Синий ветер (джен)

Синий ветер ныряет в облака,

И, быть может, ты вернешь себя»

Лед и пламя. Только лед и выдержанный огневиски, никакой воды. Люблю это сочетание за дикий контраст ощущений. Пламя терпкого напитка обжигает язык и разливается по телу приятным теплом; раскушенный кусочек льда заставляет меня морщиться от холода. Покачиваю бокал с напитком, глядя, как оплавленный лед нехотя перемещается в янтарной жидкости, и слушаю Рона, который битый час восхищенно описывает дела в магазине.

— Опять шрам болит? — прерывает он свой рассказ неожиданным вопросом.

Оставляю в покое свой лоб, который неосознанно тер.

— Нет, все в порядке.

Рон продолжает описывать подробности своего бизнеса. Обо всех новых вредилках и колдовских безделицах лучший друг сначала рассказывает мне, словно я эксперт по бесполезному барахлу, и только потом они появляются в магазине братьев Уизли. Не то, чтобы меня раздражала болтовня Рона, нет. В эти минуты я расслабляюсь, немного забывая о своей работе. Мне непонятно только, почему мой друг не собирается взрослеть. Со времен Хогвартса прошло уже семь лет, а Рон вместо мужчины, какими стали однокурсники, превратился в большого ребенка, все так же радующегося пустякам. Гермиона — а она уже два года как его жена — снисходительно относится к увлечениям мужа. Она говорит, что лучше, когда рядом добродушное дитя, остального ей и так в жизни хватает. Разве поймешь этих женщин? Такая вся из себя умная, строгая, нетерпимая к слабостям, и вдруг влюбилась в инфантильного Рона.

Я не согласен с его позицией. Кто же, если не мужчина, должен заботиться о порядке в магическом сообществе? После Хогвартса я поступил в школу авроров, и уже несколько лет стою на страже закона, охраняя спокойствие обывателей. Хотя, не могу сказать, что это ничего мне не стоит.

Работа оказалась не такой, какой я себе ее представлял. Романтика аврорских будней — вещь эфемерная, она канула в небытие сразу после нескольких оперативных заданий. Приходилось сражаться не столько со злом, сколько с глупостью. Однако глупость — тоже зло. Но со временем я стал жестче, теперь могу противостоять коварству, не так легко попадусь на крючок жалости. Сострадание — не аврорский удел, наш удел — защита прав, содействие закону. А эмоции… какой от них прок в нашей работе? Мы должны быть беспристрастными машинами, инструментом власти, пресекающим преступные действия волшебников.

— …веселящий луч, который рассмешит того, на кого его направишь, — Рон громко отхлебывает из стакана сливочное пиво и продолжает рассказывать. — Лучик тоненький, фиолетовый. Пока проводили испытания фонарика, ухохотались с Джорджем до полусмерти.

Он довольно хмыкает.

— У меня есть один для тебя.

Достает из внутреннего кармана не очень опрятной мантии маленький фонарик и кладет на глянец барной стойки, за которой мы восседаем.

— Спасибо, — говорю я, беру фонарик и верчу в пальцах. На кой хрен сдалась мне эта вещица? У меня этих подарков уже целая коробка из-под обуви пылится. — Защекочу до полусмерти какого-нибудь особо опасного колдуна, когда понадобится его признание.

Ухмыляюсь, видя в отражении зеркала в нише бара, что ухмылка получилась зловещей.

Рон хохочет, радуясь глупой шутке.

Мимо проходит официантка — кокетливая ведьмочка с аппетитной попкой. Юбочка, колышущаяся в такт шагам, могла бы быть и покороче. Слежу взглядом за ловкими движениями официантки, представляя ее без одежды.

— А она ничего, — шепчет Рон. — Вижу ее здесь первый раз.

Рон прицокивает языком, отворачивается и тут же забывает про официантку, а я продолжаю пялиться на нее без стеснения. Прошли те времена, когда Джинни казалась мне идеалом. Нет, я ее по-прежнему люблю. Наверное.

— Гермиона растолстела, — без сожаления сообщает мне Рон.

— Я в курсе, видел недавно. Джинни тоже похожа на бочонок с пивом, — вздыхаю. — Это пройдет, как только дети родятся.

Вру. Фигура у Джинни не стала прежней после первых родов. Появился неопрятный животик, обвисла грудь. Видимо, поэтому я стал заглядываться на других ведьмочек, но разве в этом есть моя вина?

— Имя выбрали? — отворачиваюсь к стойке и снова делаю обжигающий глоток.

— Да. Если родится девочка, то назову ее Розой, — Рон мечтательно улыбается. — Уже решил.

Врет. На самом деле имя выбрала Гермиона.

* * *

Совершенно ясно помню тот день: было солнечно и безветренно. Я забежал к ней, чтобы вернуть книгу по артефактам друидов. Возле входа в дом, на припеке, грелась чья-то дымчатая кошка в розовом ошейнике.

— Проходи, — встретила меня Гермиона, поправляя на ходу прическу. — Я приготовила печенье по рецепту Молли. Оценишь?

Мне не очень нравится быть подопытным — уже один раз рискнул попробовать супчик, который так же любезно предложила Гермиона. Потом целый день мой кишечник хрипло напевал о том, что моя подруга — бездарность в кулинарии. Не во всем же ей преуспевать. Жаль, что она так не думает. Но все же я согласно кивнул на предложение — на что только не пойдешь ради друзей.

Гермиона поставила вазочку на обеденный стол, занимающий чуть ли не половину кухни, и заварила чай. На вид печенье было вполне съедобным, я взял одно и осторожно надкусил, тайно надеясь, что оно завопит. Тогда у меня была бы причина не пихать его в себя.

— Ну, как? — спросила Гермиона.

— У-у-у, отлично, — улыбнулся я, прожевывая горьковато-соленую субстанцию.

— А мне показалось пресным. Сейчас я покажу тебе новую книгу по истории магии, — радостно сообщила Гермиона и упорхнула в комнату.

Я решил, что правда не всегда нужна людям, тем более беременным людям, с которыми ты дружишь, достал волшебную палочку и уничтожил оставшуюся часть надкусанного печенья. Пусть Гермиона считает, что мне действительно понравилось, а своим кулинарным изыском сама наслаждается, мне же достаточно чая и разделить ее радость от нового учебника. Для этого ведь и нужны друзья.

На книги Гермиона не скупится, следит за новинками и регулярно пополняет свою библиотеку. Тем временем, живет с Роном в съемной малометражке на окраине — в целях экономии средств. С их доходами — зарплатой Гермионы в Отделе по контролю над магическими животными и доходами Рона в магазине — они не скоро переедут в свое жилье. Скорее всего, когда их дети закончат Хогвартс. А пока библиотека занимает большую часть единственной комнаты моих друзей, одновременно являющейся спальней и гостиной.

— Вот, — протянула мне свое новое приобретение вернувшаяся Гермиона.

Я полистал книгу с видом, будто в руках у меня нечто ценное. Подыгрывая восторженному виду Гермионы, задумчиво протянул:

— Здесь иллюстрации гораздо лучше, и вообще…

Смолк на полуслове, потому что Гермиона вдруг схватилась за живот и охнула. Ее лоб покрылся бисером пота.

— Ты в порядке? — встревожился я.

— Да, уже лучше. На секунду показалось, что уже пора рожать, — она улыбнулась с виноватым видом.

Вряд ли это недомогание было связано с ребенком, скорее всего с печеньем. Ей нужно меньше готовить самой, если в один прекрасный день она не планирует покончить с собой при помощи какого-нибудь салатика или пирога.

— Если ты действительно чувствуешь себя хорошо, то я пойду.

Мы обнялись на прощанье в тесном коридорчике, рискуя скинуть все мантии с облезлой вешалки. Огромный живот уперся в меня. Вдруг я почувствовал толчок и ошалело отскочил.

— Что-то не так? — спросила Гермиона.

— Он дерется. Видимо, защищает тебя от посягательств, — пошутил я.

— Это она, — улыбается Гермиона. — Я назову ее Розой.

Мне подумалось, что у друзей скоро будет открытие палисадника любви. И имя цветам будет давать Гермиона.

* * *

Я не упрекаю Рона, хотя мог бы его поддеть, сказав, что вовсе не он в семье принимает решения. Меня раздражает не то, что он ведомый, а то, что он врет, и врет, прежде всего, себе. Еще меня гложет зависть: тоже хочу дочку. У меня уже есть сын Джеймс — непоседливый и шумный. Молли — моя теща — говорит, что почти все ее сыновья были такими. И я мечтаю о девочке. Тихой, спокойной. Еще один ураган в доме не для моих нервов, хочу хотя бы иногда тишины. Но Джинни сходила к ясновидящей, и та ей сообщила, что родится мальчик. Все родственники счастливы, и я делаю вид, что тоже рад. Сплошное лицемерие, от которого тошнит.

Артур — мой тесть — не потрудился мне сообщить, что такое семья. Мне вообще никто не рассказал, что такое на самом деле семья, а в моем представлении все было иначе. Казалось, что любовь будет вечной, с детьми прибудет счастья, а мое детство у Дурслей было сплошным недоразумением. Но вышло все не так, как в моих мечтах: после замужества Джинни изменилась, причем далеко не в лучшую сторону, и я не могу понять суть перемен. Быть может, дело в потерянной фигуре? Сходила бы в клинику, где есть возможность сделать коррекцию с помощью пластических целителей. Процедура, говорят, неприятная: заклинания вызывают звон в голове, да и места коррекции сильно ноют неделю. Но Джинни могла бы хоть немного и пострадать ради наших отношений. Однако она забеременела вторым ребенком, и все внимание уделяет Джеймсу и своей беременности. Только и слышу, что сыну что-то надо, или что-нибудь нужно ей самой. Например, сегодня я забегал в лавку за зельем от тошноты. Готовят его специально для беременных, но что-то Джинни оно не сильно помогает. Пустая трата моих денег и времени, оттягивающая сейчас карман моей мантии.

Отвлекаюсь от своих мыслей и достаю из другого кармана шкатулку, которая все то время, пока я сидел за стойкой, углом упиралась мне в бок. Обычная безделица, которых валом в магазинах сувениров.

— Что это? — интересуется Рон. — Артефакт?

— Нет. Просто музыкальная шкатулка. У Малфоя взял.

— Взял?

Морщусь. Нет желания объяснять, как все вышло.

— Опять рейд по бывшим Пожирателям? Что на этот раз? — Рон хмурится.

— Все то же. Очередной безумный манифест, развешанный в Косом и Лютном переулках. Волшебникам нужно, видите ли, свободу воли. Мол, подчинение Системе не должно быть их уделом. Вот же бред, но некоторые ведутся.

Рон отхлебывает пиво. Он почти никогда не спорит со мной. Да ни с кем не спорит, типичный тюфяк.

— Система лояльна, она позволяет высказывания против себя. Вывешивать на общее обозрение свое мнение ведь не преступление? Причем тут бывшие Пожиратели? — засыпает он меня вопросами вопреки моим ожиданиям.

— Ты прав. Сами манифесты не являются нарушением закона. Но… помнишь Лаванду Браун?

— Да, — Рон многозначительно хмыкает. — Она же после Хогвартса жуткой сводницей стала. Правда, я давно ее не видел. Интересно, как она?

— Все в прошлом. Изменилась, причем очень сильно. Со слов родителей, в один прекрасный день она вдруг принялась рассуждать как святоша. Некоторое время работала в сиротском приюте за гроши. Потом исчезли из дома ее личные вещи и деньги со счета в банке Гринготтс, а Лаванда патетично заявила, что пожертвовала все детям и без обузы излишеств ей легче продолжать свой путь.

— Она сама это объясняет?

— Сказала, что прозрела внезапно. Ну, ты знаешь, после создания Системы многие изменились в лучшую сторону. Да что там, почти все. Те, кто чаще нарушал законы, больше изменились.

— Вдруг так и есть, как она говорит? К тому же не вижу ничего плохого в том, что Лаванда перестала быть сводницей. Я тоже стал лучше.

Рон розовеет под моим любопытным взглядом. О чем он говорит?

— Плохое в другом. За Лавандой чем дальше, тем больше стали замечать странности, а в прошлый четверг поместили в больницу. Ту, что на холме.

— Что? — он округляет глаза.

— Ее родители подали заявление в Отдел Магического Правопорядка. Они были в панике. Думали, что на нее воздействовали Заклинанием ложной памяти, Империусом или чем-то вроде этого. Целители в больнице проверили — чисто, расстройство рассудка появилось само собой. И по ее воспоминаниям, которыми она вынужденно поделилась, так и выходит. Ну, ты понимаешь, какая цепочка: воздействие Системы, прозрение, сумасшествие.

У Рона вытягивается лицо.

— Система следит за исполнением законов, не позволяет их нарушать. Как она может свести с ума? — он отрицательно мотает головой, сам себе отвечая на вопрос. — Дело серьезное, раз Лаванда в больнице. Оттуда еще никто не возвращался, если только в гробу. Есть предположения, какие звенья цепочки остались за кадром?

Он напуган, это выдает подрагивающий голос.

— Мы подозреваем, что с Лавандой что-то сотворили манифестанты. Они сделали это, дабы скомпрометировать Систему — нашли способ ее обойти.

— Но Систему обойти невозможно! — тревожно, но уверенно шепчет Рон, словно проверял это сам.

Я пожимаю плечами: против фактов не попрешь.

— В манифесте написано, что Система промывает мозги, а это насилие.

— Тюрьма тоже промывает мозги. Тем, кто заслужил, — повторяет Рон уже слышанные мною не раз доводы в защиту Системы.

Хмыкаю. Да, все правильно: Магическая Система Порядка не портит людей. Это лучшее изобретение магов за всю их историю. Честно говоря, я не знаю, как волшебникам удалось ее создать и какими артефактами Отдела Тайн они ее поддерживают — видимо, не настолько умен, но результатами работы Системы восхищаюсь: за несколько лет преступность в магическом сообществе практически исчезла, равно как и у магглов, согласившихся использовать новшество. Отличная превентивная разработка.

— Уже несколько месяцев бьемся, чтобы найти хоть какие-то зацепки и выйти на манифестантов, но результат нулевой. Кроме Лаванды есть и другие пострадавшие, правда, пока они не попали в больницу, но все идет к этому. И мне абсолютно ясно, что без Малфоя здесь не обошлось, но эта помесь хорька и Гриндилоу молчит.

С силой ударяю шкатулкой о столешницу, отчего крышечка откидывается и тонкими колокольчиками звучит сентиментальная мелодия. Закрываю бесполезную вещь.

— А вдруг на этот раз он ни при чем? — рассуждает Рон, часто моргая. — Кажется, у него жена тоже беременная.

Крепче сжимаю стакан и делаю залпом несколько огненных глотков. Кому какое дело до его жены? Да, она беременная. И во время рейда делала вид, что ей стало плохо. Но даже если и плохо — это не вина авроров. Нечего было выходить замуж за подстрекателя. Может, он не сам этим занимается, но наверняка знает, кто за этим стоит. Я уверен, что все именно так, меня не проведешь. После смерти своих родителей он озлобился, хотя на людях сохраняет лицо. Не понимает, что делает себе и другим волшебникам только хуже своими выходками? Вот и жене сделал: не будь он замешан в темных делишках, мы не нагрянули бы с обыском. Мой напарник Вуд пытался помочь миссис Малфой и вызвал целителя, который порхал вокруг нее все время, что нам понадобилось для обыска. Мы перевернули весь дом, но ничего подозрительного не нашли, если не считать странную мазню, необоснованно названную Малфоем картинами, и книгу на арабском, так и излучающую таинственную силу. Книгу изъяли, чтобы проверить, нет ли в ней признаков, свойственных запрещенным артефактам. Картины, которыми увешаны все стены дома, трогать не стали — больно нужно хлам в Аврорат тащить, к тому же Малфой может возгордиться: подумает, что плод его больной фантазии заслуживает внимания. Шкатулку же я взял назло, потому что видел, как Малфой напрягся, как только я коснулся этой безделицы. Он соврал, объясняя, что шкатулка не его и в доме появилась случайно. Прислали ему ее, видите ли, совой накануне. Но кто же ему поверит? Мне его испепеляющий взгляд как привидению стены. Пусть понервничает, потом верну шкатулку. Почему я не сдал ее, как положено по описи, а сунул в карман? Не знаю. Такое было впервые.

— Если он на этот раз ни при чем, то и волноваться ему незачем. Всему виной его темное прошлое. Он всегда будет под подозрением.

Ставлю пустой стакан и кивком прошу бармена повторить. С моего языка чуть не срывается сожаление о том, что я спас Малфоя когда-то в Выручай-комнате. Пусть бы сгорел к чертям в Адском пламени вместе с моими состраданием и добротой.

— Он тебя возненавидит, — бормочет Рон.

— Меня многие ненавидят.

Зло усмехаюсь, сую фонарик во внутренний карман мантии и думаю, какой же все-таки наивный мой друг. Разве можно выполнять аврорскую работу, не вызывая ненависти у негодяев? Другого пути нет.

— А ты не думал… что… что это случилось снова? — запинается Рон.

— Волдеморт возродился, и это он пытается уничтожить Систему?

Меня разбирает смех. Волдеморт, конечно, был великим волшебником, но каждый раз, когда Аврорат не может поймать преступников, глупо думать, что он опять возродился.

— Ну, я просто предположил, — оправдывается Рон и заказывает себе еще пива.

* * *

Бар покидаем ночью. Я основательно выпил, и у меня кружится голова. Свежий воздух оседает на горячей коже приятной прохладой. В безмолвном провале неба жидким светом тянутся к нам звезды.

Крепко жму на прощанье большую ладонь Рона и хлопаю его по плечу. Он аппарирует, а я не спешу отправляться домой. По какой-то неясной причине достаю из кармана шкатулку и открываю. Прищуриваю один глаз, чтобы не двоилось.

Льется перезвон колокольчиков. В шкатулке лежит свернутый в несколько раз листок бумаги синего цвета. Чистый. Хотя нет, на нем проглядывают пятна, они чуть темнее, будто бумага слегка влажная. Видимо, она в шкатулке для того, чтобы впитывать лишнюю влагу, из-за которой могут пострадать железные части механизма.

Вытаскиваю листок, и вижу в шкатулке домик, вокруг которого лес. В маленьком окошке зажигается свет. Из-за гадкой сентиментальной мелодии хочется раздолбать вещицу о мостовую, я еле сдерживаюсь. Кладу обратно листок и захлопываю крышку. Раздается странный скрипучий звук, будто кто-то открыл дверь на ржавых петлях. Моментально оборачиваюсь, выхватывая волшебную палочку, но позади только темнота. Мне не страшно, вот еще. Но все же достаю из внутреннего кармана мантии бутылочку с огневиски, припасенную на случай, если захочется выпить еще, делаю большой глоток.

Шрам, полученный когда-то в детстве, покалывает. Не помню, как обзавелся этой отметиной. Скорее всего, был слишком мал, чтобы помнить. Но люди говорят, что изуродовал меня очень злой и могущественный волшебник — Волдеморт,— который хотел меня убить, но смертельное проклятье отрикошетило в него самого.

Однако, когда я подрос, тот волшебник восстал из мертвых и принес много бед. Была жестокая война, в конце которой произошла схватка между мной и им. И я победил. Оставшихся в живых сообщников Волдеморта упрятали в тюрьму — Азкабан. Ее удалось избежать только Драко Малфою, чье поведение признали вынужденным. Но этот паршивец не оценил кредит доверия общества, он сначала принялся ратовать против введения Системы, а теперь и вовсе решил ее опорочить.

Все же что-то не так, я вглядываюсь в сумрак, но не успеваю осознать, что конкретно меня тревожит — темнота, притаившаяся в кустах, надвигается и поглощает меня.