Ultimum paleas (джен)

Капитан Франсуа-Мерсан Тео сидел за столом, задумчиво курил трубку с горьким турецким табаком и смотрел на лежащую перед ним бумагу. Генерал Вельто в весьма резкой форме извещал его, что лейтенант Пьер-Тьери Линде арестован за революционные идеи и подрывание авторитета высших чинов. Линде всегда был тихим юношей с печальным взором, он никогда не возражал, никогда не спорил, и оттого новость казалась если не невозможной, то по крайней мере абсурдной.

«То ли ошибка, то ли шутка, то ли в тихом омуте черти водятся… — капитан вздохнул, выпустив колечко дыма. — Но чтобы Линде… что там пишут?.. «…спровоцировал бунт курсантов, призывал к революции, выкрикивая «Свобода, равенство и братство», выдвигал лозунги, расшатывающие политический строй …»?.. Гм… Не похоже это на него… Революцию он ненавидит… Мне возразить боится, а тут, видите ли, полковнику Монро в лицо такое бросил!.. Жиральдо, Жиральдо, никогда твоим запискам верить нельзя… Опять самому разбираться!».

Конечно, генерал не обязан был давать пояснения капитану, но Франсуа из записки не понял ровным счетом ничего. А ведь Вельто хотел, чтобы он сделал Линде выговор. Как делать выговор, не зная мотивов и ситуации? Надо ж хоть продумать, что говорить…

Никаких новостей к нему не приходило до самого вечера. Впрочем, в семь заглянул комендант и подтвердил факт ареста.

— Упрямый, — вздохнул старик, — к обеду не притронулся, к ужину тоже.

Это окончательно запутало Франсуа, капитан ругнулся про себя и решил, что не станет делать никаких выговоров, а просто расспросит Пьера. В конце концов, это было уже интересно.

Линде сидел в углу камеры, уронив голову на колени, и никак не среагировал на скрип открывшейся двери. Лишь когда Франсуа тихо окликнул его по имени, лейтенант вскочил на ноги, глядя на него с испугом.

— Пойдемте, Линде, — Франсуа говорил нарочно строго. — Я за вас поручался и…

— Не стоило, капитан… — эхом отозвался Пьер, глядя в пол.

— Значит, вы действительно призывали к революции?! — в голосе Франсуа послышались удивленные ноты.

Линде смолчал. Он, казалось, не слышал вопроса. Франсуа уж не ждал его ответа, когда лейтенант вдруг отозвался:

— Не к революции, мой капитан… — а затем, вскинув голову и с мольбой прижав руки к груди, воскликнул горячо: — О, прошу, дайте, дайте мне сказать! Дайте мне право голоса, молю вас! Я выскажусь, и все, дальше можете переубеждать меня, сколько хотите, мой капитан! Только не прерывайте, молю…

Франсуа, скрестив руки на груди, медленно кивнул, соглашаясь и разрешая ему продолжать. Линде прикусил язык. Пьер в глубине души надеялся, что Франсуа запретит ему объясняться. По природе нерешительный и застенчивый, он всегда боялся высказывать свои идеи и быть осмеянным. Он отдал бы все сейчас, чтобы вернуться в прошлое на пять минут и вместо опрометчивых слов просто признать свою неправоту. Увы, время назад повернуть было невозможно, а Франсуа определенно не собирался оставить его в покое.

— Капитан, я… дело в том, что… — он начал тихо, а сбившись, перешел совсем на шепот.

— Линде, я вас не съем, — Франсуа наклонил голову вбок, и лейтенанту показалось, что он сейчас продырявит его взглядом, до того уж пристально смотрел месье Тео. — Говорите.

— Господи, лучше бы вы меня допрашивали… — Линде опустил подбородок на грудь.

— Линде, неужели вам приятнее допрос, чем дружеская беседа?

Линде не ответил. Губы у него нервно подергивались. Он не мог даже представить себе, как можно беседовать с Франсуа, будучи действительно виновным. Даже находиться в одной комнате, и то было невыносимо. От одной мысли, что тот, кого он уважал и чтил как Бога, тот, кто чуть ли не заменил ему отца, может осудить его, у Пьера пересыхало в горле.

— Что ж, давайте по-другому, — смягчился Франсуа. — Пойдем в кабинет, здесь не слишком удобно. Попытаемся совместить несовместимое…

В кабинете Франсуа устроился в кресле, жестом пригласив лейтенанта также присесть. Линде сел на самый край кресла, держа спину неестественно ровно. Внутренне он был готов ко всему: и к допросу, и ко всевозможным неудобным вопросам, и к наказаниям, но только не к молчанию, повисшему в кабинете. Франсуа ждал и рассматривал его, а Линде, видевший в полумраке плохо после контузии, не видел толком даже лица месье Тео. От этого было жутко.

— Мой капитан… Что именно я обязан вам рассказать?.. — наконец дрогнувшим голосом нарушил молчание юноша.

— Ах Линде, если бы я знал, — по голосу он понял, что Франсуа не злится. Капитан взял в руку листок, исписанный дерганным нервным почерком и грустно добавил: — Увы, это все сведения, которыми я располагаю.

— Наверное, их будет достаточно, — неуверенно предположил Пьер.

— Если вы думаете, что я что-то узнал из рапорта Вельто, вы ошибайтесь, друг мой, — Франсуа покачал головой и бросил листок на стол. — Я не понял ровным счетом ничего.

— Это… не стоит особого внимания… — Линде отвел взгляд. Он терпеть не мог слышать печальные ноты в интонациях капитана, а тут он был их виной.

— Линде, это стоит внимания хотя бы потому, что на вас это совершенно не похоже, — Франсуа встал из-за стола и прошелся по кабинету, заложив руки за спину. — Не бойтесь меня, Пьер. Вы же знаете, я хочу помочь вам, а, не зная дела, не могу ничего изменить.

Линде смотрел на него, как смотрит раненый и загнанный в западню зверек. «Чтоб вас черт побрал, — то ли о Линде, то ли о ком-то другом подумал Франсуа, задумчиво прикусив губу. — Что ж это такое…».

— Мне сложно объяснить вам все, — Линде опустил голову. — Я не умею говорить… У меня есть голос, но…

— Да уж, голос, Пьер, у тебя действительно есть.

От этого более фамильярного «ты» вдруг стало намного легче. Линде поднял глаза и встретился со взглядом Франсуа. Капитан смотрел на него с ласковой улыбкой, во взоре плясали отблески света свечи, и сам месье Тео тоже будто светился изнутри. Все самые удивительные моменты вдруг разом вспомнились Пьеру: и Аустрелиц, и тяжелый пасмурный Экмюль, и суровая русская зима — все было озарено этим мягким, теплым сиянием, исходившим от Франсуа. Воспоминания заставили Линде осознать, что капитану он может доверить все на свете, и Пьер, вздохнув поглубже, прошептал:

— Полковник Монро поступил так, как не подобает офицеру, а я вмешался… Он хотел наказать одного из курсантов за нечищеные сапоги, а перед этим пропустил двоих с таким же нарушением и лишь потому, что они были сыновьями влиятельных людей, а тот, к которому он придрался, увы, сирота…

— Так отчего ты боялся мне сказать это? — Франсуа тихо рассмеялся.

— Это еще не совсем все, — Линде вздохнул. — Я по глупости сказал, что уж если нашим девизом остается девиз времен революции, то необходимо либо всех троих простить, либо всех троих наказать… А потом на меня что-то нашло, не помню, что говорил потом. Видно, сказал такое, что взбудоражил ряды всех курсантов. Все вышло как-то глупо… неправильно… плохо…

— Да уж, ничего хорошего, — согласился Франсуа, хмурясь. — Хорошо хоть, что у Монро коротки руки, трибунал тебе не грозит.

— Я и к нему готов, — Линде обреченно вздохнул.

— Линде, ну не отдам же я тебя под трибунал, — Франсуа даже возмутился. — Я все еще душой якобинец. У меня в друзьях есть Даву, а у Монро его в друзьях нет. Расскажешь маршалу все, как рассказал мне, и уж поверь, Даву это просто не оставит. Только тогда придется ждать в камере. Вряд ли он оценит инициативу с моей стороны.

— Быть может, не стоит?.. — Линде смутился от одной мысли, что капитан может просить за него. — Стыдно…

— Отчего же стыдно? — Франсуа нахмурился, сел напротив Линде и вкрадчиво, но наставительно заговорил: — Ты хотел справедливости, в этом нет ничего постыдного. Я сам в молодости страстно желал ее, желаю и сейчас, оттого и помогаю тебе. Но я лишь капитан, зато Даву — маршал… Он может то, что не дозволено мне. Ты молод, Пьер, и многое еще не знаешь и не понимаешь до конца. Когда человек твоего склада попадает в тяжелую для жизни среду, когда он не на своем месте, он рано или поздно взбунтуется, хочется ему этого или нет. Это простое и вполне понятное желание наконец-то перестать быть пустым местом… Чтобы тебе было понятно, представь себе кипящий котел, закрытый крышкой. Чем сильнее огонь, тем сильнее бурлит внутри него, и в конце концов, когда вода вся превратится в пар, котел взрывается. Так происходят революции. Так рождаются великие личности, которые, по сути, больше не могут терпеть. Они вступают в борьбу против порядка, который душит их и не дает проявить себя; они готовы отдать все, чтобы отстоять свои убеждения... Они не возникают из ниоткуда, и сейчас я вижу, как рождается один из них...

* * *

Мерно тикали часы на камине, и им вторила капель за окном. Шипела свеча, догорая. Уже зеленело на востоке, когда их беседа подходила к концу, и если вначале Линде с нетерпением ждал этого, то теперь мечтал, чтобы разговор никогда не завершился. Все, что говорил месье Тео, находило отклик в его душе, он чувствовал, что это правильно.

— Но… так что же мне делать в итоге, капитан?.. — спросил он, когда Франсуа уже поднялся, чтобы проводить его обратно в камеру.

— Не заставлять свое сердце молчать, когда оно кричит, — Франсуа ободряюще улыбнулся. — Слушай самоё себя, лишь так можно стать Человеком… Ты что-то хочешь сказать?

— Скорее спросить, — Пьер робко улыбнулся в ответ. — Как вы думаете… что это вообще было?..

— Тьфу, прости господи, будто бы в пустоту говорил все это время! — Франсуа махнул рукой. — Ultimum paleas, Пьер. Это была последняя капля для твоего терпения.