Зазубрины (джен)

— …Он отвратителен...

— Ну эксцентричен малость, подумаешь.

— …ворвался в дом как шаровая молния, сбросил сверток в супницу — горячую, между прочим! — и умчался, даже ответа не дождался.

— Он не почтарь, я, по-моему, уже рассказывал. Вольная птица. Мои письма носит исключительно из благодарности за спасенную жизнь, надо полагать. И то через раз.

— Н-да, припоминаю я эту хвастливую историю про спасенную жизнь — и не верю ни единому слову.

— Какая ты суровая. Красиво не приврать — сказки не рассказать.

— Серьезно, Драко, не отправляй его с корреспонденцией. Держи в клетке и не подпускай к приличным людям. В прошлый раз побил половину подвесок на люстре, сейчас едва не оставил нас без обеда…

— Не преувеличивай, он же не навозную бомбу запустил в твой луковый суп. Лучше скажи, как тебе подарок?

— Не заговаривай мне зубы. Он и без навозной бомбы аппетит испортил на несколько дней.

— Твоей же фигуре лучше.

— Мерзавец.

— Бог войны! Или ты это про меня?

Ответить Панси не успевает: приносят их заказ. Черный кофе для нее, яблочный штрудель и глинтвейн для Драко. Аромат корицы с лимоном плывет по кафе, обгоняя официантку с кокетливой шнуровкой на лифе форменного платья (в заведении под названием «Августин» вся обслуга одета в подобие баварского национального костюма).

— О своей бы фигуре беспокоился, — вворачивает подруга, не без зависти покосившись на его тарелку. — Я-то думала, ты завязал со сладким еще в Хогвартсе. Что, выскочил замуж, расслабился и взялся за старое?

Драко призвал бы нахалку к порядку, но для этого пришлось бы оторваться от восхитительнейшего тающего во рту десерта с теплым, обволакивающим, как плед, ванильным соусом, а это выше его сил. В кулинарии магглы — настоящие волшебники. «Скорпи бы сюда», — думает он, но, представив, как разбрюзжался бы отец, и поймав себя на злорадстве, спешит отогнать хулиганскую мысль.

Панси к своему кофе не притрагивается, сцепив пальцы над чашкой. Губы подозрительно поджаты, взгляд странный.

— Так о чем еще, кроме моего очаровательного филина, ты хотела поговорить?

— Я изменила Тео.

От неожиданности Драко глотает очередной кусок, не разжевав его как следует, и тот теплым комом встает в горле.

— Да не смотри ты так! Мне и без того…

Не договорив, она дергается, пряча глаза за длинной густой челкой. Дурацкая мода нынешней весны, которую не подхватила, кажется, одна только Грейнджер (тьфу ты, миссис Уизли!), что вполне объяснимо — с такой-то неукротимой шевелюрой, — но все равно внушает уважение.

— С кем? — сглотнув и прокашлявшись, осторожно спрашивает Драко.

— С Блейзом.

— С Забини?! С этим раздолбаем?!

— Сам факт тебя, значит, настолько не шокирует.

— Ты очумела? Немедленно скажи, что пошутила.

— Зачем мне так ужасно шутить?

— В отместку. День рождения пропустил, с подарком не угадал. Решила привлечь мое внимание, хотя бы прикинувшись умалишенной.

— Если бы. Драко, что мне делать?

Ну вот опять. Подтрунивают над ним только так («Ты просто не нашел работу, на которую вообще ходить не надо, да?»), а случись что — бегут за советом, как набожные прихожане к своему духовнику. И вечно эти собачья преданность и ожидание во взгляде, словно, если продолжить религиозные сравнения, он дарует отпущение грехов. Нашли торговца индульгенциями.

Малфой с тоской смотрит на развороченный рулет. Яблоки схватились идеально — чуть размягчились, но при этом сохранили форму. Соус успел остыть и уже не обожжет. Аппетит, однако, и не думает возвращаться.

— Как тебя угораздило? Он тебя подпоил?

— Драко…

— Оглушил? Применил Империус?

— Малфой!

— Где ты вообще с ним встретилась, Паркинсон? Аппарировала в «Твилфитт и Таттинг», а угодила в один из шалманов, где предпочитает прожигать жизнь этот вечно обдолбанный…

— Ну хватит!

— …плейбой-переросток?

На секунду подруга смежает веки, словно выставляя щит против нелестных эпитетов, которые, вне всякого сомнения, задевают ее за живое. Будто речь идет не о случайном любовнике. Будь этот Забини проклят всеми Непростительными! Откуда-то из живота медленно поднимается волна раздражения.

— Сам-то ты его в последний раз где видел, мистер образцовое поведение? — Этот тон отлично знаком Драко с отрочества и не предвещает ничего хорошего. Называется «Я взяла себя в руки и включила стерву». — Не помнишь? Неудивительно: так налакаться! Так что не корчи из себя пуританина и не наговаривай на других.

Малфой смаргивает и с трудом удерживается от того, чтобы хорошенько потрясти головой в попытке отогнать наваждение.

Забини действительно появился на министерской вечеринке по случаю Рождества, где Драко, пользуясь отлучкой Поттера, поцапался с его лучшим другом. Грейнджер поблизости тоже не было — на пару с Главным аврором она отбывала положенные полчаса в свите министра, обхаживающего какую-то делегацию с континента. Словно дети, оставленные без присмотра, Малфой с Уизли нарушили тогда все запреты. Сначала решили выпить вместе (предложил Рон, и Драко скрепя сердце согласился — ради Гарри, который в своей слепой решимости примирить их друг с другом тоже походил на ребенка — упрямого и не желающего понимать очевидных вещей). А потом сами не заметили, как сцепились. Драко и делать ничего не пришлось — только отвечать на выпады целенаправленно надирающегося Уизли с вкрадчивой ленцой, которая того, похоже, оскорбляла и заставляла горячиться еще сильнее. Сообразив, что с рыжего в таком состоянии спросу никакого, Малфой тоже выпил больше, чем планировал, а прикинулся и вовсе основательно перебравшим. Что угодно, лишь бы Поттер не придал этой перепалке значения и не изводил себя чувством вины.

Хвала Мерлину, вышло гораздо лучше, чем Драко надеялся. Почуявшая неладное Грейнджер стряхнула Шеклболта с хвоста даже раньше на дух не переносящего официальных церемоний Поттера. Вклинившись между мужчинами, вырвала из рук мужа бокал, выплеснув часть его содержимого себе в декольте, и, не переставая улыбаться сновавшим туда-сюда гостям, гневной скороговоркой сообщила, что оба ведут себя «как ощерившиеся скунсы» и что от Рона и не такого можно ожидать, а вот Драко ее разочаровал. Подоспевший Гарри давился смехом у нее за спиной под возмущенное «Ах, значит, раз-очарова-а-ал? А где раз, там и два, да, хорек, ну я тебя сейчас!..» и послал Малфою ободряющую улыбку, за которой — в этом Драко мог поклясться — не пряталась ни обида, ни боль.

Одним словом, неудивительно, что Драко забыл о Забини почти сразу же, как кивнул в ответ на его сухое приветствие. Формальности были соблюдены, а дальше их отношения никогда не заходили: Блейз держался особняком. Впрочем, он то же самое мог думать о Малфое, для которого в Хогвартсе существовало лишь четыре человека: Паркинсон, Грег, Винс и Поттер. Проводив «самого завидного холостяка до сорока после Гарри Поттера» рассеянным взглядом, Драко подумал мельком: «И зачем притащился, здесь же крепче вина ничего не наливают?» Зачем — вскоре выяснилось. Самый неблагонадежный маг до и после сорока (по версии Малфоя, идущей вразрез с мнением подписчиц «Магического еженедельника») лихо отплясывал с Тэсс в соседнем зале — об этом уже дома обмолвился Поттер, кажется, слегка недовольный.

Что ж, похоже, не только с Тэсс. У них и типаж один, да еще эта вездесущая французская — или как ее там? — челка, нивелирующая особенности внешности.

— Так это с декабря длится?!

Раздражение, дойдя до сердца, стискивает его холодным обручем, вышибая воздух из легких.

— Не длится. Было всего один раз. Я вышла поправить макияж…

— Избавь меня от подробностей... Дохлый дементор! В министерском туалете… Ты точно не была пьяна?

— Вы только посмотрите на него — как будто сам не лизался точно в таком же общественном туалете со своим…

— Заткнись! Заткнись, поняла?!

Панси фыркает, но отнюдь не весело:

— А я-то думала, ты меня поймешь… — И добавляет невпопад: — Не ори так, на нас уже оглядываются.

Укол боли за грудиной. И еще один. Вот только этого не хватало. Как всегда, в самый неподходящий момент.

— Ладно, можешь не закатывать глаза и не хвататься за сердце — я и без этого представления знаю, что ты обо мне думаешь.

Улыбнувшись через силу, Драко заставляет себя демонстративно сцепить руки в замок и откидывается на спинку стула, украдкой переведя дыхание. «Просто не выспался и устал».

— И что же, по-твоему?

— Что я неблагодарная дрянь. Что я должна каждый день возносить Мерлину хвалу за такого мужа и отца, как Тео…

— Неверно.

Осекшись, Панси неверяще хлопает глазами:

— Ч-что?

— Я думаю, — глубоко вздохнув, как перед серьезным и долгим разговором с трудным пациентом, начинает Малфой, — что ты слишком накрутила себя по совершенно пустячному поводу.

— Что-о-о?!

— А что, нет? Было — и было, какая теперь разница? Он и не вспомнил ни о чем наутро, это же Блейз.

— Неправда! — Теперь сама Панси кричит так, что над соседним столиком, занятым двумя божьими одуванчиками в чопорных твидовых костюмах, повисает заинтересованное молчание. Очень кстати: можно сделать вид, что морщишься от этого гневного возгласа, а не от очередного болезненного спазма. «Остеохондроз или невралгия — да что угодно!» — уговаривает себя Драко и старается переключиться на разговор:

— Что неправда? Что ему плевать с кем? Очень сомневаюсь. Ты хоть видела, кого он обхаживал на той вечеринке до тебя?

— Видела! Худосочную протеже твоего ненаглядного Поттера. И что? — В голосе подруги звучит вызов: — Я ей в подметки не гожусь? С моими-то габаритами, да?

— Я всего лишь имел в виду, что вы с ней похожи, как сестры, — проигнорировав отчаянную попытку Панси под шумок выпросить комплимент, устало поясняет Драко.

— Так уж и как сестры.

Малфой кривит губы в сардонической ухмылке, из последних сил сдерживая рвущуюся наружу панику:

— С пьяных глаз родная мать не отличит.

— Ты невыносим!

— Стараюсь.

К ним возвращается давешняя официантка — спросить, не хотят ли они чего-нибудь еще. Панси виновато просит свежий кофе и улыбается неуверенно и заискивающе под отработанным доброжелательным взглядом, как делала в свое время на уроках профессора Снейпа — под взглядом каким угодно, но не доброжелательным. Драко молча пододвигает к услужливой девушке тарелку с изуродованным шедевром кондитерского искусства, напряженно прислушиваясь к себе. Обруч разжался, и теперь в груди лишь ноет — слабее, чем болело несколько минут назад, но так же пугающе. Сейчас бы выпить Общеукрепляющего зелья, а не глинтвейна, стакан с которым Драко придержал скорее машинально. Впрочем, разве французы не утверждают, что вино лечит все болезни, кроме алкоголизма? Он делает несколько глотков и почему-то не чувствует вкуса.

Вторую чашку кофе Панси прилежно осушает маленькими глотками, незаметно, как она думает, сопя и вздыхая над ней, словно от подступивших к горлу рыданий. Малфой внимательно — как только что представленную ему незнакомку — разглядывает ее исподтишка — отчасти чтобы окончательно отвлечься от тревожных мыслей, отчасти чтобы понять.

Да, она не была влюблена в Нотта в Хогвартсе (оглядываясь назад, Драко вынужден был признать, что невольно явился причиной этого), не искала его внимания, но, однажды приняв смиренные ухаживания, вскоре прониклась его надежностью настолько, что и сама стала более вдумчивой, степенной, самоуглубленной. Оставалось только порадоваться за них — и молча досадовать на Тео, который умудрился превратить язву и насмешницу Паркинсон в добропорядочную зануду под стать себе, причем весьма довольную такой долей.

Или это только казалось?

— Чувствую себя такой виноватой, — говорит Панси, подняв на Драко растерянные, несчастные глаза.

— Ты и должна себя так чувствовать.

— Я не о Тео сейчас.

— А о ком?

Подруга молчит, закусив дрожащую губу.

— Не может быть! — Драко снова начинает горячиться. — Ты еще пожалей его, бедного беспутного гуляку.

— А почему он до сих пор один, ты никогда не задумывался?

— Наверное, потому, что во всей Британии не нашлось настолько чуткого и всепрощающего женского сердца, чтобы беспрекословно терпеть его похождения. Жизнь такая несправедливая!

— Он оказывал мне внимание. На шестом курсе.

Больше не таясь, Драко вздыхает устало и безнадежно. Этот разговор окончательно его утомил. Не давать проходу ни одной юбке — это теперь называется «оказывать внимание». Впрочем, помнится, еще в Хогвартсе Панси именовала манеру Блейза менять девчонок как перчатки «разборчивостью», а не распущенностью, как следовало бы. Толкового словаря на нее нет.

— Ты его отшила — и, кстати, правильно сделала, — и он разочаровался в любви — это ты хочешь сказать? Вы, женщины, такие интересные.

— Драко, я несчастна. Эта жизнь — не моя.

— Дай угадаю. Дети не твои, оранжерея не твоя, полсотни вышитых гладью салфеток — тобой вышитых! — не твои…

— Да! И лилии, и салфетки… Я не собиралась погрязнуть во всем этом, когда соглашалась выйти замуж.

— Но ты согласилась, и метаться поздно.

— Кто бы говорил... Думаешь, мне не хочется как у вас? Как у бывшей миссис Поттер с ее Томасом?

— Нашла кого вспомнить, — Драко непроизвольно передергивается, — и на кого равняться. Приключений тебе хочется на свои габариты, в этом все дело. По-научному — кризис среднего возраста.

— Я думала, он только у мужчин бывает, — испуганно говорит вмиг присмиревшая Панси. И тут же взвивается: — Что ты несешь? Думаешь, я куплюсь на твои шарлатанские штучки?

— Надеялся…

— Мне скоро сорок, а что я видела, кроме пеленок и разбитых коленок?

— Скажи это Тео, и поезжайте куда-нибудь. Вдвоем.

На бледном лице подруги мелькает досада, отчего заметнее становятся две морщинки в уголках рта. Набрякшие от непролитых слез веки тоже не добавляют красоты ее облику.

— Дело не в детях, а как раз в Тео. Похоже, я подаю на развод.

— А теперь послушай меня внимательно, — решается Драко.

Видит Мерлин, он не хотел доводить до такого. Откровенничать он не научился даже с Поттером, которому доверяет как себе, — но Паркинсон и впрямь нужно вправить мозги.

— Тебе просто никогда не приходилось бороться за внимание любимого человека. Гадать, вернется ли он с работы целым и невредимым. Тебе все досталось слишком легко — твоей вины тут нет, но именно поэтому чужое счастье тебе глаза застит. Не перебивай! — резче, чем намеревался, произносит он, когда Панси начинает возражать. — Как у на-а-ас… — Драко отрывисто, зло смеется, и сердце отзывается на это коротким тремоло — чтобы утихомирить его, приходится прижать руку к жилетному карману. — Уверена? Я и сам не уверен, что смог бы пройти через все это еще раз.

— Драко… — Панси смотрит почти испуганно.

— Как у Том-ах-са… Томас ходил за своей Гвиневрой как Ланселот — еще когда она не развелась, Поттер рассказывал. Боготворил на расстоянии. Мальчишек несколько раз на футбол водил. Он принял ее с тремя детьми! Твой Забини на это способен?

— Да Тео в жизни не позволит! — возмущается Паркинсон. — Какой нормальный отец пойдет на такое? Как только у твоего Поттера хватило…

— Замолчи.

Драко изумляется тому, как непривычно надрывно, словно из последних сил, звучит его голос.

Панси собирается что-то сказать, но в этот момент в кафе вваливаются — другого слова не подберешь — новые посетители. Шумят они так, словно их с полдюжины и все навеселе, на деле же это всего лишь безобидная пара влюбленных, слишком счастливых, чтобы держать свое счастье при себе. Он статный и вопиюще заметный в кричащей маггловской одежде, заполняет собой все пространство, эдакий плохиш, пышущий неуемной энергией. Она маленькая, робкая, аккуратненькая, явно с синдромом отличницы, но на него смотрит с обожанием, заставляя чувствовать себя всемогущим. Из-за нее он и петушится, производя большую часть привлекшего всеобщее внимание шума, она же лишь смущенно смеется себе под нос и пытается урезонить его притворно строгим «ну хватит!», пока они выбирают столик.

Подрастут и, если не разбегутся, заставят воспринимать себя как нечто большее, чем пресловутые противоположности, что пленились исключительно взаимной несхожестью.

Слыша, как кого-нибудь называют дурацким, навевающим анатомические ассоциации словечком «половинки» (впрочем, высокопарное «родственные души» еще хуже), Драко обычно представляет себе круглое карманное зеркальце, чьи створки, намертво сцепленные между собой, только отражая друг друга, не искажаются по воле непостоянной действительности. Такой вот начисто лишенный правдоподобия образ — без острых углов и зазубрин. В жизни так не бывает — потому что, как бы вы ни компенсировали недостатки друг друга в глазах окружающих, как бы ни дополняли один другого, при вас остаются ваши непреодолимые разногласия и раздражающие привычки. В случае с Поттером первое — это его категорическое нежелание уходить из Аврората, а второе — нездоровый интерес к интимным воспоминаниям Драко («Тебя как мама в детстве называла?» — «О, давно же я этого не слышал». — «Дракончиком?» — «Сколько можно-то? Самому не надоело?» — «Дракошиком?.. Неужели Дракулой?»).

Должно быть, вид у него совсем пришибленный, потому что Панси, перегнувшись через столик, несмело дотрагивается до его пальцев. Драко рефлекторно отдергивает руку.

— Прости, прости меня! Сама не знаю, что несу. Просто… Но согласись, действительно же в голове не укладывается… Ох… Почему Поттер не борется? Ведь это немыслимо — позволить чужому мужчине растить своих детей!

— Может быть, — скрипнув зубами, отзывается Малфой, — потому, что детям лучше в традиционной семье, чем под одной крышей с двумя педиками?

Странно, но Паркинсон все понимает правильно.

— Его нужно переубедить, — говорит она, помолчав. — Ты должен попытаться.

— Я и пытаюсь, — огрызается Малфой, проклиная про себя ее проницательность.

— А еще ты должен отдохнуть, — без обиняков заявляет подруга. — Выглядишь — инферналы позавидуют. Когда в последний раз был в отпуске?

Еще неделю назад он, оскорбленный в лучших чувствах, напомнил бы о недавней поездке в Штаты — чем не отпуск? Гарри до сих пор сияет, как новехонький галлеон. Но на горизонте, как долгожданный рассвет после полярной ночи, уже брезжит Румыния: драконоведческий заповедник, пешие прогулки по горным тропам, наигрыши на цимбалах, байки про трансильванскую нечисть (Поттер, как пить дать, не удержится и при упоминании о Дракуле стрельнет глазами в сторону Малфоя). И много детского смеха. Правда, рассказывать об этом нельзя: слишком личное, — и Драко неопределенно пожимает плечами, давая Панси повод еще немного себя повоспитывать.

— А то других он учит, а сам!.. И тебе не кажется, что следовало бы показаться… кому-нибудь?

Мерлин… Это ведь она про колдомедика.

— Не кажется, — отмахивается Драко.

— Помню-помню: сперва выздоровею, а уж потом и в больницу можно.

— Это место и для здорового слишком удручающе, а уж для того, кто болен… — Живо вспоминается, как Снейп волоком тащил его в больничное крыло. Оно и понятно: Паркинсон ненароком разбередила-таки старую рану. Мыслей, которые успели пронестись тогда в его голове, хватило бы на целую жизнь — долгую-предолгую, про какие говорят «вся оставшаяся». Гораздо более долгую, чем та, что подходила к концу для одного незадачливого Упивающегося смертью — в том, что дни его сочтены, Драко к тому времени уже не сомневался, и в минуты глухого отчаяния это знание даже приободряло. Смерть сулила забвение и покой. После Умиротворяющего бальзама, частично пролитого на больничную койку и на подживающую на глазах грудь, мыслей меньше не стало — они просто перестали сменять одна другую со скоростью снитча и навалились разом, душные, как одеяло, под которым умудрился уснуть с головой. С того приснопамятного дня Драко воспринимает больницу как место, где способны лишь усугубить муки душевные. Довольно-таки по-маггловски, если задуматься.

Вот и Панси так считает:

— Безответственное отношение.

— Ты не моя мамочка.

— Я за тебя волнуюсь.

— Я знаю.

Они смотрят друг на друга и одновременно улыбаются — и Драко кажется, что никогда еще приязнь к нему Панси не была такой осязаемой. Приязнь и тревога за него. Как будто ей мало собственных проблем.

— Ты и в самом деле уходишь от Тео? — спешит он разобраться с главной из них.

Улыбка мертвеет у нее на губах.

— Если бы не дети, — начинает Панси осторожно: боится снова ненароком бросить тень на Поттера, — да, ушла бы. Мы поговорили с Блейзом. Он еще тогда звал с собой. Не знаю…

— Ну надо же, — не может удержаться от шпильки Малфой, — вы и поговорить успели.

— Почему «успели»? — не понимает Панси. — И почему не должны были успеть?

— Ну-у-у… По слухам, обычная программа Забини не подразумевает времени для досужих разговоров.

Панси не обижается, а отвечает с любящей жалостью:

— Ты думаешь, мы с ним переспали, да?

— Думаю? Не делай из меня идиота — ты сама так сказала.

— Я не так это сказала.

— Ты изменила — это может означать что-то другое?

— Я больше не хочу быть с человеком, которому клялась в верности, — вот что это означает. Измена в мыслях — этого недостаточно?

— Давай без этой galimatias, mon dieu — просит Драко устало, произнося окончание фразы по-французски — как отец в минуты раздражения. — Чем конкретно вы занимались на той вечеринке?

Панси смущенно отмалчивается.

— Ну?!

— Целовались. И разговаривали.

Закрыв глаза, Драко медленно считает про себя до десяти. Потрясающий в своей простоте метод. Настолько действенный, что маггловская изобретательность удостаивается мысленной похвалы — а сегодня это уже не первый комплимент, который патентованный чистоплюй, один из «священных двадцати восьми», отвешивает идеологически чуждым элементам. Окончательно успокоиться, разумеется, не помогает, но и оскорбить женщину, к тому же явно невменяемую, не дает.

— И ты… устроила это показательное самобичевание… из-за какого-то поцелуя?!

— Я готова была пойти дальше! — отчаянно шепчет Панси. — Я до сих пор готова, ты что, не слушал меня?

Сощурившись, Драко интересуется:

— Как же ты ухитрилась спасти от Забини свою женскую честь? Фантасмагория какая-то…

— Перестань говорить о нем гадости!

— Вот почему он упорствует — он ведь упорствует? — потому что не добился чего хотел.

— Ты это серьезно сейчас говоришь? — спрашивает Панси с неподдельным ужасом. — Ладно Блейз — но ты, выходит, считаешь

меня… кем? Свихнувшейся дурой, которая не способна отличить похоть от искреннего чувства? Которая готова разрушить собственный брак ради интрижки?

Вздохнув, Драко понуро качает головой из стороны в сторону:

— Конечно не считаю, Панс. Конечно не считаю.

Она робко улыбается — жалко и благодарно. Смотреть больно.

— Но я не доверяю Забини и не могу представить его в роли пылкого влюбленного, уж прости.

— А я не могла представить в такой роли Джиневру Поттер — но посмотри, как она светится все эти годы. — Голос Панси звучит примирительно и немного мечтательно, а у Драко скулы сводит при звуке ненавистного имени. — У них ведь с Томасом тоже со школы…

Ну не рассказывать же ей, в самом деле, что нынешний муж Джиневры — лишь ширма, которой можно отгородиться от показного сочувствия общественности, жадной до подробностей чужих несчастий. Что она все еще неизбывно любит Гарри — потому что его нельзя не любить. Нет, не ее это, Панси, забота.

Остается только твердить бесполезное:

— Подумай, Панс. Очень хорошо подумай, прежде чем кидаться в крайности. Будь твой Забини хоть из золота, а Тео он и в подметки не годится.

— Тео заслуживает, чтобы его любили по-настоящему, — отвечает подруга неуверенно. — Мне стыдно купаться в его любви и ничего не давать взамен…

— Ты и любишь его по-настоящему, иначе не терзалась бы так из-за несчастного поцелуя.

— Поцелуй — это уже измена, — говорит Панси уязвленно, как ребенок, которого не хотят воспринимать всерьез. — Даже мысль об измене — уже измена.

Со сжавшимся сердцем Драко вспоминает ощущение чужих губ на своих собственных. Губ непривычных — тонких, неумелых и пахнущих мятной жвачкой. Почему он позволил? Только ли из жалости к запутавшемуся дурачку? Почему не пресек на корню почти сразу же распознанные поползновения, от встречи к встрече становившиеся все менее робкими? Только ли из-за своей навязанной профессией роли старшего товарища — чуткого, понимающего и асексуального?

«Я не виноват, что люблю вас»… Сколько в этом глупом ребенке от самого Драко, каким он был в свои шестнадцать. Он тогда только этим себя и утешал — что у него не было выбора. Сердцу ведь не прикажешь. Что, будь его воля, он ни за что не подставил бы под удар свою семью. Не из-за такой же блажи!.. Что, знай он наперед, что ему доведется пережить, предпочел бы никогда не испытать этого беспощадного лихорадочного чувства. Никогда не знать Поттера.

Только много позже, читая во французских и немецких газетах перепечатки из «Ежедневного пророка», он в полной мере осознал, что довелось пережить Гарри, от самопожертвования которого зависело будущее целой страны. И устыдился — своих жалких метаний.

Достанет ли ему когда-нибудь смелости и самообладания непринужденно рассказать Гарри о случившемся? «Представляешь, мой влюбленный мальчишка действительно набросился на меня с поцелуями». Ха-ха-ха три раза. Вон и Паркинсон говорит, что это измена.

— С тобой точно все в порядке? — спрашивает она.

Вот чем опасно иметь настолько близких друзей: они слишком хорошо тебя чувствуют. Да и ты в их присутствии не так тщательно себя контролируешь, как приучил за годы жизни рядом с тем, кто не заслуживает лишних переживаний.

— Просто не выспался и устал.

— А мне, знаешь, как-то полегчало. Спать сегодня буду как младенец.

А Поттер всегда говорит «как убитый», скотина жизнерадостная, и когда-нибудь схлопочет за суеверный ужас, который каждый раз испытывает Малфой.

— Вот и хорошо. Отправляйся домой и хотя бы пару дней ни о чем не думай. Вы с ним… поддерживаете связь?

Едва заметный кивок и быстрое заговорщическое:

— Пергамент зачарован — прочесть записки могу только я.

— И не думал сомневаться в твоей предусмотрительности. Я о другом: никаких записок, а тем более встреч. Ты запуталась.

— Вряд ли эти меры что-то изменят. Надо что-то решать.

Драко прочищает горло:

— Ты ведь давно над этим думаешь, но так и не нашла выход. Может, и не стоит его искать? Позволь решению самому прийти к тебе — и прими его. Сама. Забини терять нечего, в отличие от тебя. Его мнение не в счет.

— А чье в счет?

— Твое, Панс. Только твое. Но помни, что и последствия тоже будут исключительно на твоей совести.

— А я еще радовалась, что Блейз холост и бездетен.

«Ну, бездетен — это вряд ли», — мысленно возражает Драко.

— Думала, так будет хоть немного проще.

— Ему — действительно проще.

— Как ты уходил от Астории? — вдруг спрашивает она.

Драко нервно хмыкает:

— Какое это имеет значение? Речь о тебе.

— Ты позволил решению самому прийти к тебе?

— Не хочу об этом говорить.

— Чувствуешь вину? До сих пор?

— Прошло не так много времени, — непонятно почему обидевшись на ее категоричное «до сих пор», неловко оправдывается Драко. — Боишься, что тоже не перестанешь ее чувствовать, что бы ни решила? — Глухое молчание подруги подтверждает это предположение. — Не бойся, — снова сардонически улыбнувшись, продолжает Малфой. — Действительно не перестанешь. Никогда.

Бесполезно сейчас внушать ей то, что он изо дня в день пытается внушить себе. Это жизнь. В которой всегда что-то происходит. У Дейна не ладится с окружающими. У Меган не ладится с поклонниками. У Драко не ладится с отцом и с Асти. От этого никуда не деться. Многим нелегко.

Какая, право, чушь. Ничуть не легче оттого, что кому-то, предположительно, хуже, чем тебе. И мысль, что ты сам сделал свой выбор, нисколько не примиряет с последствиями этого самого выбора.

Ну почему это происходит именно со мной?! Проглоченный вопль. Неконструктивный вопрос. Но такой привязчивый.

Иногда Драко кажется, что профессия его спасает. А иногда — что ему это только кажется.

— Как же ты… как с этим жить? — тихо спрашивает Панси. Пожалела в последнюю секунду — или просто уже поняла, что она не одна на свете со своей дилеммой, а одна из многих?

— Как можно лучше — по возможности. Носить дорогие украшения, есть шоколад, пить вино и целоваться с красивыми мужчинами.

— Мерлин, — прыснув, совсем другим, памятным по Хогвартсу тоном откликается Панси, — когда же я привыкну к тому, что у нас настолько много общего?

— Ты почему-то упорно игнорируешь этот факт, — разводит руками Драко. — Все еще хочешь видеть во мне очередного сраженного наповал поклонника, а не лучшего друга девушек — после бриллиантов лучшего, разумеется.

Панси улыбается грустно и светло.

— Ты счастлив с ним? Только честно.

Драко молча кивает, зная, что она правильно истолкует его внезапную немоту.

— Хорошо. Иначе…

— Иначе ты насмерть заморозила бы его этим самым взглядом. Поверь, это и так очевидно, можно не продолжать.

— Просто я никогда не прощу ему…

— И эту мысль можешь не заканчивать — я и так прекрасно тебя понял. Не стоит утруждать себя.

— Если бы мне кто-нибудь сказал двадцать лет назад, что Драко Малфой способен так влюбиться, я бы плюнула ему в лицо.

— Кому? — смеется Драко. — Драко Малфою? Ему и так досталось, бедняге.

— Вот и я считаю: досталось. А он, дурак эдакий, утверждает, что все равно счастлив.

Драко в ответ лишь виновато-счастливо пожимает плечами.

— Знаешь, — говорит Панси, помолчав, — ты это и правда заслужил.

Смущение от этих слов удается не выдать, но не удается побороть, и Драко (в который раз за жизнь?) чувствует, что недостаточно хорош для того, чтобы просто быть рядом с Поттером. Для Гарри никто никогда не будет достаточно хорош.

— Браслет мне, кстати, понравился, — скорчив забавную рожицу, снисходит до невысказанной благодарности Паркинсон. — Очень красиво.

Украдкой переведя дух, довольный Драко откликается с ленцой:

— Ну еще бы. «Тиффани» как-никак. Лучшие друзья девушек.

— Спасибо, Драко.

По инерции тянет не заметить вновь изменившегося тона и отшутиться, но профессионал вовремя берет верх над другом детства, и Драко лишь молча кивает.

— Я справлюсь, — поймав его взгляд, обещает Панси. — Правда.

А Драко обреченно думает, что перед отъездом нужно обязательно серьезно поговорить с Тео. И набить морду Забини.

Или наоборот.

Конец