One of us (джен)

Уже совсем стемнело. Уличные фонари, витрины магазинов, неоновые вывески — все старается осветить людям путь, и темноты почти не остается. Она прячется по углам и подворотням, течет, заполняет пространство между пятнами света, фрагментами цветной мозаики — собери пазл, оставь место для тьмы, вложи в нее так много смысла, как только сможешь: все свои видения, страхи, желания, предрассудки, несбывшиеся мечты и возможные чудеса — и получишь истинную картину мира.

Габриэль оставляет машину под большой ослепительной вывеской, сам ныряет в полумрак подворотни, там в стене неброская дверь, тем незаметнее, что специально скрыта от глаз. Он входит совсем бесшумно, петли не скрипнут, дверь не хлопнет при его появлении. Внутри скромный по размерам бар. Все стены пестрят обложками старых пластинок, афишами концертов и плакатами звезд, которых с нами больше нет. Они смотрят со всех сторон, улыбаются, гримасничают и курят, такие живые, как будто смерть никогда их не тронет, как будто она придет только для того, чтобы перевести их через дорогу, за которой непременно магазин музыкальных инструментов. Столешницы из черного винила с бумажными наклейками в центре, как огромные пластинки. И можно присесть за «битлов» или «принца», а можно подсесть к «моцарту». В углу стоит старый музыкальный автомат. Играет «One of us». Габриэль улыбается такой иронии. Интерьер незатейливый, но приятный, хотя какое это имеет значение. Сегодня бар выглядит так, а завтра изменится до неузнаваемости, будет обклеен марками или обтянут кожей, а может экообоями. Хотя Габриэлю нравится, как бар выглядит сейчас, его приятная меланхоличная обстановка. В прошлый его визит на стенах были карты времен Колумба, вся мебель — из темного увесистого дерева, стулья в стиле рококо за угловатыми столами. Смесь изысканности и грубости. Ода пиратам, награбившим предметы искусства. И парню становится грустно. С тем, что у него внутри, он бы предпочел завалиться в гнусную пивнушку, но ему не выбирать. Никто не вправе выбирать. И все немногочисленные посетители довольствуются тем, что преподнёс день.

За пустым столиком у музыкального автомата сидят двое молодых ребят, ведут неспешную беседу, в полумраке лиц не разглядеть, зато видны белоснежные крылья, сложенные за спиной. Эти двое кажутся Габриэлю смутно знакомыми, но они не имеют значения, как и те двое, что сидят отдельно за другими столиками. Один парень в очках, без крыльев, зато в пижаме, сидит с чашкой кофе, слушает музыку из автомата, жмурится с выражением полноправного хозяина мира, обладателя величайшей тайны. Вторая — девушка, энергичная и резкая, дергается, как разжатая пружина, старается незаметно поглядывать на других посетителей, но невольно надолго засматривается, особенно на двоих с крыльями.

Габриэлю бы сейчас понаблюдать за этими бескрылыми, подсесть к кому-нибудь, поболтать, повеселиться. Нечасто бывает, чтобы сюда забредали обычные люди, а сегодня, гляди, даже двое. Но Габриэлю не до них: безумцев, счастливцев, сноходцев, провидцев. Он здесь не ради них, а ради нее. Лишь она одна неизменна в этом баре, стоит за стойкой. Невысокая девушка со светлой кожей, белые волосы в коротком каре, маленькие пухлые губки, кругленькое личико, острые смеющиеся глаза; в ботинках на толстом протекторе, кожаная юбка-колокольчик чуть выше колена, белая блузка. Девочка-рок-звезд. Совсем как с постера известной молодежной группы. Группа новая, но уже ужасно популярная. Солист, утонченный мальчик-красавчик, слегка надменный и избалованный, девочки с ума сходят, собирают плакаты, коллекционируют улыбки, следят за каждым вдохом. А она — по правую руку, с нежно-розовой бас-гитарой, только губы подкрасить помадой цвета гнилой вишни. Ей завидуют, ей восхищаются, ее ненавидят, но все равно делают стрижки, как у нее, учатся рисовать такие же стрелки, так же смеяться. Сразу, когда пришла, все смеялись, фыркали: «Девчонка-гитарист», а она без лишних разговоров взяла такие рифы, что все рты поразевали. Заявила о себе, осталась, вошла в семью, и уже никто не мыслит группы без нее. Она теперь душа, каждая репетиция начинается с ее заливистого хохота, а заканчивается дрожанием гитарной струны в полной тишине. Журналисты с пеной у рта кричат о ее романе с солистом, а они только недоумевают и смеются. Утром, после вечеринки в честь нового альбома, случайно встретившись на кухне, посмотрят друг на друга: она в разных гетрах, он второй день не бреется, на лбу отпечатался рисунок подушки, тоже мне звезда, и рассмеются, будут хохотать до слез. Какой уж тут роман? Но она не там. Она стоит за барной стойкой и встревоженно смотрит на Габриэля. Ее зовут Изабель. И у нее тоже есть крылья. Они из хрусталя и света, поэтому их почти невозможно разглядеть, но можно почувствовать, даже просто находясь рядом: по мурашкам на коже, по трепету в груди, по бабочкам в животе.

Габриэль обессиленно падает на стул у стойки, вздыхает, закрывая глаза, и мечтает, чтобы весь мир исчез, кроме него и Изабель. Девушка ставит перед ним бокал с вонючим, отвратительным виски. Захотел бы выпить — не смог. Запах пойла ударяет в нос, щиплет глаза, пробуждает внутри гнев и отчаяние, непозволительные крылатым людям, и слова жгут ему горло.

— Что случилось?

— Вот что.

Габриэль достает из кармана пистолет, еще утром принадлежавший Джонатону, и с грохотом роняет на стойку. Металл обжигает руку, кричит десятком перепуганных голосов, пахнет смертью, показывает парню всю свою ужасающую историю.

— Сделай с ним что-нибудь, — умоляюще произносит, почти скулит Габриэль. — Забери его. В нем столько боли. Это же невыносимо! Столько яда. В мире столько яда. И люди сами себя травят. Изабель, почему они изо дня в день себя травят? Я видел, как прекрасная девушка мучительно ненавидит себя, парня, почти ангела, с великим будущим, который себя презирает. Они такие прекрасные, что я бы без колебаний отдал жизнь за каждого. А они отдают просто так.

Слова текут из него, как кровь из разбитой губы, горячие и соленые, смешиваются со слезами, от которых мокры все щеки. Слезы отчаяния и бессилия.

— Но ты же спас их. Ты подарил им второй шанс.

Изабель участливо держит его за руку, гладит по щекам, вытирая слезы, и в ее глазах непоколебимая вера в него, в его непобедимость и святость. Изабель чувствует в Габриэле самоотверженность и милосердие. Она думает, если кто-то и в силах спасти мир, то это непременно этот сероглазый воин. Он души выхватывает из самой бездны, ловит их на самом краю пропасти. Кто бы еще так смог? Она замирает перед ним, восхищается сильнее, чем другими, и любит его, пожалуй, чуть сильнее, чем можно. И Габриэль мучительно хотел бы соответствовать, но не чувствует в себе всего, что читает в ее глазах.

— Я не спас человека. Такого замечательного, цельного, великого. Так хотел, чтобы он жил. Он мог жизни спасать, а я отпустил его. Его ждала жена. Я так хотел пройтись с ним по парку, поговорить обо всем, выпить кофе. Но ничего не смог.

Он всхлипывает и отталкивает ее руки, как будто она во всем виновата, как будто не заслужил ласки.

— Не нам их судить. Он будет счастлив там. Ты светлый воин. Ты великий. Ты чудо, — шепчет она с еще большей нежностью. — Ты спас четверых. Разве этого мало?

— Мало? А скольких не смог? Скольких не успел? Сколько замечательных людей просто не дождались. Скажешь, что в этом нет моей вины?!

В Габриэле нарастает гнев, унизительная злость плещется в нем, угрожая забрызгать тех, кто рядом. Ему противна ее невинная забота, всепрощающая любовь к нему. Его злит бессилие и несправедливость. А еще то, что он не способен в полной мере чувствовать все, что обычно чувствуют люди. Он бы хотел сейчас залпом выпить вонючее пойло, возжелать ее по-простому, по-человечески, притянуть к себе, поцеловать, впервые испытать страсть. Она испугается? Оттолкнет его? Ударит? Парень смотрит в глаза Изабель и видит там Эдем, прощение и благословение для себя, для Энди и Джонатана, Луиса и Лии, Роланда и всего мира. В ее глазах благодать, никто не умрет этой ночью, только звезды будут падать и гаснуть в море, чтобы загадывать желания, влюбленные будут держаться за руки, дети — читать книжки с фонариком под одеялом, кто-то будет обнимать кого-то во сне, а кто-то найдет дорогу во тьме, и везде, во всем мире, даже там, где сейчас зима, будет пахнуть чайной розой. И Габриэль думает: есть одна его жизнь против жизни многих, что значит его счастье по сравнению с их счастьем? И в сотый раз отдает свою жизнь — ту ее часть, что не успел раздать по кусочкам, и в сотый раз приносит безмолвную клятву.

Габриэль выдыхает, гнев отступает, его место зарастает густой травой, ростками гибких деревьев, в них сразу начинают петь птицы. Она улыбается ему, даря надежду, обнимает нежно, невесомо, гладит по волосам, кончиками пальцев снимает боль, шепчет:

— Ты ангел. Сверкающие крылья. Ты чудо. Ты жизнь.

Он дрожит в ее объятиях, смахивает последнюю слезу, вдыхает ее запах, лаванды и солнца, пропитывается ее верой, чувствует благоговение и трепет, силы свернуть горы и достать до небес, силу спасти других, нести им свет своей улыбкой отныне и во веки веков.