Любовь на крыше (гет)

― Тс-с! ― сказал Прапор и проверил прочность приставной лестницы, чтобы Купидон убедилась, что по ней лезть безопасно. Сам он уже два раза за сегодня лазил на крышу и был спокоен, но девушка должна была убедиться сама. ― Только тихо, не шумим.

Он пропустил её вперёд ― не из вежливости, а затем, чтобы подстраховать, но забрались они благополучно.

― И теперь тоже тихо? ― шёпотом спросила Купидон, стоя у края крыши.

― Сейчас ещё тише! ― предостерёг Прапор. ― Не стучи каблуками, в доме же всё слышно!

Он ухватился за антенну и сам легко забрался наверх, подхватил Купидон за талию и увлёк от края прочь. Та шла тихо, наступая на носочки, и наконец Прапор усадил её на загодя принесённые одеяла.

― Как мило, ― сказала Купидон и стрельнула глазками, отчего у Прапора застучало сильнее сердце и жар пошёл по щекам. ― Свидание на крыше!

Она подняла голову, чтобы посмотреть на небо, где в просветах между облаками виднелись звёзды.

― Ты не беспокойся, ― сказал Прапор, ― дождя не обещали, я специально прогноз погоды смотрел. И тепло. А если что, есть одеяло. И вот я ещё принёс ужин, есть бутерброды с сыром, а есть с колбасой и ещё джем…

Он выдвинул из-за дымовой трубы пластиковую коробку с бутербродами и походный термос с горячим чаем.

― Так ты меня кормить собрался! ― захихикала Купидон.

― Должен же я предложить девушке ужин! ― серьёзно ответил Прапор. — Нельзя же оставлять тебя без ужина!

― Если только чай.

― Да неужели ты на диете? Как же ужин?

― Можно мне бутерброд с колбасой? ― сдалась Купидон. ― Но только один!

Чай им пришлось пить по очереди, потому что колпачок от термоса был всего один. Прапор сидел на одеяле, блаженно щурясь от удовольствия, и поддерживал разговор о пустяках. Купидон то и дело смотрела на звёзды, забывая и есть, и говорить, и он понимал, как её впечатлило их свидание.

― Жалко, свечи здесь погасли бы на ветру, ― сказал Прапор. ― Я мог бы принести фонарь, но свет было бы заметно, а я не хочу, чтобы нас видели.

― Нас и так никто не видит, ― ответила Купидон, показывая рукой на пустую улицу. В соседних домах не горело ни одного огонька. ― Все спят, даже Джулиан.

― Вот странно, что у него сегодня нет вечеринки, ― задумчиво промолвил Прапор. ― Хотя нам же лучше!

― Никто не видит?

― Точно. Не хочу, чтобы кто-то…

Прапор запнулся, обнаружив в себе ревность и почти непристойное чувство собственности, которое не должно было быть высказанным, но Купидон поняла его по-своему.

― Потому что это романтично и мило, когда двое в темноте? ― закончила она.

― Да! ― воскликнул Прапор, хватаясь за эту мысль.

Они сидели совсем рядом, так близко, что он чувствовал тепло её руки, и от этого волнение, которым он мучился перед свиданием, и не думало утихать.

― Ой, смотри, луна! ― вдруг восхищённо ахнула Купидон, показывая на небо. Над кронами деревьев, посаженных вдоль улицы, и в самом деле поднималась молочно-белая луна, полная на три четверти. ― Да ты же не смотришь…

Прапор смотрел вовсе не на луну; восторг Купидон был заразителен, но не настолько, чтобы оторвать глаза от неё самой и смотреть на несчастное светило, которое он увидит ещё сто раз, и даже в бинокль.

Медленно повернув голову, Купидон наклонилась к нему ближе, ещё ближе, и Прапор как во сне подался ей навстречу. Всё было так, как он себе представлял, как мечтал, изводясь перед этим свиданием, самым важным в его жизни, ― романтика, луна, поцелуй под ночным небом…

Его сердце колотилось в груди, как сумасшедшее.

Они одновременно тихо выдохнули, отстранившись друг от друга.

― Я тебя люблю, ― прошептал Прапор. Это простое признание шло от самого сердца, и он был уверен, что именно поэтому оно ― истина, самое правильное выражение чувств для этого момента.

Вместо ответа Купидон поцеловала его снова, и теперь в её поцелуе он почувствовал всё более настойчивое любопытство и пробуждающуюся страсть, и вскоре он уже стоял перед ней на коленях, бережно держа в ладонях овал её лица.

― В нос-то зачем целовать? ― хихикала Купидон, а сама вертелась, подставляя то щёки, то подбородок.

― Потому что у тебя красивый нос, ― серьёзно сказал Прапор. ― И вообще ты вся красивая. Как луна. Или даже лучше, как солнце.

― Это почему ещё солнце красивее луны? ― удивилась Купидон, сцепляя пальцы у него на загривке и откидываясь назад. Прапор оценил возможности, которые ему предоставляла подставленная шея, и немедленно ими воспользовался.

― Потому что ярче, ― ответил он, обнаружив, что по шее можно провести языком и, судя по тихому оханью, это приятно.

― Луна обидится, ― фыркнула Купидон. Прапор оторвался от неё и посмотрел на луну, которая ещё больше вознеслась над крышами и кронами.

― Прости, луна, ― серьёзно сказал он, ― ты тоже красивая, но по-другому.

― Какой ты… ― восхитилась Купидон. ― Ты сейчас на полном серьёзе?

― Конечно. А что?

― Ты чудесный.

― Правда?

― Ну да.

― Это почему я чудесный?

Они теперь стояли на коленях оба, покачиваясь в объятиях и не разжимая рук, и шептали друг другу какую-то ерунду.

― А ты одеяла зачем принёс? ― вдруг спросила Купидон.

― Чтобы на них сидеть, ― простодушно удивился Прапор. ― На голой крыше холодно же… Ой.

― Ага, ― весело сказала Купидон и прижалась покрепче, качнула бёдрами. ― Ой. Не подумал, да?

― Я… ― Прапор вдруг растерял всё своё красноречие. ― Не подумал… Ой. Ни капельки. Я ещё ни разу так далеко не заходил! Совсем ой…

Что тут было говорить, он только что додумался, что девушку можно поцеловать в шею, а о том, чтобы потрогать её, не смел и мечтать и только обнимал за пояс.

― Совсем ни разу? ― игриво прищурилась Купидон. ― Как насчёт того, чтобы всё же зайти?

Прапор схватил её и прижал к груди, так, чтобы она почувствовала биение его сердца. Она должна была понять его ответ, и она поняла.

Довольно скоро они оказались на одеялах лёжа, но Прапор не сразу привык к мысли, что трогать можно везде, и прикасался ещё робко. Купидон, однако, не была так трепетна и уже с энтузиазмом сжимала его ягодицы, как вдруг под её рукой что-то зашуршало.

― А это что? ― удивилась она, вытаскивая из его заднего кармана три или четыре презерватива в шуршащих конвертиках. ― Не думал, говоришь?! Ни капельки?

И она зафыркала, уткнувшись ему в плечо.

― Я понятия не имею, откуда они там взялись! ― возмущался Прапор, но Купидон его не слушала, задирая ему футболку, и вскоре Прапор забыл о том, что хотел доказать, что вовсе ни о чём таком не думал.

Они обнажались всё больше, и Прапор с волнением и трепетом изучал её тело, до сих пор скрытое одеждой. Каждое её прикосновение удивляло его и поражало до глубины души, словно Купидон открывала ему новый, неизведанный мир. Оставшись в одной только цепочке с жетоном, Прапор смутился больше, чем когда увидел Купидон совершенно безо всего. Но объятия и новые поцелуи успокоили его, и он совсем забыл, где находится и что вокруг него.

Они внимательно и не торопясь изучили друг друга; Прапор долго не решался опустить руку и коснуться самого сокровенного в её теле, но наконец решился, и ощущение раскрытого и влажного женского естества под пальцами наполнило его такой нежностью, что он едва не расплакался. Купидон доверяла ему, доверяла настолько, что лежала перед ним совершенно обнажённая и позволяла трогать себя везде, зная, что он не причинит ей боль. Это доверие виделось ему настолько трогательным, что он хотел сказать, что никогда не сделает ей ничего плохого, напротив, будет защищать её от зла, но слова не шли на ум, и он только ласкал её, неловко, но нежно, зная, что она поймёт, и ощущая, как от встречных ласк в его теле разгорается жадный и тяжёлый жар.

Он вошёл в неё медленно, боясь сделать больно, но в то же время дурея от незнакомых доселе ощущений. Купидон скрестила лодыжки у него на пояснице и не переставала гладить спину, ощупывая напряжённые мускулы.

― Давай, ну пожалуйста, не бойся, ― шептала она и страдальчески хмурилась. Прапор чутьём понял, что ей не больно, а невыносимо хорошо, и она хочет, чтобы было ещё лучше, и перестал думать, всецело отдавшись ощущениям.

Купидон сдалась первой, судорожно стиснула его коленями, запрокинула голову, давя стоны и только беззвучно открывая рот.

― Ох, ― выдохнула она, не выдержав, и тут же, повинуясь новой судороге, снова подалась вперёд. ― Ой-ой!

Прапор последние несколько раз толкнулся в её пульсирующее нутро, и чуть не вскрикнул от внезапного и острого удовольствия. Купидон закрыла ему рот рукой, выгнулась в последний раз и откинулась назад, тяжело дыша, уже расслабленная, хотя и вся в поту от прошедшего напряжения.

Прапор пришёл в себя только спустя минуту или две и понял, что не в силах оторвать глаз от её профиля, светлого в темноте.

Его переполняла нежность, от которой опять хотелось петь или плакать, он устал от волнения, но хотел схватить Купидон и никогда больше не отпускать.

Всё это он ей и сказал ― и увидел, как подозрительно блестят её глаза.

― Не болтай глупостей, ― сказала она притворно сердито. ― Лучше собой займись, а потом признаваться будешь. Завяжи узелком, ага, вот так, ― подсказала она. Прапор выполнил все её инструкции и прижал использованный презерватив краем одеяла, чтобы не унесло ветром. Предусмотрительность не оставляла его даже в такой момент.

― Что ты там говорил? ― хитро спросила Купидон, потягиваясь на одеяле и показывая себя во всей красе. ― Про любовь? Эй, судя по тому, с каким восторгом ты на меня смотришь, оставшихся трёх штук нам не хватит!

* * *

Луна уступила место солнцу, которое прошлось лучами по лицу Прапора и коснулось волос Купидон, которая спала, устроив голову у него на плече. Прапор сморщил нос, но солнце и не думало прекращать светить, и ему пришлось открыть один глаз.

― Ой! ― шёпотом закричал он, вскакивая. ― Почти проспали! Уже утро!

Сонная Купидон ахнула, прикрывая грудь. Им не было холодно под одним одеялом, но сейчас уже рассвело, и им грозила опасность быть замеченными.

― Одевайся, скорее! ― воскликнул Прапор и поднял одеяло так, чтобы скрыть Купидон от случайных взглядов. По улице медленно проехала машина, и он весь сжался, но, кажется, водитель не обратил на них внимания.

Купидон оделась за рекордные тридцать секунд и ещё двадцать надевала сандалии. Прапор же мог поклясться, что побил собственный рекорд и рекорд Шкипера впридачу.

― Брось всё, я потом тихо приберу, ― прошептал он и первым скатился вниз по лестнице. ― Давай руку! Парни вот-вот проснутся!

Судя по наручным часам, до подъёма было ещё целых четыре минуты, но что если кто-то проснулся раньше?

Купидон, встрёпанная и невыносимо прекрасная, спустилась по лестнице так ловко, словно делала это каждый день.

Взявшись за руки, они пробежали по дорожке к калитке, Купидон ― на носочках, чтобы не стучать каблуками, ― и, вывалившись на улицу, встали так, чтобы их скрывал куст рододендрона.

― Придёшь ещё? ― спросил Прапор в перерыве между торопливыми поцелуями.

― А ты ко мне? ― с хитринкой спросила Купидон.

― Всё, что угодно! ― клятвенно пообещал он.

Оставалось две минуты, когда он крадучись пробрался в дом и, мучительно зажмурившись, тянул дверь на себя, стараясь, чтобы замок не щёлкнул. Прапор выдохнул, заперев дверь так, будто она и была всю ночь заперта, и на цыпочках свернул в ванную.

Его лицо в зеркале было опухшим со сна, но не чужим, как он боялся, вовсе нет, несмотря на то, что этой ночью он узнал много нового.

Прапор открыл кран и умылся ледяной водой.

― Подъём! ― гаркнул Шкипер так, что его было слышно через две стены, и Прапор счастливо улыбнулся. Всё шло по-прежнему, только надо было убрать с крыши все улики, вот сразу после завтрака.

Никто не спросил его, почему он встал раньше, и Прапор понадеялся, что не обратили внимания.

― Поздравляю, ― сказал Шкипер, и Прапор так и остановился в дверях кухни, не понимая, про что это он. Рико подтолкнул его, чтобы не загораживал проход, но ничего не добился.

― С чем меня поздравлять? ― удивился Прапор. ― У меня, кажется, не день рождения!

― Шкипер хочет поздравить тебя с тем, что он считает инициацией тебя как мужчины, ― занудно объяснил Ковальски, который наливал в чайник воды, одной рукой держа раскрытую книгу и заглядывая в неё. ― Подобное принято в некоторых культурах…

Шкипер посмотрел на открывшего рот Прапора, взъерошил ему волосы на макушке и повторил:

― Ага, солдат, с этим и поздравляю. ― И дал Прапору такой подзатыльник, что зазвенело в ушах. ― А это за то, что привёл постороннего на базу, не согласовав со мной!

Прапор был так изумлён, что на подзатыльник и не обратил внимания.

― Откуда вы узнали?! ― возмущённо и удивлённо воскликнул он.

― Начать надо с твоей подозрительной активности вчера вечером, ― сказал Ковальски, поставил чайник и перелистнул страницу. ― И закончить тем, как вы чуть не снесли антенну, когда лезли.

― Я могу не услышать, как Рико опять что-то взорвал, когда сплю, ― сказал Шкипер, ― но шаги по крыше я услышу, даже если мне снится, что я стал министром обороны. А теперь в наказание за нарушение режима и нарушение периметра посторонним с твоего ведома ― тридцать раз подтянуться на турнике, я буду смотреть в окно, и не заставляй меня повторять дважды!

― Есть, сэр, ― сказал Прапор, донельзя ошарашенный таким поворотом.

Выходя за дверь, он всё ещё был невообразимо счастлив, и никакие тридцать подтягиваний не могли его разубедить.

― Ковальски, полное досье на нарушительницу через час! ― услышал он за спиной и, беззаботно сунув руки в задние карманы, пошёл было во двор отбывать наказание.

В кармане что-то зашуршало, и Прапор, остановившись у двери, вытащил из него ещё пять презервативов, которые там ну никак не могли оказаться.

Он обернулся, чтобы заглянуть в кухню, но Рико очень правдоподобно делал вид, что он тут ни при чём.

Прапор улыбнулся и отправился на турник.