Просто потому, что ты в меня веришь... (джен)

…И любовь как путь земной,

Единственная в этом мире правда,

Привела опять домой

Того, кто был потерян безвозвратно,

И, простив его грехи,

Приняла в свои объятья…

Падший ангел внял любви,

Пересилившей проклятье…

С.Трофимов

Я знаю, ты не поверишь мне, Иоанна, но меня спас мужчина. Твои губы, подведенные алой каймой, словно кровью, кривятся в презрительной усмешке… Я знаю, о чем ты думаешь и что ты хочешь и можешь сказать. Я тоже так думала и недавно сама бы в это не поверила. Но как не верить собственным глазам и ушам? — а тем паче душе, в которой, несмотря ни на что, есть место свету.

Ты ничего не знаешь обо мне, Иоанна. Хотя мы и были подругами и по профессии, и по несчастью, ты знала лишь то, что я сама пожелала рассказать. То немногое, что я отважилась поднять со дна моего прошлого, что не так сильно впивается в душу кривыми когтями. Слишком много воспоминаний кружится, словно вороны, над моей головой, слишком много… Если задуматься об этом всерьез, можно сойти с ума. Но сегодня, в нашу последнюю совместную ночь, я расскажу тебе все. Теперь меня поддерживает сила, которой меня наделил мой спаситель, и я не боюсь. Пусть река моей памяти в последний раз выйдет из берегов и воскреснут призраки, погребенные в её пучинах, — для того, чтобы потом навсегда остаться позади.

* * *

Я не всегда была блудницей. Ты это знаешь — но не ведаешь, отчего я ей стала. Когда-то это казалось невозможным и мне самой. Мария из Магдалы, госпожа обширной провинции, наследница славного рода — что за корысть ей в разврате? Не так воспитывали меня мать с отцом, и я была верной и послушной женой до того рокового дня. Амос, муж мой, что же ты наделал? Теперь я понимаю и прощаю тебя. Ты, как и любой мужчина, хотел наследника, которого Всевышний в своей неизреченной мудрости нам так и не дал. Может, и правильно. Ты был слаб — и во всем винил меня одну. Так проще. Кто-то же должен ответить за все. Надеюсь, теперь ты счастлив со своей новой женой, ради которой изгнал меня. Правда, детей у вас так и нет — но уж в этом-то я никак не повинна.

Ты отнял у меня все, господин мой. Ведь по закону мое наследство стало твоим имуществом. Полностью. Закон всегда на стороне сильного, то есть мужчины. Горькая истина нашей жизни, которую я так и не смогла принять.

То, что было потом, видится, словно в тумане. Обида и гнев толкнули меня на то, о чем прежде я не могла и помыслить. Но ни один грех не остаётся безнаказанным. Господь всевидящ и всемогущ, а боль — плохой советчик. Как жаль, что я поняла это так поздно…

Римляне… Было большой глупостью поверить одному из врагов, поработителей моего народа. Хитрые и расчетливые, они ничего не делают просто так. Но мне, оглушенной незаслуженной обидой и безысходностью, так хотелось кому-то верить… и отплатить за все. Причём одновременно.

* * *

Расплата за исполненное желание наступила скорее, чем я ожидала. Ожидала ли? Ох, вряд ли… В тот день я не думала ни о чем. Меня несло течение, быстрее неспешных вод Иордана, но такое же коварное. Попав в него, ты уже не имеешь шансов выбраться из него невредимой. Но я узнала это, когда изменить что-то стало невозможно. Позади остался родной и такой не доступный теперь дом, гневный и ошарашенный взгляд Амоса. Наверняка он не ожидал от меня такой дерзости. Открыто обнимать чужого мужчину, тем более иноплеменника, в его присутствии — это было выше его понимания. Он был готов убить нас на месте… но римляне неприкосновенны. Я была отомщена и верила в лучшее. Пока что.

Иллюзия длилась недолго. Мой любимый предатель бросил меня при первом удобном случае, а при попытке воспротивиться — отдал на потеху своим солдатам. Они не считают нас людьми, равными себе, — и с жадным восторгом приняли подачку. Сколько их было? Двое, трое, пятеро?.. Они казались мне бешеными псами, лишенными души… и, наверное, ими и были. Душа моя умерла в тот день, чтобы воскреснуть лишь теперь. Но лучше поздно, чем никогда, правда?..

Наверное, тогда я и возненавидела мужчин. Почему я не умерла, как хотела? Скорее всего, так было суждено. Бог судил мне остаться в живых, чтобы встретить Его. И я нашла свое спасение. Тебя, Иоанна.

* * *

Ты спасла меня от рокового шага, поступка, которому нет прощения. Ты привела меня в свой дом, растерзанную, униженную, уничтоженную, и утешила, как смогла. Я покорно шла за тобой, мне было все равно. Ты научила меня многому — а в первую очередь никогда и никому не доверять. Особенно мужчинам. Видимо, ты тоже немало от них натерпелась. Ты говорила, Господь сотворил мужчину и женщину из разного материала, и им никогда не понять друг друга. Но женщина наделена особой силой, способной покорить ее господина. И ты научила меня ею пользоваться. Не задаром, конечно же. Ты была блудницей — и сделала меня такой же. Красивой, обольстительной, манящей. Я была хорошей ученицей. Тогда мне было это нужно. Последняя живая искорка в моей душе разгорелась от жажды мести, им всем: подлым, надменным, благочестивым напоказ — и развратным вместе с тем. И ради этого я осталась жить.

Но было ли это жизнью? Теперь уже не узнать. Не так-то просто раз за разом отдавать свое тело тем, кого презираешь всей душой. Следы от их жадных потных рук не смыть никакой водой, не отбить благовониями. Мое тело стало мне чужим, и я почти возненавидела его. Грех?.. Конечно же, поначалу мучило и это. Прелюбодеяние — страшный грех, караемый по нашим законам смертью. Воспитанной в строгости, мне поначалу было трудно даже поднять глаза на чужого мужчину, не говоря о чем-то большем. Но постепенно привыкаешь ко всему, а смерть… с некоторых пор я перестала ее бояться. Есть то, что хуже смерти — теперь я знаю это точно. И это худшее уже произошло.

Так прошло несколько лет, словно в хмельном угаре. Я не помню ни лиц, ни событий — потому что вспоминать нечего. И некого. Поначалу я испытывала какую-то жестокую радость, наблюдая, как гордые надменные фарисеи и другие знатные мужи добиваются моего расположения, ощущая свою власть над ними. Демон в моей душе ликовал. А потом… потом не осталось ничего. Внешне я была все той же веселой и беспечной Марией Сивиллой — так меня прозвали в Иерусалиме. Но в душе было пусто, как в могиле, куда забыли опустить мертвеца.

Теперь я горько завидовала твоей тезке, Иоанна, моей подруге, оставшейся в Магдале — и другим, ей подобным, их простому немудреному счастью. У них не было моей роскоши — но было другое, главное, ради чего стоит жить. Муж, семья, дети, подруги… Они приняты и любимы, а я… несмотря на всю популярность, я — изгой, скрывающийся от людских глаз. Те, кто славит мою красоту на ложе, за глаза называют меня одержимой бесом. Никому нельзя верить. Ты оказалась права в этом, Иоанна, и я была осторожна. Я не боялась смерти — но мучительной позорной казни мне совсем не хотелось. Тем более от рук подлых предателей. Но однажды неизбежное произошло — и изменило все. Решительно все.

* * *

Однажды это должно было случиться. Я знала это, но не хотела верить. Напрасно. От судьбы не убежишь. В один прекрасный (вернее, ужасный) день мой грех открылся, и разгневанные соседи с руганью за волосы вытащили меня на улицу. Подлые лицемеры, они не могли не догадываться, чем я зарабатываю на жизнь. Я думала, что перестала бояться смерти… О великий Моисей, как я ошибалась! Видеть знакомые лица, искаженные гримасой гнева и презрения, чувствовать, как от тебя отворачиваются все вокруг, ужасно. Я ощущала себя загнанным зверем — и была им. Закрыв лицо руками, я покорно ожидала конца. Неизбежного. Грех должен быть наказан, а причина его… кому она интересна?

Но, к счастью, соседи решили быть последовательными. Сначала суд, а потом уже казнь. И они повели меня на суд, не упуская случая по пути плюнуть на меня, ударить меня или оскорбить. В толпе я различала и своих бывших любовников. Они же словно не узнавали меня. Бывшие прежде в моей власти, теперь они словно стремились расквитаться за это. «Человек сотворен по образу и подобию Божьему»… Сейчас в это верилось менее всего.

Мужчины… Грубые, надменные, похотливые скоты, уверенные в своей безнаказанности. Все до единого — так казалось мне тогда. Но были и исключения. И в этот страшный день я встретила такого. Его. «Что ни делается, все к лучшему» — теперь я могу сказать это с уверенностью.

* * *

Скромный и неприметный с виду, он обладал необычайной властью над людьми. Его ученики и последователи были столь многочисленны, что на узкой улице мы не могли их миновать. Вынужденная остановка заставила меня поднять глаза. Люди, множество людей… Их взгляды, то удивлённые, то раздраженные, то презрительные. Все как обычно. Я хотела было снова опустить глаза, не желая будить демонов гнева в душах окружающих (какая-то блудница смеет смотреть им в глаза, как равная!) — но тут столкнулась взглядом с Ним. И время застыло…

Его глаза… У меня не хватает слов, Иоанна, чтобы описать их. Ты думаешь, что я одержима любовным безумием. Нисколечко. С некоторых пор я не верю в любовь, красивую, возвышенную, которая в итоге всё равно оборачивается развратом. Но есть и иная. Именно ее я прочитала в спокойных внимательных глазах встреченного человека. Он смотрел на меня с такой добротой и сочувствием, что у меня перехватило дыхание. Как давно я не ощущала подобного… Кажется, что всю жизнь.

Слова моих обвинителей я слышала плохо, словно издалека. Потом, заметив, что они обращаются к Нему, я усилием воли заставила себя прислушаться. Говорили обо мне. Мои судьи и будущие палачи спрашивали незнакомца, как следует поступать с такими, как я, — и ссылались на закон. Возразить было нечего… Он и не стал этого делать, а ответил им странными и в то же время такими глубокими словами, что они навсегда запечатлелись в моей памяти:

«Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень».

И никто не отважился. Ибо со времен падения Адама и Евы никто не может считать себя абсолютно безгрешным, даже если он соблюдал все до единой заповеди Моисея. Вот только многие забыли об этом, ослепленные властью, богатством и видимым благочестием. Он же напомнил им об этом легко и просто — и ни у кого не хватило дерзости возразить.

Я не заметила, как осталась наедине с этим человеком. Чувствуя необъяснимое смущение, я опустила глаза. Теперь я знаю: это был страх. Испытавшая, казалось бы, всё и вся, я панически боялась, что единственный мой доброжелатель окажется таким же, как и все остальные. И, чего доброго, потребует платы за помощь… Этого я не смогла бы пережить. Бог миловал… Он говорил со мной мягко и доброжелательно, как с испуганным ребенком, — и постепенно я забыла страх. И гнев. И гордость. Не осталось ничего, лишь невероятное доверие и благодарность к этому не известному мне прежде человеку.

Ему пришло время идти по своим делам. Я не дерзнула последовать за ним, лишь долго стояла на пустой улице, глядя ему вслед. Мысли в голове кружились, как растревоженные пчелы, не удавалось сосредоточиться ни на одной. Но в глубине души я знала, что сделаю все, лишь бы снова встретить своего спасителя. И исполнила это.

* * *

Мало-помалу я узнала о нем больше. Оказалось, это захожий проповедник, бывший плотник Иисус из Назарета. Слухи о нем ходили разные и противоречивые. Больше всего толковали о его удивительных способностях целителя, правда, сомневаясь, какой они природы — божественной или дьявольской. Я тоже умела лечить людей, еще до ухода из Магдалы, и знала, как это бывает. Поговаривали даже, что Иисус может воскрешать мертвых — но это, конечно, уже перебор…

А еще говорили об его учении, таком близком — и таком далеком от закона Моисея. Оно было предметом пересудов и кривотолков, за него превозносили — и осуждали более всего. По словам Иисуса, Бог — не карающий Судья, а прежде всего милосердный Отец всем живущим людям, и всегда готов простить раскаявшегося грешника. Он призывал быть добрыми и милостивыми друг к другу — и именно этого ему не могли простить. Болтали, что он пьет вино в обществе мытарей и иноплеменников — самых презираемых людей; что его осуждает даже родная мать… Говорили многое — но я не верила. Обо мне тоже болтали всякое. Что из этого было правдой? Кто может читать в чужой душе, наглухо закрытой от любопытного постороннего глаза? Только Бог, наверное. И Он.

Долго рассказывать, как я искала Его… Главное — что наконец нашла. Его ученики встретили меня неприветливо. Я слышала осуждающий шепот за своей спиной, но мне было все равно. Все вокруг исчезло, остались только я и Он. Я припала к его ногам — и горькие обжигающие слезы хлынули неудержимым потоком. Со дня прибытия в город я разучилась плакать. Так мне казалось. Теперь же я не могла остановиться — словно прорвало плотину, и из души выплеснулись вся боль, обида, гнев. Все, что переполняло ее прежде и заслоняло взор. Теперь она была чиста и готова принять добро.

Именно поэтому я не могу остаться, Иоанна. Я ухожу вслед за ним. Ты недовольна, я знаю. Я приносила тебе немалый доход. Ничем не могу помочь… Я отдала все долги, и ничто меня более здесь не держит. Наверняка, найдется смазливая девица, которая сможет променять благочестие на звонкую монету или на пленительную власть красоты. Но не я. У меня другой путь, и ты знаешь это. Прощай, Иоанна, да будет к тебе милостив Яхве.

* * *

Вот и все. Теперь я готова последовать за тобой, Учитель. Тебя называют по-разному: и Богом, и смутьяном. Неизвестно, в чем больше правды… да и не важно. Для меня ты навсегда останешься Учителем, открывшим мне истину. Так называют тебя многие, и справедливо. Ты учишь людей тому, что немногие могут прочесть между строк закона. А именно — любви. Той, что спасла мир во время Великого потопа — и ныне спасает каждого из нас.

Порой твои слова кажутся по-детски наивными. Наверное, только кажутся. Я никогда не произнесу этого вслух. Они дарят людям надежду. Ты подарил ее мне, и я вечно буду тебе за это благодарна. Каждый имеет шанс на спасение, и я постараюсь не упустить своего. Я пойду за тобой везде, куда бы ни занесла тебя судьба, буду тебе, кем захочешь: женой, помощницей, последней рабой… Но главное — я стану учиться быть такой, как ты. Ты учил нас прощать своих врагов. Это непросто. Боль тех давних дней еще жива в моей памяти. Но я постараюсь изгнать ее и очиститься — во имя тебя. И твоего небесного Отца, которому ты так беззаветно служишь. Я буду стараться — и однажды смогу. Просто потому, что ты в меня веришь…