— Проглотил малька.

— Зачем? — Тихо нащупал ногами дно и встал перед парнем, сложив руки на груди как грозный судия.

— Не знаю. Как-то вдруг само собой вышло. — Оскар глянул на мага с отчаянием и отвращением в глазах. — Это было так гадко. Она так мерзко билась у меня во рту.

Тихо вздохнул.

— Забудь, — беспечно бросил он и снова взялся совершать нырки и кульбиты.

Оскар повернулся к берегу и удручённо зашагал на сушу. Хорошего настроения как не бывало. Изгнанного аристократа то ли мучило чувство вины, то ли отвращение, то ли его беспокоило, не свихнулся ли он часом, когда решил проглотить рыбку, но плавать точно больше не хотелось.

Выбравшись из воды, он уселся на гальку, подтянув коленки к подбородку, в ожидании, когда просохнут трусы, и принялся наблюдать за Тихо. Маг, похоже, даже не заметил его исчезновение, вовсю скакал, как безумный шизоидальный дельфин, повизгивая и поднимая кучу сверкающий брызг.

Оскар представил себе, как рыбка, провалившись к нему в живот, плавает там в желудочном соке, как у себя в море, и ему стало ещё гаже.

Он откинулся назад, лёг на камни, вытянув ноги, и зажмурился от яркого солнца. Слабые волны как огромные кошки лизали ему пятки, перекатывая гальку и издавая тихий убаюкивающий шум, как в ракушке (если бы не счастливые повизгивания Тихо, атмосфера была бы более чем умиротворяющая), это немного успокоило Оскара, и вскоре тот забылся в блаженной полудрёме.

* * *

Когда он проснулся, Тихо уже вылез на берег и скакал вокруг на одной ноге, пытаясь вытряхнуть воду из уха. Оскар резко сел и поморщился. Всё тело болело, как будто, пока он спал, какой-то хулиганистый великан пытался колоть им орехи. Оскар огляделся в поисках одежды.

— Сколько времени? — спросил он.

— Понятия не имею. — Маг, прищурившись, глянул на солнце. — Часа три, наверное.

Оскар со стоном поднялся и, подобрав свои джинсы, попытался в них влезть.

— Пора в путь, — сказал он.

Тихо тоже взялся за свои штаны. Внезапно что-то выскользнуло у него из бокового кармана и с глухим звуком ударилось о гальку.

— Что это? — Оскар наклонился за вещью раньше, чем это успел сделать Тихо, и, к своему удивлению, поднял небольшую статуэтку в виде тощей обезьяны.

Статуэтка была странной. Правой лапой обезьяна сжимала себя за горло, словно пыталась удушить, а левой придерживала связку кишок, чуть виднеющихся из вспоротого живота. Сквозь оба уха пролегало широкое отверстие.

— Зачем она? — поинтересовался он, вопросительно глянув на Тихо. — Это какой-то магический атрибут?

— Понятия не имею. Она не моя.

— А чья?

— Не знаю. Я её нашёл.

— Интересная вещь. — Оскар оглядел статуэтку в поисках метки фирмы-изготовителя, но ничего не нашёл. — Похоже ручная работа.

Тихо кивнул.

— Моя няня говорила мне, что нельзя подбирать чужие вещи, — сообщил Оскар.

— Почему?

— Потому что они могут быть прокляты.

Тихо стремительно побледнел.

— Она не проклята, — сказал он. — Я же маг, я в таких вещах разбираюсь. — Прозвучало это неубедительно.

Оскар улыбнулся и протянул ему фигурку.

— На!

Тихо неохотно принял статуэтку и уставился на неё такими глазами, будто видел перед собой живую кобру.

— Слушай, — сказал он, когда они уже шли к гробу. — Если она тебе нравится, можешь взять.

— Совершено не нравится.

— Правда? — Тихо изо всех сил пытался скрыть разочарование, но у него плохо получилось. — А то мне не жалко!

Оскар ухмыльнулся.

— Да не парься ты, — сказал он. — Я же пошутил.

Мага это не успокоило.

— Слушай, возьми, а. Или я её выкину.

Он буквально чувствовал, как страшное проклятие опутывает его словно чёрная сеть.

Оскар вздохнул. Он уже жалел, что сказал про проклятие.

— Ну ладно, давай, — милостиво согласился он.

Тихо радостно вручил ему предположительно проклятую статуэтку и облегчённо вздохнул.

— Я не боюсь проклятий, — объявил Оскар, сжимая фигурку в кулаке. По крайней мере сейчас ему казалось, что это так.

На шее у него висел дешёвый кулон в виде дождевой капли, нанизанный на крепкий чёрный шнурок. Оскар развязал его, сняв кулон, и продел сквозь уши обезьяны.

— Ты будешь носить это на шее, — в ужасе воскликнул маг.

— Да. — Оскар повязал шнур двойным узлом и удовлетворённо хмыкнул. — Я же говорю, я не верю в проклятия.

Кишки в тощей обезьяньей лапе напоминали чётки. А внутри ушей, там, куда Оскар не догадался заглянуть и где теперь пролегала чёрная верёвка, было вырезано имя.

* * *

Лиса бежала по пляжу. Бежать было тяжело, лапы подкашивались от усталости и вязли в песке, глаза заволакивало пеленой, а обострившееся обоняние сводило с ума. Саюко не превращалась в животное почти три тысячи лет и успела позабыть, каково это.

Помимо всего прочего, дико хотелось есть и пить. С тех пор как она покинула Орион, ей несколько раз попадались дождевые лужи. Саюко жадно лакала из них, зажмурившись от наслаждения, словно бы смаковала дорогое вино.

На второй день она наткнулась на город. Не Орион. Судя по её прикидкам и тому, что она помнила из карт этой местности, город назывался Лебедь.

Саюко бы не отказалась от настоящего лебедя. От мыслей о жирной, крупной птице под ложечкой у неё засосало. Саюко старалась держаться подальше от людей, в конце концов, она не собака, и только полный идиот, ничего не смыслящий ни в собаках, ни в лисах, может этого не заметить. Под платформой на одной из станций Западной железной дороги она проглотила несколько доходяжных крыс, не успевших унести свои лысые хвосты, и утолила жажду водой из речушки, в которую, по всей видимости, сливали магические отходы. Саюко до сих пор ощущала слабый привкус магии на языке.

Пока она копалась внизу, утоляя голод и жажду, прибыл поезд, Она видела его колёса и какие-то железные штуки, облепившие металлическое брюхо, мелки камушки подскакивали от исходящих от него вибраций. Саюко осторожно выглянула из своего укрытия, как раз когда раздвижные двери сомкнулись за спинами вошедших. Дребезжащий женский голос объявил название следующей остановки и поезд тронулся.

Она проводила его тоскливым взглядом. Поезд шёл в другую сторону, не туда, куда ей было нужно. Дорога Саюко лежала в Морскую раковину — порт, где дежурили её люди, готовые в любой момент подать весточку её брату или принять известие от него самого. За последние лед тридцать Малидэд не написал ей ни слова, да и Саюко не жаловала его вниманием, так что дел на наёмников Саюко было немного. Большинство из них даже не знали на кого работают.

Что ж, скоро им будет чем заняться. Ей понадобится корабль и команда, готовая держать язык за зубами.

В Лебеде Саюко так и не решилась превратиться в человека. Слишком сильны ещё были воспоминания об ужасах трансформации. Та оказалась даже болезненней, чем Саюко её помнила (возможно, потому что превращение длилось считанные минуты, а не несколько часов, как было положено), — так что она решила повременить с этим. «И как это оборотни Геммы превращаются в волков помногу раз за жизнь — а ведь живут они всего ничего», — недоумевала она.

Саюко даже не смогла залечить раны — мешали пули, застрявшие глубоко в плоти. Всё, что она сделала, — это подлечила ожоги и уменьшила боль.

«Хоть что-то есть полезного в моём даре, — думала она, наблюдая, как волны раскатывают песок, словно скалка тесто. — По крайней мере, мне не грозит умереть от сепсиса, и при желании я всегда могу увеличить себе грудь».

Она засмеялась бы, если бы лисы умели смеяться.

Пару дней назад ей удалось нагнать дикую кошку. Саюко разорвала той брюхо и обгладила до костей, пожирая добычу с таким аппетитом, какой уже давно за собой не наблюдала. Однако с тех пор ей не везло. Приходилось перебиваться мелкими грызунами и яйцами куропаток. Потом Саюко очутилась на побережье и принялась за крабов. Она бы ела и моллюсков, в изобилии разбросанных вокруг, но у неё не хватало сил и терпения вскрывать их ракушки.

Измученная дорогой, Саюко улеглась в песок и прикрыла глаза.

Было прохладно и тихо, и солнце едва выглядывало из-за облаков. Сон накатывал на неё как море. Хотелось просто расслабиться и поспать. Час, день, неделю. Если бы она захотела, то могла бы спать вечно. Но Саюко устала от снов. Когда-то давным-давно она слишком много спала. Она хотела закрыть глаза, те слипались, но боялась, что жуткие хаотичные видения снова набросятся на неё, как это всегда с ней бывало. Она не позволяла себе уснуть уже много лет. Интересно, а Малидэд и остальные также страдают? Бояться ли они того, что приходит во тьме разума?

«Нельзя забывать о том, что он сейчас одинок, — подумала она, вспомнив о Нём. — Его народ мёртв, у него нет ни союзников, ни слуг, ни друзей. Единственные, к кому он мог бы обратиться за помощью, — это его проклятущие выродки, которых он наплодил, пока сидел взаперти, но те сразу же исчезнут, как только окажутся рядом. Всё, что у него есть, — я и мои братья и сёстры. Но мы теперь его враги. Если ему и удастся завербовать пару магов на свою сторону — хотя, я даже представить не могу, чем он мог бы их подкупить, — против нас ему это не поможет. Я не должна забывать об этом и позволять своему страху брать над собой вверх. Мой враг вселяет в меня ужас только потому, что когда-то я подчинялась ему. Я больше не его рабыня, у него нет надо мной власти».

Но власть была. И с каждым вздохом, когда воздух проходил через её лёгкие, и с каждым ударом её сердца, которое она всегда ощущала своим особенным нечеловеческим чутьём, она чуяла признаки этой власти.

Саюко помнила, и эту память невозможно было ни вытравить, ни заглушить, то, что со временем стало её инстинктом, — она миллионы лет беспрекословно подчинялась его воле. Когда он придёт и потребует — сумеет ли она удержаться на ногах и не пасть на колени? Самой старшей среди её сестёр когда-то хватило силы духа и смелости, чтобы не подчиниться. И Саюко бежала к источнику этой силы, дрожа всей своей рабской душонкой и подрагивая от страха. Когда она окажется в кругу семьи — страх отступит. В одиночку она слишком слаба.

Саюко зарычала от злости на саму себя.

«Я не должна быть слабой. Не должна быть трусливой, — подумала она. — Достаточно я боялась и дрожала. Я превращусь в человека, отправлю письма в Морскую раковину и Глаз, разберусь со своими людьми и вампирами, довольно они прохлаждались, а после отдохну как следует, прежде чем продолжить путь. И когда я явлюсь в Морину к брату, я буду выглядеть как хозяйка мира, а не как раненое перепуганное животное».

Саюко взобралась на возвышение и огляделась. Вдалеке, примерно в километре от неё, стоял замок. Белый как снег, казалось, он был выпечен из теста и густо покрыт сахаром и кремом.

«Неплохое место для отдыха, — подумала Саюко. — Только примут ли меня?»

Нужно было как-то обставить дело так, чтобы её наверняка приютили в пряничном замке, как она его про себя окрестила.

Но для начала необходимо было превратиться в человека.

Саюко спустилась на песок и попыталась расслабиться и снова отыскать в себе ту тайную силу, которую в обычное время старалась держать в узде. Страшная судорога прошла по её телу. Саюко выгнулась дугой и зарычала. Шерсть полезла из неё клочками, а вместе с ней и зубы. Саюко позволила им вывалиться на песок — из разинутой пасти потекла кровь вперемежку со слюной. Задние и передние лапы скрутило, словно кто-то пытался сломать их, кости в них затрещали, удлиняясь и меняя свою форму. Кожа лопнула, обагрив песок кровью, и когти осыпались как шелуха. Саюко протяжно и страшно завыла (когда она трансформировалась в ОГАМе, — она была уверена в этом на сто процентов, — у спецназовцев, осадивших университет, кровь застыла в жилах). Жуткий вой разнёсся по округе.

«Интересно, слышат ли меня в замке?»

Тело Саюко превратилось в ад.

* * *

Она выла и каталась, и кажется, даже обмочилась, пока превращение не закончилось. У неё выросли новые волосы на голове, новые зубы, белые и крепкие как у ребёнка, и новые ногти. Саюко придала бы им красивую форму, но сил на это уже не хватало. От лисьего обличия она оставила только хвост, как делала это всегда с тех самых пор, как лиса стала её любимым животным. Малидэд не раз корил её за этот хвост, напоминая раз за разом, что такие, как они, должны держаться в тени и не выделяться. Саюко только смеивалась над его словами. Ей нравилось быть особенной. Для неё это было то же, что быть собой.

Саюко поднялась на ноги и утёрла слёзы. В последние минуты трансформации, когда её внутренности перестроились, а тело почти обрело человеческую форму, она рыдала как дитя. Саюко никогда не видела оборотней Геммы, только слышала о них от Малидэда, но — подумала она — если они испытывают такие же страдания во время метаморфозы — ей их искренне жаль. Что ж, Гемма всегда отличалась излишней суровостью.

Саюко поспешно омылась в море — вода стёрла с ней кровь и остатки шерсти. Ощупала ноги в тех местах, где всё ещё сидели пули. «Вот и повод заглянуть на огонёк», — она усмехнулась, думая о том, как же она красива. Даже раненая.

Всё-таки как же приятно быть человеком. Она плюхнулась задом на камни, не выходя из моря, так что оказалась с головой под водой, и открыла глаза. Кругом было пусто и сумрачно. Ни рыб, ни раков, ни крабов — ни одного живого существа, кроме неё самой.

Открыв рот, Саюко выдохнула пузыри воздуха.

«Когда-нибудь я уйду в океан, — сказала себе она. — Как раньше, когда мы все ещё были вместе, но были свободны как сейчас. — Она помнила, какими огромными были плавники Малидэда, когда он разрубал ими морскую толщу, и как охотился Отис. Лазурная вода вспенивалась красным. Сладкий вкус крови танцевал на языке. — Я уплыву далеко-далеко во тьму и буду пожирать мелких рыбёшек, одну за другой».

Сегодня она что-то слишком много вспоминает. Что за меланхолия?

Саюко вышла из воды и побрела к замку. «Скажу, что умираю от голода и холода. Не могут же они прогнать раненую девушку, да к тому же ещё и голую. Уже этим вечером у меня будет кожаное кресло под задом и кружка горячего кофе в руке».

Она прошла чуть меньше километра, когда внезапно услышала шаги. Берег в этом месте делал резкий поворот, и ей ничего не было видно за выступом в склоне. Саюко осторожно выглянула. По песку босиком шла светловолосая девушка — на вид лет восемнадцати-двадцати.

«Наверняка топает из замка», — с досадой подумала Саюко.

Не слишком-то удачно всё складывается. Прийти к чужим дверям без денег и клочка одежды на теле — это одно… Но не будет же она кидаться девчонке под ноги, моля приютить и обогреть.

Она поспешно распласталась на земле и сделала вид, что пребывает без сознания.

В этот момент девушка вышла из-за поворота и заметила её. Саюко ожидала услышать вскрик, что-нибудь вроде «О, Господи, мать моя женщина, отец мой мужчина», но та не проронила ни звука. Девушка постояла несколько секунд, видимо разглядывая свою неожиданную находку. Затем Саюко поняла, что та уходит.

«Чего? — она вскочила, пылая от праведного гнева. — Что за бесчувственная особа. Я тут пластаюсь перед ней, а она…»

Саюко выглянула из-за выступа и увидела медленно удаляющуюся спину. МЕДЛЕННО.

«Быстрее, дура», — хотелось крикнуть ей, но Саюко сдержалась. — Если б моя сумка не сгорела, я взорвала бы этот замок к ядрёной фене».

Она зарычала от злости и снова рухнула на песок.

Рваные облака плыли по вечернему небу. Саюко подумалось, что те, вероятно, угодили в зубы какой-нибудь облачной лисе и теперь уносят ноги. Вот бы и ей разорвать кого-нибудь на части.

В конце концов Саюко уснула раньше, чем Гортензия привела помощь.

* * *

Замок был похож на гнилой клык в окружении голых дёсен, по какой-то причине обросших травой и невысокими деревьями. Ров, некогда окружавший здание, давно засыпали, так что теперь о нём напоминал лишь едва заметный «шрам» лишённый растительности, — словно след некой магии, окольцевавшей замок, или признак присутствия волшебных существ, вроде фей или эльфов. Кажется, в одной из сказок, которые няня читала Оскару в детстве, упоминалось нечто подобное. Но на самом деле, конечно, ни эльфов, ни фей не существовало.

Оскар представил себе, как маленькие человечки, с разноцветными светящимися крылышками, мельтеша и посверкивая в траве, словно живые сигнальные огоньки, собираются вокруг и пляшут, а замок высится над ними, безжизненный и мрачный, ещё более чёрный, чем тьма, давно уже не принадлежащий людям, а только этим таинственным созданиям.

Оскар глянул на Тихо. Странно, казалось бы, рядом с ним маг, но маг этот ни на что толком не способен. В этом мире столько говорится о магии, кто-то хвалит её, кто-то проклинает — в любом случае она никого не оставляет равнодушным, — но где она, эта хвалёная магия?

С недавних пор — как слышал Оскар, — родители не желают отпускать своих детей в магические университеты. Слишком велика опасность потерять их.

Неизвестная группа террористов время от времени взрывает то или иное магическое учебное заведение — и конечно, никто не хочет рисковать, а по радио только и говорят, что о страшном вреде магических предметов, вроде могильника. Пару лет назад в магазинах на коробках с магическими аппаратами стали писать: «Минздрав предупреждает: магия вредит вашему здоровью», когда это не оказало эффекта и распространение подобной техники не прекратилось, перешли к более лаконичному и грозному: «Магия убивает». Что они придумают, если и это не подействует? «Магия уже убила Вас»?

Оскар нахмурился.

Ещё вчера он думал, что, вернувшись домой, построит магический завод. Его люди будут изготовлять магильники, специальную магическую аппаратуру, вроде той, с помощью которой они с Тихо пытались отыскать женщину с хвостом, и многое другое. Но вот они с магом уже второй день разъезжают по окрестностям Ориона с гробом, буквально забитым всевозможными прибамбасами, а те ни на что не годны.

Оказывается, действенность магии сильно преувеличена.

Поисковик уже четырежды выдавал им совершенно разные координаты, так что маг в конце концов не выдержал и запихнул тот поглубже в гроб.

Стоит ли в таком случае тратить фамильные деньги на изготовление того, что никому не может принести пользы?

Оскар был не таким человеком, чтобы дурить людям и вампирам мозги.

Или это Тихо во всём виноват?

— Слушай, Тихо. А что вообще можно сделать с помощью магии?

— Да всё что угодно, — Тихо замялся. — Ну, в теории, по крайней мере.

— А на практике? У тебя когда-нибудь получалось какое-нибудь действительно удивительное заклинание?

«Ну или хоть что-то?» — прибавил он про себя.

— Да, наверное, — маг окончательно сник. — Честно говоря, я не помню.

— В каком смысле не помнишь?

Тихо объяснил.

— Ооооо, — протянул Оскар и посмотрел на мага чуть ли не с восхищением. Подобное проявление амнезии показалось ему тем самым действительно удивительным волшебством. — Никогда раньше о таком не слышал.

Он подумал, стоит ли рассказывать об обычае своей семьи, коль уж маг проявил откровенность, но решил промолчать. Если что, он всегда успеет.

— Как думаешь, стоит туда заглянуть? Вдруг она там! — поинтересовался маг.

— Думаю, стоит. Только у меня такое ощущение, будто бы там никто не живёт. Окна совершенно пустые. Нигде ни света, ни движения.

— Они слишком высоко, с такого расстояния не увидишь.

Оскар пожал плечами.

— Попытка не пытка.

Они остановились метрах в десяти от замка и выбрались наружу. Оскар посадил шиншиллу себе на плечи, а чайник радостно затрусил вслед за Тихо. После почти пяти часов сидения в душной, раскалившейся к полудню кабинке больше всего на свете тому хотелось оказаться в тени и прохладе. Чёрная громада замка, наверняка тёмного изнутри, холодного и сырого, обещала ему и то и другое.

Когда-то у замка был подвесной мост, но за ненадобностью его сняли, а парадный вход переделали. Теперь это были невысокие полукруглые двери с серебряными змеями, обвивающими деревья, и драконами. Герои подошли к ним. Тихо взялся за тяжёлую ручку в форме головы змеи с кольцом во рту и постучал, не слишком, правда, уверенно, так что Оскар усомнился, что их услышат.

Однако не прошло и десяти секунд, как дверь приоткрылась, и из-за неё показался довольно объёмный старичок с аккуратно постриженной седой бородой и лысиной. На нём была надета странная коричневая хламида, напомнившая Оскару рясу монаха, и кожаные сандалии.

Старик улыбнулся им и поклонился.

— Здравствуйте, мы хотели узнать… — начал Тихо, но старик его перебил.

— Пожалуйста, проходите!

Ни слова больше не говоря, он пропустил их вперёд себя, точнее буквально затолкал внутрь своим пузом, наводящем на мысли о беременных барабанах.

Тихо и Оскар очутились в тёмном и прохладном помещении. Чайник у ног мага довольно забулькал.

— Следуйте за мной, — сказал старик.

Он провёл их к высоким дверям, украшенным такими крупным рубинами, какие Оскару ещё не доводилось видать вживую, хотя его мать обожала драгоценности. Там он ненадолго оставил их, а вернувшись, пригласил пройти внутрь.

Тихо и Оскар прошли в просторный зал. Посредине него стоял длинный громоздкий стол, как предположил Оскар, из дуба. Явно старый, закопченный, видавший многое на своём веку. За ним сидели какие-то люди: мужчины и женщины, а во главе стола — грозного вида мужчина с густыми чёрными бровями и таким подбородком, будто бы его обтёсывали топором. Увидев вошедших все разом притихли и, кажется, даже затаили дыхания. Тихо с Оскаром замерли, как два испуганных тушканчика.

Внезапно мужчина с выдолбленным подбородком вскочил со своего места и, подойдя к героям, — Тихо дёрнулся, порываясь бежать, но двери за их спинами уже закрылись, — рухнул перед ними на колени.

Оскар и Тихо шокировано распахнули рты. Маг издал странный горловой звук, как будто подавился слюной, и закашлялся.

— Эээээ, я чем-то могу вам помочь? — спросил Оскар, чуть наклонившись к мужчине. Чувствовал он себя при этом конченым идиотом.

— О, князь Тьмы, мы так ждали тебя, — густым басом гаркнул тот, обращаясь к Тихо.

Бедный маг отшатнулся. Лицо его мгновенно приобрело меловую бледность, а глаза раскрылись так широко, будто бы он пытался оглядеть ими разом весь мир.

— В каком смысле? — пискнул он.

Мужчина, похоже, не ожидал подобной реплики. Он озадачено глянул на Оскара, и на лице его проступило замешательство.

— Может быть, я обознался. Прошу вас, простите своего глупого раба.

Его взгляд заметался между Тихо и Оскаром. Бедняга явно не мог решить, к кому обращаться.

— Какой ещё князь Тьмы? — озадачено поинтересовался Оскар.

— Дьявол, Сатана, Змей Искуситель. — Глаза мужчины зажглись фанатичным огнём. Люди за его спиной жадно прислушивались к их разговору. Некоторые из них даже привстали со своих мест.

Оскару подумалось, что он каким-то образом очутился в дурдоме.

— Мы так давно Вас ждали, — объявил обладатель вырубленного подбородка.

— Нас? — Оскар для верности ткнул в себя пальцем, чтобы собеседник уж точно не перепутал, кто имеется в виду. — Вы что, хотите сказать…

Он тоже побледнел. Тихо тем временем начал спиной отступать к дверям, стараясь совершать как можно более незаметные шажки, чтобы сумасшедшее собрание во главе с коленопреклоненным этого не заметило.

— Вы считаете, что кто-то из нас Дьявол? — догадался Оскар. На последнем слове голос его сорвался на визг, так что ему самому показалось, что это не он сказал, а какая-то визгливая девка.

Шиншилла на его плече, почуяв смятение хозяина, разразилась продолжительными и экспрессивными писками.

По спине у парня побежали мурашки.

«Куда мы попали? — в страхе подумал он. — Это какие-то сектанты».

— Ну да, — мужчина поднялся с колен, и лицо его стало жестоким. — Однако сдаётся мне, что я обознался.

Он обернулся к людям за своей спиной.

— Мелиса, ты сказала, что господин придёт сегодня, но, похоже, ни один из этих людей не наш хозяин.

Стройная женщина с короткими рыжими волосами вскочила со своего места, как нашкодившая школьница, бранимая учителем. Щёки её запылали то ли от стыда, то ли от гнева.

— Откуда нам знать, что они не его слуги. Может быть, это его глашатаи, его герольды, и идут вперёд него, чтобы объявлять о появлении своего господина, — взвизгнула она.

Мужчина повернулся к пришедшим.

— Эта женщина права?

Теперь уже и Оскар попятился к выходу.

— Слишком уж перепуганный у них вид, — сказал глава секты рыжеволосой. — Игорь, кого ты мне привёл?

Старик в рясе выглянул из-за двери и испуганно глянул на мужика с подбородком.

— Я думал, это гости, — сказал он.

— Старый идиот.

Отступающие Тихо и Оскар столкнулись локтями и вздрогнули, будто их ударило током.

— Ладно, — голос мужчины чуть смягчился. — Раз уж пришли — не пропадать же зря. Эдвард, Лью и вы двое, возьмите этих чужаков и заприте в подземелье. Мы принесём их в жертву вместе с остальными, когда наш господин прибудет.

Притворяться дальше было незачем, Оскар и Тихо бросились к двери, чайник метнулся за ними. Оскар попытался оттолкнуть старика, но тот неожиданно оказался очень крепким и сильным. Загородив собой выход, он пребольно ударил юношу в солнечное сплетение. Дыхание у Оскара перехватило, и он пошатнулся. В тот же момент четверо здоровенных мужчин схватили их: двое Оскара, двое Тихо. Каменные пальцы сомкнулись как наручники на запястьях аристократа. Тоша спикировала на врага и попыталась цапнуть за нос, но тот легко отшвырнул её. Пушистое тельце шмякнулось на каменный пол. Оскар, закричав от отчаяния и гнева, попытался лягнуть второго противника, но промахнулся. Мужчина схватил его за ноги.

То же самое в это время проделывали и с Тихо. Чайник, очумевший от ужаса, метался у нападавших под ногами и плевался водой из носика. Вреда это не приносило никакого, зато раздражало неимоверно. Один из мужчин, изловчившись, пнул представителя вида чайная саламандра, и тот опрокинулся на бок, расплескав всё содержимое. Крышечка его отвалилась и покатилась куда-то под стол.

Всё это время женщина, названная Мелиссой, изо всех сил вглядывалась в Тихо с таким выражением лица, как будто бы не до конца была уверена, что именно видит. Внезапно она вскочила со своего места и бросилась в гущу событий.

— Подождите, — крикнула она. — Я знаю этого человека.

— Какого из них? — спросил один из мужчин, тот что держал ноги Оскара.

— Этого, — Мелиса указала на Тихо. — Это мой знакомый. Отпустите его!

Двое, держащие мага, повернулись к мужчине с рубленным подбородком.

— Ты уверена, что он не принесёт нам неприятностей? — спросил тот у Мелисы.

— Уверена, насколько я помню, он совершенно безобидный. Будет лишь ныть и хлюпать носом.

— Ладно, но второго мы всё-таки запрём в подземелье. Он нам пригодится. Отпустите этого полудурка!

Мужчины разжали ладони, и Тихо брякнулся на пол. Приподнявшись, он потёр ушибленную спину и удивлённо взглянул на Мелису.

— Я тебя не знаю, — сказал он.

— Зато я тебя знаю, — женщина с улыбкой протянула ему руку, помогая встать. — Давно не виделись, Тихо!

Всем известно, что есть гены дурные, вредоносные, опасно мутировавшие, несущие болезни и деградацию, а есть хорошие, правильные, здоровые гены, те, что движут эволюцию вперёд, те, что угодны природе.

Все об этом знают.

Но только айя ведомо, какой ген даст благодатный плод, а какой принесёт с собою разрушение, какой следует оставить, а какой должен исчезнуть. Айя видят то, что от иных живых существ сокрыто. Им ведомы тайные пути жизни, истинное устройство каждой земной твари, они видят, как делятся клетки, как зарождается новая жизнь, как пробивается росток, как в почке формируется лист, как вирусы поражают клетки, как бегут сигналы по нервным тканям, как восстанавливаются кожные покровы и как вьются нити ДНК, так похожие на то древо, что воплощает собою мир.

Но Великое Древо больно, и они, айя, призваны исцелить его. В этом смысл их жизней, такова причина их существования. В отличие от хекте, что вольны желать всего чего угодно и жить так, как им вздумается, желания и возможности айя строго ограничены. Хекте понимают это и ценят великую жертву своих богов. Каждый хекте осознаёт святость цели айя и подчиняется ей, хотя это бывает и нелегко. Иногда жажда жизни оказывается сильнее разума и долга.

Но даже свободное существо не может быть свободно абсолютно. Суровая действительность настигает их, и остаётся лишь смириться с нею. Потому что таков мир, и он будет таковым до тех пор, пока дело айя не увенчается успехом.

К двадцатилетнему возрасту каждый хекте, независимо от пола, обязан обнаружить в себе все дарованные генами способности, научиться доблести и храбрости, обрести силу и воспитать в себе ум. Когда же им исполняется двадцать и наступает великий день Саола, день Жизни, они идут в Тартум, место собраний, дабы продемонстрировать своим сородичам, чему сумели научиться за годы детства и юношества. Когда же земной экзамен оканчивается, начинается экзамен небесный. Молодые хексе идут в храм Саола, чтобы предстать перед своими богами: Данной, Геммой, Малидэдом, Отисом, Эосом и Лери — первыми созданиями Творца, бессмертными и вечно молчащими.

Известно, что нет у хекте опасений, связанных с богами. У них нет понятия наказания и возмездия, господнего гнева и греха. Единственный грех для них — это убийство себе подобного, но даже в этом случае боги не отворачиваются от оступившегося. Потому что у него есть своё предназначение, потому что он важен. У хекте нет молитв, и они никогда ни о чём не просят своих богов, ибо те не в силах им помочь. Хекте знают, что айя вовсе не всесильны. И потому любят их ещё сильнее, чем могли бы любить — будь те всемогущими. В них не зарождается зависти и гордыни, ибо доля богов печальна, а доля хекте светла и радостна, даже несмотря на то, что первые бессмертны, а вторые нет. Это знают все.

И вот наступает день Саола, и молодые юноши и девушки собираются в храме своего бога. Гемма и Малидэд правят вместе, их судьба — счастливейшая из божественных судеб, ибо они знают земную любовь. Остальные пребывают в одиночестве, и сердца их бесконечно далеки от привязанность и чувств. У каждого свой характер, но все шестеро — суть одно, и души их связаны воедино.

Вера хекте в бесконечную мудрость своих богов нерушима. Покорно поднимаются они по белоснежным ступеням к тёмному проёму двери, ведущему в божественные покои, готовые принять любую участь, какой бы страшной та ни оказалась. Сейчас решатся их судьбы, и жизни их получат немой ответ. Это ли не самое главное?

Юноши и девушки, трепеща от страха, ступают по мягким коврам из белоснежных шкур барсов, тигров-альбиносов и северных медведей. Животных убивать разрешено, потому что их роль в божественном промысле завершена, а значит, больше не имеет значения, как те проведут свои жизни и когда найдут свой конец. Хекте знают, что и им суждено однажды стать пищей для более совершенного вида. Но даже с этим они готовы смириться. Ведь тот, кто может пожертвовать собой ради высшей цели — сделает это. Такова уж сущность всех живых существ.

Молодые хекте останавливаются в трёх шагах от мраморного трона. С двух сторон от него в огромных каменных чашах, таких же белых, как и всё здесь, грудами лежат бриллианты всех форм и расцветок, зелёные и голубые сапфиры, похожие на капли крови рубины. На троне, положив руки на подлокотники, сидит золотоволосая женщина с глазами цвета предрассветных небес. Несмотря на то, что зрачки её неподвижны, а лицо напоминает маску, она не выглядит отрешённой. Наоборот, весь облик богини насквозь пронизан осознанием присутствия, так что даже при самой большой фантазии невозможно принять её за статую. Она живая, но скупа на проявления жизни, как все айя. Над головой богини на высоте нескольких десятков метров под стеклянным куполом с изображением ветвей великого древа, на толстом канате, не видном с такого расстояния, подвешена белая змея в метр величиной (символ здешней айя) — если смотреть снизу, она кажется крошечной. Стены пестреют изображениями разнообразных змей всех оттенков и видов. Пол выложен белоснежной плиткой, украшен нежно-зелёными узорами, витиевато сплетающимися между собой, наподобие ветвей или нитей, в центре зала образовывая окружность. В центре этой окружности и встают юные хекте. Ноги их заметно трясутся, некоторые настолько напуганы, что едва могут стоять, другие внешне спокойны — но у всех в голове грохочет кровь, а сердце колотится как безумное, всех их изнутри обдаёт жаром предсмертного ужаса. Возможно, это их последние минуты жизни, последняя минута, последние полминуты…

Многие юноши и девушки не могут сдержать возгласа удивления, когда богиня начинает двигаться. Это выглядит почти противоестественно, словно не человек, а дерево внезапно поднимается на корни и шагает к ним. В руках богиня держит меч, её глаза неотрывно смотрят в одну точку, их выражение, изгиб губ, лицо — безмятежны. Происходящее как будто бы ничуть её не волнует, и привычное ежегодное кровопролитие — не трогает сердца.

Первые из пришедших предстаёт перед богиней и несколько секунд они стоят напротив друг друга, зрачки богини не движутся, она сморит на лоб юноши, но видит вовсе не это. Её взгляд направлен глубже, в самое его существо, в цепи его ДНК, в деятельные сегменты его клеток, в его кости, вены, мозг. Наконец она приходит к какому-то решению. Юноша стоит, в глазах его ужас, он старается выглядеть сильным и храбрым, но тело сотрясает мелкой дрожью.

Бывает, что представ перед богиней, некоторые хекте позорно мочатся в штаны. Таких осуждают, но в глубине души все понимают — перед лицом смерти и не такое может быть. У хекте нет войн, и единственные места, где они сталкиваются с духом небытия, — храм Саола и смертное ложе. Но если на смертном ложе ты стар и немощен, и милосердная слабость ума и тела притупляет страх, то в храме ты силён и молод, исполнен жажды жизни, чтобы утолить которую, необходимо прожить не один десяток лет. Ты готов ко всему, к любви и ненависти, страсти и умиротворению, победам и поражениям, но только не к смерти. А смерть, тем не менее, прямо перед тобой.

Проходит ещё секунда в мучительном ожидании, но на этот раз богиня удовлетворена увиденным. Этот юноша может жить. Выдохнув с невероятным облегчением, мгновенно обмякнув, едва ли падая в обморок, он отходит, и на губах его расцветает радостная улыбка. Сама судьба, сама вселенная, сам творец только что подтвердили его право на жизнь. А это значит, что отныне впереди, до глубокой старости, дорога бытия перед его ногами не оборвётся охотничьей ямой безумия, и не заведёт в страшные силки болезни и страдания.

В центр круга встаёт следующий хекте, такой же напуганный и бледный, как и предыдущий. Несколько секунд айя смотрит перед собой — и снова ничего. Хекте отходит; его собрат по счастью встречает его улыбкой и объятием.

Следующий. Снова проходит немного времени, кажущиеся несчастному годами беспросветного ужаса, но в этот раз всё не так. Рука богини, сжимающая рукоять меча, неожиданно вскидывается, и безупречно наточенное лезвие, блеснув в ярком свете, заливающем залу, срубает голову несчастного, входя в плоть легко как в масло. Две части того, что лишь мгновение назад было целым, падают на белые плиты, густая тёмная кровь заливает пол. Она ползёт вдоль узоров на полу, подступает к самым ногам богини. Девушки тихо вскрикивают и закрывают глаза, юноши отворачиваются. Все стараются не смотреть на страшную картину, но следующей хекте приходится ступать в кровь, никто даже не удосуживается тем, чтобы убрать труп, всё равно скоро к нему прибавится ещё много таких же «бракованных» особей, не достойных того, чтобы продолжать существование.

Девушке везет, и она присоединяется к живым. Место же мёртвых на полу, в крови, лежать горой, пока не закончится ритуал и жрецы не вынесут их через широкие двери храма, чтобы сжечь перед глазами возбуждённой толпы, ревущей от восторга и любви к своей богине.

Кровавая церемония божественной селекции продолжается многие часы, от запаха крови и вида десятков трупов многим становится дурно, но они не имеют права покинуть залу, чтобы перевести дух, вдохнуть свежего воздуха и заодно ещё раз, может быть последний, взглянуть на родной город.

Белые одежды богини, её ступни, руки, лицо и даже волосы уже давно стали красными, и на всём кругом — страшные алые пятна. Прекрасные небесные глаза всё так же безмятежны. Ни один мускул не дрогнул на лице. Да и что ещё можно ожидать от существа, живущего многие тысячи лет, существа, увидевшего за свою жизнь больше смертей, чем было в ней секунд?

Хекте и не ждут иного, но если б не произошло того, что произошло, в один прекрасный день они задались бы вопросом: почему мы должны умирать, почему боги безучастно взирают на наши страдания, почему мы должны позволять проливать нашу кровь в угоду некой священной цели, некоторого великого результата, свидетелями которого мы даже не сможем стать? Почему мы должны умирать ради того, чтобы шестеро бессмертных существ достигли через нас совершенства?

Такие вопросы хекте задали бы себе, позабыв о том, что шестеро бессмертных существ трудятся не для себя. Гнев народа обрушился бы именно на них, а не на далёкого, недостижимого Минокуру, потому что они ближе и потому что это их руки заносили мечи над чужими головами.

Но к счастью, или к несчастью, то, что произошло, случилось, и в результате этих событий судьба всего мироздания пошла по иному пути.

Как и всякое событие, круто изменившее ход истории, началось оно как малость.

Вот в центр круга выходит очередной хекте. У него светлые волосы, ясные серые глаза, открытое приятное лицо, красивая мужественная фигура. Юноша хорош собой, но таких на веку богини было миллиарды, и он, кажется, ничем не отличается от других. Вот только в отличие от всех, этот хекте не боится, его глаза смеются, и стоя напротив золотоволосой женщины, он улыбается ей.

Дара всё так же холодна, улыбка юноши не вызывает у неё никаких чувств. На этот раз она не поднимает меч, и молодой хекте присоединяется к спасённым. Но вместо того, чтобы обмениваться с ними тихими словами радости и облегчения, на протяжении всего оставшегося времени он неотрывно смотрит на богиню.

Наконец чудовищная процедура заканчивается. Тела убитых собирают и выносят, чтобы уложить на гигантский алтарь для сожжения. Выжившие выходят вслед за жрецами, а богиня так и остаётся стоять с мечом в руке, с ног до головы залитая кровью. Когда празднество завершится, её вымоют, переоденут и усадят обратно на трон, как шарнирную куклу. Ритуальный меч до следующего года пролежит обёрнутый шелками в ящике из белого золота, надёжно спрятанном под троном.

Тысячи хекте приветствуют юношей и девушек громоподобным «ура», как будто те одержали великую победу. Матери и отцы, привстав на цыпочки, чтобы взглянуть поверх чужих голов, высматривают среди выживших своих дочерей и сыновей. Кто-то заливается слезами горя, кто-то облегчения. Никто не остаётся безучастным. И долго ещё после разносятся крики: «Да здравствует Дара!», «Да здравствуют айя!», «Да здравствует Минокура!», — и слышен чей-то тихий плач.

Мёртвых сжигают, и их тела страшно корчатся в огне, как будто бы деятельное пламя вновь разжигает в них жизни, побуждая предпринять последнюю попытку вернуться в бытие. Но нет дороги назад тем, кто не смог угодить богам.

* * *

После дня Саола юноша со светлыми волосами каждый день тайком пробирается в храм, воспользовавшись ключами своего дяди-жреца, и подолгу стоит перед айя, молча разглядывая её прекрасное лицо. Иногда он садится на пол возле неё, как верный пёс, иногда преклонив колено, целует край её одежд, но долгое время молчит. Лишь через несколько недель он начинает говорить, и речи эти более чем крамольны, и его счастье, что никто не слышит их, потому что высший закон гласит, что во все дни, кроме дня Жизни, айя должны пребывать в одиночестве.

Юноша говорит:

— Если бы ты согласилась покинуть со мной это место, я сумел бы сделать тебя счастливой. Я открыл бы тебе мир радостей и удовольствий, о котором ты ничего не знаешь, я открыл бы тебе глаза на то, какой должна быть настоящая жизнь. Со мной или без меня, ты стала бы свободной, если бы только решилась покинуть эти стены. Что держит тебя здесь? Зачем тебе эти ежегодные кровопролития? К чему ты стремишься? Разве это твоя цель? Разве ты сможешь собрать плоды своих трудов? Не боишься ли ты, что создатель, воспользовавшись тобой, оставит тебя позади себя и в конце времён ты, как и хекте, сойдёшь в небытие. Неужели тебя не страшит то предательство, что могут над тобой совершить? Неужели эти одинаковые дни и ночи без движения, без слов дороже простой и весёлой жизни твоего народа? Неужели тебе никогда не хотелось стать простой женщиной?

Каждый из этих вопросов как стрела, выпущенная метким стрелком, попадает точно в цель. То, что беспокоит богиню на протяжении веков, все её тайные опасения и мечты один за другим излагает этот красивый улыбчивый хекте. Данна не шевелится, не смотрит на него, но против своей воли слушает, слушает так внимательно, как уже давно никого не слушала.

Она молит небеса, чтобы он замолчал, чтобы он ушёл. Но стоит тому удалиться — ждёт его вопреки собственной воле и тоскует, если его нет. Он соблазняет, обещает: «Я сделаю тебя счастливой», «Ты станешь свободной».

Но чувство долга в ней пока что сильнее желаний и страстей, и потому она молчит. То, что юноша приходит к ней, то, что он говорит с нею, — уже само по себе для неё радость.

Но вот проходит неделя, другая, месяц — а его всё нет. Богиня впадает в беспокойство, внешне это ничем не выражается, но внутри она, как ни старается, не может удержать волнения. Без светловолосого юноши ей скучно и одиноко. Как раньше умоляла небо заставить его уйти, так теперь молит она о том, чтобы он вернулся.

В конце концов молитвы её услышаны, молодой хекте с ясными серыми глазами снова входит в белую залу её напичканного драгоценностями дома. Встаёт перед ней на колени и целует край одежды. Улыбается своей чудесной открытой улыбкой. И Данна, не удержавшись, улыбается в ответ.

Этот день кажется ей особенным, эту ночь она проводит в раздумьях.

Красивый юноша сумел очаровать её, яд его слов проник ей в кровь. Что же теперь ей предпринять? Стоит ли отрезать поражённую ядом конечность, пока отрава не успела распространиться дальше? Или лучше позволить яду растечься по телу и разрешить себе то, на что айя не имеют права: свободу и счастье.

Данна мучается до самого рассвета и наконец принимает решение.

Может быть, потом она и пожалеет об этом, но склонность к рефлексии никогда не относились к характерным чертам её натуры.

Как только решение принято, Данна не колеблется ни секунды. И стоит только юноше со светлыми волосами вновь войти в храм, она немедленно встаёт ему навстречу. В её небесных глазах горит огонь восторга и надежды, губы улыбаются, обнажая белоснежные зубы, веками не имевшие необходимости пережёвывать пищу. Её движения скованы, застывшая кровь растекается по телу горячей волной, причиняя почти нестерпимую боль. Богиня страдает, но её жажда обрести, наконец, свободу и счастье сильнее непродолжительных физических мук.

Она подходит к юноше и, протянув к нему руки, дотрагивается до его лица. Чувствует под пальцами бархатистую мягкость его кожи — он гладко выбрит. Прикасается к его губам и векам, её сердце колотится так же быстро и громко, как у её несчастных жертв в день Саола, но не от страха, а от восхищения.

Богиня вновь чувствует себя живой. Ощущение, которое она успела забыть за время правления хекте. Этот сероглазый юноша вновь вернул ей жажду жизни и внушил стремление бороться со своей участью, заставил отринуть долг и отдать предпочтение сердцу. А сердце богини лежит к нему, к этому молодому обворожительному хекте.

— Как твоё имя? — вопрос удаётся произнести лишь с третьей попытки. В первый раз Данна не соизмеряет силу голоса и говорит так тихо, что даже сама себя не слышит, во второй — звуки вылетают с хрипом, она задыхается, начинает кашлять. На третий — ей удаётся высказать задуманное, но её речь всё ещё тиха и малопонятна. Но всё же юноше удаётся разобрать, что она говорит.

— Мира, — отвечает он и прикасается губами к её белой руке.

Мира. Это имя в будущем будет носить величайший город ада Минокуры («город богов», как будут его называть), но сейчас это лишь смертный молодой мужчина, соблазнивший богиню и сбивший её с истинного пути.

И так начинается великий переворот, великая революция, повлёкшая за собой смерть целого вида. Как всегда, всё начинается с любви.

Свобода — вот всё, что нам нужно, всё, чего жаждут наши души.

Но души эти ненасытны, и нет такой свободы, что смогла бы

стать достаточной для них. Преодолев очередное препятствие,

мы находим новое; вырвавшись из меньшей клетки,

ищем пути побега из большей; разрушив же последнюю стену,

обретаем ту, что невозможно разрушить, — стену в самих себе.

Она называется смерть.

Из зала, где Тихо и Оскара приняли за посланников так называемого Астата (а поначалу и за него самого), Мелиса отвела мага в маленькую светлую комнату с двумя креслами и круглым стеклянным столиком между ними. Всё время, пока они шли туда, женщине приходилось буквально тащить его на себе. Тихо то и дело принимался кричать, визжать и требовать освободить его друга, порывался вернуться к собранию и надавать кому-нибудь по мордам.

Мелиса стойко переносила его истерику. Крепко стиснув запястье мага, она волокла его как упрямого мула на верёвке, покрикивая и призывая заткнуться.

— Это правда? — воскликнул Тихо. — Вы правда собираетесь принести его в жертву?

— Какая тебе разница, — раздражённо проворчала Мелиса. — Думай о себе!

— Я о себе думаю, — Тихо позволил ей пропихнуть себя в дверной проём, и они оказались в комнате. — Но я не могу думать только о себе. Пожалуйста, скажи, что с ним всё будет хорошо!

— С ним всё будет хорошо, — женщина усадила его в кресло и, подняв со стеклянного стола прозрачный графин с виски, налила им обоим. — Пей!

Тихо безропотно принял стакан и, нервно стуча зубами о край, сделал глоток.

— Ты говорил, что вы, маги, черпаете в алкоголе свою силу, — напомнила она с неожиданным кокетством, присаживаясь напротив. — Может быть, немного спиртного и мужества тебе прибавит.

Тихо хлюпнул носом. Плакать он перестал, но был готов в любой момент начать всё заново.

«Да, ты, милый мой, совсем не мужчина. И не женщина. Маленький ребёнок — и то вряд ли, — Мелиса потянулась как кошка, довольно глядя на свою добычу. — Я, наверное, извращенка, раз связалась с тобой тогда».

— Откуда ты меня знаешь?

— Так, — Мелиса неопределённо взмахнула рукой. — Как-то раз пересеклись в большом городе.

— Мы встречались?

Мелиса засмеялась.

— Нет, — ответила она. — Не думаю, что это можно было бы так назвать. Для того чтобы встречаться с тобой, мне бы пришлось поселиться у тебя дома. Ты даже имя моё не мог запомнить дольше, чем на сутки.

— И когда это было?

Женщина задумалась.

— Лет восемь назад. Может, меньше. Ты тогда был студентом. Но, честно говоря, с тех пор внешне ничуть не повзрослел. Это так странно.

Она скривилась, как будто отсутствие явных изменений на теле и лице Тихо причиняли ей физическую боль.

— А ты чем занималась? — спросил тот.

Она улыбнулась — как-то странно, не разжимая губ. Вид у Мелисы при этом стал одновременно властным и насмешливым. Как будто бы она знала какую-то постыдную тайну собеседника и давала ему об этом знать.

— Увивалась за студентами. Ты тогда показался мне очень забавным и эксцентричным.

— А сейчас?

Её взгляд сказал ему больше, чем могли бы слова. В глубине глаз плескались искорки смеха.

Стало обидно. Может, Саюко подумала о нём то же самое, поэтому и не осталась. От этой мысли захотелось удавиться. Впрочем, не так давно он уже пытался покончить с собой и потерпел полное фиаско. Значит, нужно жить.

— Знаешь, Тихо, ты для меня загадка, — внезапно призналась Мелиса. — Даже спустя столько лет я могу сказать, что ты будешь делать в следующую секунду вплоть до мельчайших нюансов — как повернёшь голову, что скажешь, куда посмотришь. Для этого не нужно быть провидицей. Но я, кажется, никогда не пойму, почему ты так поступишь. Ты хоть сам-то себя понимаешь?

Тихо прислушался к себе. «Кто я?» — подумал он, ощутив секундный внутренний дискомфорт. Как будто бы внезапно обнаружил, что сшит из тряпок и набит старой свалявшейся ватой.

— Нет.

— Вот, вот, и это самое странное.

— Ты отпустишь моего друга? — спросил маг.

— Я его в плен не брала.

— Тогда ты добьешься того, чтобы твои товарищи его отпустили? — Тихо осушил свой бокал и потянулся к графину за новой порцией. Мелиса не стала ему препятствовать.

— Так и быть, — согласилась она, подумав немного. — Одной жертвой больше, одной меньше. Не так уж это и важно. Лишь бы только хозяин пришёл. Без него я чувствую себя потерянной. К тому же я обещала остальным, что он придёт сегодня. Я видела это так же чётко, как вижу сейчас тебя.

Тихо пропустил мимо ушей её пророческие излияние. Его интересовало другое.

— Кто он вообще такой, этот Астат? — спросил он раздражённо.

Глаза Мелисы округлились.

— Неужели никогда не слышал? — поразилась она. — Я думала это всем известно. Разве вы в своей волшебной академии его не проходили?

— Если бы проходили — я бы не спрашивал.

Женщина фыркнула.

— Наверняка ту лекцию, где об этом говорилось, ты прогулял и валялся где-нибудь под кустом, примостив голову на свежевыжранной бутылке. Астат — это тёмный дух. Дух зла, иными словами. Противник создателя вселенной.

Тихо опешил.

— Почему же тогда вы ему поклоняетесь, — спросил он удивлённо, — если он такой плохой.

Мелиса отрицательно покачала головой.

— Он не плохой. Духом зла его именуют лишь потому, что простым людям с рабскими душонками легче называть противника своего хозяина злом, чем добром. Не могут же они позволить себе признать за тем правое дело. Всё равно принять его убеждения им не хватит смелости.

— Мне такие вещи непонятны, — признался Тихо. — Я не верю в богов.

— Оно и неудивительно.

«С твоими-то куриными мозгами задуматься о чём-то невидимом равносильно решению уравнения с тремя неизвестными».

— Так почему всё-таки вы ему поклоняетесь? — Тихо уже почти осушил второй бокал, в то время как Мелиса успела сделать лишь несколько глотков.

Внезапно глаза женщины загорелись странным огнём.

— Потому что только он может сделать человека и вампира свободным, — сказала она.

Тихо не проникся. «Опять эта свобода, — подумал он с раздражением, вспомнив Кира. — Они что, все на ней помешались?»

— Правда? — спросил он. — Каким же образом?

— Тебе действительно это интересно?

— Конечно.

— Я тебя за язык не тянула. — Мелиса пожала плечами. — Помимо всего прочего он ещё и дух света, дух разгоняющий тьму, ведь тот, кто властвует над чем-то, может заставить это исчезнуть. Тьма, видишь ли, это даже не столько физическое, сколько ментальное понятие. Это порождённое неведением отчаяние. Создателю выгодно, чтобы люди и вампиры оставались в неведении, чтобы они дрожали и жались друг к другу как перепуганные овцы в кругу волков. Он и называет их овцами. Мы для него не больше, чем пыль. Весь мир, и земля, и небо, и человеческая, и вампирская жизни принадлежат ему и подчиняются его воле. И именно поэтому мы проживаем свои жизни, проходим свой путь как в тумане, ведь он не желает раскрывать нам свои секреты. Страх перед неизвестностью гложет нам сердце, проблемы и те или иные потребности заставляют нас работать, суетиться, вертеться как белки в колесе. Чтобы хоть ненадолго забыть о страхе, мы стараемся не думать или придумываем себе ложные истины, ничем не подтверждённые, кроме нашей веры. Мы закрываем глаза, чтобы не видеть окружающую нас тьму, и воображаем, что видим свет. Мы ничего и не о чём не знаем: ни о мире, в котором живём, ни о существах, которые нас окружают, ни о самих себе. И что самое страшное — мы не знаем, для чего это всё? Что ждёт нас в итоге, какую цель мы преследуем, важны ли наши жизни, правда ли наши души бессмертны, поступаем ли мы правильно. Я хочу знать, зачем живу, зачем я каждый день ем свой хлеб и выполняю свою работу, зачем я ненавижу одних и люблю других. Я хочу понять людей, которые окружают меня. Я хочу понять и тебя, Тихо. Знать всё это — и есть свобода. Только Астат, враг создателя, может помочь достичь её. Он один не врёт и не скрытничает.

Она замолчала и немного смущённо уставилась в свой бокал, как будто увидела там нечто интересное.

Тихо смотрел на неё стеклянными, как у рыбы, глазами. Из всего вышесказанного он уловил только первые два предложения. Потом его мозг отключился из-за перегрузки.

«Ну и чушь, — подумал он, — она, наверное, сумасшедшая».

Мелиса, глянув на мага и заметив его кислое выражение лица, помрачнела.

— Забудь! Зря я всё это сказала. Это не для тебя, — она поставила стакан с так и не допитым виски на стеклянный столик и, поднявшись с кресла, протянула магу руку. — Пойдём, освободим твоего друга.

Тихо тут же вскочил, мгновенно забыв обо всех бреднях предсказательницы, готовый бежать, если потребуется.

«То-то Оскар обрадуется», — подумал он в восхищении.

Он хотел взять Мелису за руку, но неожиданно понял, что падает. Перед глазами всё поплыло, и что-то странное случилось с его телом. Оно мгновенно стало тяжёлым как скала, — Тихо не мог его удержать, ему показалось, что гранитные, неподъемные куски мяса вот-вот соскользнут с его костей и отпадут, словно нажравшиеся пиявки. Он попытался открыть рот и закричать, но челюсти — неожиданно огромные и длиннющие, как у крокодила, не желали размыкаться. Даже невидимая и невесомая душа где-то у него в груди теперь казалась неподъёмной, как будто бы под рёбра насовали булыжников. Помимо всего прочего, его неумолимо вдавливало в пол. На спину как будто бы кто-то нажимал — кто-то очень большой и очень сильный, гораздо сильнее, чем Тихо, чем Астат или даже Бог, о котором говорила Мелиса.

Прорицательница обеспокоенно склонилась над магом, поражённая его внезапным падением, и Тихо едва не захлебнулся в её тени. Тьма вошла в его отчаянно раздувающиеся ноздри как воздух и угнездилась в лёгких.

«Как тень такой зыбкой женщины может быть такой густой», — подумал он и сам не понял своих мыслей.

Мелиса с силой потрясла его за плечо и что-то сказала. Тихо её не видел и не слышал. Перед глазами теперь была только тьма. Он всматривался в неё изо всех сил, но не мог разглядеть даже малого отблеска света.

«Интересно, а Астат помог бы мне?»

Теперь Мелиса уже трясла его изо всех сил. Перевернув мага на спину, она размахнулась и хлестнула его по щеке.

— Очнись, что с тобой? — твердила она.

Её слова ударялись в плотную упругую тьму в голове Тихо, и он чувствовал, как та колеблется под их напором. Глаза мага были такими страшными и пустыми, что Мелиса не выдержала и закричала. Её крик разорвал темноту, и пылающий ослепительный свет хлынул Тихо в лицо.

Мощный магический заряд прошёл по всему его телу и перекинулся на прорицательницу. Мелиса снова закричала — тесный мирок Тихо взорвался второй раз, как будто в нескольких сантиметрах от него зажглось новое солнце, — но уже не от ужаса, а от боли.

Тихо очнулся и почувствовал на себе нечто тяжёлое. Тяжёлое приятной, нормальной тяжестью, а не той, что он испытывал только что. Он пошевелился, сталкивая это с себя и, резко сев, с удивлением обнаружил, что это Мелиса. Её глаза были открыты. Расширенные зрачки в них почему-то напомнили магу чёрные щиты, выставленные для обороны.

Тихо боязливо протянул руку и дотронулся до её груди, пытаясь нащупать стук сердца. Он усиленно вдавливал ладонь в грудную клетку, как будто считал, что бессовестный стук нарочно скрывается от него. Но внутри всё равно было тихо и спокойно как в могиле. Тихо похолодел.

* * *

Саюко спала, и ей снилось, что она в храме Геммы и Малидэда. Не в том зале, где боги справляли церемонию Саола, а в тёмном мрачном помещении без окон, в котором они проводили всё оставшееся время. В храме Саюко тоже такое было. Там стояло каменное ложе, застеленное голубым бархатным покрывалом, и невзрачный трон, обитый синим бархатом, с медными морскими звёздами на спинке. В начале каждого нового месяца жрецы перемещали Саюко с ложа на трон или с трона на ложе, в зависимости от тех предписаний, которые имелись у них на этот счёт.

Зиму она проводила лёжа, разряженная как на праздник в кобальтово-синее длинное платье, расшитое серебряными нитями и розовым жемчугом, и ей снилось, что она гуляет в летнем саду и ест сочные молодые яблоки, одновременно терпкие и сладкие как мёд. Где-то там за деревьями её дожидался Отис, и Саюко всякий раз думала, что ещё немного погуляет, а затем выйдет к нему, и он улыбнётся ей своей озорной ослепительной улыбкой. Отис! Сколько милых зверюшек — добрых и жестоких, мирно щиплющих травку и алчущих крови, она родила ему, когда они ещё были свободными и не сидели в своих тёмных и душных тюрьмах. Все их дети, конечно же, давным-давно умерли. Некоторых Саюко и Отис, обнаружив в отпрысках тот или иной непоправимый изъян, съели сами. Это не было мясо, приправленное слезами или горечью сожаления, это было сладкое и сытное мясо, и ни Саюко, ни её брат и супруг никогда не жалели о сделанном. Это был их долг.

Весной Саюко сидела на троне, как правило с открытыми глазами, неподвижная, словно статуя, и смотрела прямо перед собой, а жрецы ставили перед ней включённый телевизор.

Каждый час каналы переключали. Иногда совершенно не вовремя. В таких случаях Саюко было нелегко сдержаться, но она всегда сдерживалась. Ей нестерпимо хотелось закричать: «Не трожь! Не видишь, что ли, что я смотрю», — но она не решалась. В конце концов, хекте и так позволяли ей лишнее.

Особенно Саюко нравились передачи о путешествиях. Она мечтала, как однажды, когда мир уже будет спасён, сойдёт со своего трона и отправится в дорогу. Никогда уже её ноги не перестанут идти, она будет вечно в пути и увидит и попробует всё, что только сумеет предложить ей жизнь. Но стоило только подумать об этом, как приходил страх: а что если в новом мире для неё, Саюко, не окажется места? Минокура ничего не обещал своим послушным рабам-божествам. В принципе, он и не мог обещать, ведь у него не было разума, и он даже не подозревал, что во вселенной может существовать иная жажда, кроме его собственной. Частица той первоначальной, божественной жажды жила в Саюко и во всех её братьях и сёстрах, и это именно она заставляла их создавать новые виды и уничтожать старые, перебирать формы и возможности, будто зерна, отбирая лишь лучшие из них. Но из стремления уничтожить цветы зла родилось другое, и айя были уже слишком хекте, чтобы не замечать этого. Они просто хотели жить полной жизнью и радоваться каждому новому дню и каждой новой ночи.

В личных покоях богов царил почти непроглядный мрак. Обычно жрецы зажигали одну или две тусклые лампы в полу, только чтобы обозначить стены и предметы, и то лишь весной и летом, когда боги сидели, а не лежали, и спали вполглаза.

Комната Геммы и Малидэда не сильно отличалась от той, в которой жила Саюко. Наверное, потому что в реальности она никогда не бывала в их храме и не могла знать, как там всё было обустроено. Поэтому её подсознанию не оставалось ничего иного как воспроизвести её собственные апартаменты, дополнив те необходимыми нюансами. Здесь были два ложа и два трона, и вместо пятиконечных звёзд на их спинках красовались семиконечные, с длинными и острыми как бритвы лучами.

Может быть, поэтому перед троном Геммы тоже стоял телевизор, точь-в-точь такой же, какой ставили перед Саюко. Малидэда в покоях почему-то не было, и Саюко с беспокойством вглядываясь во тьму перед собой, надеясь увидеть его возвращение. Она бы отправилась на его поиски, но ей было страшно покидать круг света. Одна лишь мысль о том, чтобы выйти из комнаты в один из двух примыкавших к той коридоров приводил её в ужас.

Телевизор был выключен, а глаза у Геммы оказались закрыты.

Саюко подошла к чёрному ящику и нажала на круглую кнопку на панели управления, надеясь, почти что вожделея услышать, как громкий, жизнеутверждающий голос хекте на экране разорвёт жуткую тишину нескончаемой ночи. Но ничего не произошло, и экран остался так же тёмен, как и прежде. Гемма за её спиной даже не пошевелилась.

Саюко обернулась к ней и позвала, сначала тихо, потом громче. Сестра никак на это не отреагировала. Тогда Саюко подошла к ней и, присев, положила свою голову ей на колени.

— Гемма, — взмолилась она, жадно вглядываясь в лицо сестры. — Проснись! Поговори со мной! Мне так тоскливо. Ты даже не представляешь».

Та тут же открыла глаза и взглянула на неё почти с осуждением.

— Спи, Лери! — велела она строго. Её голос был таким же, каким запомнила его Саюко. Властным и холодным. — Мы должны спать.

— Я не хочу спать, — воскликнула Саюко, вскакивая. — Давай лучше поговорим!

— Не о чем говорить. Спи!

Глаза Геммы снова закрылись и уже не открывались.

Саюко села на трон Малидэда и уткнулась лицом в свои колени.

Она чувствовала, как в нескольких шагах от неё пульсирует тьма, словно живое сердце. Чувствовала её жажду. Эта тьма желала добраться до неё и поглотить. Саюко была в этом уверена. Ещё никогда, ни в реальности, ни во сне, она не испытывала такого беспросветного ужаса и не была так одинока, как сейчас.

Если бы было кому, она бы помолилась.

«Как же везёт тем, кто ничего не знает, — подумала она. — А они, идиоты, даже не понимают, какое это счастье, когда можно сколько угодно заблуждаться. Верить в какой-нибудь бред… И за всю жизнь ведь даже в голову не придёт, что это бред. Это я им всё подарила, сделала их беспечными и счастливыми. А толку никакого».

Она сделала над собой усилие и глянула во тьму, прямо в лицо этой жадной, злобной пустоте, созданной её собственным воображением. Из тьмы на неё смотрели глаза. Глаза Имеля.

* * *

Примерно в тот момент, когда Мелиса умерла, к воротам замка подъехал белый автомобиль и остановился рядом с гробом.

Из него вышли четверо: двое мужчин, женщина и юноша. Вместе они прошли к парадному входу в замок и остановились напротив резных дверей. Позвонили.

Спустя примерно полминуты дверь распахнулась, и перед ними предстал тот же толстый слуга в монашеской рясе, который открыл Оскару и Тихо.

— Добрый день, — один из мужчин, темноволосый и смуглый, учтиво поклонился. — Хозяева дома?

Игорь побледнел как полотно.

— Проходите, — воскликнул он и поспешно отодвинулся, пропуская гостей.

«Ну уж кто-то их этих точно Астат», — мелькнуло у него в голове. Он готов был бы поставить на это свой месячный заработок.

Слуга провёл прибывших незнакомцев в зал, где всё ещё продолжало заседать собрание сектантов, ожидавших исполнения пророчества Мелисы. При виде вошедших мужик с вытесанным подбородком вскочил, вытаращив глаза, и бросился к ним.

— Добро пожаловать, — воскликнул он, стараясь улыбаться как можно более приветливо, хотя внутри у него уже не находилось былого воодушевления. Неудача с Оскаром и Тихо заметно подорвала его веру в возможность явления Астата.

Собравшиеся мужчины и женщины молча поднялись со своих мест и замерли в ожидании. Взгляды всех были направлены на гостей, особенно на смуглого, шедшего немного впереди остальных. Он был одет в простые чёрные брюки и джемпер, но при этом держался так, будто бы на его плечах лежала мантия, а на голове сверкала корона.

Тот улыбнулся.

— Не ожидал такого тёплого приёма, — сказал он удивлённо.

— Мы все в вашем распоряжении, господин, — глава опустился перед ним на колени. — Ведь это вы… — он замолчал на секунду, боясь произнести имя своего повелителя и снова попасть впросак. — Астат! Дух зла!

Члены собрания быстро переглянулись, и в глазах всех проявилась нескрываемая надежда.

«Ну же, говори, — думали они как один. — Подтверди его слова. Оправдай наши надежды. Ведь ты не можешь быть никем иным, кроме Астата».

— Дух зла? — удивлённо переспросил мужчина и обернулся к одному из своих спутников, высокому, но чуть сгорбленному. — Я ведь не ослышался. Этот человек сказал «дух зла»?

Тот кивнул.

Третий гость, совсем ещё мальчик, не старше Оскара, с пирсингом в ухе, что-то сказал на неизвестном языке.

Глава собрания беспокойно заёрзал на коленях. Он уже жалел, что вновь так опрометчиво принял кого-то за своего бога. Он попытался подняться, но рука смуглого совершенно неожиданно опустилась ему на голову и с необычайно силой удержала на месте. Он что-то ответил мальчишке, та том же странном языке. При этом в его голосе явственно послышалось презрение или, может быть даже гнев.

Он оглядел сектантов, пристально вглядываясь в каждое лицо, будто бы ища кого-то.

— Мне нужна Мелиса Фар, — объявил он, обращаясь к ним.

Члены собрания вновь переглянулись.

— Её здесь нет, — крикнула одна из женщин.

— Где же она?

— Наверху, — недоумённо ответила женщина и неопределённо махнула рукой.

Смуглый наконец выпустил голову мужика с вытесанным подбородком, так что тот получил возможность встать на ноги. В висках у того ныло, настолько сильно незнакомец сдавил ему череп.

— Пойдём, Эдвард, — сказал смуглый мальчику с пирсингом. Тот восторженно засиял, словно начищенный таз. Во рту у него блеснули острые вампирские клыки. — Элис, ты с нами? — женщина кивнула. — Отлично, тогда ты останься и разберись здесь, — он глянул на высокого и кивнул в сторону сектантов.

Мужик с вырубленным подбородком отряхивал колени, и выражение лица у него было как у человека, глубоко разочаровавшегося в жизни. Всё, чего ему сейчас хотелось, — это выдворить поскорее из своего дома всех гостей, что званных, что незваных, запереться у себя в кабинете и напиться до состояния полной невменяемости, так чтобы из головы начисто стёрлись события этого проклятого дня. О пленниках, томящихся у него в подземелье, мужик даже не вспомнил.

Почётное собрание между тем принялось что-то бурно обсуждать.

Высокий что-то спросил у смуглого, безрадостно косясь на ссорящуюся толпу. Кто-то из женщин предложил отправиться к Мелисе и выразить ей общее недовольство. Возможно, даже ногами. «Она нас за идиотов, что ли, держит?»

Губы смуглого растянулись в странной, чуть ли не страдальческой улыбке, и он сказал с явным сожалением, тихо, так что никто, кроме высокого, не расслышал его слов:

— Убей!

* * *

Тихо понимал, что должен позвать на помощь, но не мог заставить себя даже пошевелиться. Страх и отчаяние парализовали его, будто бы некий невидимый врач впрыснул ему в вены убойную дозу транквилизаторов.

Хотя вначале он ещё был на что-то способен. Например, попытался вернуть Мелису к жизни с помощью искусственного дыхания. Он не очень помнил, сколько раз следует нажимать на грудь и с какими интервалами вдыхать, так что, наверное, не удивительно, что она так и не ожила.

Потом он ещё бил её по лицу, тряс и умолял очнуться. Даже Астату её помолился. Дебил!

Он должен был позвать на помощь, должен был. Но испугался. «Что если они подумают, что это я? А ведь это и впрямь я. Что я им скажу? Они запрут меня там же, где и Оскара, а потом принесут в жертву. Бляяяяяя, вот бля!»

Тихо бы завыл в голос, но побоялся, что кто-нибудь услышит. Ему казалось, что весь замок настороженно прислушивается к тому, что творится в этой маленькой комнате, и любой, даже самый незначительный звук, может выдать его с потрохами.

Как же он себя ненавидел, как презирал и всё равно продолжал сидеть. Ничтожный, трусливый, с повинно опущенной головой, сжимая в мокрых от вытираемых слёз ладонях стремительно остывающую руку своей бывшей любовницы. Какой же он трус и мразь, правильно Саюко от него ушла. Не нужно было ей вообще с ним связываться, она только замарала им своё безупречное чистое тело. И Мелиса тоже, и вообще все, кто был с ним, какими бы они ни были. Даже если они были самыми падшими из женщин. Он больше никогда ни с кем не будет спать, не пожелает ничьей любви, он будет один и никогда себя не простит. Такое невозможно простить.

Тихо внезапно понял, что никогда раньше не страдал по-настоящему. Даже если в той жизни, о которой он ничего не помнил, что-то и было, это всё равно не могло бы сравниться с тем, что он переживал сейчас.

Даже покончить с собой маг не мог. Тогда, после ухода Саюко, — всё было не в серьёз. Он вешался, совал голову в духовку, но это была просто игра, он ни на секунду не сомневался, что выживет. Сейчас маг не стал бы играть. Если бы только ему хватило мужества. Но мужества в Тихо не было ни на грамм. Он был настолько ничтожен, насколько только может быть ничтожно живое существо. И не важно какое, человек ли или амёба. Он был жалкой тварью, недостойной жизни.

Внезапно сердце Тихо как будто бы судорожно сжалось и пропустило удар. Он коротко вскрикнул от внезапной боли и упал вперёд, уткнувшись головой в пол. В груди затрепыхалось так, как будто бы несчастный орган намеревался сорваться с привязи сосудов и выскочить на волю.

Их носа закапала кровь, а на глазах выступили слёзы, как показалось сначала Тихо, но когда он попытался вытереть их тыльной стороной ладони и глянул на руку, оказалось, что это тоже кровь. Кровь также текла у него из ушей, и — он понял это каким-то тайным чутьём, возможно, как-то относящимся к магии, — в его теле тоже разливались кровавые озёра. Как минимум четверть сосудов в теле мага полопалась. Мгновенно все самоуничижительные мысли и муки совести истёрлись из его души. Тихо ощупал себя так, как будто бы припрятал где-то внутри сигареты, но ничего путного не обнаружил. Ему было больно, почти везде, но сильнее всего в голове и груди. В ушах у него стучало, словно там устроила концерт группа развесёлых барабанщиков — точнее, конечно же, две группы. Тихо внезапно почудилось, как будто бы сквозь нестерпимый бой барабанов и предсмертные вопли крови в его теле проступил совершенно чёткий и неумолимый звук чьих-то шагов. Маг прислушался.

Действительно, кто-то поднимался по лестницы, ведущей к комнате, где умирал Тихо и лежала уже мёртвая Мелиса. Тихо даже не столько слышал эти шаги, сколько знал, что они есть, как будто бы тот человек передвигался лишь у него в воображении. Это ощущение, предчувствие чьего-то неизбежного прихода почему-то испугали мага даже больше, чем внезапное кровоизлияние во внутренние полости.

Тихо поднял глаза к окну и в последний раз в своей жизни посмотрел на свет.

Дверь за его спиной распахнулась, и снова наступила тьма, тяжёлая и глухая, словно могильная плита.