Письмо (гет)

Милый (зачеркнуто) Дорогой (зачеркнуто) Здравствуй, Паша!

Как же давно я не писала тебе. Твое последнее письмо лежит сейчас передо мной, но я, к своему стыду и трусости, так и не собралась с духом ответить тебе. Сколько же прошло лет с тех пор, как ты, улыбаясь, признавался мне в своих чувствах? Сколько лет прошло с того дня, когда ты заговорил со мной? Я помню этот день так, словно это было вчера. Ты выловил меня в потоке одноклассников и отвел в сторону. Знал бы ты, как билось мое сердце! Но ты не слышал. Конечно не слышал, ведь иначе ты бы не попросил помочь тебе с подготовкой к выпускным экзаменам. Я была рада, очень рада, но репутация гордой и неприступной девушки обязывала меня отвечать тебе холодно, с презрением. Но ты простил мне этот черствый тон, иначе признался бы ты в тот солнечный, ясный день, стоя под кустом сирени, в своих чувствах? Ты думал, что сказать мне, как проститься, но я не думала ни о чем. Я считала веснушки на твоем лице (тридцать семь, помню до сих пор), заглядывала в твои бездонные голубые глаза, рассматривая в них свое отражение. Ты говорил тихо, сбивчиво. Словно боялся, что я перебью тебя или, того хуже, рассмеюсь тебе в лицо. Разве я могла? Я ведь любила тебя. Правда любила. Да и сейчас, наверное, люблю.

Но война изменила меня. Она сорвала маску высокомерия с меня в первый же день, когда я увидела молодого парня, похожего на тебя, на столе в операционной. Он молился и плакал, кричал, крепко сжимая в зубах кусок ткани, пока военный врач резал ему ногу. И я была рядом с ним, смотрела ему в глаза. В душе все замирало от страха за него, за тебя. Я боялась, что ты сейчас тоже лежишь где-нибудь вот так и кричишь от боли. А ведь тот парень умер. Пуля, что лишила его ноги почти по бедро, оставила маленький осколок, который впоследствии разорвал ему бедренную артерию. Звали этого парня Илья Требухов. Он стоял в окопе до последнего, пока я, пригибаясь от взрывов, не вытащила его из-под горы тел его сослуживцев.

Мы похоронили его в братской могиле, как он того хотел. Весь наш сестринский состав сдружился с ним, а мне он любил рассказывать о своей матери, о детстве в Вологде, о своей невесте Кате, что ждет его с войны. Он стал мне другом, товарищем, и его внезапная смерть подкосила меня. В день, когда он перестал бороться за жизнь, в день, когда его бедренная артерия разорвалась от осколка пули, я поняла, что и сама могу так умереть. Что можешь умереть ты, Пашенька. Я будто бы очнулась ото сна, понимая, что то будущее, которое я рисовала себе в дни перед экзаменами, никогда не станет настоящим.

Годы шли, и война казалась бесконечной. С утра и до поздней ночи я слышала стоны и крики умирающих, ползала по земле, вытаскивая с поля боя наших раненых ребят. Люди есть люди, а потому я не чуралась спасать и фашистов. Они же тоже страдали, как и Илья, у них тоже были матери и свои Кати, ждущие своих сыновей и возлюбленных с этой бесполезной войны. Я помогала лечить их, а потом ухаживала за ними, когда их отправляли в плен. Я разговаривала с ними на немецком. Многим не было и двадцати пяти, а эта война была для них единственной возможностью спасти свои семьи от террора в фашистской Германии. Они плакались мне, рассказывая о своих жизнях, о заботах и мечтах. И я, слушая их, понимала, что они такие же люди, как и мы. Не те безжалостные убийцы, какими были их начальники. Они были пушечным мясом. И жизнь им вовсе, как мы думали, не принадлежала.

И одним из них был Ганс Хуберман, обершарфюрер СС*. Он нашел меня после войны, после освобождения из плена. Мы долго поддерживали с ним переписку, пока он налаживал свою жизнь в послевоенной Германии. А потом, спустя четыре года, он вдруг появился на моем пороге с предложением выйти за него замуж и уехать в его родную страну. Меня ничто не держало здесь, ведь я потеряла родителей еще во времена репрессий. Наша разница в возрасте была небольшой: в день нашей первой встречи мне уже исполнилось девятнадцать, а ему через два месяца было двадцать шесть. Мы уехали и через несколько месяцев поженились. Он любил меня, а я — его. И наши четверо ребятишек — Полина, Евгения, Андрей и Николай — тому подтверждение.

Я прожила долгую и счастливую жизнь. Мои дети завели своих детей, а Ганс уже как два года оставил меня. И я не жалею ни о чем, потому что здесь, в Германии, я стала тем, кем хотела — переводчиком и издателем, а также медсестрой, потому что война оставила и на мне свой отпечаток.

Но неделю назад я нашла твое последнее письмо. Его страницы, сложенные в треугольник, давно пожелтели, а чернила почти выцвели от времени. А ведь я его так и не прочитала. Прости меня за это, Паша. Я хотела открыть его в день получения, еще в том далеком 43-ем, но второе письмо, пришедшее вместе с твоим, заставило меня отложить его в сторону. Твой командир написал мне, что тебя больше нет. Ты подорвался на мине, героически отстаивая Сталинград. Он писал, что ты рассказывал обо мне и о том, как полюбил меня ещё в школе, как смеялся, описывая мою неприступность и как долго ты добивался меня. Писал, что ты часто любил вспоминать наше прощание и как я сказала, что люблю тебя.

Мы любили друг друга сквозь тысячи километров, сквозь крики раненых и град свинцовых пуль. Кто знает, что случилось бы с нами, если бы ты не умер тогда? Если бы я не спасла Ганса из-под сугроба, где он, лежа в собственной крови, замерз почти до смерти?

Твое письмо заставило меня вспомнить тебя. Оно воскресило твой образ с моей старческой памяти. Такой же рыжий, такой же голубоглазый, со смешинками в этих самых глазах, та же глупая ухмылка, что раздражала меня своей беззаботностью в школе. И те же тридцать семь веснушек. Ты стоял передо мной под тем же кустом сирени, рассказывая о своей жизни на службе, о друзьях, смешил меня своими шутками и не давал ужасам войны просочиться в нашу переписку. Ты планировал наше будущее, в котором я бы обязательно вышла за тебя. В котором Поля, Женечка, Андрюша и Николка были бы нашими с тобою детьми.

Но через два дня после того, как письмо было отправлено, ты погиб в бою. И я, наверное, потеряла в тот день часть себя.

Прости меня, милый Паша, за то, что не писала тебе раньше. За то прочитала твое письмо спустя шестьдесят лет. Но я верю, что тебе хорошо сейчас в том месте, куда ты попал. Ты не страдаешь и смог там найти свое счастье так же, как я сделала это здесь, в мире живых.

Но пришло время прощаться, дорогой друг, но не навсегда. Я уже стара, время мое скоро придет. Быть может, мы снова встретимся под самой той сиренью, и я лично передам тебе это письмо.

До свидания,

До скорой встречи,

Оля.

Примечания:

* — Обершарфюрер (нем. SS-Oberscharführer). В войсках СС обершарфюреры исполняли обязанности командиров третьих (и иногда — вторых) взводов пехотных, сапёрных и других рот, ротных старшин. В танковых частях обершарфюреры часто были командирами танков.

Источник: https://ru.wikipedia.org/wiki/