Тайны прошлого (джен)

Час спустя после отбоя Прапор лежал на койке без сна, прижимая подаренного сегодня нового плюшевого лунорога — из всех подарков на день рождения этот оказался самым милым — и напряжённо думал. Он никогда не жаловался на наблюдательность и потому просто не мог не заметить оговорку Ковальски, которую тот допустил в поздравлении. С одной стороны, это действительно могла быть просто случайность, с другой — Прапор прекрасно знал, как Ковальски любит точность. Он бы не преминул указать на ошибку.

— Итак, Прапор, — сказал он сегодня вечером, — сегодня, двадцать восьмого октября, вроде бы твой день рождения, и по этому поводу обычно принято желать исполнения желаний и счастья, чего я тебе и желаю.

Что-то другое Ковальски вряд ли смог бы сочинить, даже если бы постарался, но вот это его "вроде бы"...

Прапор размышлял долго и наконец пришёл к выводу, что эти слова ему не почудились, хоть в голове уже к тому моменту было с непривычки легко от двух глотков мартини. Пусть Шкипер и сказал тогда, что Прапор уже достаточно взрослый для того, чтобы такое пить.

Уложив лунорога поудобнее, Прапор вздохнул и начал сползать со своего второго яруса кровати, стараясь не разбудить Шкипера, который спал внизу. Босиком Прапор прокрался к двери в лабораторию и постучал. Он не рискнул входить без спроса, потому что справедливо опасался, что может наткнуться на что-то опасное.

Ковальски открыл спустя минуту, стянул на лоб защитные очки.

— Ты чего? — спросил он. — Я микросхемы паяю, отвлекаешь.

— Когда у меня день рождения? — выпалил Прапор.

— Двадцать восьмого октября, — без запинки ответил Ковальски. — Сегодня. Вообще-то ты должен спать.

— Я имею в виду, мой настоящий день рождения.

— Без понятия... о чём ты, — сказал Ковальски и на этот раз запнулся.

Прапор так и похолодел, стоя перед ним босиком и в одних пижамных штанах, хотя и без того было холодно.

— То есть как это — без понятия?! — воскликнул он и подался вперёд.

— Я сказал — без понятия, о чём ты, — повторил Ковальски. — Если не хочешь идти помогать, ступай и спи дальше, а то Шкипер узнает.

И он захлопнул дверь лаборатории, не дожидаясь ответа.

Прапор вернулся к себе, дрожа от холода и не только от него. Он чуть не сверзился, когда залезал, и всё же разбудил Шкипера.

— Нарушаешь? — сонно проворчал тот.

— Я в туалет ходил, — откликнулся Прапор, лёг и схватил лунорога.

Лучше бы не ходил узнавать, а пребывал в блаженном неведении. Ковальски любил точность и потому плохо врал. Ложь Прапор распознавать не умел, но тут перед ним была такая явная попытка скрыть правду, что он не знал, куда деваться.

Его команда не знала, когда у него день рождения, настоящий, а не тот, что они отмечали каждый год. Прапор ворочался, вспоминая их один за другим, и постепенно картины в его памяти выцветали всё больше и больше, пока не стали белым туманом, который не пропускал ни одну мысль.

И до этого он знал, что не помнит самые ранние годы — у некоторых людей так бывало, и он не беспокоился об этом. Он легко принимал жизнь — у него не было родителей, но была его команда, и он довольствовался этим. Они все были друг у друга, и он считал Шкипера, Рико и Ковальски своей семьёй, не желая иного. Потому что семья — это те люди, к которым можно прийти с любой проблемой, и это касалось не только его.

У него ещё был дядя Найджел, милый чудак, который отдал его Шкиперу на воспитание...

Прапор сел на койке, поражённый одной мыслью.

Он не знал, действительно ли всё было так. Он сам решил, что дела обстоят так и никогда особо не задумывался о том, что его жизнь отличается от жизни большинства его сверстников. Его всё устраивало, остальное казалось неважным. Сейчас же он впервые допустил мысль, что всё не так, как он думал раньше.

Почему он оказался на воспитании у Шкипера? Кто мог допустить, чтобы уже в шестнадцать он участвовал в некоторых миссиях? Был ли дядя Найджел и в самом деле его родственником?

Для верности Прапор потрогал свой жетон, но тот был настоящим, подтверждая то, что он в самом деле военнослужащий. Хотя бы это в его жизни было верным и известным.

Прапор ворочался полночи и наконец заснул, рассудив прежде, что у него есть он сам и его команда. А уж поступки говорят вернее слов — им дорожат, кем бы он ни был и откуда бы ни взялся. И пусть Шкипер на вопрос, откуда Прапор у них взялся, однажды сказал, что нашли в капусте — отбросило, мол, взрывом на грядки, а в другой раз ответил, что Прапора им подбросил один террорист в надежде разжалобить и подорвать боевой дух, сам Прапор относился к этим рассказам так же, как к байкам про Манфреди и Джонсона, которые всякий раз умирали всё более страшной и мучительной смертью. И никогда не пытался узнать правду — до этого дня.

Сначала Прапор всесторонне обдумал свою идею и пути её реализации. Цель перед ним стояла ясная — узнать, как он попал в команду и каково его происхождение. В конце концов, и день рождения хотелось отмечать правильно. А то, может, ему уже в январе было девятнадцать, а он об этом не знал!

— Шкипер, можно мне уйти? — спросил он утром после завтрака. — Я обещал Морту, что мы пойдём и... э-э... поиграем в футбол.

— В октябре? — удивился Шкипер. — Хотя ты прав, трудности закаляют мужчин, иди скорее.

— Закаляют — контрастный душ и обтирание снегом, — занудно заметил Ковальски, проходя мимо с включённым ноутбуком в руках. — Точно не хочешь мне помочь?

Прапор вместо ответа вылетел из дома пулей, помахал рукой Рико, который на улице разбирал мотоцикл, и убрался поскорее с территории, которую Шкипер мог обозреть в бинокль.

Ни на какое футбольное поле он, конечно, не пошёл. Вместо этого он отправился на остановку, дождался автобус и поехал в центр, по пути роясь в интернете на смартфоне. Он узнал адрес службы опеки и через час уже стучался в кабинет милой полной дамы, которая, как он надеялся, могла бы ему помочь.

Только оказавшись на стуле для посетителей, Прапор понял, что так и не продумал свою историю, и постарался быть настолько милым, насколько это возможно.

— Понимаете, мисс Рид, — сказал он, смущаясь и краснея, — у меня есть подозрения, что мой дядя скрывает от меня правду. А я уже взрослый и имею право знать. У меня вообще такое чувство, что мой дядя мне не родственник! Такие мы с ним разные, что никак не скажешь, что мы из одной семьи. Может, он только мой опекун? А что тогда с моими родителями? Мало того — дядя Найджел недавно проговорился, что он не знает, когда у меня настоящий день рождения, понимаете, настоящий! Что-то здесь не так! Вдруг он вообще меня похитил?

— Это нестандартный вопрос, молодой человек, — сказала мисс Рид, которая, кажется, прониклась его речью. — Напишите мне всё, что вы знаете о себе и вашем дяде, я посмотрю, что можно сделать, не нарушая закона. И оставьте мне свой номер, я позвоню. В любом случае, если вы были усыновлены или взяты под опеку, об этом должны были остаться сведения.

С автобуса Прапор предусмотрительно сошёл за пять остановок до своей и оставшийся путь бежал бегом, а на соседней улице нарочно упал. Он измазался в грязи и содрал ладони, чтобы это было правдоподобно, поднялся и побежал дальше.

Да, врать такой милой даме, как мисс Рид, было нехорошо, врать своей команде — ещё хуже, но складывалось впечатление, что до этого они врали ему всю его жизнь, и Прапор пришёл к выводу, что врать, чтобы узнать правду, может быть допустимым.

— Как футбол? — живо поинтересовался Шкипер, который сидел на кухне и чистил пистолет.

— Отлично! — выдохнул Прапор. — Я уделал Морта одной левой... ногой!

Он показал испачканный в грязи бок и дождался реакции:

— Да уж, — довольно хмыкнул Шкипер. — Вижу, молодец.

Скидывая грязную одежду, Прапор пошёл в душ. Как хорошо он всё продумал!

Мисс Рид позвонила на следующей неделе, и по её голосу Прапор сразу понял, что его предприятие не выгорело.

— Знаете, — сказала она, — я отправила запрос насчёт вас, но мне ответили, что ваши документы почему-то находятся в военном архиве, и их так просто не выдают. Попробуйте написать туда. Возможно, ваши родители были военными и с ними что-то случилось на службе, но это только моё предположение.

Запрос в архив Прапор сочинял два дня, наполняя смятыми листочками мусорную корзину под мойкой. Он гадал о том, кем могли быть его родители — служили в горячей точке? Погибли там? Прославились? Или их имена навеки засекречены, а могил не существует?

Не то чтобы Прапор обязательно хотел попасть к ним на могилы; он любил своих родителей отвлечённо, представляя их абстрактными фигурами, хотя и исполненными света. Надеясь, что где бы они ни были, им хорошо, он упорно писал свой запрос, пока не добился армейской чёткости фраз.

Узнав адрес архива, Прапор отправил запрос письмом по почте и с тех пор каждое утро тайком заглядывал в почтовый ящик. Он не боялся, что туда заглянет кто-то ещё и тем самым узнает про его тайную операцию — никому из команды не приходило в голову, что кто-то может писать на их адрес, а почтовый ящик стоял у калитки для маскировки, чтобы никто не заподозрил, что их дом не такой, как остальные на улице.

Письмо пришло через восемнадцать дней, когда Прапор уже начал тихонько проклинать всевозможную бюрократию. Он вытащил конверт из покрытого инеем ящика, спрятал его под толстовку за брючный ремень и прочитал, забравшись на свою койку.

"Запрашиваемые вами сведения секретны", — говорилось в письме.

— Секретны?! — чуть не закричал Прапор. — Мне нельзя знать о себе самом?!

Его охватила тревога. Если информация была настолько секретна, что даже сын не имел права знать правду о родителях, то дело могло касаться государственной безопасности. А может, его родители были вовсе не героями?! Может, они предали родину и потому их имена были вычеркнуты из её истории навсегда?

Прапор отвратительно отработал тренировку, не пошёл завтракать и до обеда просидел на койке, обнимая лунорога и мучительно размышляя.

Как он ни старался, он не мог ничего вспомнить. Он пытался представить, как мать обнимает его и целует в макушку, но чётко понимал, что придумывает, а не вспоминает. Примерно до восьми лет он не помнил ничего.

Могло ли быть так, что он предпочёл забыть почти всё детство, потому что в какой-то момент с ним случилось что-то страшное? Прапор не знал этого, но знал, что это страшное он пережил и получил людей, которые были за него горой и в чьём обществе он был полностью своим. Он чувствовал себя под защитой и сам уже мог за себя постоять. И не только за себя. Всем этим он был обязан своей команде.

Но что-то мучило его — неизвестность. Прапор хотел знать и смотреть в лицо правде, какой бы она ни была. Без этого он был собой, но с правдой ощутил бы себя более цельным, и потому правда была ему нужна — любой.

Что было ещё делать?

"Ковальски, варианты!" — мысленно потребовал он. Настоящий Ковальски тем временем гремел чем-то в лаборатории, и Прапор пошёл к нему.

— Посмотри, там в кювете нормально реакция протекает? — спросил Ковальски, едва взглянув на него.

— Нормально, — ответил Прапор. — Стоп, а нормально — это как?

Потом он перебрал микросхемы и выкинул негодные, и вот когда они с Ковальски вместе паяли какой-то припой на очередной неведомой штуки, Прапор наконец-то спросил:

— А если бы ты был Шкипером, куда бы ты спрятал какую-то очень важную информацию?

— В сейф, конечно, — сказал Ковальски. — Держи ровнее.

Дешифратор Прапор стащил на следующий день, благо он так заманчиво лежал на столе в лаборатории. Он уверился, что Рико и Ковальски уехали на полигон тестировать вчерашнюю штуку, а Шкипер уселся смотреть боевик, и спустился вниз.

Дешифратор, подключённый к кодовому замку, справился с задачей на ура. Ещё бы, ведь его сделал Ковальски.

Прапор, обмирая от ужаса и стыда, быстро перерыл всё нехитрое имущество, которое Шкипер считал секретным: какие-то его фотографии с красивой темноволосой женщиной в бикини, несколько пустых гильз, несколько пачек денег, кредитные карты, паспорта для них всех четверых — конечно, на другие имена, помятая с одного угла фотография каких-то двоих мужчин в форме — один тощий, как жердь, второй широкий, как шкаф. Никакого намёка на документы об усыновлении и на что-то, касающегося прошлого Прапора.

С разочарованием он вернул всё на место, отключил дешифратор и закрыл сейф.

Потом придётся признаться в неблаговидном поступке, но не сейчас.

Но что же предпринять дальше?

Дожидаться благовидного предлога — Рождества — Прапор не стал, позвонил дяде Найджелу прямо в тот же день, для конспирации забравшись в гараж. Сидя на запасном колесе от хаммера, Прапор слушал рассказы дяди о его геранях и салфетках и рассказывал сам:

— Знаешь, мне Шкипер уже доверяет водить нашу машину. Ты не видел, у нас здоровенный хаммер? А на прошлой миссии я вырубил контрабандиста одним ударом! Да, контрабандиста, они переправляли незаконно выловленную рыбу через порт.

Дядя охал и восторгался, а Прапор безжалостно продолжал, внутри изнемогая от стыда:

— Мне, наверное, дадут повышение в звании. И вообще Шкипер меня часто хвалит. Я иногда думаю, что если бы мама и папа были живы, они бы мной так гордились!

В трубке повисла озадаченная тишина, и Прапор сжал телефон взмокшей ладонью. Он пытался понять, о чём сейчас думает дядя, — и почему Ковальски ещё не изобрёл прибора для чтения мыслей? На мгновение ему показалось, что дядя Найджел сейчас спросит: "Ты что, всё это время был уверен, что твои мама и папа умерли? Разве Шкипер не сказал тебе, что они уже много лет работают над секретным заданием?"

— Да... — хрипло сказал дядя. — Это правда, малыш. Ну а что у тебя с точными науками? Набираешься опыта у Ковальски?

— Что? — переспросил растерявшийся Прапор. — Ах, да. Вот только недавно собирали одну убойную штуку.

Он мог бы спросить в лоб, но именно сейчас понял, что не стоит. Дядя очевидно что-то скрывал. Или ему приказали молчать, потому что дело касалось государственной безопасности? Но почему родной сын не может знать об отце и матери?

Попрощавшись с дядей, Прапор ещё долго сидел на колесе и смотрел в одну точку. Предположения одно страшнее другого то и дело приходили ему на ум. Родители могли быть специальными агентами и погибнуть на сверхсекретном задании. Но тогда Прапор всё равно знал бы о них хоть что-то. Или они всё же совершили что-то непростительное, такое, что память о них отняли даже у сына? А может, они всё ещё живы и действительно на задании, работают в качестве глубоко законспирированных агентов, а раз в год Шкипер пересылает им фотографию подросшего Прапора? Но нет, тогда бы день рождения был настоящим, или всё равно выдуманным, но Ковальски оговорился бы иначе, а здесь он действительно не знает правильной даты.

Может, команда выкрала Прапора откуда-нибудь? Может, он и вправду случайная жертва обстоятельств вроде подброшенного террористом ребёнка? Но при чём тут тогда засекреченный архив? Может, Прапор на самом деле никогда не рождался нормальным способом, просто его клонировали и теперь воспитывают как идеального солдата? От этой мысли мороз шёл по коже, ведь только в этой гипотезе не было видимых на первый взгляд нестыковок. Он — секретный военный проект, никто его не усыновлял, сведения о нём содержатся в засекреченном военном архиве, родителей у него никогда не было, только "отец" — человек, чьим клоном он является, а команде он просто достался по распоряжению сверху.

Голова шла кругом.

Так Прапор и сидел, пока не вернулись Рико и Ковальски. Последний был хмур и мрачен, а по Рико понять ничего было нельзя. Рико загнал машину в гараж, увидел грустного Прапора и стал обнимать. Когда Рико хотел кого-то обнять, противостоять этому было всё равно что противостоять лавине, поэтому Прапор молча обнимался в ответ, снова и снова думая о своей семье.

На минуту его посетило искушение оставить всё как есть — вот же его семья, и у них всё прекрасно, но он так не мог и, отпуская Рико, уже знал, что будет делать потом.

Он увязался за Ковальски в лабораторию и два часа помогал чинить убойную штуку без названия.

— Ковальски, — сказал он наконец. — А сколько Шкиперу лет? Я что-то никогда не задумывался, день рождения и день рождения...

Ковальски кинул на него быстрый взгляд.

— Тридцать восемь. Только не показывай ему, что ты знаешь, год рождения он скрывает из-за паранойи.

Прапор нахмурился, и Ковальски подсказал:

— Девятнадцать лет разницы.

— Ага, — сказал Прапор, стараясь успокоить бешено заколотившееся сердце. — А тебе тридцать два, ага? Только с Рико всё непонятно.

— Он и сам не знает наверняка, — ответил Ковальски. — Так, подай мне вон те плоскогубцы.

После этого Прапор размышлял так долго, что даже пропустил новую серию лунорогов.

— Шкипер, — сказал он на следующий день. — А не мог бы ты сделать так, чтобы я перенимал ваш прошлый опыт более интенсивно?

— Хочешь марш-бросок по джунглям Мексики в полной выкладке? — заинтересовался Шкипер.

— Нет, — растолковал Прапор. — Я хочу почитать отчёты о тех миссиях, которые вы проводили, когда были в моём возрасте. Как вы думали, как действовали и какие допускали ошибки. Я же хочу стать хорошим солдатом, правда?

— Ты уже хороший солдат, — серьёзно ответил Шкипер.

Вскоре он принёс ему коробку с документами, которую выудил неведомо откуда, и Прапор ринулся изучать отчёты.

Едва только Шкипер отвернулся, как Прапор, посмотрев на даты, отыскал отчёты за тот год, когда он, предположительно попал к своей команде. Он уже смутно подозревал, что двадцать восьмое октября — это день его второго рождения или, правильнее сказать, обретения, та единственная связанная с ним дата, которую команда знает наверняка.

Ничего толкового за октябрь не было. Прапор просмотрел отчёт о предотвращении похищения из зоопарка ценных животных, проверил октябри остальных лет и остался в полной растерянности.

Растерянность его продолжалась недолго, и вот он уже сверлил взглядом спину Шкипера, подозревая, что тот давно изъял отчёт, в котором говорилось о Прапоре. Для виду Прапор изучал документы целый день и, надо сказать, весьма в этом преуспел.

Но ему предстоял следующий шаг.

— Я съезжу к дяде Найджелу на Рождество? — попросил он разрешения. — Я ненадолго!

— Что-то ты никогда раньше не ездил к нему на праздники, — заметил Ковальски. Прапор вспомнил, что у него с ним досадно маленькая разница в возрасте — всего тринадцать лет — вздохнул с сожалением и с надеждой посмотрел на Шкипера.

— Я ведь уже взрослый, да? — спросил он. — Всё меняется. Понимаешь ценность семьи.

Вышло немного двусмысленно, и он быстро замял этот разговор.

Он пробыл у дяди Найджела в гостях четыре дня, подружился с соседскими ребятишками, помогал по хозяйству, слушал бесконечные истории и то и дело напоминал себе, что не стоит задавать прямой вопрос. Он и так задавал его в детстве, получая в ответ что-то вроде: "Ну, мамы и папы у тебя нет, зато есть я, есть Шкипер, Рико и Ковальски, разве этого мало?" Никаких фотографий, никаких имён. Потом он сам перестал об этом думать, а потом оно аукнулось на его насквозь фальшивый день рождения.

Пару волосков с расчёски дяди он снял почти перед самым отъездом, положил их в заранее заготовленный пакетик и убрал в карман.

— Понимаете, у меня сложная ситуация, — вдохновенно врал он, сидя в кабинете у заведующего частной медицинской лабораторией доктора МакЛаффлина. — Я подозреваю, что мой дядя мне вовсе не дядя. А моя мама... Рос я без отца, однако мою маму до сих пор окружают... ну... друзья семьи. И, честно говоря, я имею право знать, кто из них мой настоящий отец.

Доктор МакЛаффлин только кивал.

— Разумеется, — сказал он и подмигнул. — Это не противозаконно. Тем более, я ваши убеждения полностью разделяю. Человек имеет право знать правду.

За это право нужно было платить по двести долларов, и Прапор понял, что с накоплениями за год придётся попрощаться и ещё и влезть в долги.

По дороге домой он на свои карманные купил три разные жвачки — мятную, черничную и клубничную. Рассчитывать на волосы было опасно, он мог случайно перепутать волосы Рико и Шкипера, и тогда придётся раскошеливаться снова. Прапор завернул к Джулиану и, смущаясь, попросил в долг недостающую сотню.

— Можешь не возвращать, — благодушно сказал Джулиан, не переставая отрабатывать перед зеркалом шаги с поворотом. — Морис, дай ему сто баксов! А тебе на что?

— Хочу сделать сюрприз, — ответил Прапор, не соврав. Сюрприз — самому себе и заодно команде.

— Сюрприз? — воскликнул Джулиан, повернулся и чуть не упал, потеряв равновесие. — Я люблю сюрпризы!

— Да не тебе! — отмахнулся Прапор и принял сотенную купюру у Мориса. — Мне очень неловко, Джул, но правда нужно.

Джулиан прищурился и вдруг наставил на него указательные пальцы.

— У тебя появилась девушка! — воскликнул он. — Ага, покраснел! Так и есть!

Прапор что-то промямлил и поспешил убежать.

— Смотри, Морт, каким скромным нужно быть! — поучал Джулиан своего ассистента за его спиной. Потом Прапор выскочил за дверь и больше ничего не слышал.

— Хочешь жвачку? — спросил Прапор, заглядывая в лабораторию. Ковальски, надев защитные перчатки, возился с какой-то кислотой и даже не обернулся.

— Руки заняты, — коротко сказал он.

— Да ладно! — весело воскликнул Прапор, хотя никакого веселья не испытывал, и сунул жвачку Ковальски в рот самостоятельно. — Хоть как-то отвлечёшься от этого своего ужаса.

— М-м... Спасибо, — озадаченно сказал тот. — О, черничная, моя любимая.

— Тебе помочь чем-нибудь? — спросил Прапор. — Дай хоть приберусь здесь немного.

Он разбирал залежи проволоки, деталей и всякого барахла на дальнем столе, не забывая посматривать на Ковальски. Тот машинально жевал жвачку, поглощённый процессом слияния какой-то дряни в пробирке, но наконец стало очевидно, что жвачка ему надоела и потеряла вкус.

— Выбросить? — услужливо спросил Прапор. — Давай сюда, не снимай перчатки.

Ковальски выплюнул жвачку ему в подставленную ладонь и, казалось, тут же забыл о его существовании. Выскочив за дверь, Прапор убрал тёплый комочек в пакет и отправился дальше.

— Шкипер, у меня жвачка есть! Мятная! — сказал он.

— Спасибо, что-то не хочется, — задумчиво сказал Шкипер. Он полировал метательные ножи и был всецело поглощён своим занятием.

— То есть как это не хочется? — вырвалось у Прапора. — А мне вот хочется!

Шкипер посмотрел на него ошарашенно, как будто что-то понимая, и спохватился:

— А, ну давай!

Прапор сидел рядом с ним и трогал ножи, пока жвачка не полетела в мусорную корзину за спиной у Шкипера. Тогда он подошёл, аккуратно и незаметно вытащил её, сказал, что зайдёт в гараж, и улизнул.

С Рико всё вышло ещё проще.

— А можешь плюнуть вот сюда? — спросил Прапор и подставил пакетик. Рико плюнул свою клубничную жвачку, попал прямо куда нужно, обнял Прапора и вернулся к двигателю хаммера, в котором менял масло.

Взглянув на часы, Прапор накинул куртку, крикнул, что он идёт гулять, и умчался, на ходу пряча в карман четыре драгоценных пакетика.

Он едва успел, оставалось полчаса до закрытия лаборатории. У него взяли каплю крови, забрали все пакетики, которые он предварительно пометил буквами. "Не хочу писать настоящие имена, — смущённо сказал Прапор лаборантке. — Всё же это семейное дело". Девушка только кивнула, видимо, такого количества вариантов ей видеть не приходилось.

Потом Прапор оплатил выставленный счёт картой на рецепции и поплёлся на автобус. Оставалось только ждать, его заверили, что не станут затягивать с результатами, а сразу вышлют их на домашний адрес, но он подозревал, что весь изведётся.

А вдруг Ковальски на самом деле его старший брат? Тринадцать лет разницы — вполне вероятно. О своих родителях он никогда не говорил, что если они умерли, а ему пришлось взять младшего под опеку? Рико вряд ли мог оказаться его родственником, уж слишком они были непохожи, но и коварство генетики не стоило сбрасывать со счетов. И всё же что Прапор станет делать, если окажется, что Шкипер его отец? Как ему жить с этим знанием?

Он добрался до дома продрогший, под пронизывающим декабрьским ветром, и только счастливо вздохнул, попав домой, в тепло.

Результаты не приходили долгие три недели. На исходе первой недели Прапор взял привычку просыпаться за несколько минут до побудки и выскакивать на улицу проверить почту.

Январский ветер забирался под расстёгнутую куртку и трепал волосы, когда он вытаскивал из ящика вожделенные конверты. К счастью, все они были помечены, и Прапор дрожащими от холода руками поменял их так, чтобы они лежали по мере нарастания интриги.

Первым он открыл конверт с пометкой "Н" и неверяще выдохнул: пятнадцать процентов совпадения — дядя Найджел действительно был его кровным родственником. Хотя бы что-то в картине мира оказалось настоящим.

Прапор сунул распечатанный конверт под мышку и синеющими пальцами открыл следующий. Они с Рико не состояли в родстве.

Трясясь от холода и страха, Прапор разорвал конверт с пометкой "К", одновременно боясь и надеясь увидеть не меньше двадцати процентов совпадений. Но Ковальски тоже не был ему родственником, даже самым дальним.

Оставался последний конверт, время поджимало, бумага жгла пальцы, холодный воздух жёг щёки. Что если Шкипер действительно... Девятнадцать лет разницы! Таинственная женщина на фото. Грех юности? Да ему бы совесть не позволила бросить сына после смерти матери! Прапор беспомощно обернулся на дом, как будто ища помощи, и ему показалось, что занавеска дрогнула в окне кухни. Не может быть, до побудки ещё шесть минут...

Стуча зубами, он разорвал конверт. Будь что будет!

Прапор сам поразился, когда понял, что, глядя на отрицательный результат, испытывает детскую обиду. Пришлось признать — он хотел бы, чтобы его отцом оказался Шкипер, это дало бы ему чуть больше опоры и поддержки. Но теперь он остался с тем, с чем и был, — почти с той же информацией, с которой начал в октябре. Хотя ладно, нет, теперь у него было точное знание.

Прапор смял письма, засунул их в мусорный бак на углу и под мелким снежком побежал домой.

И всё же кем могли быть его родители? Если их разменяли, как пешек в большой игре под названием "государственная безопасность"? Они могли оказаться случайными жертвами из гражданского населения, просто оказавшись не в то время не в том месте...

Прапор повесил куртку мимо вешалки и огромными глазами уставился в полумрак прихожей. Только что он догадался, что его команда, вероятно, когда-то убила его родителей.

Он стоял, холодея, и не находил в себе сил поднять куртку. Насколько он знал Шкипера, тот никогда бы не тронул гражданских. Уж как ни доставал их эгоист Джулиан со своей музыкой, но Прапор видел: никто и не думал расправиться с ним так же, как с настоящим врагом. Вся вина Джулиана состояла только в эгоизме и заносчивости, в остальном он был гражданским и он был неприкосновенен, как и все остальные гражданские. Но если то была ошибка или случайность...

Мог ли потрясённый ценой ошибки Шкипер взять на воспитание ребёнка, который по его вине остался сиротой? Мог, понимал Прапор, дрожащими руками нашаривая вешалку. Мог, это вполне в его духе.

Прапор стоял в дверях, со смешанными чувствами осознавая, что, возможно, почти всю сознательную жизнь прожил с убийцами своих родителей. Ценны только поступки, напомнил он себе. Это Ковальски лечил тебя, когда ты болел, и дежурил у твоей постели далеко за полночь. Это Шкипер научил тебя драться, выживать и противостоять злу. Это Рико впервые посадил тебя за руль, он же с тобой играл и дул на содранные коленки. Поступки важнее всего.

А если они продиктованы виной?

Прапор вылетел обратно без куртки, пересёк улицу.

Дверь открыл Морис.

— Выпить есть что-нибудь? — спросил Прапор, забыв поздороваться, и спохватился: — Доброе утро.

— Для тебя — горячий чай, — сказал Морис, пропуская его внутрь. — На тебе лица нет. Что случилось? Поссорился со своими?

— Не могу рассказать, — признался Прапор. — Джул спит ещё?

— В пять утра приехал из клуба, поклонники готовы были разорвать на части, — поморщился Морис, приглашая его присесть. — Конечно, спит. — Он ушёл, чтобы приготовить чай, и быстро вернулся. — Так что, ты в беде? Сначала занимаешь денег, потом... Связался с плохой компанией? Мне поговорить со Шкипером?

— Спасибо за заботу, — вздохнул Прапор, принимая чашку горячего чая. — Уф, спасибо, совсем замёрз. Нет, не в этом дело, просто я совсем запутался...

Некоторое время он отхлёбывал чай молча.

— Скажи, Морис, — попросил он, — а вы давно тут живёте?

— Лет одиннадцать будет, — сказал тот. — Джулиану здесь нравится. А что?

— А парни уже жили напротив, когда вы въехали?

— Дай подумать... — сказал Морис. — Нет, но они тут появились примерно через полгода после нас. Шкипер ещё ругался, что если бы он знал, что Джул такой шумный сосед, ни за что бы не арендовал этот дом.

Прапор знал, почему выбор пал именно на этот дом, — из-за удобного расположения коммуникаций, но промолчал.

— А ты помнишь, как я тут появился?

— Ну... Как-то постепенно, — осторожно заметил Морис. — Тебя не сразу стало видно, но слышно — да. Потом тебя представили, как... э...

— Как кого?

Морис озадаченно молчал.

— Ну... как воспитанника. Мы, честно говоря, особенно не вникали. Думали, ты сын Шкипера.

— Не сын, — мрачно сказал Прапор. — Проверял.

— Так в чём проблема-то?

— В том, что я не помню, как к ним попал и что было до того.

— Та-ак, — протянул Морис. — Понятно. Ты боишься, что что-то с тобой не так, да?

— Да, — с трудом ответил Прапор. — Я не сомневаюсь, что мои настоящие родители умерли. Но сведения о них засекречены... И что если они были, например, предателями родины?

— Или супершпионами, — без улыбки подсказал Морис. — Если хочешь вспомнить — есть у нас с Джулианом один знакомый. Гипнотизёр доктор Савио. Записывай номер.

О встрече Прапор договорился сразу же, ещё в присутствии Мориса.

— Ой, я же не спросил, сколько стоят его услуги! — огорчился он, когда уже закончил разговор.

— Подумаешь, скажу ему, пусть пришлёт счёт на моё имя, только и всего, — отмахнулся Морис.

От его компании и чая Прапор совсем отогрелся и поспешил домой, поблагодарив его. Встреча с доктором Савио была назначена поздно вечером, и он думал, как бы обосновать то, что он не явится к отбою.

Но когда он входил в дом, новая страшная мысль пришла ему в голову: что если родители были вовсе не случайными жертвами, наоборот, злодеями, такими же, с которыми и сам Прапор помогал бороться своей команде? Тогда их убили сознательно, а ребёнка пощадили — и Шкипер решил взять его себе, чтобы воспитать хорошего солдата.

Прапор был так измучен ужасами, которые рисовало ему воображение, что почти не почувствовал боли. Ну да, на месте Шкипера он бы тоже забрал ребёнка психопатов, убийц, маньяков — чтобы убедиться, что из него вырастет нормальный человек. И ещё одну вещь он знал точно — он не перестанет любить родителей, кем бы они ни оказались, пусть до этого он любил только образы в своей голове.

Он едва дождался назначенного времени и ехал в центр, изводясь от волнения и тоски.

И вот Прапор оказался в тихом кабинете доктора Савио полулежащим на кушетке — всё было так, как он себе и представлял раньше.

— Итак... — проговорил доктор Савио, длинный и подвижный человек в жёлтом костюме, похожий чем-то на змею, — я понимаю вашу проблему и постараюс-с её решить...

Часы показывали половину девятого, за окном кружились снежинки, подхваченные ветром, Прапор ещё должен был успеть на последний автобус, чтобы не пришлось ловить попутку, и он отчаянно нервничал. Доктор Савио ему не нравился, не нравилась и идея гипноза.

— Я ничего не помню о родителях, — повторил он. — Помогите мне, доктор, я хочу знать, что они у меня были!

— Вся наша память хранится в подсознании, — сказал доктор Савио и достал из стола свой рабочий инструмент — шарик на ниточке. Прапор так и прикипел к нему взглядом. — Смотрите на шарик и расслабьтесь, слушайте мой голос, вы обязательно вспомните...

Прапор не вспомнил.

Глядя в ночь сквозь стекло в окне автобуса, он глотал слёзы и гадал, что же такого страшного могло произойти в его прошлом, что он начисто вычеркнул это из памяти и так сопротивлялся попыткам его загипнотизировать, а когда всё же удалось, так и не смог ничего вспомнить.

А если это он сам убил маму и папу?! Этим можно всё объяснить — из-за того, что семилетний ребёнок оказался убийцей, его и отдали на воспитание в группу элитного спецназа, ведь стране нужны всякие люди. Даже со склонностью к убийствам. И вот почему Прапор никогда не ходил в школу — боялись, что он что-то сделает со сверстниками. Только воля Шкипера, агрессия Рико и разум Ковальски могли удержать его в узде. Он любит мультики про милых лунорогов, а на деле в его душе спит тварь, которую нельзя будить. Вот почему он так прикрывается разговорами о добре и справедливости — это всё его существо протестует против раскрытия его истинной натуры, маскируется!

Автобус отошёл от остановки, и Прапор остался один посреди тёмной улицы. У Марлин была депрессия и раздвоение личности, но её лечили и теперь ей лучше, может, и его вылечат? Вот только она не убивала собственных родителей...

Всхлипывая, Прапор бросился бежать по улице сквозь снегопад, и ему казалось, что в темноте за ним гонится что-то недоброе, настигнет — убьёт или, хуже, окончательно сделает чудовищем!

Он промчался по соседней улице, свернул на свою, влетел в калитку, открыл дверь ключом. Раньше он сказал, что его позвали на свидание, и вымолил у Шкипера право задержаться, а теперь тихо разувался в прихожей, наматывая сопли на кулак.

В почти полной темноте он полез на второй ярус, прислушиваясь к дыханию товарищей, и уже почти забрался, как вдруг Шкипер чётко и безо всякого сна в голосе произнёс из темноты:

— Слушай, ну может, уже просто спросишь?!

Прапор сверзился со ступеньки, чуть не откусил себе язык и оказался на полу.

Вспыхнул свет.

Никто из его команды не спал — ждали его. Рико свешивался сверху и улыбался.

Прапор вскочил.

— Откуда вы знаете?! — воскликнул он. Мысль о том, что он давно раскрыт, до этого не приходила ему в голову.

Шкипер сел на кровати и позвал Прапора сесть рядом. Рико тоже для порядка слез и сел рядом с Ковальски, который уже достал какой-то блокнот.

— Ты допустил несколько грубых ошибок, разрабатывая свою спецоперацию, — сказал Ковальски. — Как ты, кстати, её назвал?

— Никак, — буркнул Прапор.

— Угу. Ошибка первая — сказал, что идёшь играть в футбол с Мортом, но не догадался предупредить самого Морта, чтобы прикрыл тебя и не попадался нам на глаза.

— Нехорошо заставлять других врать ради твоей выгоды, — сказал Прапор упрямо.

— Далее, — безжалостно продолжал Ковальски, — черновики запроса в военный архив ты не уничтожал, а просто выбрасывал в мусор. Так мы узнали, что ты делаешь.

— И кто это порылся в мусорке? — упавшим голосом спросил Прапор.

— Гр-р! — ответил Рико, довольно улыбаясь.

— И взлом моего сейфа ты провёл топорно, — сказал Шкипер, — хотя и в смелости тебе не откажешь — прямо за моей спиной! А если бы мне захотелось спуститься вниз?

— Мне стало бы ещё более стыдно, — повинился Прапор. — Мне и сейчас очень-очень стыдно. Простите меня, сэр!

— Ничего, — сказал Шкипер, — ведь это мы сами тебя подтолкнули.

— Как это?

— Не помнишь, что это я тебе напомнил про сейф? — спросил Ковальски. — И облегчил задачу, положив дешифратор на самое видное место, между прочим! Ты его, кстати, отпечатками заляпал, пришлось вытирать потом.

— Извини, — сказал Прапор больше по инерции.

Ковальски перелистнул страницу.

— Далее ты позвонил дяде, но не учёл, что он расскажет нам о том, что ты решил узнать о родителях.

— Это было не слишком красиво с его стороны, — мужественно заметил Прапор. — А что было потом?

— Потом ты спросил меня про возраст Шкипера, и я предположил, что твоим следующим действием будет попытка выяснить, не он ли твой отец.

Прапор сжался, стараясь не смотреть на Шкипера.

— Я немного ошибся, — продолжал Ковальски, — мне казалось, ты потребуешь наши отчёты раньше, но ты догадался в них заглянуть не так быстро. Разумеется, нужного там не было. Потом я сначала не понял, зачем ты поехал к дяде, но потом догадался, что ты решил подойти к делу системно. Поэтому Шкипер был предупреждён про твои попытки взять образец для анализа ДНК. Я ставил десять к одному на то, что ты выберешь именно жвачку. Ты предсказуем.

Ковальски перелистнул ещё одну страницу и посмотрел на Прапора так, что ему заранее стало стыдно за свою тупость.

— Счёт из лаборатории ты оплатил картой, — сказал он таким тоном, что Прапор чуть не провалился сквозь землю. — И результаты анализов выбросил в ближайший мусорный бак. Мы их вытащили, конечно. А потом Морис рассказал нам про гипнотизёра, и мы решили, что это немного перебор.

— Почему ты не задал прямой вопрос? — спросил Шкипер.

— Я думал, вы не расскажете! Дядя Найджел же всегда уклонялся от ответа! Почему вы сами не рассказали?

Шкипер и Ковальски переглянулись.

— Ну, мы думали, раз ты не спрашиваешь, тебе неинтересно, — ответил Шкипер.

Прапор собрался с силами.

— Так вот я спрашиваю: это вы убили моих родителей, или это я их убил?!

Несколько секунд была тишина, а потом Шкипер и Рико захохотали, а Ковальски возвёл глаза к потолку. По их смеху Прапор понял, что никто никого не убивал, и сковывающее его напряжение отступило, да так резко, что он задрожал.

— Да чего я только не передумал за это время! — со слезами воскликнул он. — И что мои родители — секретные агенты! И что они преступники, чьи имена запрещено упоминать! И что у меня нет родителей, а я — плод научных экспериментов, а может — плод инцеста!

Теперь уже и Ковальски как-то странно кривился, сдерживая эмоции.

— А про то, что твоих родителей похитили зелёные осьминоги с Марса, ты не задумывался? — спросил Шкипер, продолжая смеяться.

Возмущённый Прапор пихнул его в плечо и нахохлился.

— Мне кажется, пора рассказать ребёнку, как было дело, — невозмутимо заметил Ковальски. — Иначе он решит отправиться на Марс, а я пока не могу построить звездолёт, способный туда долететь.

Прапор украдкой вытер оставшиеся слёзы и с надеждой уставился на Шкипера.

— Хорошо, — сказал тот. — Итак, мы тебя перепохитили.

— Что?!

— Перепохитили — значит, украли тебя у кого-то, кто украл тебя до нас, — пояснил Ковальски.

— Меня украли?! — изумился Прапор.

— Украли, киднепперы. Это была преступная сеть, которая занималась похищением детей и вымогала выкуп у их родителей. Мы долго за ними следили, но когда они тебя похитили, мы поняли, что они собираются тебя убить.

— Почему?! — изумился Прапор, который слушал Шкипера с открытым ртом. — Почему меня?

Тот сделал жест, подразумевающий, что ответит на вопрос позже.

— Нам нельзя было показывать, что мы их раскрыли, но и оставлять тебя на верную смерть тоже было нельзя, поэтому мы выкрали тебя у похитителей и представили всё так, будто ты сбежал сам. Они так и не догадались, что нет.

— Но почему вы не вернули меня родителям?!

По их молчанию он понял, что что-то не так.

— Сначала мы искали все сообщения о пропавших детях в нашем штате, — заговорил Ковальски. — Потом догадались, что похитители привезли тебя из другого штата. Наконец нашли сообщение о твоей пропаже, но прежде чем связываться с твоими родителями, навели некоторые справки — для этого пришлось кое-что взломать, но я справился. В общем, твои родители забыли тебя в торговом центре в то время, как похитители уже следили за твоей семьёй. Родители поехали домой и легли спать, видимо, решив, что уложили тебя до того, как поехать за покупками. Что тебя нет, они поняли только поздним утром следующего дня.

— А так как прошло уже некоторое время и мы к тебе привязались, то я поставил Ковальски задачу легализовать твоё присутствие у нас, — сказал Шкипер. — Так мы взяли тебя себе.

Оглушённый, Прапор покачал головой и встрепенулся:

— Подождите, но дядя Найджел! Он же мой кровный родственник! Выходит, вы всё же сообщили ему обо мне, а он пообещал молчать?

Рико фыркнул — с его стороны это прозвучало многозначительно — и потёр затылок.

— Мы ничего не сообщали, — ответил Шкипер. — Просто однажды вечером Найджел ворвался к нам с пушкой в каждой руке, сказал, что мы грязные похитители, и потребовал отдать тебя назад. Пока мы разбирались, я чуть не пристрелил его сам, а он чуть не пробил Рико череп. А я сначала решил, что он бандит.

— Подождите! — сказал потрясённый Прапор. — Вы ничего не путаете? Это точно был дядя Найджел? Мой дядя, который и мухи не обидит и обожает уют, цветы на окне и вязаные салфетки?!

— Это всё не мешает ему работать в ЦРУ, — сказал Ковальски. — Мне сразу понравилось его прикрытие.

Прапор переводил взгляд с одного на другого, но все были серьёзны.

— Вся моя жизнь — ложь! — воскликнул Прапор, вскакивая. — Ложь, ложь! Как вы могли! Даже родной дядя мне врал! Даже родители меня забыли!

Рико вскочил тоже, обнял его и разревелся.

— Ну ты что! — испугался Прапор, гладя его по спине. — Это мне надо плакать, а не тебе! Рико, успокойся, всё не так плохо!

Но тот продолжал горько плакать, стискивая его в объятиях.

— Ладно тебе, — сказал Шкипер, хлопая Рико по плечу. — Ладно тебе, успокойся.

— Да, Рико, успокойся, — подхватил Ковальски, но до плеча не дотянулся.

— Вообще-то это я тут главная жертва обстоятельств! — возмутился Прапор, пытаясь вырваться.

Кое-как Рико успокоили и вручили ему пачку салфеток.

— Так вот, — продолжил Шкипер, — Найджел сразу сказал, что думает, что тебя похитили из-за него и что это было не случайное похищение, а целенаправленный заказ. А мы рассказали ему, что тебя собирались убить, и всё встало на свои места.

— После чего мы сообща решили, что лучше нас тебя никто не защитит, и у нас тебя искать никто не догадается, по крайней мере, не тот, у кого нет доступа к личным делам коммандос. Найджел обещал подчистить информацию, и вот ты остался у нас, — закончил Шкипер.

Прапор смахнул новые слёзы, в горле у него стоял комок, и казалось, что он никогда не перестанет плакать.

— Родители знают, что я жив? — осипшим голосом спросил он.

— Нет, — вздохнул Шкипер. — Мы решили им не говорить.

— То есть, сами они живы?

— В разводе, но живы.

— Как их зовут?

— А этого Найджел не сказал нам, — вздохнул Ковальски. — Ничего, кроме твоего имени. Поэтому мы и не знаем, когда у тебя день рождения.

— Двадцать восьмого у тебя тоже день рождения, — сказал Шкипер и взъерошил Прапору волосы на макушке.

— Я догадался, — всё таким же сдавленным голосом ответил тот. — В этот день вы спасли меня от смерти. Но почему я ничего не помню?

— Так и знал, что спросишь, — вздохнул Ковальски. — Ты был очень напуган, когда мы тебя привезли домой, никто из нас сначала не знал, как с тобой обращаться, поэтому мы решили дать тебе успокоительное. У меня как раз был опытный образец нужного вещества, ещё не тестированный, правда... Он замялся.

— Ковальски! — простонал Прапор, закрывая лицо руками. — Да неужели?! Как я не догадался!

— На основе этого вещества я потом создал амнезин! — с гордостью заявил Ковальски. — Заодно на тебе опробовали... Удобно получилось.

— Очень удобно! — рассердился Прапор. — Я чуть с ума не сошёл! А всё оказалось так просто и совсем в вашем стиле!

— Фотографию дай, — сказал Шкипер.

Ковальски перелистнул блокнот и подал ему фотографию, спрятанную между страницами. Прапор узнал на ней себя, снятого с большим приближением из окна кухни. Он стоял у калитки, держа в руке последний распечатанный конверт, и на его лице отражалось такое разочарование и обида, что он снова чувствовал отголоски тогдашних чувств.

— Чьи результаты ты в этот момент смотрел? — спросил Шкипер.

— Последний конверт был твой, — шмыгнув носом, ответил ему Прапор, который не сразу сообразил, в чём дело.

— Я эту фотку себе возьму, ладно? — сказал Шкипер тоже почему-то севшим голосом. — Насовсем.

Рико они успокаивали целый час.