Нет души — нет забот (джен)

Кристина давно тестирует Эрика на прочность. В глубине души она прекрасно понимает, что делает это зря. Когда‐нибудь игры с огнем кончатся для нее очень плохо, но сейчас она испытывает странное чувство эйфорической удовлетворенности, когда видит, как злится Лидер. Она убеждена, что в этой его ярости есть что‐то дикое, необузданное, нечеловеческое… Опасность всегда манила ее, и, возможно, именно потому месяц назад она занесла руку с острым ножом над чашей с углями.

Темнокожая красавица знает себе цену, осознает, какой эффект производит на мужчин, лишь построив глазки или ненавязчиво вильнув бедрами. Только вот толпа воздыхателей, от слюней которых скользко, ей не интересна, ведь все эти кретины и пылинки с плеча ее Бесстрашного инструктора не стоят.

Ей нравится вызывать в нем эмоции. Гнев, от которого все его поджарое тело вибрирует, а мускулы и желваки перекатываются под кожей. Раздражение, что сочится из него от одного лишь произнесенного Кристиной звука. Ненависть, легко читаемая в презрительном коротком взгляде. Почему‐то все эти, по логике, не самые приятные чувства только раззадоривают, распаляют желание направить эту животную страсть в нужное русло: в постель. Ну, скучная кровать и не обязательна, место может быть любым, хоть подворотня. В старой фракции ее за подобное сочли бы шлюхой, а здесь же всем плевать. Возможно, масла на раскаленную сковороду добавляют и однозначные крики, что слышатся отовсюду независимо от времени суток. И если сначала это бесило и казалось омерзительным, то теперь неофитка завидует счастливым людям.

Эрик тоже ее хочет, она уверена, но он слишком горд, чтобы опуститься до ее уровня. Впрочем, о его бурной интимной жизни известно всем, так чем же Кристина хуже? Фигура есть, лицо смазливое, шоколадный оттенок кожи… Разве это минусы? Она не понимает, почему ей не достаются его объятия, поцелуи и стоны, говорящие сами за себя.

Кристина действительно права: Эрику она не безразлична. Он сбился со счета, скольких он перетрахал в надежде отвлечься, но все не то. Они покорны, глупы и бесполезны. Ему нужна именно Кристина. Дерзкая, безрассудная, шальная, соблазнительная. Кто бы знал, как он мечтает засадить ей, да поглубже, так, чтобы ходить потом не смогла, не вспоминая его с каждым шагом и вздохом… Но он знает лучше всех, что правила нарушать нельзя: любая другая не менее тупая курица, но не инициируемая. Не то чтобы Эрику было не плевать на законы — это, скорее, его личное табу. С молодыми и, чаще всего, неопытными дурами много проблем. Один раз ты переспишь с ней — месяц точно она будет спать с твоими мозгами, искать расположения со своими щенячьими глазками. Отвергнешь — начнет строить козни, жаловаться, и придется бить, чтобы донести ее ничтожность для него, и ждать новых кляуз. Лишняя волокита — он знает, проходил. Но как же тянет к этой сучке… Ей хочется обладать, ее хочется убить по той же причине.

Вот и сейчас, на ринге, задержавшись на тренировке уже после отбоя, они смотрят друг на друга, еле усмиряя зверя внутри. Они отрабатывают приемы, успевая ругаться. Эрик огрызается в попытке с помощью едких слов задеть ее, чтобы хоть так получить удовлетворение. Кристина, не стесняясь статуса оппонента, не остается в долгу и грубит в ответ. Каждое ее слово — прогулка по лезвию. Еще чуть-чуть, и он взорвется, треснет ей так, что голова запрокинется.

— Не выделывайся, — рычит Эрик, — иначе окажешься избитой до полусмерти и изнасилованной, и не факт, что только мной. Я ведь вполне могу пустить твою тощую задницу по кругу…

— Хотел бы, уже сделал. К чему эти предупреждения? — в голосе — вызов.

— Ты хочешь проверить, держу ли я слово? Я могу это устроить сейчас.

— Иди нахуй. — Удар под дых.

— Что ты там сказала? — слова грозным шепотом в ухо, пока Кристина сложилась от боли пополам.

— Я сказала, иди нахуй. — Нос врезается в поднятое навстречу колено. Ему нельзя перечить.

— Пойдем, детка, — тащит за волосы.

— Куда? — хрипит Кристина, хотя ответ уже очевиден.

— Прямо нахуй.

«Зачем терпеть и унижаться? Ведь можно стырить и молчать!» — фраза подходит сюда как нельзя лучше. К чему останавливать свое либидо, если оба этого жаждут?

Он взял все, что хотел, в подсобке тренировочного зала. Быстро, грубо, жестко. Не было сил растягивать процесс. Но, судя по стенаниям стоявшей коленями на бетонном полу Кристины, ее все устраивало. Одного он не понял: почему она начала смеяться, застегивая ширинку на идеально сидящих брюках.

— Ты чего ржешь-то? — сдвинув брови, спрашивает Эрик.

— Думаешь, ТЫ добился своего? Вот и нет, ты мне давно уже нравишься.

— Что, даже когда я тебя избил?

— Это… издержки.

— Дура. Еще одна фанатеющая бестолочь на мою голову…

Дальше было то же, что и обычно: Кристина надеялась на продолжение. Искала встречи и возможности поговорить наедине (Эрику даже казалось, что она караулила его у квартиры), старалась лишний раз как бы случайно прикоснуться к нему и провоцировала на негатив. А потом, когда обычные методы не привели к желаемому результату, со слезами на глазах пришла к Максу и заявила об изнасиловании.

Эрик предполагал такой исход. Схема-то уже стала классической, и девка из нее не выбилась, хоть и до секса казалась иной. Это все гудящие яйца… Эрик даже не удивился, когда ему передали, что его ожидает в своем кабинете Лидер, и ни капли не сомневается, что обсуждению подлежат явно не рабочие моменты. Ситуация не раздражает, отнюдь. Становится забавно, и интересует момент: когда эти умственно отсталые шлюшки придумают что‐то новое?

Бесстрашный бодро шагает по коридору, насвистывает примитивную мелодию, кивает прохожим в знак приветствия, теребит шипы над бровью и оборачивается вслед девицам, которые им еще не тронуты. Да, он потребитель, и не считает сей факт предосудительным, да и кто рискнет тявкнуть хоть слово поперек? Он уверен, что и старший коллега сегодня не изменит традиции.

Все, что он оставлял после себя, — руины. Так было, так будет, и Эрик не стремится с этим что‐то делать. А зачем? Для кого, для чего? Нет на свете существа, ради которого стоило бы хоть попробовать измениться. Это вообще не его конек — подстраиваться. Этим пусть занимаются другие. Он и во сне не может представить себя покладистым, уступчивым. Как Итон, например. Кусок тряпки, даже не целая.

Да, Кристину он хотел чуточку дольше, чем остальных. Может быть, дело в некой недоступности, которую он сам себе придумал. И, надо сказать, придумал не зря, раз уж сейчас снова будет выслушивать жалкие попытки нотаций в свой адрес от неумолимо стареющего бывшего наставника.

— Все, Эрик, хватит! — Макс выглядит строгим, но Эрику смешно. — Писей только писаем, понятно? Надоело мне уже получать на тебя жалобные бумажки от плаксивых дамочек. Ты что, не можешь баб сговорчивей находить?

— Я не некрофил, остальных приходится брать силой.

— Почему они, черт возьми, летят на тебя как мухи на…

— Ну, чего остановился? Хотел сказать: "на мед"?

— Почти. Ума не приложу, что они все в тебе находят.

— Мне раздеться? — Эрик с ехидной ухмылкой поднимает бровь.

— Тебе не паясничать! Иди уже отсюда, ладно…

Макс знает, что все это — формальность, пустая трата времени и сил на звуки. Он просто должен был поставить Эрика в известность о свежем нытье на бумаге.

Эрик в раздумьях. Надо бы проучить глупую, вот только стандартный метод с избиением тут не подойдет: эта чокнутая воспримет все как знак внимания. Не убивать же ее. Впрочем, можно завершить то, что он уже начал…

В комнате неофитов шумно: молодняк переговаривается, смеется и занимается всякой хренью, но ровно до тех пор, пока десятки пар глаз не впериваются в с грохотом металлической двери вошедшего «кошмара во плоти». Эрик ухмыляется. Ему нравится сеять панику среди никчемных сопляков. И только одни карие очи смотрят по-другому. В них нет страха, боязни или хотя бы уважения. Все ограничивается выводящим его из себя обожанием. Эрик убеждается в правильности своей затеи.

Ему не жаль Кристину, когда он зовет ее выйти в коридор кивком головы; когда она выглядывает на него из-под нелепой челки; когда он тащит ее, грубо схватив за предплечье до пестрых синяков, и не объясняет, куда, зачем и почему.

Кристине больно. Но это ничто по сравнению с тем, как ей страшно. Да, наконец-то на смену озорной игре и веселой подставе перед руководством за задетое самолюбие пришло понимание того, что настал час расплаты, и цена вряд ли будет низкой. Пот бисером щекочет позвоночник, ужас ставит волосы дыбом. Ноги почти волоком, никак не успевают за широкими шагами Эрика чуть впереди. Кожа под его сильными пальцами саднит не на шутку. Впрочем, шуткам здесь вообще не место. Вопросы Кристина не рискует задавать (скрежет зубов попутчика ясно дал понять, что комментариев не последует), хоть их с каждым поворотом уже по плохо освещенным улицам становится все больше.

Ноздри забивает запах — нет, это, скорее, вонь — заброшенных территорий и таких же людей. Слезы мешают Кристине рассматривать обстановку, что в данном случае только плюс. Она дрожит всем телом, предполагая самое худшее, когда Эрик заводит ее в холодное сырое помещение с выбитыми почти полностью стеклами в покосившихся рамах. Пламя маленького костра в отдалении создает на грязных обшарпанных стенах причудливые тени, что кажутся не менее жуткими, чем те, кто их создает. Кристина вытирает лицо, тревожно всхлипывая, пробегает затравленным взглядом по Афракционерам в рваных одеждах и поднимает испуганные глаза на Эрика.

Он же ощущает себя прекрасно. Властелин мира, царь и Бог. В его руках сейчас ее жалкая душонка, и ему решать, быть ей нормальной или получить травму на всю жизнь. Если она, конечно, захочет после такую жизнь продолжить. Ему весело. Он с улыбкой смотрит на бомжей, негласно давая разрешение обглодать свежее мясо. Чумазое отребье медленно приближается к нежному цветочку, что жмется, ищет защиты у бесчувственной скалы рядом.

Кристина все поняла. Он ведь обещал пустить ее по кругу. Что ж, держит слово, паскуда. Эрик отбрасывает ее от себя, уходя, не заботясь о том, что она могла пострадать, ударившись головой об каменный пол помещения. Его не заботят и ее крики, мольбы, угрозы в спину. Нет, ни капли. Не трогает, не волнует. Ему плевать. Так было всегда, и вряд ли что‐то изменится.