Проживи жизнь твою (гет)

Драко лёг на застеленную кровать и привычно сжался в комок: обхватил руками живот, подтянул колени к груди.

Нельзя, нельзя...

Так нельзя.

Прошу у духа твоего — прости мне...

Он рассматривал серебряные нити в узоре огромного шёлкового покрывала и жаждал увидеть на нём волну мягких волос, золотистых под первыми лучами рассвета.

И он увидел.

Но не было света, и не было золота. Волосы были холодные — серая промозглость вечных каменных стен убивала их шоколадный цвет. Он протянул руку и, не смея коснуться, положил ладонь так, чтобы между его бескровными пальцами и её вьющимися локонами не было расстояния кроме сантиметра трусости. Его гнусной трусости тех лет.

...Молю сердце твоё — дай силы мне, и отваги, и мудрости...

Она лежала на спине, и её закрытые глаза смотрели в потолок. Драко не дыша следил за её ресницами. Он ждал: сейчас, вот сейчас они дрогнут, поднимутся веки и карие глаза увидят всё, что выше сводов стылой комнаты. Тогда и он повернёт голову, и будет смотреть вместе с ней. Тогда он увидит, что был прав — нет на свете тепла. Ни загорелой кожи, ни карих глаз, ни каштановых кудрей, ни горячей, бьющейся крови. Но есть большее: есть холодные глыбы в безвоздушной вечной ночи, есть белые звёзды, есть движение миров (без причины и цели), а в центре всего — равнодушная тьма.

…Взываю к тебе: не оставь, не оставь...

Не оставляй меня снова — одинокого, измученного, жалкого.

Драко не сходил с ума, в этом он был абсолютно уверен. Разве это сумасшествие? Наоборот, это самое правильное — возвести сверкающий престол из ненависти к самому себе и умолять её лишь взглянуть. И — вдруг? Вдруг ей по душе придётся колотящееся у подножия рваное сердце, и она обратит взор на странного раба своего?

…Взгляни на меня и не отведи глаз, ибо покоряюсь...

Он замер.

Что это?

Она — дышит? Она?..

Нет. Не будет дышать человек, попавший под самое страшное, непростительное... Даже если случайно, в пылу боя, если нападавший не целился... Он не целился в неё.

Она не дышала.

Она поднимала руку.

Если бы у Драко ещё оставались не истерзанные безумием нервы, он бы почувствовал, как ужас, пустившийся под кожей вскачь, приподнимает волосы на затылке. Но всё, что он теперь мог — замереть и наблюдать, как плавными оскальзывающимися движениями она переворачивает своё тело на правый бок. К нему.

…Обещаю почитать руки твои, дающие, и глаза твои, всепрощающие, и губы твои...

Теперь они были лицом к лицу. Драко — сжавшийся в комок, с немигающими глазами и ладонью, лежащей у её лица. Она — тонкая, землисто-серая, с приоткрытым ртом и неловко подвёрнутыми ногами.

Она открыла глаза.

Его рот искривился в смешке истерической радости, сразу перешедшей в горький, толчками, плач. Он зажмурился, затрясся. Слёз не было.

Она смотрела на него — ни шелеста воздуха, ни движения сжатых до точки зрачков. Потом сфокусировала взгляд на лежащей у её лица ладони.

Драко не видел, как её левая рука, едва касаясь изящными пальцами шёлка, медленно заскользила к его руке. Он не видел, что именно коснулось его ладони могильным холодом, но в тот же миг схватился за это обеими руками. Если б это оказался нож — воткнул бы в себя, как меч справедливой кары. Если флакон — выпил бы из него без раздумий, как из чаши с местью. Но это оказалась узкая женская ладонь — и он что оставалось сил прижал её к своим губам. Это было благословение.

… Благослови на жизнь во славу твою и на смерть во имя твоё...

Она ждала.

Драко переставало трясти. Холодная ладонь, которую он, не веря своему счастью, исступлённо целовал с закрытыми глазами, тянула из него тепло — она успокаивала. В уставшем, растерянном, ослеплённом мозгу зашевелились мысли. Он должен был что-то сделать, сказать. Он же сочинил какие-то красивые слова... Пять лет с того дня Драко создавал, перебирал, шлифовал свою маленькую речь для неё, но вот беда: вдруг оказалось, что он нем.

— Открой глаза.

А голос — тот же самый! Драко задохнулся восторгом, но не посмел ослушаться.

— Ты любишь меня?

Кожа цвета высушенного морозом камня. Блеск карих глаз, тусклый, как последнее остывающее солнце в конце всех времён. По щеке от уха до губ — чёрная трещина. Драко открыл рот в крике, но немота снова вцепилась в горло ржавой струной.

…Душу отдаю в залог любви к тебе...

— Ты любишь, я знаю.

Она потянула к нему другую руку. Слишком медленно, слишком долго — Драко ждал, умирая от желания. Ещё одно прикосновение, ещё раз она коснётся его! Она — прощает? «Прощаешь ли ты меня?» — без звука спросили его губы.

Она чуть сжала руками его ладони и потянула к себе. Драко боялся дышать, боялся спугнуть. Если сейчас она вновь пропадёт, он просто перегрызёт себе вены.

Она направляла его руки к своему животу — туда, где от обугленной дыры в кофте всё ещё, как тогда, шёл лёгкий дымок. Его пальцы были уже не его. Драко давно не осмеливался даже думать о ней как о женщине, и сейчас просто отдавал ей свои руки — вот, они твои, делай с ними, что пожелаешь. Жаль, не успел вытащить сердце из груди.

— Верни меня.

Да. Вот оно!

Последние, самые идеальные слова! Конечно. Как же он, дурак, раньше не понял...

…Клянусь вернуть тебя, что бы ни было, кто бы ни встал на пути моём, чего бы ни стоило мне. Вернись. Проживи жизнь твою.

Пальцы Драко коснулись мягкой, незаживающей раны в её животе. Он обрёл свои руки и уже сам, своей волей, осторожно погрузил их в неё. Она улыбнулась и начала таять... Но в этот раз — впервые за столько месяцев! — она не распадалась на пепел и землю, сейчас она становилась прозрачным туманом. Драко дышал им, закрыв глаза, а когда её терпкий горький аромат снова сменился сухим воздухом Мэнора, он просто встал и подошёл к окну. Теперь он знал, что ему делать, знал свою цель, знал, куда ему так необходимо, так важно добраться.

На горизонте кромешная ночь занялась ультрамарином — начинался его первый за пять лет рассвет.