Ножницы (гет)

— Как думаешь, — палец Марлин скользит по книжным корешкам, на которых ещё не успела осесть пыль, — она их все прочитала?

Обломанный ноготь, царапая, подцепляет красный корешок, чтобы вытащить заинтересовавшую книгу. Ей оказываются «Три Мушкетёра». Уголки губ дрожаще приподнимаются, когда она видит закладку где-то в конце книги. Смерть Констанции Бонасье и душевные метания д’Артаньяна — вот на чём остановилась девочка, в чьей комнате они начали привычный осмотр. Вполне возможно, что вот тут, в нижнем правом углу, где бумага не была ровной, а как будто растянутой и сильно высушенной, приземлилась слеза малышки.

Шаги за спиной Марлин затихают. Она поднимает голову и оборачивается, чтобы увидеть ободряющую улыбку Сириуса. Он всегда так улыбается, на всех миссиях и рейдах, каким бы ни был исход, словно взваливая на себя самую тяжёлую роль — роль утешителя. Никогда не плачет, хотя Марлин однажды слышала его стенания в уборной, когда пришло известие о его брате — плакал, но в одиночестве, потому что считал: это горе он вынесет сам. Улыбается ярче всех в Ордене, подбадривает вечно трясущегося Питера, хохмит так, что даже у Римуса и чёрствого Грозного Глаза на мгновение светлеют лица. Иногда получает за это нагоняй от Фрэнка, но даже его Сириус заставляет волшебным образом оттаять.

Вот и сейчас Марлин буквально чувствует, как её плечи сами собой чуть приподнимаются, потому что Сириус рядом.

— Наверное, — он отвечает как можно нейтральнее. Это такая негласно принятая в Ордене игра — делай вид, что внизу не лежат спрятанные трупы магглов, и говори будничным тоном. Авось истерики не будет, и не потекут новым ручьём слёзы — пустые, потому что пролиты по незнакомым людям, и горькие, потому что подобному зверству нет оправдания, его необходимо искоренить. — Я закончил.

Марлин отрешённо кивает. Не благодарит — всё по той же причине. Проще не озвучивать то, чем Сириус занимался внизу, чтобы лишний раз не вспоминать изуродованные «Сектумсемпрой» и не только ею тела. Хотя искажённые болью лица будут сниться не одну ночь — от этого сложнее всего избавиться, и порой сильнейшее снотворное не помогало. Правда, недавно она открыла новый способ избавления от кошмаров…

Марлин смотрит на ножницы, которые Сириус так небрежно бросил на письменный стол, с неприкрытым интересом. Даже забывает о томике Дюма — откладывает его в сторону и под напряжённым взглядом Сириуса берёт те самые ножницы, гладит кровяную корку и холодные лезвия, потом на миг замирает, будто на что-то решаясь.

— Ты же не…

Не успевает фраза полностью сорваться с губ Сириуса, а Марлин уже сидит на кровати неизвестной девочки и заносит ножницы над своей прекрасной шевелюрой. Точнее, тем, что от неё осталось. В непривычно короткой схватке с Пожирателями Марлин не успела полностью отклониться от режущего заклятья, из-за чего потеряла часть золотистых прядей.

Она со спокойным — даже умиротворённым — лицом состригает оставшиеся локоны, пока Сириус возвращает брошенную ею книгу обратно на полку.

— Зря, — спокойно комментирует он, хотя ему хочется отобрать у Марлин ножницы, чтобы прекратить эту экзекуцию. Чтобы не видеть, как любимые пшеничные пряди безжизненно падают на тусклую ткань. — Лили наверняка смогла бы заставить их отрасти.

— Не стоит, — вымученно улыбается она. Ей вообще кажется, что она разучилась искренне улыбаться. — Она в последнем письме жаловалась, что не может нормально колдовать, и бедный Джим пытается готовить под её руководством.

Сириус не сдерживается и тихо смеётся, представляя друга в окружении еды и посуды, а также обнимающую свой гигантский живот Лили, которую тоже смешат потуги мужа. Юфимия Поттер, видимо, не считала, что навык готовки пригодится её единственному сыну, и не успела обучить его чему-то стоящему. Да и из всей четвёрки Мародёров что-то, не вызывающее рвотных позывов, мог приготовить только Римус — нелёгкое детство заставило научиться.

Ножницы продолжают щёлкать. Не быстро, как если бы они были новыми и тщательно наточенными, а медленно, преодолевая сопротивление запёкшейся крови. Скрипят противно как плохо смазанный механизм, однако Марлин почему-то совершенно не смущает это, а Сириус не предлагает очистить их, как не предлагал избавиться от волос простым режущим заклинанием. Марлин нужны эти минуты.

Она видит в этом что-то символичное. Ножницы, которые до этого были воткнуты в сердце матери семейства, которые теперь покрыты кровью этой женщины, теперь лишают жизни волосы Марлин.

— Навестим их? Я заберу Сохатого на небольшую прогулку, а ты…

— Давай, — она соглашается поспешно, не давая Сириусу закончить мысль и как бы намекая — не надо разговоров. Пожалуйста.

Они молчат — за них говорят тишина умершего вместе с хозяевами дома и треск ножниц. Сириус заворожён падающей рекой волос. Скрестив руки на груди и облокотившись о книжный стеллаж, он следит за пальчиками Марлин, сжимающими проклятые ножницы. Его забавляет, что, казалось бы, уверенная в своём решении Марлин не отстригла остаток шевелюры в один короткий щелчок, а, наоборот, размеренно берёт по небольшой прядке, примеривается, будто стрижёт клиента, и только потом отрезает. Когда длинных прядей не остаётся, она проводит пальцами по голове, пытаясь без зеркала понять, насколько удачно вышло, и, как только находит оставшиеся длинными пряди, ножницы возвращаются к своей работе.

— Останешься у меня?

Рука Марлин замирает.

— Хорошо.

Ножницы продолжают щёлкать, а Сириус, хоть она не сразу ответила, рад, что этой ночью — а точнее, утром, — ей не будут сниться кошмары. Ему тоже, но в этом поступке меньше эгоизма, как может показаться, ведь Сириусу важно, чтобы Марлин не зацикливалась на чужих трагедиях. Им и личных хватает по горло.

Наконец, удовлетворившись результатом, Марлин кладёт ножницы на одеяло рядом с мёртвыми прядями. Экзекуция завершена, нервы приведены в относительное спокойствие, разум чист. Почти.

— Я проверю нижний этаж. Сириус?

— Да, — он поднимает руку и проводит ею по ёжику светлых волос. Улыбается. Это всё та же Марлин — с укороченными волосами, но ведь это не столь важно. Главное, что рядом с ним. Под его защитой. — Сейчас догоню. Буквально через минуту.

Марлин хмыкает. Поворачивает голову, чтобы быстро коснуться губами его шершавой ладони, и, избежав цепкого захвата, скрывается в проёме, и от этого сердце Сириуса болит ещё сильнее, потому как раньше бы Марлин рассмеялась над тем, что смогла упорхнуть из объятий самого Блэка, а сейчас тихо уходит.

Снова осматривает комнату, и в груди непривычно щемит от мысли о том, что это могла быть комната его собственной дочери. С недавнего времени Сириус хочет, чтобы его дочь была похожа на Марлин, поэтому ему всё сложнее соглашаться на совместные рейды. Сложнее не поддаваться заразительному примеру Джеймса и удерживать себя от желания выкрасть из родного дома одно из фамильных обручальных колец. Марлин оценит этот жест, несомненно, ведь для самого Сириуса Блэка это невиданный подвиг — добровольно решиться на брачное рабство. Сначала, правда, побьёт его, проигнорирует оправдания, признание в любви, однако всё равно согласится стать женой самого ненадёжного Мародёра.

Останавливает толика здравого смысла, которой Сириус ещё со школы заразился от Римуса. Друзья хоть и будут хвалить за смелость, зная, что от их упрёков Сириус только отмахнётся, но Грозный Глаз и прочая верхушка Ордена за самоволку по головке не погладит. Лили, если Сириусу очень не повезёт, отчитает его — надо же на ком-то тренировать материнские указы — и при этом подговорит безропотного Джеймса держать его и не давать сбежать, а родители Марлин вообще будут в шоке и спрячут дочурку подальше от него.

Будь воля Сириуса — сам запер бы несносную девушку в своей квартире, несмотря на то, что её родители не одобряют эти ухаживания — несмотря на то, что сама Марлин будет дуться на него, отказываясь что-либо говорить.

Взгляд цепляется за ржавые ножницы, ждущие, когда маггловские полицейские пожалуют в дом и приобщат их к делу об убийстве, и за пшеничные локоны, беспорядочным покрывалом разбросанные по кровати. Сириус оглядывается на дверь, как самый настоящий воришка, спешно достаёт из-за ворота серебряный медальон и открывает. С овальной колдографии на Бродягу смотрит улыбающаяся Марлин — по-настоящему счастливая, какой она не была уже очень давно. Ну разве что пару ночей назад, когда, краснея и забывая весь запас колкостей, согласилась остаться у Сириуса на ночь.

Он напрягает слух и в такие моменты больше всего ценит свою форму анимага. Шаги Марлин далеко, значит, Сириус не так долго витал в облаках, чтобы она забеспокоилась. На столе щёлкают часы, и под один щелчок в медальоне исчезает золотистая прядка, а под второй — все остальные пропадают с кровати под звук простого заклинания. Всё же такие улики не стоит оставлять полицейским.

Когда Сириус спускается вниз, Марлин уже опускает палочку. Чтобы лишний раз не заниматься стиранием памяти служителей закона, Грозный Глаз изобрёл заклинание, которое меняло обстановку дома, подстраивая её под обычный грабёж с последовавшей гибелью хозяев дома. Улики, разбросанные по дому, должны привести полицейских в тупик, и дело будет закрыто. Сириус по привычке произносит это заклинание: ничего происходит, и он удовлетворённо кивает Марлин, обнимая её за талию.

— Пойдём?

Покидая маггловский дом, Сириус не может не думать о том, как он рад задержке перед рейдом. Как последний эгоист радуется, что они с Марлин не успели спасти невинных магглов, но в то же время сами уцелели, потому как Волан-де-Морт призвал своих слуг и те отступили, иначе бой был бы неравным. А ещё он рад, что теперь в бьющемся о грудь медальоне не только колдография его Марлин, но и её волос. Позднее он сделает оберег, как в детстве учила матушка — единственный полезный урок от неё, который он усвоил. А когда война закончится, он точно проберётся в родовое поместье, чтобы вернуться к Марлин с кольцом. Почему-то ему нужно это — оставил же он себе фамилию Блэк, хоть и отрицал родство с чокнутой семейкой. Наверное, потому, что не все связи можно оборвать.

Жаль, что Сириус не догадывается, что вскоре только медальон да оберег будут напоминать ему о прекрасной Марлин. Не предполагает, что мечты так и останутся мечтами, ведь у Судьбы для него совершенно другое предназначение, да и не в правилах Сириуса что-то предугадывать. В своих мыслях он уже далеко от маггловского дома, впрочем, как и от своего. Преданное сердце рвётся в Годрикову впадину к Поттерам. Пожалуй, единственное место, где он в любой день в любое время дня и ночи остаётся желанным гостем, и куда они с Марлин отправятся, как только узнают расписание дежурств. Будут смеяться над ошалевшим Джеймсом, будут снова гадать, какое имя Поттеры выбрали для сынишки, Сириус будет кричать, что станет самым лучшим крёстным, Марлин пообещает Лили, что они непременно пройдутся по магазинам, как только та вновь станет худышкой — и так можно продолжать до бесконечности. Сириус не любит заглядывать далеко вперёд — на месяцы, на годы, — и сейчас его вполне устраивает то, что он видит в ближайшем будущем. А с остальным он обязательно справится.