Ящерица (гет)

Белль быстрым шагом идёт по коридору седьмого этажа, прижимая к груди несколько книг. Вот-вот начнётся комендантский час, нужно успеть попасть в гостиную. Никто из профессоров её, конечно, уже не поймает, но правила нарушать не хочется, даже если об этом никто не узнает. И так она уже переступила границы там, где не надо.

Она почти у цели: до входа в башню остаётся преодолеть буквально один поворот. И именно в этот момент Белль чуть не взрезается в Гастона Мюрая. Кажется, что он занимает полкоридора — слишком высокий и широкоплечий. «Надеюсь, он меня не подкарауливал, и мы сейчас тихо-мирно разойдёмся», — думает она, однако все надежды разбиваются в следующее же мгновение.

— Так-так. Хорошенькая мисс Френч возвращается с вечернего рандеву с профессором?

— Слово новое выучил? — холодно парирует она, смеривая Гастона презрительным взглядом.

Сделать это сложно — Гастон шестикурсник, на год её младше, но гораздо крупнее и выше головы на две — однако Белль справляется. Не зря же она лучшая ученица профессора Голда.

— Он же такой старый! — коротышка Лефу — она только сейчас его замечает — хихикает, бросая на Гастона очередной подобострастный взгляд.

Белль до сих пор не разобралась, кто из этой парочки раздражает её больше. Однако наглые манеры Гастона, его вечно идеально уложенные волосы в сочетании с как попало завязанным красно-золотым галстуком действуют на нервы гораздо больше, чем подобострастие Лефу.

— Во-первых, не такой уж и старый, — с абсолютно невозмутимым видом отвечает она. — Во-вторых, это не мешает ему превосходно знать предмет. В-третьих, урок по вызову патронуса слишком утомителен, чтобы называть его «рандеву». А теперь прочь с дороги, Мюрай. Я слишком устала, чтобы выслушивать твои бредни дальше.

— Какие мы грозные, Френч, — Гастон развязно ухмыляется и поигрывает волшебной палочкой. — О вас уже ходят любопытные слухи. Он хорошо целуется?

Не краснеть. Не краснеть. Не краснеть.

Он блефует. Просто хочет вывести её из себя. Или это хитрые манипуляции, в результате которых, по разумению Гастона, она должна в него влюбиться. «Дыши ровно, Белль. Никто ничего не знает. Он сказал это наобум, чтобы тебя позлить».

Разнообразные слухи и сплетни циркулировали по школе постоянно. Например, в последние два месяца была популярна сплетня про тайные отношения завхоза Филча и библиотекарши мадам Пинс. Белль относилась к слухам равнодушно, но когда их слишком активно обсуждали, это действовало ей на нервы. Особенно, когда выдвигались такия абсурдные теории, как последняя.

Однако сейчас Белль волнуется. Нервничает.

Потому что тайна действительно есть.

«По крайней мере, если этот слух получит дальнейшее распространение, нападок слизеринцев можно не опасаться. Они слишком уважают профессора», — думает Белль, выпуская из рукава волшебную палочку, которая мягко ложится в ладонь в следующий момент.

— Если ты меня не пропустишь, я буду вынуждена снять с тебя баллы, — хорошо быть старостой. — Комендантский час начался пару минут назад, и из-за тебя я не вернулась в гостиную! Впрочем, ты и сам должен был давно возвратиться в башню Гриффиндора!

Мерлин, какое счастье, что они учатся не на одном факультете. Она бы не вынесла, если бы его пришлось видеть каждый день в общей гостиной.

— Ты не успела вернуться туда не из-за меня, а из-за, м-м-м, свидания с профессором. Не самое примерное поведение для старосты, не находишь?

Наглый, постоянно пристающий к ней, высокомерный Гастон Мюрай. Как же он ей надоел! Ничего, седьмой курс подходит к концу, скоро она выпустится, и его можно будет забыть навсегда.

У Белль нет никакого желания выслушивать его дальше. О чём это она, действительно? Когда Мюрая волновали снятые баллы? Продолжать словесную перепалку не хочется, она может быть бесконечной. Волшебная палочка в руках Гастона настораживает, и Белль нападает первой, точно зная, что он никому не будет жаловаться, не желая признавать, что его «побила» девчонка.

Всего лишь почти безобидный, но действенный Петрификус Тоталус, и путь свободен. Отлично. Элемент неожиданности хорош как никогда. Лефу слишком труслив, чтобы остановить её. Он суетится возле своего «босса», а Белль решительно проходит мимо них, откидывая на спину прядь каштановых волос.

«Возможно, профессор Голд на меня плохо влияет? Или наоборот? Если бы не его уроки, я могла бы только мямлить что-то невразумительное и продолжать угрожать Гастону снятием баллов, на которые ему плевать», — думает она по пути, испытывая некоторые угрызения совести.

Загадку орла Белль отгадывает только со второй попытки: голова горячая, мысли путаются.

* * *

Наконец-то она дома. Обстановка гостиной, её воздушность и приятные синие тона действуют на Белль умиротворяюще. Мягко ступая по ультрамариновому полу, она стаскивает с плеча ремень сумки и кидает ту под свободный столик. После бережно кладёт на него же те две книги, которые всю дорогу до башни прижимала к груди. Их ей дал профессор Голд. «Защита от Тёмных искусств: продвинутый уровень» и «Темнейшие твари мира и методы обороны от них». Очень интригующие тома, но их она прочтёт позже. Сейчас её мысли витают далеко от книг.

Белль бросает беглый взгляд в сторону изящных арочных окон. В сумерках сине-бронзовые занавески кажутся как никогда таинственными. Можно посидеть на подоконнике, охладить голову, полюбоваться умопомрачительным видом на окрестности… Нет.

Она вздыхает и идёт в противоположную сторону. К счастью, её самый любимый уголок в гостиной не занят.

Белль подходит к нише, в которой стоит статуя основательницы факультета, Ровены Рейвенкло.

Мраморное изваяние похоже на статую древней богини. Величественный стан, строгие, но одухотворённые черты лица. Вся её белоснежная фигура дышит мудростью веков и спокойной уверенностью.

Белль садится рядом с ней, скрещивая под собой ноги и опираясь спиной о стену. Благо на факультете этим никого не удивишь. И без того негромкие голоса рейвенкловцев здесь приглушаются ещё больше. Белль полностью уходит в свои мысли, и какой бы то ни было шум вовсе перестаёт для неё существовать.

Профессор Голд. Румпрехт Голд. Его имя трепетной волной разливается где-то рядом с сердцем. Белль чувствует, как губы непроизвольно складываются в улыбку, и тут же стыдливо поджимает их, опуская голову.

Определённо, профессор Голд был ужасным человеком.

Саркастичный и язвительный, он никогда никого не оскорблял, но был невероятно строг и педантичен. Гроза учеников. Почти все студенты боялись его как огня, небольшая кучка остальных испытывала по отношению к нему глубокое уважение. Белль относилась к последним, но пришла к этому не сразу.

Очень тёмный.

И дело не только в том, что он интересовался тёмной магией и практично предпочитал, в основном, одежду тёмных оттенков. Про него мало что было известно. Ходячая загадка.

Безусловно, один из сильнейших магов, он предпочитал особо не высовываться и никогда не участвовал в конфликтах. В том числе и ни на одной из сторон в последней кровопролитной войне с Волдемортом, закончившейся около восьми лет назад. В стенах Хогвартса он появился неожиданно и успешно преподавал здесь уже три года. Белль слышала, что он продержался на этой должности дольше, чем кто-либо за последние сто лет.

Вместе с его приходом жизнь многих учеников превратилась в ад. На уроках ЗОТИ, по крайней мере.

Профессор Голд прекрасно разбирался в тёмной магии и не брезговал показывать опасные заклинания на практике (к счастью, не на студентах, конечно же, а на учебных моделях и «подопытных кроликах», разнообразных мелких животных, то бишь). Некоторых после таких демонстраций долго мутило. Настроение портилось обычно у всех учеников поголовно.

Голд лишь ухмылялся и заявлял, что по-настоящему обороняться можно только тогда, когда знаешь, от чего защищаешься. Директриса Макгонагалл никак не высказывалась по поводу его методов и, судя по всему, весьма ценила профессора Голда как преподавателя (или ей просто не хотелось искать кого-то ещё?).

«Ему дай волю, он нас ещё тёмной магии научит», — ворчали некоторые студенты. Но Голд никогда не призывал пользоваться тёмной магией на практике, хотя принцип действия объяснял довольно подробно.

А Белль входила в число той маленькой группки из пяти то ли, счастливчиков, то ли законченных неудачников, которым в добровольно-принудительном порядке профессор по собственному желанию давал дополнительные уроки после занятий. Иногда они приходили на эти своеобразные факультативы все вместе, но часто бывали и индивидуальные занятия. Профессор Голд считал, что к каждому из них нужен свой подход. Да, цели у всех пятерых были разными.

Тот же Дэвид Нолан, единственный гриффиндорец среди них, собирался в мракоборцы, а Реджина Миллс вообще хотела стать колдомедиком, специализирующимся на болезнях, связанных с проклятьями. Про Оливию Макмиллан, сокурсницу Белль, ходили слухи, что профессор готовит её себе на замену. Однако то, с какой целю учится Джордж Гринграсс, Белль знала не больше, чем про саму себя.

Нет, она не собиралась становиться ни мракоборцем, ни колдомедиком, ни, конечно, тёмным магом. Она вообще не представляла, кем хочет стать, и чем ближе становилось лето, тем больше Белль нервничала по этому поводу, однако ничего придумать так и не могла. Похоже, если так будет продолжаться дальше, ей придётся возиться в оранжереях отца. Уж куда-куда, а к земле Белль не тянуло совершенно.

Но Голд утверждал, что у неё талант, и большой грех его не развивать. Сначала Белль безропотно посещала занятия со страдальческим видом, потому что иного выбора у неё не было. Но потом втянулась. Всё, что рассказывал профессор Голд, было жутко интересным. Вскоре она стала ждать занятий с нетерпением. К тому же, он не учил её ничему действительно ужасному.

Однако, в конце концов, катастрофа пришла. Та, которую ни профессор, ни Белль не ожидали. В тот момент, когда ждать чего-то ужасного вообще было преступно.

Два месяца назад он начал учить её заклинанию патронуса. Два месяца назад мир Белль перевернулся. Она перестала понимать, где для неё «хорошо», где для неё «плохо». Куда ей идти, о чём мечтать, на что надеяться.

Именно тогда Белль начала чувствовать себя особенной: она была единственной из группы, кому профессор Голд предложил изучить это заклинание. И между ними начал выстраиваться хрупкий мостик доверия и лёгкой взаимной симпатии. В качестве тренировочной мишени использовался боггарт. Но не боггарт Белль — она боялась огня (её мать сгорела во время пожара в библиотеке). Псевдо-дементора для неё поддерживал сам профессор. Никаких комментариев к этой необычной форме страха он не давал. Но Белль догадывалась, что, похоже, в его жизни произошло слишком много плохого.

Дементор выматывал Голда едва ли не больше, чем её саму, хотя Белль параллельно пыталась ещё и совершить заклинание. В его карих глазах, словно муха в янтаре, застыла боль. Она научилась видеть её только после этих занятий. Белль было стыдно за свои провалы, но профессор настаивал на том, чтобы она продолжала пытаться. Сам он, однако, патронуса вызвать не мог. Это подтверждало теорию Белль о тяжёлых душевных потрясениях, выпавших на его долю. Однако по поводу них профессор продолжал упрямо отмалчиваться, хоть однажды и упомянул в разговоре свою бывшую жену, сбежавшую с молодым контрабандистом в Америку. Тем не менее было непохоже, чтобы именно это событие так сильно ударило по нему.

Белль беспомощно поднимает глаза и в упор смотрит на точёный профиль статуи Ровены. Перед глазами вновь встаёт тот вечер, когда она, должно быть, сошла с ума.

Изнеможённая дурными воспоминаниями, измотанная попытками вызвать патронуса (получавшееся жалкое серебристое облако лишь ненадолго сдерживало дементора), она тогда упала в обморок. Очнулась в объятиях профессора Голда и успела поймать его взгляд, выражение лица до того, как он успел отвернуться и нацепить маску безразличия. И поняла, что пропала. Вот так сразу.

Потерялась в обеспокоенном и неожиданно нежном взгляде. Она, начитавшаяся любовных романов, ещё никогда не испытывавшая серьёзных чувств, романтически настроенная девица, до сих пор не находившая в своём окружении никого подходящего, наконец-то поняла, что такое если ещё не любовь, то, как минимум, влюблённость. В тот день она наконец-то выудила из него информацию об его имени. Внезапно это знание показалось ей жизненно необходимым.

А потом Румпрехт Голд начал сниться ей почти каждую ночь. Наяву Белль непроизвольно прокручивала в голове тот момент, когда его руки обнимали её талию. На уроках взгляд непроизвольно останавливался на его губах. От приглушённо-бархатистого голоса профессора мысли начинали уноситься куда-то далеко-далеко от ЗОТИ. Она стала мучить себя его тайнами, страдая от того, что так мало знает о нём, что не может помочь, не может утешить.

И на следующем уроке, снова упав в обморок, Белль, очнувшись, совершенно потеряла над собой контроль. Профессор, такой же измотанный, утратил его тоже. Она поцеловала Голда, а он ответил. Первый поцелуй показался ей и бесконечно долгим, и невыносимо коротким одновременно. Душа взорвалась ураганом эмоций. Внутри всё пело, но ровно до тех пор, пока он не выгнал её вон.

Неделя молчания. Стыдливо отведённый взгляд, кукование на последней парте. Слёзы в подушку по ночам. Пожар в груди. Она буквально изводила себя каждый раз, вспоминая ощущение его губ на своих губах, взгляд его карих глаз.

Однако профессор Голд вскоре возобновил их занятия, держась подчёркнуто сухо и отстранённо. Это приносило Белль и облегчение, и усиление внутренних мучений.

Как-то вечером Голд предложил ей чашку чая. Короткий перекус перерос в длинную дискуссию о природе чар Фиделиуса. Они спорили до хрипоты, рисовали на доске схемы и какие-то графики. И как-то Белль вдруг оказалась прижата к этой самой доске. Профессор Голд что-то продолжал ей втолковывать, но его голос, перешедший на взбудораженный шёпот, снова совершенно вскружил ей голову. Она уже не помнила, кто тогда начал первым. Вот только потом они ещё минут пять самозабвенно не могли оторваться друг от друга. Это походило на помешательство. С тех пор у Голда не получалось быть таким сдержанным. По крайней мере, к концу каждого урока они оба обычно срывались опять и опять, нуждаясь в тепле и прикосновениях.

«Я слишком порочная?», — широко раскрыв огромные голубые глаза, мысленно спрашивает Белль у Ровены. Статуя отзывается молчанием, всё так же спокойно и отрешённо глядя перед собой. Они никогда, никогда не заходили дальше поцелуев, но Белль всё равно не могла отделаться от мысли о неправильности происходящего.

Она растеряна и напугана. Окрылена и счастлива. И снова уносится мыслями куда-то далеко-далеко, закрывая глаза и вспоминая вкус горячих сухих губ таинственного профессора.

* * *

Профессор Голд никогда не пьёт тыквенного сока. Никогда не пьёт кофе. Только чай. Одуряюще крепкий чёрный чай, от которого у Белль периодически сводит зубы. Верхом гостеприимства у Голда считается разрешить ей положить в чашку маленький кубик сахара.

— Наверное, у тебя большие планы на деятельность после школы? — кашлянув, спрашивает он.

— На самом деле, я понятия не имею, что мне делать, — признаётся Белль, пристально изучая содержимое своей чашки. — Видимо, придётся исполнить мечту папы и помогать ему в оранжереях с растениями.

— Я ухожу из школы, собираюсь заняться одним научным проектом. Я пригласил бы вас в качестве ассистентки, но это опасно.

— Я согласна, — быстро отвечает Белль. Ей даже всё равно, что это за проект. Сейчас она готова полезть даже в Пекло, если это будет значить, что она не потеряет связь с ним навсегда.

— И… Этим летом я собираюсь отправиться на поиски очень дорогого мне человека, юноши, в далёкий и небезопасный край.

— И вам нужна помощь? — она чуть не задыхается от восторга.

— И мне нужна помощь.

Следующие десять минут он посвящает её в подробности дела, красочно описывая все опасности, которые могут встретиться на пути, бесстрастно вещая о возможных нелицеприятных последствиях, не скрывая ничего, кроме личности этого юноши.

— И всё-таки, кого мы будем искать? — спрашивает Белль, когда Голд заканчивает свой рассказ.

Он колеблется, но потом всё же отвечает.

— Мой сын, — и Белль соглашается, тут же безропотно и горячо соглашается, радуясь, что одной тайной стало меньше, что теперь она может помочь ему, что она теперь не пустое место, она нужна кому-то.

Белль протягивает ему руки под столом, и они держатся друг за друга, теперь объединённые чем-то большим, чем просто поцелуи украдкой. Почти уже бывшая рейвенкловка чувствует облегчение — ведь она уже выпускница. Осталось выдержать праздничный ужин, и она окончательно перестанет быть его официальной ученицей.

— А что потом? — спрашивает Белль, затаив дыхание, сильнее сжимая пальцы в волнении.

Румпрехт Голд долго смотрит на неё, потом вздыхает и начинает говорить с лёгкой полуулыбкой и выдающим нервность напряжением во взгляде.

— Мисс Френч, если бы я не был непрошибаемым эгоистом, то сейчас бы сказал, что у вас вся жизнь впереди. Вы молоды и прекрасны, и не стоит тратить всё это на побитого жизнью бывшего профессора. Хотя… Я уже сказал это, так что задумайтесь над всем происходящим, подумайте о себе, пожалуйста, — он почти умоляет. Он умолкает. Пауза. В голове Белль одни панические мысли, ничего конструктивного, но она находит в себе силы на иронично-спокойный ответ.

— Вот как? А я, значит, должна бы ходить по кабинету, заламывать руки и рыдать, говоря в промежутках, что это всё неправильно?

— Я вижу, вы понимаете, к чему я клоню… Я знаю, что вам скучно со сверстниками, знаю, почему притягиваю вас…

Она тоже знает. За один только вкрадчивый мягкий голос можно умереть. Он чертовски умный. Не то, чтобы красивый, но обладающий особым шармом… И, кажется, отвечающий взаимностью, понимающий её. Возможно, единственный, кто действительно понимает её всю. Ещё бы. У неё просто нет никакого иного выхода, кроме как пойти за ним куда угодно.

— Пожалуй, я могу сказать… Это сложно, но я… — она должна это сказать, или её личное небо сейчас рухнет на землю и раздавит её своей тяжестью. — Вы не притягиваете меня. Я просто люблю вас и всё, и никуда не могу от этого деться, — теперь он сжимает её пальцы до боли, почти до хруста. Белль не подаёт виду и просто смотрит ему в глаза.

— Я хотел сказать, что как приличный человек, после всего этого должен буду предложить тебе выйти за меня замуж, — она не понимает, шутит он или нет, но Голд кажется предельно серьёзным. — Но у тебя ещё очень много времени, чтобы всё как следует взвесить.

— Джентльмен, — делает вердикт Белль, улыбаясь. — Вы ещё не уничтожили боггарта?

Румпрехт моргает. Белль кажется, что она готова сейчас взлететь без метлы или обнять весь мир.

— Нет. Ты уверена? Сейчас не самое подходящее время для занятия, не находишь? Скоро праздничный ужин.

— Я уверена, что сейчас смогу вызвать патронуса, — твёрдо говорит она. — Впрочем, если вам не хочется бередить раны в этот вечер дементором…

— Я тебе доверяю, — он улыбается краешками губ. — А бороться с грузом тех воспоминаний, что усиливает дементор — моё привычное состояние. Я уже привык.

В этой фразе столько боли, что Белль непроизвольно содрогается.

— Румпрехт, — она впервые называет имя Голда, смакуя его на языке, как редкое коллекционное вино, — клянусь, что не только я смогу вызвать патронуса, но что однажды его вызовешь и ты.

Через пять минут класс ЗОТИ озаряет яркий, прогоняющий страх и боль свет: из палочки Белль вырывается крупная серебристая ящерица.