Последний день войны (джен)

Как бы не было смешно, но попрощаться я могу только с этой старой развалюхой. Никогда бы не подумал, что смогу так привязаться к отчему дому. Я прохожу вглубь дома, наконец-то давая волю своим мыслям. Каким бы отвратительным человеком я не был, но есть вещи, которые стоит обдумать, а заодно и отпустить, а что-то, наоборот, оставить с собой до конца.

Сегодня все решится. Умрет ли Поттер? Конечно, умрет. Старик прекрасно дал мне понять, что гриффиндорский «Золотой мальчик» не переживет последний день. С того памятного разговора прошло достаточно времени, но я прекрасно помню, что эти слова задели что-то во мне. А именно — досаду и горечь. Я столько лет спасал жизнь этому зарвавшемуся мальчишке! Зачем, спрашивается?! А все просто, о, великий директор! Чтобы он умер! И пускай это крайне эгоистично, но такой уж я человек; да и всегда таким был.

Эх, кого я пытаюсь обмануть? Уже нет смысла врать себе. Я просто — как сказал директор? — привязался к мальчику. Да, он похож на Джеймса, очень даже, но все же, он сын Лили…

Вопрос в другом: как, КАК мне передать слова Дамблдора? Можно, конечно, отдать свои воспоминания, но Поттер их не примет. Не после того, что произошло минут двадцать назад в Хогвартсе. Подкинуть? Нет, замок оцеплен Упивающимися со всех сторон, а если меня заметят внутри — не задумываясь, убьют. Я, конечно, понимаю, что мне не пережить войну, но умирать от палочки кого-то из преподавателей (а ещё хуже — студента), я не собираюсь. Не стоит им пачкать руки раньше времени.

И все же, я понимаю, что необходимо все рассказать Поттеру. Как? Придется решать на месте. Ненавижу действовать экспромтом, но сейчас выбирать-то особо не из чего…

Прохожу на маленькую кухню. Когда-то, очень давно, здесь сидела семья. Моя семья. И пусть мы были бедны, пусть родители меня не любили, но были и приятные моменты. Да, их очень мало, но прощаясь с домом, я не собираюсь вспоминать плохое.

Да, не собираюсь; но, увы, память перемежает те, и без того крошечные, счастливые моменты с воспоминаниями об пьяном отце и презрительно поджимавшей губы матери, когда она смотрела на отца и меня.

Я язвительно ухмыляюсь картинкам из прошлого. Что, решили напомнить о себе и сегодня? Ну что же, пожалуйста.

Наливаю себе чай. Свой последний чай, я в этом уверен. Делаю глоток и слегка морщусь. Похоже, слегка переборщил с заваркой. Никогда раньше такого не было, видимо, приближающаяся смерть способна сбить руку даже самому лучшему зельевару.

Ухмыляюсь, но получается как-то устало и обреченно. Я уже давно не боюсь смерти. Глупо бояться того, что в любом случает произойдет. Однако, почему-то умирать не хочется.

Это даже забавно, ведь еще вчера я был готов умереть. Но вот только сейчас ко мне пришло понимание, что там — за гранью — меня никто не ждет. И мне там ждать некого.

Я не сентиментальная шестикурсница с Хаффлпаффа, но это крайне неприятное чувство. Ну, что теперь поделать, один так один. Практически всю жизнь так прожил, ничего страшного, если и умру также.

Делаю еще один глоток и возвращаюсь в гостиную. Хм, уже не так сильно горчит. Подхожу к книжным полкам, как будто в очередной раз собираюсь взять какую-нибудь книгу на прочтение. Как жаль, что на это нет времени. Интересно, всегда ли так, когда ты готов умереть в любое мгновение, но видишь: что вот она, смерть, и ты начинаешь цепляться за всевозможные воспоминания; за вещи, которые хоть что-то для тебя значат; за незавершенные дела…

…Нет, все же страшно. Очень страшно умирать одному…

Спасибо тебе, Лили, что не дала мне прожить всю жизнь в одиночку. Спасибо за то, что была рядом столько времени. И, прости. Прости, что не могу спасти твоего сына. Прости за то, что ОН убил тебя. Прости за то, что я предал тебя. Прости, что назвал тебя тогда грязнокровкой.

В горле сжимается ком, а перед глазами встает жуткая картина из снов. Не знаю откуда, но я уверен, что все так и было.

Ты закрываешь собой самого дорогого для тебя человека — твоего сына. Ты умоляешь, умоляешь пощадить его. Просишь, чтобы тот, кто совсем недавно убил твоего мужа, убил тебя… Тебя, но только не Гарри. Только не его… ОН поднимает палочку, и звучат страшные слова. Тебя пронзает зеленый свет… Все. Тебя больше нет… Есть только этот малыш, что унаследовал твои глаза…

Делаю еще один глоток, пытаясь заглушить боль. С одной стороны — это глупо, но с другой — боль просто невыносима: сжигающая изнутри, разрывающая все то, что осталось от моего сердца за все годы жизни.

Я был жесток. Я убивал. Я мучил. Я любил играть на чувствах других. Твой сын тому свидетель, Лили…

Ставлю чашку с недопитым чаем на подлокотник, потом поднимаюсь на второй этаж. Здесь была комната родителей, но отец чаще всего коротал ночи в гостиной на диване. Когда Хвост обитал в моем доме, мне пришлось отдать ему родительскую спальню. Я там ничего не менял. Было незачем.

А это моя комната. Как была, так и осталась моей. Вот в ней обстановка немного изменилась, но несущественно. Я заглядываю в свою обитель, и вижу себя — совсем еще ребенком. Наваждение исчезло через мгновение, но осадок остался. Оглядываю комнату. Ничего особенного: кровать, письменный стол и стул. Еще большое зеркало. В нем-то я и увидел прошлого себя.

Подхожу ближе к зеркалу. Неудивительно, что со мной (в большинстве своем) люди боятся разговаривать. Хотя, помимо типичного для меня выражения лица, еще присутствует сильная бледность. Страшно, профессор Снейп? Да, пожалуй.

Спускаюсь обратно в гостиную, хочу еще немного побыть в этой комнате. В ней столько всего произошло. Именно в гостиной я дал волю эмоциям после того, как узнал, что Лили больше нет. Здесь я провел так много летних дней, зачитываясь допоздна, чтобы мои демоны не съедали меня и днем. Здесь дал клятву Нарциссе…

Левую руку обожгло болью. Я зашипел сквозь стиснутые зубы. Вот и конец. Дождавшись, когда боль отступит, достаю волшебную палочку и невербальным заклинанием очищаю чашку от остатков чая и левитирую ее на кухню.

Иду к выходу из, пока еще своего, дома. Останавливаюсь у самой двери и, не оборачиваясь, накладываю мощнейшие чары — такие, чтобы сработали и после моей кончины. Не хочу, чтобы мой дом использовали Упивающиеся. Так что, если кто из них переступит порог, то дом вспыхнет Адовым Пламенем и все будет уничтожено. Если же эта развалюха приглянется кому-нибудь — не Пожирателю Смерти, — то чары его пропустят.

Тяжело вздыхаю после того, как наложил заклинание, и усилием воли надеваю на лицо маску, выражающую глубочайшее почтение. Вот она, встреча с твоим (а возможно, и моим) убийцей, Лили. С моим главным страхом. С Томом Марволо Риддлом. С Волдемортом. Это, определённо, конец.

Я выхожу из дома и прохожу через маленький заросший сад, до конца антиаппарационного барьера. Перед самой аппарацией оборачиваюсь к старому дому, и говорю, как старому другу:

— Прощай.

Слышится хлопок. В гробовой тишине Тупика Прядильщика он кажется могильным колоколом.

Конец.