Ежи и акулы (джен)

Кровь в жилах и жабрах Кива-Шедойи бурлила горной стремниной. С того мгновения, как его кожи коснулась чистая озерная вода, с минуты, когда он нашарил на дне сундук с сокровищем и вытолкнул его на поверхность, с дружного радостного вопля, которым встретила его возвращение троица искателей приключений — предвкушение грядущего успеха переполняло акульего стража, фонтанировало через ноздри, жабры и поры кожи, добавляло скорости шагу и крепости ударам. Мрачная гробница, хранилище четвертого из осколков (или третьего; одним словом, того недостижимого, на котором терпели неудачу более сильные, мудрые, переполненные магией, отлично владеющие мечом, но — не умеющие дышать под водой герои), запомнилась ему как лабиринт залов и статуй — полуразрушенных, как и предсказывала Нориэллен, и одной величественной, железной («Стальной!» — ревниво поправил Неоддам), изображавшей вооруженного воина. Вломирр спрятался за обломками и крушил подступающие отряды своей великаньей дубиной. Вооруженный коротким мечом северянин пробирался вдоль стены, пока не зашел в тыл отряду костяных лучников и не уничтожил его заклинанием — вспышка безжалостного света, выжегшая мертвяков, заставила гигантского стального голема содрогнуться, но, как верно рассчитала Нориэллен, не сумела пробудить его к псевдожизни. Сама волшебница, поднявшись на пьедестал разрушенного временем монумента какого-то короля, с неожиданной для девушки ловкостью стреляла из арбалета. Как она призналась позже, с зачарованным оружием справился бы даже ребенок. На долю акульего стража досталась баллиста и охранявшие ее полудюжина зомби. С мрачной торжественностью они подносили к орудию огромные стрелы, привязывали к ним горшочки с взрывающимися припасами, поворачивали ворот и отпускали огромный, фыркающий искрами снаряд в полет. Кива-Шедой, прячась за большим, почти в его рост, щитом с изображением вставшего на дыбы единорога, настойчиво и неотвратимо, как спускающийся с гор ледник, шел вперед, пока не добрался достаточно близко, чтобы взяться обеими лапами за палицу, оскалиться и с воплем «Хай-я-яй!!» броситься в атаку.

Сейчас Кива-Шедой купался в седьмом водовороте счастья. После сражения в гробнице Нориэллен оплела долгожданный осколок Лунного Диска шнуром и повесила его на шею акульему воину, Вломирр хлопнул его по плечу и сказал, что не ожидал такой отваги от рыб… э-э… сына моря, а Неоддам признал, что без помощи такого храбреца они бы не справились.

Конечно, задавака Нориэллен очень скоро опять принялась всех поучать. Капризным голосом она напомнила, что рано еще праздновать победу, ведь четверть, а возможно, и половина успеха сейчас пребывают в руках эльфов — а они ребята ушлые, своего не упустят. Северянин на это ответил туманно: «Поторгуемся». Вломирр более прямолинейно предложил стукнуть Пиониэра или Салпариэля — кто окажется ближе. Кива-Шедой рассматривал осколок Диска, пытаясь определить материал, из которого он создан: кажется, из настоящей луны, о которую споткнулась великая Асха, в темноте сотворявшая мир. Хотя, возможно, это всего лишь легенда.

Так или иначе, люди (включая четвертинки и половинки) ушли вперед, а акулий страж чуть отстал. Он услышал журчание ручья и остановился напиться чистой воды, а заодно попробовать поговорить с каппа-сойя, если дух-смотритель озера снизойдет до ответа на призыв младшего собрата по волнам. У бьющего из земли ключа Кива-Шедой заметил то самое непонятное и странное животное в колючей одежке, которое несколько раз попадалось ему в лесу. Создание сражалось с большой лягушкой, но, заслышав шаги чужака, бросило добычу и свернулось игольчатым шаром, уподобившись морскому ежу (только без его красивых кристаллических длинных игл, с пурпурными капельками яда на кончиках — ах, как скучал Кива-Шедой даже по таким опасным обитателям рифов!). Акулий воин встал на колено, примерился, как бы поймать ходячую игольницу, спросить потом у Нориэллен, как правильно зовется этот зверек, но тут услышал мчащийся сквозь лес ветер.

Вихрь летел на крыльях страха и отчаяния. Гнул ветки, скользил по коре, обрывал листья, перепрыгивал через завалы и сломанные деревья. Кива-Шедой только и успел, что выпрямиться, как рядом с ним — руку протяни, нет, всего лишь ладонь, — из лесной чащи выскочил Пиониэр. Его зеленые глаза на миг расширились при виде товарища; эльф схватил стража за плечо и попытался увлечь за собой.

Лицо Пиониэра было разбито, на скуле наливался синяк, правый рукав куртки топорщился от подсохшего багряного пятна. Запах эльфийской крови — необычный, тонкий и пряный, — заполз Кива-Шедою в ноздри, убивая радужное настроение.

«Что случилось? И почему Пиониэр один, где Салпариэль?» — не удержавшись и падая в траву от резкого движения товарища, только и успел подумать акулий воин.

Кива-Шедой неуклюже поднялся, схватился за палицу, и в тот же миг по его плечу скользнула острая, жалящая сталь. Страж моря развернулся, — и другое жало ударило его в спину, скользнуло по плотной безрукавке, отскочило назад. Серая тягучая тень… нет, двуногое существо, передвигающееся столь быстро, что казалось ожившим шорохом, снова атаковало и тут же исчезло, оставив на память о себе боль под левым коленом. Еще один клинок чуть не срезал шнурок, на котором держался осколок Лунного Диска. Рана вдоль всей правой руки — и жгучая боль, будто на серую грубоватую кожу плеснули щелочь.

Противник окружил его и жалил со всех сторон. Испуг и злость придали сил, и Кива-Шедой завертелся на месте, неуклюже размахивая палицей — просто на удачу, надеясь удержать на расстоянии злые ядовитые тени. Рябь темных, коричневых и серых живых бревен вокруг мешала сосредоточиться. Откуда-то прилетело стальное кольцо-чакра и бритвенно-острым лезвием рассекло сыну моря шею, чудом миновав уязвимое место рядом с жабрами. Кива-Шедой попытался издать боевой клич — уже от отчаяния, понимая, что в одиночку, без помощи друзей, ему не выстоять.

И они пришли.

Из чащи выступил — или, вернее сказать, медленно проявился, как проявляется отражение неба на постепенно замирающей глади взбаламученной реки, — Салпариэль. Он не стал подходить слишком близко; остановился под пологом склонившихся до земли веток, поднял белый ясеневый лук — и выстрелил акульему стражу прямо в сердце.

Волны звуков растягивались, множились и накатывали, будто Кива-Шедой весь, от макушки до подошв, был покрыт упругим, отталкивающим любые атаки доспехом из плотно сжатого воздуха. Окружающий мир, стоило попытаться рассмотреть его чуть пристальнее, чем обычно, рассыпался мелкими осколками льда. Все было странным.

Очень странным.

Кива-Шедой не понимал, что происходит.

Стрела Салпариэля перебила шнурок с осколком Диска, и артефакт покатился на землю. Кива-Шедой, пропустивший сразу два болезненных удара (в живот и под колено), согнулся, увидел перед собой копыта минотавра и в следующий момент уже лежал, сбитый с ног. Человек-бык встряхнул акульего стража, будто тот был недоросликом-сеголеткой, и потащил за собой.

— Милая вещица, — сказала эльфийка, когда Салпариэль принес ей лунный камушек. Кива-Шедой, толком еще не пришедший в себя, уставился во все глаза на женщину с кроваво-рыжими волосами и молочно-белой кожей, которой подчинялись и минотавры, и догнавшие сына моря ловчие. Пожалуй, закутанную в длинное фиолетовое одеяние эльфийку можно было счесть красивой — если кому-то нравятся большие серо-стальные глаза, треугольные ушки, полные сочные губы, изящный овал лица, стройная фигура, аромат духов из пыльцы магических растений, с чуть заметными нотками гнили и тления, — но на вкус верного последователя кристально-чистой и искренней Шалассы, в женщине присутствовало слишком много тьмы. Даже ее украшение, высокий гребень, поддерживающий сложную прическу, казался свитым из темноты, фиолетово-лиловых бликов и несмолкаемого шепота.

— Значит, говоришь, Тангвериэль отправил вас добывать Лунный Диск? И какой же секрет откроет этот артефакт, когда четыре осколка соберутся вместе? Что скажешь, рыбка?

— Я ничего вам не скажу! — гордо заявил Кива-Шедой.

Эльфийка томно улыбнулась и смахнула с виска выбившийся из прически локон.

Теперь Кива-Шедой с великой охотой, взахлеб, рассказывал, как оказался в учениках наставника Тангвериэля, подробно перечислял обиды и насмешки, полученные от однокашников, свои немудреные размышления о настоящем и будущем, и даже фантазии когда-нибудь побулькать с Нориэллен в тиши и неге прогретого лучами солнца до самого дна яркоцветного кораллового рифа, дурачась с полосатыми рыбками, малютками-крабами и ракушками-жемчужницами…

Опасная красавица — Серебряная Госпожа, как она велела себя называть, — слушала торопливый, сбивчивый рассказ акульего стража с презрительной усмешкой, и высокий гребень в ее красных волосах загадочно мерцал лиловыми аметистами.

Что же происходит? Кива-Шедой спросил у чародейки, и получил приказ не беспокоиться. Он и хотел бы — всеми силами души! —забыть тревоги, и даже ненадолго сумел… Пока ему на лицо не упала роса с сотканной пауком сети: минотавры Серебряной Госпожи несли акульего стража, будто он был ребенком, или даже тюком, поскольку волшебницу раздражали неуклюжие, медленные шажки пленника. Пленника? Десяток водных искр, упавших с паутины, разорвали пелену кружащихся вокруг акульего стража теней, подточили опутывающее его заклинание…

— Куда мы идем? — снова спросил Кива-Шедой. Минотавр перехватил ношу поудобнее, и сын моря чуть не задохнулся от сокрушительной вони пота человека-быка. — Что вы ищете?..

Чем-чем, а разговорчивостью минотавры не отличались. Они задумчиво перемалывали зубами жвачку, иногда выпуская желтоватую мутную слюну, ловко сбивали хвостами слепней и мух, пытавшихся укусить их за волосатые плечи и ляжки, и лишь иногда обменивались друг с другом коротким мычанием. Ловчие Серебряной Госпожи — худые и невысокие женщины, одетые столь скудно, что еще чуть-чуть, и могли бы смело спорить с медузами, чей наряд прозрачнее, вызывали у акульего стража неприязнь. Нет, не потому, что охотно выставляли напоказ свои исчерченные тушью и шрамами тела, скорее из-за того, как легко они отвлекали акульего стража до прибытия помощи в лице неторопливых и мощных минотавров. Скорости ловчих могли позавидовать даже глубоководные рачки, а если добавить к неуловимости острозаточенные кинжалы и чакры из дымчатой, лиловой от заклинаний и ядовитых растирок стали…

— Салпариэль, ну хоть ты объясни!.. — взмолился Кива-Шедой.

Эльф ответил лишь сердитым взглядом. В отличие от акульего стража, будущий рейнджер был перекручен веревками и крепко привязан к седлу ездового ящера. Зачем? Ведь буквально только что эльф сражался рядом с ловчими! Он принес Серебряной Госпоже украденный у Кива-Шедоя лунный камень! Ему не доверяют? По крайней мере, ездовая тварь точно не доверяла новому седоку — она клацала зубатой пастью, косилась злобным, налитым кровью глазом и всячески намекала, что всякая плоть — еда, если только подобраться к ней поближе…

Серебряная Госпожа подошла поближе и коснулась треугольного носа акульего стража:

— Я же велела тебе забыть, — с нажимом произнесла она. — Ты хочешь меня разозлить? Непослушный мальчик…

Воздух снова сжал Кива-Шедоя в тиски, покинул легкие, заставил встопорщиться крышки жабр. Мир рассыпался, как подтаявший айсберг, а потом на душу сына моря снова снизошло спокойствие.

«Отравленное, как и все, к чему прикасаются темные эльфы»,— понял Кива-Шедой в момент следующего просветления — на него брызнул пот человека-быка. Не самая приятная жидкость, но частью ее была вода. Вода найдется практически в любом уголке Асхана, практически в каждом создании, ее населяющем. Это и есть дар Шалассы ее великой Матери-Асхе.

— Ты странное создание, ты знаешь об этом? — задумчиво произнесла Серебряная Госпожа. День подползал к вечеру. Блуждания по лесу временно прекратились; эльфийка приказала сделать привал и только что собственноручно скормила ящеру живого, отчаянно трепыхающегося кролика.

— Я сын Шалассы, Матери Вод, — ответил Кива-Шедой. В голове его постукивали невидимые кузнецы; кровь с шумом билась о слуховые косточки, давила, требовала свободы. — Она — чистота и мудрость. Ее чешуя лазурь и хрусталь, а плавники — бирюза и изумруды. Ее глаза — чистейший ультрамарин, и…

— Крупная рыбина, я согласна. Как же тебя занесло в эльфийские земли, человек-акула?

— Капитан Сиэль приказала.

— Я уже поняла. Но зачем?

Акулий страж равнодушно пожал плечами. Капитану виднее, на то он и капитан, чтобы его приказы не обсуждались.

— Подумать только, — пробормотала Серебряная Госпожа. — Я-то считала Тангвериэля выжившим из ума книгочеем. А он, оказывается, дружит с капитанами Нефритового моря, с людьми из Герцогства Волка, поддерживает связи с магами Семи Городов, не говоря уже о родичах из земель Ироллана, которых вроде бы столь показательно покинул много лет назад. Уж не собирает ли душка Тангвериэль небольшой заговор? Обожаю заговоры, — призналась темная эльфийка с очаровательной (и пугающей) улыбкой. — Как раз сейчас я участвую в восьми. А если удастся девятый, меня показательно убьют, и тогда я буду иметь повод официально попросить покровительства главы клана… Заговоры — такая прелесть, верно? Тебе нравится в них участвовать, рыбка?

— Как будет угодно Серебряной Госпоже, — преданно ответил Кива-Шедой.

Его акулью душу переполняло счастье. Только почему у восторга привкус протухших осминожьих чернил?

Кива-Шедой шел по лесу, чуть спотыкаясь — после путешествия на плече минотавра лапы затекли и плохо слушались. Тропинка, указанная Серебряной Госпожой, вывела его к идеально круглой и ровной поляне, окольцованной дубами и буками. Заходящее солнце тянулось к земле оранжево-розовыми лучами.

Он наконец нашел, что искал — прибитые дубиной Вломирра кочки, сломанные сапогами Неоддама ветки и чуть заметно смятую легкими шажками Нориэллен траву. Лохмотья коры, оборванные листья, вывернутый из земли камень, — все указывало, что именно на этой поляне недавно разыгралось небольшое, как раз по силам трех юных искателей приключений, сражение.

— Эй!.. — осторожно позвал Кива-Шедой. — Есть здесь кто-нибудь?

Из-за сосны появилась тонкая фигурка Нориэллен:

— Кива-Шедой!..

— Не приближайся к нему, — злым, надломленным голосом потребовал Пиониэр. Акульему стражу пришлось развернуться всем телом, чтобы увидеть вышедшего из-за дуба эльфа.

— Кива-Шедой наш друг!

— Я тоже думал, что Салпариэль мой друг, — кипящим от ярости шепотом продолжил Пиониэр. — Не повторяй моих ошибок, Нориэллен!

Он направил зачарованный арбалет в голову акульему стражу.

Сын моря вспомнил, как Тангвериэль и Неоддам со вкусом спорили о недостатках различного оружия; человек превозносил силу, с которой арбалетные болты пробивали доспех и плоть, а эльф въедливо указывал на сложности перезарядки, особенно в боевых условиях. Что-то подсказывало Кива-Шедою, что с такого близкого расстояния выстрел расколет его череп на две идеальные половинки, и перезарядки просто не понадобится.

На поляне, в лучах догорающего заката, повисло, лязгая неопределенностью, напряженное молчание.

— Вы нашли четвертый осколок? — переминаясь с лапы на лапу, не выдержал Кива-Шедой.

Нориэллен смутилась, сделала два неуверенных шага ему навстречу.

— Мне кажется, эта кора, — Кива-Шедой указал на валяющийся рядом обломок, — не похожа на кору дуба. А ты говорила, что четвертый из осколков сторожат энты. Вы их победили?

Девушка закусила губу. Ее лицо побледнело и вмиг осунулось, будто на юную волшебницу снова напала сотня бесов и защекотала до смерти:

— Пиониэр рассказал нам о темной эльфийке. Чего она хочет? Зачем прислала тебя?

— Я сбежал, — жалобно и пискляво протянул акулий страж. — Меня никто не присылал, я сбежал! Почему ты мне не веришь, Нориэллен?

— Отец говорит, что верить можно только фактам. Да и то не всем, — с горькой усмешкой произнесла полуэльфийка. — Если ты говоришь правду, скажи, где четвертый осколок Лунного Диска?

Кива-Шедой пошарил в складках пояса и вытащил камешек. С приближением вечера тот изменился, став более прохладным на ощупь и чуть посветлев.

— Вот он. Можешь забрать.

— Стой на месте! — приказал Пиониэр. — Не подходи к нему, Нориэллен!

— Не глупи, — огрызнулся на рейнджера акулий страж. — Это же я, Кива-Шедой, получеловек-полурыба, с холодной кровью и мордой, на которую без слез не взглянешь. А это, — для верности он поднял осколок повыше, — тайна, которую так и не смог раскрыть ни один из учеников наставника Тангвериэля за последние двадцать с лишним лет. Неужели тебе не любопытно, что произойдет, когда Диск будет собран, Нориэллен? Лично мне — очень интересно.

Кива-Шедой положил артефакт на землю и, показательно сложив руки на груди, отошел на несколько шагов. Девушка недоверчиво, медленно, приблизилась. Замерла. Сделала еще один неуверенный шаг…

— Берегись!

Сражение началось мгновенно — так ледник, подтаивающий в течение многих оттепелей, вдруг в одночасье срывается и рассыпается на множество айсбергов. Кричал Пиониэр, обнаруживший чужаков. Кричал, вернее, вопил, Неоддам, виртуозно замаскировавший себя пучками травы, пустым птичьим гнездом и кусками коры, и успевший таки вцепиться в осколок Лунного Диска. Ревели выскочившие из засады минотавры. Вломирр, издавая безумный боевой клич, от макушки до пяток в сияющей броне, размахивал дубиной, круша обступивших его ловчих.

— Беги! — закричал Кива-Шедой замершей девушке, и тут же сам атаковал ее — движением, для которого не были приспособлены ни суша, ни его короткие перепончатые лапы; акулий страж буквально нырнул, прыгнул на десяток шагов и набросился на волшебницу. Его зубы порвали ткань плаща, впились в нежную плоть, акулья пасть наполнилась горячей, чуть пряной и вкусной кровью…

Завизжав от боли, Нориэллен отбросила Кива-Шедоя потоком маны. Чары сомкнулись вокруг него, образовав ледяную глыбу. Скованный холодом, сын моря замер, бессильно наблюдая за происходящим.

Вот Неоддам, растративший метательные ножи, чтобы обороняться от быстроногих ловчих, крушит обитателей подземелий позаимствованной у друга железной подковой. Его удача вознаграждена — северянин сумел на лету перехватить чакру и теперь орудует ею. В какой-то момент шипящие от ярости ловчие отступили, чтобы освободить дорогу примчавшемуся ящеру. Раззявив в голодной усмешке зубастую пасть, ненасытная тварь попыталась проглотить Неоддама, за что и получила от Пиониэра арбалетный болт в шею, а через несколько секунд — второй, пришпиливший одну из верхних лап к груди. Ящер взревел, заметался, обильно орошая поляну битвы темной, едкой кровью, и давя старающихся перехватить его ловчих.

Акулий страж должен вмешаться. Должен!

Вот Вломирр обороняется от насевших на него минотавров. Бронзовые секиры чиркают по великаньей дубине; противники не тратят силы на слова — лишь хеканье да яростное, идущее из самой глубины естества «ммууу». В какой-то момент темные полубычьи туши окружают и почти сминают четверть-орка, но тут его доспехи — панцирь с пылающими солнцами на плечах, латные сапоги с наколенниками-подсолнухами, наручи, и даже шлем-котелок, — начинают полыхать желтым, пронзительным светом. Люди-быки едва отступают от неожиданности, и тут на них обрушивается огненный дождь. Мельтешение черных теней, запах обугленных ран и сгоревшей шерсти, паника, боевой орочий клич, и дрожь земли при каждом ударе великаньей дубинки.

Кива-Шедой дрожит от лютого магического холода, пробует царапать изнутри ледяную тюрьму, чтобы выбраться наружу — ведь Нориэллен стоит совсем рядом, поддерживает заклинаниями Неоддама (отчего тот почти сравнялся по скорости с обезумевшими от ярости боя ловчими), и не видит, как, петляя и прихрамывая, на нее несется раненый ящер. Смерть юной чародейки разминулась с ней буквально на волосок: в последний момент на зубастую тварь вспрыгнул Пиониэр, растративший стрелы. Эльф обрушил на голову чудовища разряженный арбалет и колотил до тех пор, пока зверюга не издала рев, переходящий в сдавленный клекот, и не рухнула бездыханной.

Лед давит со всех сторон. Ноги впаяны в медленно тающую глыбу, туловище покрыто игольчатым, будто сотканным из инея и сосулек, доспехом. Никогда раньше Кива-Шедой не чувствовал, насколько он беспомощен и слаб! Он должен… высвободиться… Его пальцы с твердыми когтями сжались в кулак, и ледяная тюрьма чуть раскрошила, чуть поддалась… Должен… Помочь друзьям… Нет! Перед глазами снова вспыхнули фиолетовые и лиловые искры Гребня Теней. Убить предателей! Наказать обидчиков! Выполнить волю Серебряной Госпожи!

Но заклинание держит крепко.

— Выходи! — кричит Пиониэр. Он и Нориэллен стоят спина к спине; в руках у юноши — изогнутый эльфийский кинжал, девушка торопливо начитывает заклинания, готовясь к последней атаке. — Где ты прячешься, ядовитая ведьма? Выходи!

Дела у четырех искателей приключений обстоят не так уж и плохо, но их всего лишь четверо. Неоддам подволакивает раненую ногу, могучему Вломирру все труднее размахивать дубиной, волшебница бледна, и лишь решимость не позволяет ей опуститься на землю и зарыдать от саднящей боли в плече. Пиониэру труднее всего. Чтобы сбежать от чудовищ из подземелья, ему потребовались все его силы, чтобы разыскать друзей — вся воля, и сейчас осталось лишь щелкнуть его вишневой косточкой — мальчишка, возомнивший себя великим рейнджером, воином Ироллана и хранителем тысячелетних эльфийских традиций, упадет замертво.

Серебряная Госпожа вышла из-за кустов волчеягодника и легкой танцующей походкой направилась к смельчакам, осмелившимся бросить ей вызов.

Ее верные ловчие отбежали в сторону, переглянулись, оценивая свои силы, считая, на какое количество клинков можно рассчитывать в следующей атаке. Пятеро раненых, но от этого еще более разозленных минотавров поприветствовали владычицу громким мычанием, бухнули о землю секирами, набычились, показывая, что готовы броситься в бой по первому же ее приказу.

Вломирр, поддерживая Неоддама, присоединился к Пиониэру и Нориэллен.

И лишь акулий страж так и продолжал возвышаться ледяным столбом на поле боя.

— Ах, до чего бесполезные создания эти акульи стражи! На суше от них никакого толка! — поморщилась Серебряная Госпожа, и чуть заметно пошевелила губами, читая заклинание.

Через несколько мгновений за ее спиной появился еще один воин. С большим эльфийским луком из белого ясеня и полным колчаном стрел, готовый выполнить любой приказ Серебряной Госпожи.

— Салпариэль!.. — выдохнула Нориэллен.

Эльф неуловимым движением наложил стрелу на тетиву, остановился, прицелился…

— Встаньте ближе! — потребовал Пиониэр, и над друзьями засияло — робко, неуверенно, — заклинание щита.

Кива-Шедой видел приближение эльфийской ведьмы и своего бывшего товарища, как в замедленном сне. И сейчас перед его взором стояло, как летят эльфийские стрелы, как отскакивают от пружинящей вокруг Нориэллен и Неоддама радуги, как Вломирр в очередной раз отбрасывает нападающего на него минотавра, как Пиониэр обороняется от атак ловчих…

Но сон в какой-то момент прекратился.

Если точнее — в тот миг, когда Серебряная Госпожа подчинила себе заклинанием Салпариэля, оставив бесполезного недвижимого акульего стража возвышаться сосулькой посреди поляны.

В этот миг шепот, неотвратимый, несмолкаемый шепот, который Кива-Шедой ощущал не слухом, а душой, вдруг смолк, и остались лишь тиски пригвоздившего его к месту льда.

Замерзшей воды.

Дара Шалассы, хранительницы и защитницы всех, родившихся в море.

Ледяной покров, опутывающий руки и ладони акульего стража, лопнул, превращаясь в мелкое крошево. Ярость вспенила кровь. Ярость и гнев Шалассы, Владычицы Вод, чьего воина посмела поработить хитрая ведьма, прячущаяся в тенях и сумерках. Трещины ледяного доспеха расширялись и множились. Ничто, даже холод, не может сдержать воду — упругую, подвижную, сильную; каково бы ни было препятствие, вода найдет свой путь, прорвет преграду… Так морской прибой стачивает береговой гранит, так ручей становится рекой. Но если преграда кажется непреодолимой…

Волна уйдет.

И вернется, усиленная тысячекратно, сметая беспощадным цунами любое препятствие на своем пути.

Милость Шалассы, ярость Шалассы, могущество ее, бесконечное терпение и настойчивость…

Ледяная глыба, сковывающая ноги, раскололась, и Кива-Шедой бросился в бой.

Он атаковал эльфийскую ведьму, как голодный самэ — жирного тунца. Серебряная Госпожа, командовавшая сражением, стоя на мертвой туше ящера, не удержалась и полетела в грязь. Кива-Шедой ударил эльфийку — палица только мешала, и он бил кулаками, рвал когтями фиолетовый плащ и стремился добраться острыми треугольными зубами до ее беззащитного, молочно-белого горла.

Раненые друзья, бьющий без промаха Салпариэль, истощившийся магический щит, обозленные ловчие и обезумевшие от неудач, ожогов и упорного сопротивления детишек-врагов минотавры — все исчезло. Остался только акулий воин и его враг, хитрая, верткая и опасная добыча, которую надо побороть любой ценой.

Один из минотавров набросился на Кива-Шедоя и оттащил его, за что поплатился срезанной акульими зубами кистью. Вернуться! Ведьма, привстав, подняла кинжал, и акулий страж снова набросился, сбил ее с ног «ударом хвоста» — приемом, который выучил у ванидзамэ капитана Сиэль. Что, не нравится? А как тебе «треугольный плавник»? И он не понравился? В спину акульему стражу вонзились отравленные лезвия ловчих, одно пробило легкое, но это было не важно, как не имели значения вспыхивающие над лесной поляной заклятия и приближающиеся голоса. Только ярость Шалассы, только гнев, от которого вскипает кровь, только акула и ее сопротивляющаяся, но уже истекающая кровью цель…

Следующая вспышка света приподняла сына моря и отбросила в сторону.

— Что здесь … — громоподобным голосом вопросил наставник Тангвериэль. Обвел ошарашенным взглядом побоище и закончил чуть менее уверенно: — … происходит?

Одна из веток, которыми Неоддам пытался восполнить недостаток метательных ножей, ударила многомудрого наставника в лоб. Тангвериэль обиделся:

— А вот это совсем не смешно. Что вы тут устроили? — напустился он на учеников.

— Собираем Лунный Диск, о учитель, — тихо и не слишком внятно пробормотала Нориэллен.

— Лунный Диск? — опешил Тангвериэль. Его продолжавшиеся расширяться глаза замечали все новые детали свершившегося сражения: зачарованный арбалет, засевший одним плечом в черепе ящера, следы огненного дождя, раненые минотавры и ловчие. — Но его же невозможно собрать, ведь… Постойте, но как же… И что здесь делают темные эльфы?!

Серебряная Госпожа, пошатываясь, выпрямилась и совершенно неизысканным жестом вытерла текущую из разбитого носа темную струйку. Глаза Тангвериэля сравнялись по степени выпученности с надутой жабой:

— Ты?!. Как… откуда… Зачем ты здесь?!

— Она хотела похитить Салпариэля, — объяснил Пиониэр.

— Ты неправильно меня понял, мальчик, — рассмеялась эльфийка. Гребень Теней в ее растрепанной, набравшей грязи прическе сверкнул фиолетовыми сполохами.

— Прекрати, — потребовал Тангвериэль, поднимая дубовый, украшенный изумрудом посох. — Не вздумай использовать Магию Тьмы в моем присутствии.

— Я всего лишь… если бы ты… Ой, все, хватит! И вовсе я не собиралась никого похищать. Так, небольшая проверка, хорошо ли ты тренируешь своих подопечных.

— Прикладываю все усилия. Ведь они мои ученики, а я их наставник,— сдержанно ответил Тангвериэль. Казалось, бывший друид не сделал и лишнего шага, но какую-то магию применил, несомненно: теперь, в его присутствии, Кива-Шедой был готов выдержать и второе такое же сражение, и еще дюжину. Сколько угодно! Акулий страж расправил натруженные, скрипящие от усталости и царапин плечи, сплюнул пенящуюся, с изрядной примесью крови слюну. Дышать жабрами, даже учитывая влажный вечерний ветерок, было трудновато.

Вломирр не дал пошатнувшемуся на ровном месте (и ничего не ровное! Кочка же!) акульему воину упасть. Нориэллен, подойдя поближе, выдернула из спины друга клинок и принялась нашептывать заклинание регенерации. Спотыкаясь на каждом слове, медленно, но упорно. Похоже, появление наставника Тангвериэля придало сил и ей.

— Не возражаешь, если мы удалимся? — с нажимом спросил друид. — Я и все мои ученики?

Серебряная Госпожа с сожалением посмотрела на Салпариэля, застывшего с натянутым луком на противоположном конце поляны. На поддерживающих друг друга пятерых товарищей, измученных боем, поцарапанных, побитых, но не сломленных. На изумрудный огонек, все ярче и ярче разгорающийся в друидском посохе.

Гребень Теней обиженно мигнул фиолетовым огоньком, и тотчас же Салпариэль опустил лук.

— Наставник? — удивился он, очнувшись от чар.

— Идем, Салпариэль, — потребовал Тангвериэль, с подчеркнутым равнодушием поворачиваясь спиной к постанывающим минотаврам и прихрамывающим, обозленным ловчим.

— Я вовсе не собиралась никого похищать,— добавила ему вслед Серебряная Госпожа. — Мне нужно было поболтать с юным Салпариэлем по-родственному, без посторонних ушей, а ваши невоспитанные подопечные, должно быть, вовсе не слышали о законах вежливости! Постоянно вмешивались!

— О вежливости темных эльфов и я не слышал, — буркнул Тангвериэль. Знаком велел ученикам встать поближе, чтобы заклинание возвращения домой сработало для всех.

Кива-Шедой окинул прощальным взглядом заворачивающийся в плащ вечерних сумерек лес, дохлого ящера, врагов и ведьму, по чьей воле он чуть не погубил своих друзей, и подарил Серебряной Госпоже самую широкую из доступных его акульей пасти улыбок.

Разумеется, история на этом не закончилась. В ней случился вынужденный перерыв — на несколько дней, в течение которых друзья залечивали раны, многократно рассказывали друг другу и наставнику подробности своих приключений, а Кива-Шедой еще и вытащил из моря Салпариэля — эльф, в отчаянии от того, что стал причиной несчастий своих товарищей, поддался унынию и попробовал утопиться. Нориэллен заявила, что это нормальная реакция для жертв Магии Тьмы, вооружилась огромным травником и приступила к изготовлению лечебных зелий. От них Салпариэль покрылся рубиново-фиолетовой сыпью, потом позеленел и двое суток боялся лишний раз чихнуть или кашлянуть, после чего объявил о своем выздоровлении и с тех пор откровенно побаивался юную чародейку.

Неоддам и Вломирр поссорились, не сумев разделить добытые в походе сокровища. Потом помирились, обменяли часть «пустячков» на винный мех, и устроили на берегу небольшой дебош. На следующий день Тангвериэль прочитал им гневную отповедь, которая подействовала только тогда, когда эльф пригрозил так никогда и не раскрыть буянам тайну Лунного Диска.

А вот Кива-Шедой и сам не знал, хочет ли он узнать, какой секрет скрывают четыре осколка лунного камня, или же нет. Он плыл по течению — и в прямом, и переносном смысле. Его серая плотная кожа заживала лучше, если смачивать ее морской водой; первые дни дышать на суше ему было трудно, и акулий страж почти целые сутки проводил на мелководье. Нырял, плавал на спине, раскинувшись на волнах ленивой морской звездой, беседовал с друзьями, пил с ними вино, обсуждал рецепты магических зелий (на самом деле — всего лишь кивал с важным видом, соглашаясь с госпожой всезнайкой) и был счастлив.

В том и заключается главный секрет Шалассы. Дракон Вод знает, как безбрежен океан, и что выпавший на землю дождь возвращается в небеса паром и облаком. Все течет, все меняется — и все остается прежним.

Он, Кива-Шедой, чувствовал, что пройденное испытание изменило его мир — отношение к нему друзей и наставника, — и чувствовал, как капли его души стали чище и сильнее. Одним словом, акулий воин наслаждался погружением в мудрость вод.

Только одна загадка не давала ему покоя.

Когда через неделю наставник Тангвериэль счел возможным вернуться в лес испытаний, Кива-Шедой воспользовался оказией и попытался эту тайну разрешить. Пока эльф и его ученики соединяли с таким трудом отвоеванные кусочки лунного камня, разглядывали выступившую на Диске карту и отыскивали обозначенные на ней ориентиры, акулий страж пытливо осматривал окрестности.

— Перед вами, — вещал Тангвериэль, когда Кива-Шедой вернулся с добычей, — величайшее сокровище Ироллана. Одно из семян Бритигги, Матери Древ. Пройдут века, и оно взрастит новые леса, даст приют и кров множеству существ… Поклянитесь хранить тайну обиталища священного ростка!

Неоддам смотрел на тонкий, искрящийся золотистым сиянием побег с плохо скрытым разочарованием, Вломирр — равнодушно, Нориэллен — деловито, а Салпариэль и Пиониэр — с восхищением. Кива-Шедой попытался прочувствовать величие момента, и даже вроде бы у него получилось, но тут он услышал характерный шум и сбежал от длинной восторженной речи друида в кустики.

Воспользовавшись случаем, Тангвериэль прочитал ученикам «Священный венок» — цикл из двенадцати поэм в честь Бритигги, ее рождения, долгой жизни и огненной смерти, балладу о короле Арниэле, краткую историческую справку о сотне наиболее славных эльфийских родов (с перечислением имен героев и их деяний), сказание об изумрудных драконах (ибо они — воплощение Силанны), единорогах, энтах и лесных феях (без них в лесах было бы скучно), потерянных на тропинках подковах (чтобы Вломирр взбодрился), волшебных травах и их свойствах, и даже о кошках, сбегающих из поселений и разоряющих птичьи гнезда (кошки эльфам вообще не интересны, но к слову пришлось).

Терпеливо дождавшись, когда у наставника кончится дыхание, Кива-Шедой протянул свою добычу и спросил, как она называется.

Тангвериэль сурово посмотрел на большого серо-бурого ежа. Тот, не слишком довольный, что его поймали и куда-то потащили, не позволял себе растрачивать жизнь на пустяки, и продолжал грызть крупного кузнечика.

— Еж? — не поверил Кива-Шедой. — Он же должен быть побольше! Такой… пушистенький!.. с ушками!

— Вот же у него уши, — указал друид.

— Разве это не клешни?.. А как он плавает?

Еж заворочался. Вот только не надо излишнего любопытства! Оставьте природе хоть какую-то загадку, без тайн будет скучно!

— Кива-Шедой… — Тангвериэль набрал в грудь воздуха и с обреченным видом выдохнул. — Ты славный малый, Кива-Шедой. Говоришь, у вас, в Нефритовом море, ежи совершенно другие?

— Совершенно! Во-первых, они мечут икру. Вы когда-нибудь пробовали икру морского ежа?

— Никогда, но надеюсь с твоей помощью узнать подробности.

— Морские ежи любят коралловые рифы, где мелкая вода, много мальков, и много солнца. Чтобы собрать их икру…

Лесной еж, отпущенный на свободу, презрительно фыркнул, и поспешил убраться в заросли. Ох уж эти любопытные акулы…