Разговоры (джен)

Бум! Бум! 

Он пришел в сознание под громкий стук чего-то твердого об пол. Звуки эхом отдались внутри головы, и захотелось спрятаться подальше, но он почти не мог пошевелиться. Боль пришла несколько мгновений спустя — боль привычная, но каждый раз являвшаяся для него неприятным сюрпризом. Он знал, что физическим страданиям не будет конца, пока он жив, но каждый раз глупо надеялся.

Открывать глаза не хотелось. Откуда-то падали на лицо солнечные лучи, приятно грея кожу, и хоть на пару секунд, но он мог представить, что нежится в постели после долгого приятного сна.

— Тише! — раздался свистящий шепот Ли Гана. 

— Не думаю, что глава проснется от этого, — заметил ЧжэньПин с сомнением, и Ли Ган добавил: 

— Княжна спит. 

Княжна? Спит?

Надеясь, что не выдал удивления неосознанным резким движением, Мэй Чансу прислушался — и к тишине, и к ощущениям своего тела. 

(«Своего»… это обличье было чем угодно, но не его телом, но за прошедшие годы он научился отдавать себе отчет в том, что его разум и душа заключены в этой оболочке.)

Все стихло после неожиданного грохота, и только легкое сопение где-то совсем близко да запыхавшееся дыхание человека в дальнем углу свидетельствовали о том, что он был не один.

— Может быть, разбудить ее, предложить перейти в другую комнату? Так спина заболит, — снова подал голос Ли Ган.

— Нет. Пусть отдыхает, — ответил ему голос принца Цзина, и у Мэй Чансу замерло сердце. Цзинъянь был здесь? И Нихуан… Неужели снова что-то случилось, пока он был в беспомощном бессознательном состоянии?

Чтобы выяснить это и справиться с последствиями, нужно было дать понять, что он проснулся… но Мэй Чансу все казалось, что он только едва-едва пришел в сознание. Может, это было лишь сном? После очередного припадка его всегда накрывала слабость…

Все внутри замерло, когда он вспомнил, что вызвало этот припадок, на что он среагировал гораздо сильнее, чем ожидал. Обвинение Ся Цзяна. Желание императора отравить его... и поступок Цзинъяня.

Цзинъянь знал, кто он на самом деле.

Дыхание перехватило, и по телу пробежала дрожь.

— Ш-ш-ш! — тут отреагировал чуткий Ли Ган. — Кажется, глава пробуждается.

Мэй Чансу заставил себя сделать плавный выдох и продолжить равномерно дышать. Сил встретиться лицом к лицу с прозревшим лучшим другом у него не было. 

— Нет, еще рано, — уверенно заявил ЧжэньПин. — Слишком мало времени прошло.

— Он уже вторые сутки лежит вот так… — проговорил Цзинъянь. 

— И будет лежать, пока не придет в себя, — чуть ли не оборвал его Ли Ган. — Здоровье — не шутки… ваше высочество.

Цзинъянь словно усмехнулся.

— У вас больше опыта в уходе за… господином Су, я лишь наблюдатель. — Пауза перед именем и горечь в его голосе резанули слух Мэй Чансу — и раскаленным ножом прошлись по сердцу Линь Шу.

Должно быть, он снова слегка задержал дыхание, а, может, ответа на эти слова принца Цзина ни у кого не было, — но воцарилась тишина. Беспокойная, неловкая, заставляющая гадать, что же произошло…

Заставляющая гадать — что же думает Цзинъянь о своем запоздалом открытии.

Возможно, ничего и не произошло, устало подумал Мэй Чансу. Возможно, они просто пришли из-за того, что случилось во дворце. Мэн Чжи ждал прямо перед выходом, и выглядел он весьма воинственно. Неужели был готов ворваться внутрь, если что-то пойдет не так?

Прилив тепла смешался с раздражением. Стоило всего лишь отправиться на аудиенцию к императору, а все так всполошились.

Мэй Чансу был не тем человеком, о котором стоило заботиться, за которого нужно было переживать. Занимая свои мысли его благополучием и тревожась о его судьбе и здоровье, близкие думали о Линь Шу, которого им больше не предстояло увидеть. Он не был скрыт за личиной Су Чжэ или Мэй Чансу — он канул в прошлое, откуда даже самые сильные воспоминания не могли достать его.

Впрочем… прийти в себя и поговорить с друзьями искренне хотел сейчас именно Линь Шу. Он становился сильнее всякий раз, когда Мэй Чансу ослабевал, и не было сомнений: в самый последний миг он прорвется сквозь оболочку, и умирать будет именно он. Снова он.

Тишина становилась все ненавистнее, а неизвестность терзала, но Мэй Чансу научился терпеть и выжидать. Раз все теряли свое время у него в резиденции, то никакая опасность не грозила их планам, а значит, только и оставалось, что дождаться, пока слабое тело не решит подать признаки более активной жизни. 

Он проваливался в забытье — медленно, а может, мгновенно, а потом лишь просыпался раз за разом, все ярче ощущая накопившуюся за время отдыха энергию, все отчетливее слыша окружающий мир.

Должно быть, прошло немало времени, ведь когда он наконец открыл глаза, было уже темно и тихо. На первый взгляд помещение пустовало, но стоило Мэй Чансу пошевелиться, как словно из ниоткуда возникла белая фигура.

— Брат Линь Шу! — Нихуан разве что не упала возле его постели, и от резкого взмаха белоснежных тканей в глазах у него потемнело.

Нихуан замерла, когда он зажмурился, и осторожно выдохнула, когда снова раскрыл глаза, — так осторожно, будто он был из стекла или мог рассыпаться на части даже от малейшего дуновения.

— Ни…хуан, — выдавил он, с трудом пошевелив языком.

Она приставила к его губам чашу с водой, и он сделал жадный глоток.

— Спасибо. Что… случилось?

Убрав чашу, Нихуан нащупала его ладонь и все с такой же осторожностью сжала ее. Ощущение теплых пальцев казалось странно непривычным, как будто его давно никто не касался, даже вот так, в обычном жесте сопереживания и участия.

Линь Шу доставалось много таких касаний. Мэй Чансу научился обходиться без них.

— Брат Линь Шу, как ты себя чувствуешь? 

Мэй Чансу попытался подняться. Нихуан подскочила на ноги, помогая ему сесть, потом замялась и, все так же не отпуская его руки, присела на краешек постели.

— У тебя снова был припадок, — произнесла она. — Не успел вернуться из дворца, как упал. 

— Сколько я спал? 

— Всего лишь один день. Сейчас вечер. 

— Что произошло за это время?

— Ничего нового. — Он не сводил с нее глаз, пытаясь понять, так ли это было на самом деле или она решила не беспокоить его новостями, и Нихуан со вздохом произнесла: — Дело Ся Цзяна передали на рассмотрение, и только. 

Мэй Чансу помедлил, не зная, стоит ли спрашивать.

— Принц Цзин ушел к себе после того, как стемнело, — добавила она.

Значит, он все же был здесь, это не было сном.

— Он приходил по делу? — нейтрально произнес Мэй Чансу. 

Нихуан замялась.

— Нет, не думаю. Но…

— Ся Цзян раскрыл мою личность.

Несколько мгновений помолчав, Нихуан с неожиданной горячностью произнесла:

— Отлично! Раз все обошлось, то это даже хорошо. Я больше не могу видеть, как ты скрываешь такое от него. 

Вздохнув, Мэй Чансу устало сказал:

— У меня есть… были на то причины.

У него было слишком много причин, и все они шли трещинами и одновременно с этим становились прочнее каждый раз, когда Цзинъянь с горечью в голосе упоминал при нем Линь Шу. 

— Я понимаю. Но… и не понимаю в то же время. — Нихуан глядела так, будто хотела пробраться сквозь все его маски к самой душе. — Как ты можешь оставаться в стороне и смотреть…

— Я уже не тот человек, — оборвал он ее на полуслове. — Я на многое могу смотреть, ничего не предпринимая, чтобы добиться конечной цели. Не будь я уверен, что могу, меня бы здесь сейчас не было.

Нихуан отвела взгляд.

— Иногда мне кажется… — она помедлила. — Иногда мне кажется, что ты только пытаешься убедить себя в этом. Будь ты совсем другим… — снова замолчала и на этот раз уже не договорила, только вздохнула.

Мэй Чансу вывернул свободную руку из-под одеяла и накрыл ею руку Нихуан. (Вернее, это наверняка сделал скорее Линь Шу, но нельзя было позволять своим мыслям пойти в этом направлении.)

— Сейчас уже ничего не изменить, — голос его был ровным и спокойным, а вот рука чуть подрагивала: тело снова предавало, выставляя слабость напоказ, и не только слабость физическую. Вспоминать прошлое было тяжело, уж лучше говорить о будущем, и он постарался сменить тему: — Вернее… Ничего, кроме того, что я намерен изменить. 

Нихуан села ровнее. На ее лице была написана не привычная задорная решимость, а глубокая печаль, сквозь которую уже проступало что-то грозное.

— Что будет дальше? — решительно спросила она. 

Мэй Чансу улыбнулся уголками губ. На смену предавшейся воспоминаниям девушки снова пришла воительница, умеющая добиваться поставленных целей.

— Дальше… — он замолчал: показалось, что вдали прозвенел знакомым призывом колокольчик. Но было слишком поздно для визита, а узнать, что он проснулся, Цзинъянь не мог. Разве что — все-таки что-то произошло…

— Что делаем дальше? — повторила Нихуан с упорством. 

Мэй Чансу моргнул и перевел на нее взгляд, поняв, что неосознанно повернул голову в сторону источника звука.

— Мне показалось, или…

Чуть склонив голову набок, она вздохнула и коротко сказала:

— Он просил сообщить, когда ты проснешься. Я позвала тебя по имени…

Он усмехнулся.

— Вот оно как.

В этом случае Нихуан, разумеется, выбрала сторону принца Цзина. Для нее встреча с Линь Шу была радостью, подарком судьбы, и она наверняка думала, что, приближая их с Цзинъянем встречу, приближает и их радость.

Правильно истолковав его молчание, она заговорила: 

— Я знаю — ты думаешь, что он только примет на себя еще одну тяжелую ношу. Но, брат Линь Шу, на тебе бремя не меньше — на каждом из тех, чью роль ты играешь, бремя не меньше. Разве будет так плохо разделить его? Неужели тебе не спокойнее, когда можешь не следить за каждым своим словом в окружении близких?

В этот момент он невольно залюбовался ею: Ниухан всегда была полна чувства, всегда умела понимать других, но никогда ее слова не казались ему настолько меткими.

Да, он опасался, что тревоги за него будут отвлекать.

Да, ему было спокойнее, когда он мог… если не быть собой — он уже давно не знал, кто он такой, кем он себя по-настоящему ощущает, — то хотя бы когда он мог не прикладывать лишних усилий для сокрытия всего того, кем он являлся. О полном спокойствии он давно забыл, но все же…

Мэй Чансу вздохнул.

— В чем-то ты права.

У Нихуан вдруг вырвался смешок.

— Называешь принца Цзина упрямцем, а сам-то… — она покачала головой и через несколько секунд добавила, меняя тему: — Мы воины — все трое. Даже если сейчас ты лишь управляешь ходом событий из тени, — она подняла руку, увидев, что он собирается запротестовать, — ты тоже не сторонний человек. Твой путь начался на поле битвы.

— Путь Линь Шу начался на поле битвы, где и закончился, — поправил ее Мэй Чансу. Нихуан качнула головой. На губах у нее появилась мягкая улыбка, а голос был таким, будто она говорит с маленьким и не слишком смышленым ребенком:

— За справедливость хотел бороться — и боролся — Линь Шу. И продвигал наиболее достойного правителя к трону, убирая препятствия на его пути, тоже он. Расчетливый стратег не стал бы это делать, только преданный и честный Линь Шу.

От того, сколько она вложила в эти слова, у Мэй Чансу все внутри перевернулось — он давно такого не испытывал, — а дыхание перехватило. Он закашлялся, неловко выдернул из ее руки свою, приложил к груди, и опустил голову. Нихуан подалась вперед, но замерла, когда он снова дотронулся до ее пальцев. 

— Спасибо, что веришь в меня, — охрипшим голосом произнес он, проклиная свое тело за слабость, но одновременно чувствуя в себе больше отЛинь Шу, чем когда-либо за последние два года.

Нихуан встретилась с ним взглядом.

— Все… — она запнулась, — все любят тебя. Почему же ты не любишь себя?

Мэй Чансу не нашелся, что ответить, и выговорил:

— Я лишь оружие в руках справедливости.

Нихуан отстранилась, открыла рот, чтобы ответить, — и в этот момент у нее из-за спины появился Цзинъянь.

Мэй Чансу удержал руки Нихуан, от неожиданности слишком крепко сжав их, так что она охнула. Половица под ногами Цзинъяня скрипнула, Нихуан вздрогнула и обернулась, и Цзинъянь кинул короткий взгляд на их сцепленные пальцы. 

Линь Шу мгновенно выпустил ее руки.

Знай он Нихуан хуже, то подумал бы, что она смутилась: когда повернулась обратно к нему, на ее лице была написана чуть ли не неловкость. Она встала, отвесив Цзинъяню полупоклон, на который он ответил таким же слабым кивком головы.

— Ваше высочество. Ничего не слышно? — спросила она. Помедлив, Цзинъянь перевел на нее взгляд:

— Нет. Рабочий день уже закончился. Гарнизон настороже, и ничего за ночь произойти не должно.

— Вы велели усилить охрану? — уточнила Нихуан. — Разве Ся Цзян может попытаться сбежать?

— У него могли остаться сообщники. Впрочем, этим уже занимаются.

— Союзу Цзянцзо удалось выявить несколько подозрительных личностей, — заметил Мэй Чансу нейтрально, — где-то у Ли Гана есть список… — он осекся, когда Цзинъянь резко повернул голову к нему.

Повисла пауза.

— Княжна… — попросил Цзинъянь. 

— Я схожу. — Она кивнула на прощание и уже отошла на несколько шагов, но обернулась и кинула на Мэй Чансу короткий, но многозначительный взгляд. — Не надо приуменьшать.

Он почти усмехнулся: раньше Линь Шу было свойственно, наоборот, преувеличивать свою роль, и только в настоящих делах — на поле битвы, когда были важны истина и честность, — он не сгущал краски. 

А Нихуан теперь считала, что он приуменьшает… что? Свою значимость?

Он был оружием в руках справедливости... Во всяком случае, он твердо верил, что это так. Его конечная цель была крайне значима, какое уж тут преуменьшение? 

— Выяснение истины, — проговорил Цзинъянь, придвигая кресло и опускаясь в него, — не должно сопровождаться личной жертвой.

Мэй Чансу вздрогнул и взглянул на него.

— Почему вы, ваше высочество, думаете, что тут замешана личная жертва?

Цзинъянь от этих слов — наверное, в основном от обращения — заметно вздрогнул, и Линь Шу стало тошно: достаточно боли он уже успел причинить, сам того не желая.

Мэй Чансу, держа лицо, только помедлил и добавил:

— Я бы поприветствовал, но не думаю, что мне разрешат сейчас вставать.

Казалось, Цзинъянь с трудом удержался от того, чтобы вскочить на ноги. Он со свистом втянул воздух, отворачивая лицо, и на мгновение прикрыл глаза. Шевельнул губами, но так ничего и не произнес — может, потому, что не знал, как обращаться к собеседнику? От этой мысли даже Мэй Чансу стало неловко.

Столько лжи. Столько притворства.

Слава Небесам, что правда, раз уж ей суждено было выплыть наружу, не была известна Цзинъяню, когда он встретился с Ся Цзяном. Тогда он бы просто не сумел удержать лицо, и кто знает, что случилось бы?

Мэй Чансу вряд ли вышел бы из дворца — вот что точно случилось бы.

Так рано умирать ему было нельзя.

— Почему Мэн Чжи караулил возле дворца? — голос был хриплым, и Мэй Чансу прочистил горло. Сделал глоток из чаши, заботливо оставленной в пределах досягаемости. 

Цзинъянь хмыкнул.

— Матушка отправила служанку с сообщением, что тебе нельзя приходить во дворец. Задержать тебя не удалось, и мы… решили предпринять действия.

Мэй Чансу сузил глаза.

— Действия?

— Все обошлось, и никто не стал выступать, — нейтрально ответил Цзинъянь. Мэй Чансу требовательно повторил:

— Действия? 

Устремив на него серьезный взгляд, Цзинъянь сказал:

— Приказ императора стал неожиданностью. В случае чего… — помедлил, не разрывая зрительного контакта, и продолжил: — Мы были готовы побороться за тебя. Если бы к определенному моменту мы с тобой не вышли из дворца, Мэн Чжи и армия Му приняли бы меры. 

В его глазах отражалось недосказанное: «Вот так-то. Неужели ты не думал, что я так поступлю?»

Мэй Чансу… ожидал этого. Цзинъянь всегда был готов отдать Сяо Шу все, что только мог — а чего не мог, все равно постарался бы добыть.

Но он не ожидал, что Цзинъянь решился бы атаковать дворец ради МэйЧансу. Задействовать и Нихуан, и Мэн Чжи, и простых людей, которые всего лишь служили под их началом.

— Это было бы безрассудным… — он не стал договаривать. Как будто Цзинъянь не знал, чем грозил такой поступок. Мэй Чансу еще в случае ВэйЧжэна приложил все усилия, чтобы донести эту мысль. 

— Я знаю, — сказал Цзинъянь. — Но я не мог оставаться в стороне. Тем более… — он тоже не договорил. 

Он всегда был человеком прямолинейным, светские беседы, лишь маскирующие темы, старался не затягивать, а сейчас не решался сделать бросок в цель и все никак не мог затронуть цель своего визита. 

Мэй Чансу этого тоже сделать не мог: говорить напрямую, в лоб, было не в его привычках.

В отличие от Линь Шу.

Он и сказал:

— Мятеж ради советника, помогающего добиться престола, император мог бы понять. Но вот мятеж ради недобитка из мятежной армии, я думаю, для его подозрительной натуры стал бы последней каплей.

Цзинъянь дернулся.

Мэй Чансу замер, наблюдая за ним. Его глаза расширились точно так же, как во дворце, когда он услышал роковые слова Ся Цзяна, а на лице отобразилась противоречивая буря эмоций. Все тело напряглось, словно он был готов броситься в бой.

— Хорошо, что все обошлось, — добавил Мэй Чансу.

Во взгляде Цзинъяня была боль — слишком много боли, — отражение упущенного времени и еще что-то, что даже Линь Шу не смог разобрать.

Когда-то он по малейшему вздоху, по глазам, отведенным в сторону лишь на секунду, по уверенно расправленным плечам мог определить даже самые мельчайшие перемены в настроении Цзина. 

Когда-то он был упрямым, заносчивым мальчишкой, становившимся серьезным лишь на поле боя, и мог позволить себе почти все, что угодно.

Когда-то все было хорошо.

— Спасибо, что вмешался, — добавил Линь Шу. — Яд сильно испортил бы мои планы.

И после этой фразы лицо Цзинъяня снова потемнело в гневе, резко сменившем горечь.

— Планы, планы… — прошептал он. — Что там планы! Разве они — самое важное, что могло пострадать?

Цзинъянь всегда был готов отдать Сяо Шу все.

Линь Шу сглотнул.

— Я выжил ради этих планов, — попытался он. 

Это как будто привело Цзинъяня в чувства. Он потер лицо рукой, разрывая зрительный контакт, и устало вздохнул. Мэй Чансу запоздало вспомнил, что уже наступила ночь, и после двух суток, несомненно, наполненных тревогой, тревожить душу было тяжело.

После тринадцати лет тревожить душу было еще тяжелее.

Мэй Чансу поднял руку и потянулся. Сил встать с постели не хватало, а Цзинъянь сидел слишком далеко, так что он дотронулся только до предплечья — и от его касания Цзинъянь вздрогнул сильнее, чем от удара ножом, широкие красные рукава качнулись. Мэй Чансу неловко сжал дорогую ткань. 

— Спасибо, — повторил он шепотом.

Цзинъянь снова встретился с ним взглядом. Мэй Чансу почти ожидал вопроса — почему молчал, почему приехал именно в тот момент, что все-таки случилось, что так преобразило его, — но Цзинъянь молчал. Просто наблюдал за ним тем пристальным, честным взглядом, суровым и решительным, которому место на поле боя, а не у постели слегшего от болезни советника, который не давал настоящего повода для враждебного отношения.

Цзинъянь молчал.

Линь Шу наконец понял, что он в гневе — в одном шаге от того, чтобы вскочить и сделать что-то, хотя бы произнести одну из своих обычных полных чувства и искренности тирад, — но почему-то сдерживается.

— Цзинъянь, — тихо выговорил он, сам не зная, предупреждает ли или просит.

Цзинъянь отвел взгляд. Взрыва не последовало.

Мэй Чансу выдохнул, только тогда поняв, что неосознанно задержал дыхание.

— Ты собирался поставить всю столицу с ног на уши, когда узнал, что меня призвали во дворец. Но ты ведь еще не знал… — он повел рукой: произнести это вслух, прямо в лицо другу, от которого так долго скрывал правду, он не мог. 

— Неужели ты думаешь, что я даже ради Мэй Чансу не пошел бы на такой шаг? — спросил Цзинъянь странно спокойным голосом. — И прежде, чем вобьешь себе в голову, что все дело в твоих ценных планах и советах… Неужели ты забыл, что мне всегда важны сами люди?

Мэй Чансу не забыл. Цзинъянь всегда мог превращать ситуацию в настолько личное дело, что порой вести с ним дела становилось слишком тяжело.

Он на мгновение вспомнил холод — не тот, что пронзил его внутренности когда-то и с тех пор больше не уходил, а настоящий, безнадежный холод, снежинки в воздухе, слезы в глазах Цзинъяня и его твердый, но вместе с тем отчаянный голос, спадающий до шепота. «Когда я умру и встречусь с командиром отряда Чиюй Линь Шу, если он спросит меня, почему я не помог его заместителю, неужели я отвечу, что он того не стоил?» Он умел давить на самые нужные точки, прямолинейно и не скрываясь за манипуляциями. 

— Можно сколько угодно играть расчетливого и черствого стратега, но люди видят его таким только в самом начале, — тихо добавил Цзинъянь. — Как хорошо ты бы ни умел владеть собой, против того, что в сердце, что в душе, не пойдешь.

В этом самом сердце защемило. Мэй Чансу с трудом заставил себя не хвататься за грудь, чтобы не пугать Цзинъяня, но тот, видимо, заметил, как он застыл и напрягся.

— Это ведь правда. Тебе тоже небезразличны люди. 

Линь Шу только кивнул, сглатывая.

— Значит, ты не можешь не понимать, почему я был готов поднять такой переполох.

— Переполох… мягко сказано, — почти фыркнул Мэй Чансу, на мгновение прикрывая глаза.

Конечно, Цзинъяню стал дорог и этот бесцветный человек, которым ему пришлось стать. Конечно, и ради него он мог бы поднять мятеж.

Глупо! Глупые сердца.

Цзинъянь тоже усмехнулся, но тут же посерьезнел.

— Я беспокоюсь, что отец этого так не оставит. Мое вмешательство должно было только усилить в нем подозрения. Если он решит что-то предпринять…

— Я буду наготове. В мою резиденцию просто так не проникнуть, к тому же, у меня есть Фэй Лю. А если он захочет действовать открыто… никаких прямых доказательств, действительно, не найдешь. Он благоволит к тебе сейчас, и в крайнем случае я могу уехать на некоторое время… Это разумно, — добавил Мэй Чансу, когда Цзинъянь сделал недовольное движение. 

— Я знаю, — ответил тот. — Может, нам повезет, и матушка или евнух Гао смогут, не вызывая подозрений, убедить его. Это не так уж невозможно, твой план мне казался более безумным, чем это…

Мэй Чансу коротко улыбнулся кончиками губ.

— Я должен извиниться, — начал он и тут же понял, что эта была неудачная фраза: слишком за многое стоило бы извиниться, — что пытаюсь посадить тебя на трон. Знаю, что ты никогда этого не хотел…

— Не хотел, — подтвердил Цзинъянь и, удерживая его взгляд, добавил: — Но уж лучше я, чем они. С тобой я справлюсь, Сяо Шу.

Все внутри Мэй Чансу ошпарило таким сильным желанием увидеть, как этот будущий император делает страну лучше, что ему стало не по себе: столько жизни он давно не ощущал. Будущее за пределами восшествия Цзинъяня на престол всегда казалось совсем отдаленным и смутным, он только был уверен, что оно станет хорошим, но себя в нем не представлял.

Та его часть, которая была Линь Шу, чуть ли не замахала кулаками, вдруг резко окрепнув.

— Справишься, — легко отозвался он. — Я за этим прослежу.

И это прозвучало как обещание.