О чём мы говорим, когда говорим о смерти (джен)

…И я писал изо всех сил в совершенно пустой неуютной комнатенке пансиона. На этот раз я писал уже не „предсмертное послание“. Я писал, чтобы жить.

Дазай проходил мимо Lupin каждый вечер, и тогда, когда удавалось не поднять взгляд на вывеску, он приписывал себе по баллу на метафорическом табло. Судьба всё равно вела с разгромным счётом, но с некоторых пор он научился радоваться и крохотным победам тоже.

В этот же раз всему виной был дождь. Ливень поймал его ещё у подъезда Агентства, не прекращал добрых полчаса и, откровенно говоря, толку прятаться под крышей сейчас не было уже никакого. Как и искать себе оправдания, но опомнился Осаму, только переступив знакомый порог.

— А, Дазай-кун, — услышал он хриплый голос владельца. — Давно ты не заходил.

Абсолютно седая его голова, казалось, стала ещё белее.

— Коктейлей с моющим средством у нас всё ещё нет, но… — В прозрачный стакан с круглым куском льда полилась янтарная жидкость. — Старик Джонни всегда нравился тебе больше.

— Всё-то ты знаешь, старый чёрт.

— Такая работа, Дазай-кун.

Над дверью зазвенел колокольчик. Запахло сыростью, дорогим парфюмом и совсем немного — отчаянной решимостью идущего на эшафот висельника. Ещё один полуночный посетитель помялся на пороге, словно решая, не поздно ли уже давать задний ход, вздохнул негромко, снял, наконец, промокшее насквозь пальто и шагнул к барной стойке.

— Ему томатный сок — он за рулём, — протянул Дазай и угрюмо улыбнулся. — Подушки безопасности проверил?

— Заставил разобрать и собрать. Как рука?

— Зажила. Как правительство?

— Процветает.

— Я мог бы пустить тебе пулю в лоб.

Бармен поставил перед Сакагучи точно такой же стакан с дурацким круглым льдом, за окном сверкнула молния и дождь, словно получив разрешение, забарабанил по металлическому козырьку над дверью громче.

— Мог бы.

* * *

Дазаю нечасто приходилось извиняться, и дело было не столько в отсутствии вины как таковой, сколько в отсутствии потребности её чувствовать. Не совсем то, чем принято было гордиться, но для одного из руководителей Портовой Мафии — отнюдь не недостаток.

Чуя это знал, должен был знать, но существовали вещи, за которые хотелось услышать проклятое «прости». Просто чтобы удостовериться, что годы вместе, литры крови и слёз для Осаму тоже не пустой звук, что с ним всё в порядке, что он не изводил себя все эти четыре года несвойственными себе угрызениями совести, что он помнит, конечно, но этим уже не болеет — не так, как тогда. Что раны затягиваются, а бинты на теле — чтобы не забывать, а не чтобы не кровоточило.

Вслух бы, Накахара, конечно, ни за что в этом не признался, но не все откровения он боялся озвучить.

— Мне жаль, — пробормотал он, барахтаясь на краю сознания и только этим оправдывая свою неожиданную словоохотливость. Порча всё ещё зудела под кожей, а сидящий возле Дазай действовал не хуже Патронуса из несчастного Гарри Поттера. — Что он умер.

— Ты его терпеть не мог, — с негромким смешком отозвался Осаму, и Чуя не сразу понял, что ненавязчивое тепло на запястье — это чужая ладонь.

Ярко-алое пламя пугливо отступило и теперь о пережитом напоминали лишь холодные мурашки и тяжелая боль в висках: Порча боялась Дазая так, как тьма боится тьму ещё более непроглядную. С губ сорвался облегчённый вздох и Осаму, не пряча самодовольную улыбку, опустил тёплую руку на глаза и покрытый испариной лоб.

— Лучше?

— Отвали.

Попытка защититься заранее была обречена на провал, но не попробовать Чуя не мог. Осаму и так знал, больше, чем нужно, но и Накахара сторонним наблюдателем никогда не был. Он открыл глаза и уставился на поблёскивающие сквозь неплотно сомкнутые пальцы Дазая звёзды.

— Мне казалось, он отнимает тебя у меня.

* * *

Покосившись на пустующее место Оды, Осаму неуютно повёл плечами. Стул справа был очевидно пустым, и идея, ещё пару мгновений назад казавшаяся не такой уж и страшной, превратилась в крайне неудачную.

— Занятная смелость для труса, — протянул он, лишь бы не молчать.

— Кем угодно меня называй, а так не смей, — негромко, но твёрдо предупредил Анго и покрутил стакан между ладоней.

В тёмных глазах Дазая мелькнула задорная искорка, будто бы он услышал нечто смешное, и тут же пропала. Губы искривились в недоброй, усталой усмешке, а время, так долго отсчитывающее эти четыре года, словно обернулось вспять.

— Первый год я приходил сюда каждую субботу, — признался вдруг Анго.

— Рассчитывал на тёплый приём?

— Нет. Знал, что здесь тебя не будет точно.

— Свою шкуру спасать ты мастер.

Сакагучи устало повёл плечами, но спорить и доказывать обратное не стал. В конце концов, это было правдой. Это помогло ему выжить в Мафии, это не раз спасало ему жизнь сейчас. И, быть может, не стоило торопиться с выводами, вестись на едва заметно дрогнувший голос Осаму и цепляться за его же неожиданную отзывчивость, но Анго устал бояться, оглядываться и винить себя.

— Раньше тебя это радовало.

* * *

— Суть разные вещи, — качнул головой Дазай и сел поудобней.

— Да, — быстро согласился Чуя. — Но если бы уйти из Мафии тебя попросил я, ты бы послал меня к чёрту.

По тому, как дрогнула ладонь Осаму, Накахара понял, что не ошибся. Ему не нужно было пояснять, как он к этому выводу пришёл, откуда вообще возникли подобные мысли и что он хотел услышать в ответ — они давно друг друга знали. Дазай понимал, почему у Накахары желания оставаться в Мафии было меньше, чем у него, так же хорошо, как и слышал невысказанный вопрос.

Вот только ответить на него — означало вновь сорваться в пучину кипучей злости и ядовитой обиды. На Мимик, на Мори, на Анго, и самое главное — на Одасаку.

— Он просил об этом, лёжа в луже собственной крови, — проговорил Дазай. — Не самый лучший способ в чём-либо меня убедить.

«Однако сработало», — фраза застыла на кончике языке, Накахара едва успел себя остановить.

Для раскаяния мало было перестать убивать, но суть была в том, что Осаму и не раскаивался. Он всеми силами пытался не обесценить смерть дорогого человека, а убивал бы — убивал бы он по-прежнему легко. Он мог сменить чёрное пальто, причёску и не носить с собой пистолет, но вытравить из себя мафиози — этого он не умел. Ни тогда, ни сейчас.

Всё просто, в этом не было ни душной философии, ни высокой морали.

Он был хорошим не потому что больше не убивал. Он больше не убивал, потому что был хорошим.

— Ты знаешь…

* * *

— Это и сейчас меня радует, — ещё раз крутанув стакан, пробормотал Осаму.

— Ты пришёл к этому выводу до или после того, как меня расплющило по салону? — возмутился Сакагучи.

— Одно дело я, — почему-то оскорблённо возразил Дазай. — Покалечу, но не убью. Другое дело…

— Ты больной, — выдохнул Анго и одним глотком опустошил стакан.

— Мы вроде как выяснили это много лет назад, — отмахнулся Осаму. — Я был зол и обижен, но, поверь, уж в чём я точно не нуждался, так это в ещё одном мёртвом друге. Он наболтал тогда за вас двоих, не было нужды повторять одно и то же дважды. У тебя бы всё равно не вышло так проникновенно.

Сакагучи смотрел на него во все глаза, забыв и о собственной обиде, и о необходимости держать хорошую мину при плохой игре. Он смотрел на него и словно бы впервые видел: Дазай сидел здесь, признавался в том, в чём никогда бы не признался и, кажется, действительно не понимал, что…

— Боже, Дазай, ты был хорошим до Одасаку.

* * *

— …ты был хорошим до Одасаку.

— Если так, то какого чёрта он мёртв?

* * *

— Потому что так случилось.

* * *

— И ты здесь ни при чём.

* * *

— Иногда люди умирают за то, во что верят.

* * *

— В этом нет ничьей вины.

Накахара убрал ладонь Дазая от глаз и глубоко вздохнул.

— Ты не заставишь меня это повторить. Ты самовлюблённый мудак, и я тебя ненавижу.

* * *

— …Подожди, я включу диктофон!..

— Идиот.

«Хорошего человека в Дазае видел не только Одасаку». Убеждать в этом не нужно было никого. Кроме самого Осаму.