Синий ветер (джен)

На площади Гриммо сыро — тяжелое небо недавно пролилось дождем. Мне не очень хочется идти в дом, невидимый редким прохожим, но в другое место хочется еще меньше, поэтому топчусь неподалеку, глядя на мигающий фонарь и думая о том, что не дает мне покоя с тех пор, как я ушел из банка.

С моей памятью творится что-то странное, это нельзя игнорировать. Возле банка я вспомнил событие — так, словно кто-то вложил мне его в голову в нужный момент. А перед этим болел шрам, будто Волдеморт снова пробрался в мой разум. В последнее время шрам болит довольно часто, а в моей голове творится черт-те что. Давно пора было сделать вывод, что в ней кто-то хозяйничает без спроса, а не бегать к целителю. Когда-то Волдеморт сводил людей с ума, используя легилименцию, меня тоже ею доставал. Но теперь он мертв, да и игры с разумом без согласия владельца невозможны — только Система может стирать события или вкладывать ложные без ведома людей, и то только если это необходимо для их безопасности. Да, Рон уговорил меня на Обливиэйт, когда я был пьян, но возле банка я был в здравом уме и трезв. Котлеты отдельно, мухи сами по себе: Рон может организовать какие угодно спектакли, подговаривая магов и магглов помогать ему, внушать мне, что я сошел с ума, он в состоянии изобрести приспособление, с помощью которого мне кажется, что я слышу голос, но он не в силах манипулировать моим разумом с помощью магии без моего согласия. Тогда остается только одно объяснение странным явлениям — мое поведение корректирует Система. Вот разгадка моих провалов памяти и внезапно всплывающих воспоминаний! Логично, но все же это бред.

Женщина, несущая яркий пакет из супермаркета, бросает на меня настороженный взгляд, и я осознаю, что выгляжу со стороны как психопат: парень, наматывающий круги вокруг фонаря. Хорошо, надо немного успокоиться.

Дабы понять, насколько догадка о работе Системы с моим разумом верна, нужно представить, что бы я сделал, если бы Система ненадолго отключилась — тогда можно будет сделать вывод, есть у меня преступные намерения или нет. Итак, если бы мне никто не помешал, я наверняка бы захотел провернуть кое-что не совсем законное с Джинни и Роном. Да, если бы один из них исчез из моей жизни, было бы гораздо легче. Нет, я бы их не убил. Наверное. Но одно знаю точно: после того, как я бы их проучил, никто из них не вздумал бы меня принуждать делать то, что я делать не хочу. Получается, что все же преступное намерение у меня есть, а Система, просчитывающая вероятности событий наперед, не дает мне его осуществить. То есть, у меня все же были планы навредить Джинни и Рону, но теперь я их не помню. Возможно, она корректирует мое поведение давно, с того самого дня, как я последний раз был с Роном в баре, поэтому с тех пор в моей голове такой кавардак. А мне-то казалось, что корректировки должны происходить незаметно, как было, когда я хотел объяснить Вуду с помощью кулаков, как тот ошибался на мой счет. Не хочу сейчас думать о том, что именно Система стирала и вкладывала, что еще она творила в моей голове и к каким побочным эффектам это привело, потому как думать об этом неприятно. Достаточно и того, что я наконец-то понял — ничего странного со мной не происходит. Рон устраивает спектакли и злит меня, Система делает свою работу и предотвращает мои преступные действия, а все события вместе сводят меня с ума. Да, простая задачка оказалась слишком сложной для меня.

Что ж, раз я с загадками разобрался и убить никого нельзя, не мешало бы зайти домой и что-нибудь съесть. Продолжить размышления можно и на кухне.

* * *

В доме горит свет: зажжены все люстры, бра и настольные светильники. Плотные шторы отдернуты, а в гостиной сорваны вместе с карнизом. Будто из дома пытались выжить тьму.

Из кухни слышу жалобный стон. Меня пронзает страх, потому что голос знакомый. Бегу туда.

Кухонная утварь в беспорядке: на полу лежат кастрюли и столовые приборы, опрокинутые табуретки, разбитые тарелки. Всюду рассыпана крупа, сахар и овощи. Ощущение, что здесь было сражение.

Из-за перевернутого стола слышу тот же стон. Обхожу препятствие и вижу Джинни. Из ее живота торчит большой хлебный нож, вокруг него по васильковому платью растеклось багровое пятно. Огненно-рыжие волосы рассыпались по полу, оттеняя мертвенно-бледное лицо.

Хватаюсь за полированную рукоять ножа, собираясь вытащить его, но тут же соображаю, что это может привести к кровотечению, которое я остановить не смогу. Нужно действовать очень осторожно и срочно переместить Джинни в больницу Святого Мунго. Там целители помогут, они остановят кровь и дадут зелье, помогающее организму быстро восстановиться.

Вспышка света заставляет меня повернуться. Отпускаю нож и вижу за опрокинутой табуреткой, под которой лужа тыквенного сока, Джеймса, легко держащего маленькими руками большую семейную колдокамеру. Мой сын владеет чарами левитации, как еще иначе объяснить этот факт? И тут же второй вопрос вытесняет первый: зачем он сделал колдофото?

Мне некогда размышлять, чтобы ответить на свои вопросы, некогда догонять убежавшего Джеймса. Нужно подумать, как лучше переместить Джинни, полные губы которой синеют, в больницу. Я должен спасти свою жену, ведь это же Джинни, которую когда-то я очень сильно любил. Что бы я ни намеревался сделать с ней совсем недавно, но теперь я хочу, чтобы она жила, потому что некоторые вещи не забываются даже после Обливиэйта, например, ее глаза в день нашего знакомства — ясные и доверчивые. Эти глаза не могли быть ложью. Все, что угодно, только не эти глаза. Впервые я увидел Джинни на вокзале Кингс-Кросс, когда волшебный мир только распахнул для меня свои двери. И потом всегда искал ее взгляда во время наших редких встреч. Глаза Джинни были для меня целым миром — еще более сказочным, чем волшебный. С годами мы сблизились, понимали друг друга с полуслова, делились тайнами. И только совсем недавно что-то разладилось между нами, мы словно стали шестернями разных механизмов. Что же случилось, почему теперь она словно чужая, изменилась так, будто в ней что-то умерло, что-то очень важное для меня?

— Всади нож глубже, пусть она исчезнет из твоей жизни, как ты и хотел, — слышится бестелесный голос.

— Заткнись! — ору я в сторону открытой двери так, что надо мной тоненько звенит старинная бронзовая люстра. Только потом соображаю, что своим воплем пугаю Джеймса, который наверняка и без того напуган.

Обездвиживаю Джинни заклинанием окаменения, чтобы во время перемещения нож не навредил ей еще больше. Поднять ее стоит мне немалых усилий — я в левитации не так силен, как Гермиона, но все же справляюсь и аккуратно подхватываю на руки, чувствуя, как мантия и рубашка тут же пропитываются кровью, соприкоснувшись с неподатливым телом. Сосредоточившись на еще более сложной магии, аппарирую. Оказавшись в больнице, всеми силами стараюсь не потерять равновесие. Чей-то голос несколько раз истошно орет: «Помогите!» — и только когда целители пытаются забрать у меня ношу, понимаю, что голос был мой. Они разгибают мои скрюченные пальцы, а я тем временем замечаю, что взгляд Джинни застыл.

Ее все же забирают у меня, а я стою, как вкопанный, глядя теперь на свои окровавленные руки. Кто-то тянет меня за рукав и говорит что-то, и я послушно плетусь к креслу, обитому грубой серой тканью. Чувствую себя одиноким, как затерявшийся в просторах Вселенной астронавт. Теперь я очень хочу, чтобы все, что творится со мной в последние дни, было всего лишь моими галлюцинациями. Мне так хочется оказаться сумасшедшим, что, ища доводы в пользу этой версии, убеждаюсь в обратном.

К черту раздумья о сумасшествии, пора поразмыслить о том, что случилось в моем доме.

Убийство Джинни — это даже за гранью безумия. Ладно, я на нее злился за измену, но кому еще понадобилось убивать беременную домохозяйку? Кто мог проникнуть в дом, защищенный заклятием Фиделиус и, обойдя воздействие Системы, совершить убийство?

— А может, это ты всадил в нее нож? — подначивает голос.

Не трачу силы на глупый спор и продолжаю размышлять. Войти беспрепятственно в мое жилище могли мои друзья: Рон и Гермиона. Но у обоих не было резона убивать Джинни. Если только…

…если только один из них или они оба не рассчитывали таким образом меня запугать. Все просто: я держался за нож и Джеймс снял этот момент на колдокамеру; фото найдут, и под предлогом того, что я псих, который злился на свою жену и сумел перехитрить Систему, смерть Джинни попытаются повесить на меня. Дементор меня побери, какой безжалостный, какой хитрый и тонкий расчет! Нынешний Рон вполне на него способен. Он мог сам найти лазейку в Системе, а мог привлечь сообщников. Все знают, что ничего невозможного нет, и если никто до сих пор ни разу не обманул Систему, то это не значит, что однажды ничего подобного не случится. Уже случилось — Джинни мертва.

Поскольку отследить убийцу старыми магическими способами нельзя — убийство свершилось без помощи волшебной палочки, есть все основания полагать, что Рон попытается внушить мне, что Джинни убил я. Это не так уж сложно сделать — внушаемое недалеко от истины. Наверняка в порыве ярости я хотел убить Джинни, хоть и не помню как.

Стоп. А вдруг мои проблемы с памятью не связаны с Системой? Если Рон смог убить Джинни, то вполне может и в моей голове свои делишки проворачивать. Как бы там ни было, но одно я знаю точно: Рон рассчитывает, что я буду думать, что сошел с ума, и поверю, что от злости убил Джинни, а потом стер себе память. А если я поверю в это, то и поверю, что меня упрячут в Азкабан, и любой ценой захочу избежать наказания, потому что каждый волшебник знает, как после общения с дементорами можно потерять себя. Наверняка мне предложат открыть тайну шкатулки в обмен на свободу. Черт! Меня коробит от мысли, что тайна для Рона настолько значительна, что он убил из-за нее собственную сестру. Отвратительная жестокость. Однако если подумать, в этой версии есть слабое звено — Джеймс. Рон не мог настолько виртуозно манипулировать двухлетним ребенком — поверить в это не могу. Просто не могу.

Джеймс единственный, кто мне все так же дорог. А это значит, что… нет, только не это! Рон не поставит на карту жизнь Джеймса, чтобы манипулировать мной, я не допущу.

Эх, как было бы здорово вернуться дом, а там все оказалось, как прежде: бестолковый непоседа Джеймс, еле таскающий ноги ворчливый Кричер, а главное — моя милая прежняя Джинни. И хотелось бы, чтобы все остальное тоже вернулось на свои места: на работе придирался бы Сэвидж, а Вуд радовал меня своим занудством и правильностью; Рон в четверг рассказал бы мне про свой магазин, по-детски радуясь пустякам; Гермиона похвастала бы новой книгой, купленной на последние деньги.

Нужно как-то вынырнуть из этого кошмара. И в этой затее мне придется рассчитывать только на себя.

В висках стучит, дикий хоровод мыслей поднимает меня на ноги.

Я против целой кучи хитрых волшебников — слегка неравные силы, честно говоря. Однако выбор у меня невелик: продолжать бороться, теряя все, что мне дорого, либо сдаться, либо...

… умереть? Что ж, мой инсайт оказался как нельзя кстати, благодаря нему слабая надежда затлелась в моей душе. Умереть — отличный план справиться со всеми проблемами разом, просто шикарный — Рону незачем будет убивать Джеймса, если умру я.

* * *

Тихо. Портреты, которые увешивают стены коридора и прихожей моего дома, пусты. Раньше они меня раздражали своей болтливостью, теперь же тишина в доме кажется зловещей.

В кухне все тот же погром. На краю лужицы запекшейся крови лежит волшебная палочка Джинни.

Хлопаю в ладоши, чтобы вызвать Кричера. Он не появляется, видимо, магия уже не в его власти. Обхожу комнату за комнатой в поисках Джеймса. Мне нет особой нужды его искать, раз я решил прекратить мировое безумие путем самоубийства, но я хотел бы последний раз его обнять, а потом отправить к родителям Джинни. Когда все кончится, Рон разорвет ментальную связь с Джемсом. О моем сыне позаботится сотрудник Отдела опеки несовершеннолетних магов, который решит, с кем он будет дальше.

Мне нужно время, чтобы поразмыслить — я еще не знаю, каким способом лучше себя убить, потому что за двадцать четыре года моей жизни мне впервые приходится думать об этом. Да и покончить с жизнью не так и просто, когда твои действия контролирует Система. Как только я задумаю что-нибудь сделать с собой, так тут же забуду об этом — Система постарается, потому что в нее заложено противодействие самоубийствам. Мне действительно придется найти способ обхитрить Систему. В прежние времена можно было убить себя, бросившись с высотки вниз. Надо было только предварительно избавиться от палочки, чтобы не осталось соблазна передумать по дороге в рай. Теперь же нельзя умереть, даже отказавшись от воды и пищи — как только жизнь человека под угрозой, Система начинает корректировки, что само по себе огромная и очень нужная работа.

Однако Система могла бы делать для людей гораздо больше, но для этого нужно активировать все ее возможности. Тогда можно будет формировать идеи в сознании людей не только меняя память, но и искажая информацию извне, да что там — можно сделать людей идеальными! Однако большинство волшебников считает, что это насилие над личностью.

А если я лгу себе о том, что Система обязательно помешает мне свести счеты с жизнью, и просто ищу отговорки, чтобы не умирать? Странно, что я до сих пор не забыл идею самоубийства. Видимо потому, что никакого плана убить себя у меня нет. Хороша перспектива: держаться за жизнь, которая может стать хуже ада. Нет, все же попробую осуществить намерение, вот только найду Джеймса. Что-нибудь придумаю.

Спускаюсь в подвал, где натыкаюсь на Кричера, лежащего в гробу. Берусь за его тонкую руку, покоящуюся поверх другой на животе. Домовик мертв, совсем холодный и его тело застыло. Значит, он умер примерно сутки назад. Уже сутки в моем доме лежит мертвый домовой эльф, а я, хозяин, узнаю об этом совершенно случайно.

Хочу уйти из подвала, но не могу — ноги не слушаются, будто смерть прошла и через мое тело, сковав его льдом. Сердце тоже заледенело и при первом же глубоком вздохе оно ломается — так мне кажется. Из глаз помимо воли льются слезы, а из груди вырывается нечеловеческий вой. Рухнув на колени, бессмысленно стучу кулаками в пол, пока не сбиваю их в кровь. Осознаю, как ничтожен в своем порыве. Я противен себе, но от этого истерика только хуже.

Наверху слышится шум, вырывая меня из припадка жалости к себе. Кто-то все же есть в доме.

Направляюсь по лестнице вверх, только тело мне плохо мне повинуется, запинается на полпути, лицом натыкается на ступеньку и разбивает губу. Поднимаюсь, растирая кровь. Больно, но мне плевать. Нахожу свалившиеся очки и отправляю их на законное место.

В гостиной замечаю движение. Это Джеймс, бегущий в прихожую. Он несется к двери, ведущей на улицу, но внезапно останавливается возле огромного старинного зеркала, рама которого упирается в пол. Джеймс смотрит на свое отражение, подходит ближе и касается его рукой. По зеркальной глади расходятся круги, словно стекло жидкое.

— Джеймс! — тихо окликаю.

Он поворачивает голову и пристально смотрит на меня. В его глазах полыхает лед.

— Джеймс, иди ко мне!

Я протягиваю руки, облизывая окровавленные губы. Кровь на вкус солоноватая. Направляю на сына волшебную палочку:

— Фините Инкантатем!

В ответ раздается заливистый смех. Мой сын хохочет, будто его щекочут. Нет, он не под Империусом, но мне надо было проверить. К тому же остается вопрос: под каким колдовством находится Джеймс?

Делаю шаг навстречу ему, растягивая разбитые губы в улыбке.

Джеймс перестает хохотать. Он опять поворачивается к зеркалу, протягивает руку, и она оказывается по ту сторону поверхности.

Это невозможно. О таком колдовстве я даже не слышал.

Он вытаскивает руку и бежит к входной двери.

Кидаюсь к зеркалу со всех ног, упираюсь ладонями в твердую холодную поверхность. Никаких признаков того, что можно проникнуть сквозь него, в зеркале из необычного только худой окровавленный растрепанный парень, глядящий сквозь заляпанные стекла круглых очков неестественно зелеными глазами, на роговице одного из которых большое белое пятно.

Дверь неожиданно распахивается. На пороге дома Рон, за ним два аврора: Захария Смит и мой напарник Оливер Вуд.

Странно, что Вуд в паре со Смитом, он его недолюбливал с Хогвартса, считая предателем Ордена Дамблдора. И странно, что с Роном в дом проникли еще два человека, не посвященные в тайну расположения моего дома.

Не спуская с меня глаз, они замирают в напряженных позах, направив на меня волшебные палочки; Джеймс протискивается сквозь длинные ноги на улицу.

— Хреново выглядишь, Поттер, — приветствует меня Смит.

— Брось свою палочку! — командует Вуд.

— Что, убийца, будешь отпираться?— хмуря рыжие брови, сурово спрашивает Рон.

Все это они говорят практически одновременно.

— Что? — переспрашиваю я Рона, будто не понимаю, о чем он.

— Это ты убил мою сестру. Вот! — кричит он, потрясая колдофото, и бросает его мне. — Это копия.

Снимок летит, несомый чарами левитации. На нем я вонзаю в Джинни огромный нож почти по рукоять, а потом поворачиваю голову и… мерзко улыбаюсь. Раз за разом.

— Это не копия, это подделка.

Будто не знаю, что они задумали.

— Посмотри внимательнее! — рычит Рон.

— Одно колдофото ничего не доказывает, можно же взять мой мыслеслив, провести следствие, найти настоящего убийцу…

Осознаю всю беспомощность своих доводов. Все подстроено, что толку умолять этих троих передумать. Размышления о том, что Система не даст меня в обиду, успокаивает мало, потому что Джинни мертва, ее не защитила Система. Мне нечего предъявить в доказательство, кроме мыслеслива, а мыслеслив — вещь ненадежная, я мог подчистить свою память и вложить в нее то, чего не было.

— Ты сумасшедший, тебе место в больнице на холме. Но ты попадешь в заведение гораздо лучше — Азкабан. Бросай свою палочку, — говорит Вуд и отодвигает Рона рукой, принимая боевую стойку.

Передо мной люди, которым я был дорог — так мне всегда казалось, а теперь им на меня плевать так же, как на доверчивую простушку Джинни. Они не получат мою палочку. И меня живым тоже.

— Нет.

Изображаю дерзкую улыбку. Мне хочется верить, что она действительно получилась дерзкая, а не жалкая. В то же мгновение сосредотачиваюсь и аппарирую. Меня резко цепляет за живот, закручивает и выкидывает в то же место, откуда я пытался переместиться. Черт!

— Ты забыл, что существуют барьеры? — вкрадчиво спрашивает Смит.

Аппарация не удалась. Между мной и аврорами расстояние в три метра. Мне не успеть отбиться от них и Рона — мое пространство ограничено, скрыться не за чем.

— Думаешь, мы пришли к тебе поиграть? — гневно шипит Вуд, но взгляд его совершенно беспристрастен. — Думаешь, твоя гребаная палочка или Система тебе поможет?

— Что вам нужно от меня? — выскакивает из меня вполне логичный вопрос.

Они молчат, а мой шрам пронзает резкая боль. Я вдруг вспоминаю, что было на самом деле после аэропорта: я вернулся домой злой, как мантикора, застал Джинни на кухне и убил ее хлебным ножом. Джеймс играл с семейной колдокамерой и сделал снимок. Я догнал его, уничтожил снимок, вышел из дома вместе с дорожной сумкой, а потом стер себе память. И только после наматывал круги вокруг фонаря. У меня все бы получилось, но, видимо, я в спешке уничтожил не то колдофото.

Нет, это все ложь, ничего этого не было. Если я действительно это стер, то не мог бы сейчас вспомнить. Воспоминания только что вложили в мою голову.

Невозможно…

— Нам нужен секрет шкатулки, — отвечает Смит.

Черт. Почему этот секрет так важен для них, будто это секрет бессмертия? Рон не пожалел свою сестру и своего ребенка ради него, что же это за дьявольский секрет?

— А если я вас пошлю подальше? — спрашиваю, думая, что же мне делать.

Джеймс, стоящий на тротуаре, заливисто смеется.

— Не сопротивляйся, тебе же будет хуже. Или ты не понял, что все твои проблемы только из-за тайны шкатулки? — бросает Рон.

— Зачем вам она? В чем ее важность?

Вуд хмурится и цедит сквозь зубы:

— Ты придумал нечто, способное разрушить порядок, основой которого стала Система.

— Но…

— Это так. Шкатулка — ключ к информации.

Тяну время, чтобы придумать, как выпутаться. Обращаюсь к Вуду:

— Ты знал об этом с самого начала? С того момента, как я взял шкатулку у Малфоя?

Он молчит.

Я поражен. Значит, все было подстроено так, чтобы эта чертова шкатулка оказалась у меня!

— Почему же я не помню этой шкатулки и как упрятал в нее свою тайну? Обливиэйт?

— Неужели до тебя стало доходить? — криво усмехается Смит.

— Если доступа к интересующим фрагментам моей памяти нет, то как я извлеку из нее то, что вам нужно? Как я раскрою секрет, если не помню, что это и как он раскрывается? Даже вы не можете мне помочь, потому что не вы блокировали мои воспоминания! — на меня вдруг накатывает приступ смеха. — То, о чем вы просите, абсолютно невозможно.

Они переглядываются. Ощущение такое, что понимают друг друга без слов.

— В этом всем действительно есть некоторая абсурдность, ты прав, — кивнув, говорит Вуд. — Доступ к памяти можно восстановить, для этого обычно нужна помощь извне, но в твоем случае мы действительно не можем ничего сделать. Вся загвоздка в том, что кто бы и как не манипулировал твоей памятью, в конце концов ты вспоминаешь правду. У тебя есть способ возвращать воспоминания, и тебе всегда удается вспомнить то, что ты должен был забыть навсегда.

В его словах есть смысл. Воспоминания не стираются, а блокируются, и только спустя время угасают совсем, чтобы освободить место для новых воспоминаний, более значимых. Пока воспоминания не утрачены, найти путь к ним помогает якорь. Но создать надежный якорь не так просто, к тому же если о нем кто-нибудь узнает и уничтожит, воспоминания могут быть утрачены навсегда.

— Шкатулка — доступ к моим воспоминаниям?

— Да.

Если шкатулка — якорь, позволяющий не утратить воспоминания, то почему я так ничего и не вспомнил, хотя сто раз вертел ее в руках, открывал, слушал дурацкую мелодию колокольчиков? Да и слишком уж странно, что они хотят знать, как работает мой якорь, а не уничтожить его.

— Вы хотите знать, при каких условиях с помощью шкатулки открывается доступ к воспоминаниям?

— Догадливый ты наш, — ехидничает Смит.

Хотел бы я и сам это знать. Однако якорь сам по себе не может разрушить Систему. Из этого следует, что дело в самих воспоминаниях и в моем желании использовать их для разрушения Системы. Возможно, мне раз за разом подчищают память, а я с помощью якоря ее восстанавливаю. Но как я дошел до предательства своих же идей?

— Как вы можете… — слова застревают у меня в горле, — Это вранье. Будь оно так, почему вы не убили меня вместе с моей тайной? Вам же удалось убить Джинни.

— Разве? Подумай, как следует, — мрачно говорит Вуд. — Это сделал ты. Ты нашел слабое место в Системе.

Шрам покалывает, и я осознаю, что в это время в моей голове что-то меняется. Жаль, что не могу понять, какие именно происходят изменения. В следующий момент мне становится понятно, что они говорят правду: я действительно планировал разрушить Систему, потому что считал, что она лишает людей свободы. А Джинни всеми силами старалась мне помешать, чем дико раздражала. Но… разве поэтому я на нее злился? Да, именно поэтому, другой причины не припомню. Как я мог убить своего ребенка?!

— Какое слабое место в Системе?

— Ты нам скажи. У тебя есть шанс все исправить. Ты же не монстр, я точно знаю, — уверяет Вуд.

Мысли путаются, мне сложно думать, но я все же пытаюсь. Вероятно, они мне лгут, вложили мне ложные воспоминания, а на самом деле сами и обошли воздействие Системы — такая версия имеет право на рассмотрение, хотя и маловероятна. Блефую, чтобы ее проверить:

— Все, в чем вы меня обвиняете — ложь.

Мне кажется, что еще немного, и они набросятся на меня. А мне еще надо защитить Джеймса, только я не помню, какая именно ему грозит опасность.

— Я знаю, зачем вы это делаете — вам нужно, чтобы я испугался и стал вашей марионеткой.

Вуд зло сплевывает.

— Сука, — шипит Рон. — Как он это делает?

— Ты представляешь угрозу для людей! — орет в запале Смит.

Клюнули — подумали, что я что-то вспомнил. Странно, что они не убили меня, ведь это же простое решение проблемы.

— Не странно, — хмыкает Рон.

— Ты такой не один, чертов избранный, и нам важно понять ваш механизм возвращения памяти, чтобы предотвратить крушение Системы. Уже несколько лет на Земле люди не убивают людей, все конфликты решаются мирным путем. Ты хочешь перечеркнуть эти достижения. Хотя бы попытайся сделать то, о чем тебя просят, у тебя все еще есть шанс вернуть нормальную жизнь, — предлагает Вуд.

Я думал молча! Но они прочитали мои мысли так, что я даже не почувствовал. Как я от их манипуляций еще не сошел с ума? В то время как я думаю, что играю с ними, они играют со мной и пойдут на все, чтобы я сдался. Они хотят понять мой механизм возвращения памяти и навсегда его сломать, хотят, чтобы я забыл свои мятежные мысли, и, видимо, пытались уничтожить их уже много раз, но пока безуспешно. И кто еще обладает способностью вспоминать — Малфой? Он вряд ли был сговорчив, когда ему предложили открыть его секрет. Не потому ли умер его ребенок? Думаю, что Лаванда Браун тоже могла вспоминать, но попытки вытянуть из нее тайну кончились печально — Лаванда сошла с ума.

— Нам нужен только твой чертов секрет, — говорит Рон и бросает мне под ноги шкатулку. — Давай, скажи нам, как ты возвращаешь воспоминания, и мы оставим тебя и Джеймса в покое.

Я вдруг понимаю, что угроза в адрес Джеймса не стыкуется с тем, что это я убил Джинни и ребенка в ней. Еще в памяти всплывают слова Малфоя. А что если он прав — Система вышла из-под контроля? И она блокирует мои воспоминания не для того, чтобы я не убил кого-нибудь, а чтобы манипулировать мной ради своих целей. Что, если мухи и котлеты — одно целое и те, кто убил Джинни, вовсе не обходили запрет — это Система сама позволяет им делать незаконные вещи? Нет, даже не так — и это хуже — она руководит этими тремя, они подвластны ей больше, чем под проклятием Империус, да и другие люди тоже. Самое логичное объяснение происходящему. Она настолько совершенна, что может вычислить варианты будущего, так почему бы ей не видеть во мне угрозу своему существованию? Это же ясно! Хотя и совершено невозможно.

Меня озаряет — Система вполне способна не только менять память, но и искажать поступающую в мозг информацию, а это значит, что странных событий, происходивших со мной, на самом деле могло и вовсе не быть — ни бунта грибов, ни пьяной Гермионы, ни смерти Джинни. Даже Рон передо мной может быть не настоящим. Система может создать для меня персональный мир, в котором возможно все: другие законы волшебства, ад, рай. Может спровоцировать убить лучшего друга, который на самом деле ни в чем не повинен, или собственного ребенка. В общем, она может управлять мной, и я даже не почувствую. Такой расклад куда хуже, чем заклятие подвластия, которое бы не помогло узнать мою тайну — нельзя заставить меня сделать неизвестно что, только я сам могу прийти к разгадке своей тайны по собственной воле. Вот поэтому Система со мной играет, пробуя разные варианты, чтобы я наконец-то открыл секрет. Вероятно, Малфой на самом деле меня когда-то предупреждал, что такое может случиться, потому и зол на меня. Почему я его не послушал?

Свет становится ярче, палочка в моей руке дрожит. Я одновременно все понял и запутался. Еще немного и мой мозг взорвется. Знаю только одно — если я открою свой секрет, то стану как эти трое — существом без собственной воли. Тогда Системе не надо будет больше меня опасаться, я стану безобиден и послушен, как цирковой пони.

— Да пошли вы! Если я действительно знаю способ разрушить Систему, то вспомню его без вас!

Это опять блеф. Если они заберут шкатулку, то я ничего не вспомню. Даже если сейчас отобьюсь, то прятать шкатулку бесполезно, мой мозг для Системы практически открытая книга. Удивительно, что в нем осталось темное пятно.

— Что ж, — цедит Вуд.

Он и Рон, не сговариваясь, бросают в меня по обездвиживающему проклятию, Смит шлет мне Экспеллиармус. Но я не отстаю:

— Протего! Протего максимум!

Меня немного удивляет, что я успеваю среагировать на каждое из проклятий, но думать об этом некогда. Вдруг обнаруживаю, что Рон — мой бывший лучший друг — творит смертельное заклинание. Я уже совсем ничего не понимаю. Не Система ли решила, что тратить на меня время бессмысленно и пытается его руками расправиться со мной? И прежде, чем зеленая вспышка срывается с его палочки, краем глаза замечаю протянутую из зеркала в этот мир ладонь с когтистыми пальцами. Не успев понять, зачем это делаю — я все равно собирался умереть — хватаю спасительную руку, и в тот же миг меня втягивает в зеркало, под звон разбившегося стекла заворачивает кубарем по полу на той стороне и наконец-то отпускает. Теперь я вне досягаемости Рона и авроров, можно перевести дух. Спасибо неизвестному спасителю: вряд ли с этой стороны зеркальной поверхности хуже, чем с той. Отсижусь и рвану обратно.

— Тупица, — слышу позади.

Это в данный момент точное замечание: зеркало разбито и попасть обратно я не смогу. Меня загнали сюда специально! В осколке зеркала вижу обладателя голоса: черная мантия, скрывающий лицо капюшон мгновенье неподвижны, а потом закручиваются черным водоворотом и исчезают. Это был взрослый волшебник.

Где я? Оглядываюсь вокруг, поднимаясь на ноги, и прихожу в ужас от зазеркальной действительности: это мой дом и не мой. Здесь пахнет гарью, стены выжжены, потолок закопчен, пол засыпан пеплом. На месте разбившегося зеркала, через которое я сюда проник, кирпичная кладка в бронзовой оправе. Дотрагиваюсь до нее — шершавая, холодная и в саже. В гостиной та же картина, что и в прихожей, только среди потухших углей, что были раньше мебелью, лежит все та же шкатулка. Поднимаю ее и сую в просторный внутренний карман мантии.

Несгораемый сейф открыт, бумаг там нет. Похоже, в этом доме нет ничего, что могло бы мне хоть как-то послужить. Пора отсюда выбираться, пусть даже все вокруг — галлюцинация. Однако интересно, как выбраться из галлюцинации?

Дергаю за ручку входной двери, но та не поддается. Волшебной палочки не нахожу, наверное, выронил по ту сторону зеркала. Что ж, придется справляться без нее. Закрываю глаза, как следует сосредотачиваюсь и аппарирую. Ничего не происходит, видимо, антиаппарационный барьер действует и здесь. А вдруг у меня больше нет магических способностей?

Толкаю входную дверь плечом. Она ухает, словно старый филин, но держится. Тогда я отхожу подальше и с разбегу ударяюсь о нее. И еще. На седьмой раз она срывается с запоров и петель и падает плашмя. Я по инерции лечу, проезжаю животом и носом по двери и упираюсь руками в пол.

В пол? Здесь должны быть ступеньки крыльца. Оглядываюсь. Странно, по обе стороны от проема входной двери гостиная. Одинаково выжженная и неуютная, с той разницей, что в одной из них лежит дверь на полу. Поднимаюсь, отряхивая сажу и пепел с одежды. Где-то должен быть выход, нужно его только найти.

Комната за комнатой, подвал, чердак в обеих версиях моего дома — все осмотрено не по разу. Даже обгоревшая мебель сдвинута со своих мест в поисках выхода. Через некоторое время замечаю на полу дорожки от своих ног и с досады пинаю подвернувшуюся под ногу закопченную кастрюльку из нержавеющей стали, которую мы с Джинни купили сразу после свадьбы. Утварь, жалобно звякая, стукается об стену и откатывается обратно к моим ногам. Но удивляет меня не это, а то, что в другой гостиной кастрюлька сделала то же самое. Внимательно осматриваю все вокруг, и меня осеняет догадка: все вещи в обоих домах расположены зеркально, даже останки кресла, сдвинутые в одном доме, так же сдвинуты в другом, и я к этому не имею отношения. Разница только в выбитой двери, лежащей на полу. Как же я раньше не догадался!

Дверь не хочет сдвигаться, петли вросли в пол. Тогда я приподнимаю ее за ручку. Меня сразу же обдает запахом сырости и затхлости, как бывает в старых погребах. Под дверью обнаруживаю лаз, вниз в темноту уходит узкая винтовая каменная лестница. Откидываю тяжелую дверь, хватаю фонарь с треснутым стеклом, разжигаю в нем огонь найденным в нише над камином кресалом и устремляюсь в неизвестность. Поиграю, раз со мной хотят поиграть.

В душном полумраке слышны стоны. Мне кажется, что они просачиваются сквозь плесневелые, покрытые паутиной трещины в неровных каменных стенах. Чтобы отвлечься, считаю ступеньки. Где-то на тридцатой из крупной трещины веет зловоньем, словно из ямы с трупами, на сорок восьмой кажется, что из углубления в стене за мной наблюдает чей-то глаз с красными прожилками белка. Подношу фонарь, но вижу только красноватую в серых пупырышках шляпку гриба.

Через некоторое время начинаю думать, что лестнице не будет конца. Фонарь постепенно угасает, оставляю его на одной из ступенек. Густая темнота разжигает страх. Иду на ощупь, скользя то одной рукой, то другой по неровным стенам по обе стороны лестницы. Ступеньки разной высоты и с выбоинами, и я часто спотыкаюсь, рискуя упасть и продолжить путь кувырком. Рубашка и мантия насквозь пропитались липким потом. Стоны все сильнее, временами сквозь трещины просачивается тусклый красноватый свет и зловонье. Иногда мантия за что-то цепляется, мне приходится дергать ее полы; воображение рисует тянущиеся ко мне из стены когтистые лапы как у моего зазеркального спасителя. Терзаюсь догадкой, что он и не думал мне помогать, а лишь продлил мои мученья. Лучше бы я поймал смертельное проклятье Рона, чем оказался на этой леденящей кровь лестнице, ведущей не иначе как в ад.

Надежда на то, что моя прогулка закончится раньше моей смерти, умирает за миг до того, как я вижу смутные очертания двери в трех шагах от себя. Мне кажется, что это дверь, потому как по периметру вокруг нее просачивается свет. Обнаруживаю, что ступеньки закончились и подо мной небольшая ровная площадка. Протягиваю дрожащую от напряжения руку и касаюсь гладкой деревянной поверхности, готовясь оказаться где угодно.

Дверь легко поддается. В глаза бьет свет, к которому необходимо привыкнуть; горячий ветер толкает меня так, что я еле удерживаюсь на ногах. Сквозь ресницы вижу фиолетовое небо с черным диском солнца, делаю шаг, другой и слышу, как дверь за мной захлопнулась. Вокруг безжизненные остовы домов, куда более выжженных, чем мой. Из разломов растрескавшейся черной земли вырывается рубиновый пар. Деревья топорщатся скрюченными голыми сучьями, отбрасывая зловещие зеленоватые тени. Все это видно мне потому, что, проделав длинный путь вниз, я оказался на краю покатой крыши своего дома. Дверь позади меня исчезла, вместо нее обшарпанная печная труба.

Где-то слышится свирепый рык. Тоскливо до жути. А мне-то казался тоскливым мир по ту сторону зеркала.

Маленькими шажками по серой черепице двигаюсь к восточному краю крыши. Там пожарная лестница, мне видно ее ржавое начало. Хватаюсь за почти горячее и ко всему скользкое железо, словно покрытое подогретой слизью.

Путь вниз отнимает немало сил. Руки и ноги так и норовят соскользнуть, к тому же лестница все горячее. Чувствую, как она деформируется под пальцами, будто решила усложнить мне задачу. Мне остается до земли не так уж много, я уже поравнялся с окном второго этажа, до подоконника которого мог бы дотянуться при желании, но лестница становится пластичной и клейкой, как нагретая жевательная резинка. Она вытягивается до мостовой под моей тяжестью, и я пытаюсь отлепиться, но только больше прилипаю — как муха, попавшая в паутину. Мантия к лестнице приклеилась так, будто вознамерилась стать ее частью. Еще немного и я застряну здесь навечно. Ну, уж нет, только не такая смерть.

Собрав все силы, дергаюсь, слышу треск ткани и выскальзываю из ворота мантии. Ладони и ботинки все еще держит своими щупальцами липкая масса, но резкими движениями мне удается освободиться окончательно сначала от лестницы, потом от рукавов прилипшей мантии. Ладони жжет, но кожа на месте, только покрасневшая, да на правой в двух местах сочится кровью.

Лестница шевелится. Она сворачивается тугим липким рулоном, в тесной середине которого моя мантия с торчащей из кармана фиолетовой кофтой Джинни. Мне видится в изгибе прутьев клубок змей.

Отворачиваюсь, чтобы идти дальше, и слышу позади стук, будто что-то упало на мостовую. Звучит знакомая мелодия тоненьких колокольчиков, которая останавливает меня.

Как же достала меня эта вещица! Она преследует меня. Но рассудок убеждает вернуться и поднять ее, закрыть и только потом продолжить путь. Вдруг в ней нечто действительно ценное.

Прислушиваюсь, успокаивая дыхание — где-то противно скрежещет металл о металл. Осторожно шагаю, хрустя битым стеклом, внимательно оглядываюсь по сторонам, но никого не вижу. Понимаю, что человеку, не так давно решившему свести счеты с жизнью, глупо бояться смертельной опасности, но ничего с собой поделать не могу — это самое зловещее место, в котором мне приходилось бывать.

Выхожу на Клив Роуд, оттуда попадаю на Приори Роуд и удивленно открываю рот: посреди всего этого безумия окруженный белесым маревом находится цирк шапито, разноцветный купол которого и веселенькие афиши на стене резко контрастируют с тлеющими останками городских зданий. Иду туда, потому что чувствую, что мне надо идти туда, даже если меня там поджидает сам Сатана.