Невозможно (джен)

Кто-то сказал, что мертвецы не испытывают эмоций. Возможно, он и был прав. Возможно, рыцари смерти не были до конца мертвыми. Возможно...

Кольтира Ткач Смерти эмоции испытывал.

К примеру, ненависть.

Он ненавидел руку, когда-то проткнувшую его мечом. Рыцаря смерти Кольтиру оставшийся после этого огромный шрам не беспокоил. Живого Кольтиру появление этого шрама убило.

Ненавидел Кольтира и того, кто разрушил его дом. Вот только время, проведенное под властью Короля-лича, ясно показало: это его воля была направлена против высших эльфов, его, но никак не одного конкретного рыцаря смерти.

Постепенно эта ненависть потускнела, сменившись другой, к тому, кто даже мертвым умудрялся жить. Да что там, не у всякого живого получалось так гореть!

Тассариан пылал огнем в мерзлых стенах Акеруса, и Кольтира не понимал, как этого не видят остальные. Только раз за разом вызывал на бой, надеясь хотя бы так загасить этот огонь, превратить своего убийцу в такую же стылую вымороженную фигуру, как и все вокруг. Раз за разом приближался и отступал, обжигаясь, но не в силах уйти.

Там-то, под лязг мечей, ненависть переродилась. На тренировочной арене, в снегах Нордскола, в стычках с живыми — и после, когда воля Короля-лича исчезла из их рассудков, сделав их свободными. Вместе с ней ушла старая ненависть, а народившаяся...

Кольтира не понимал и от этого ненавидел. Он не понимал, как можно быть... таким. Как можно не знать слова «невозможно». А Тассариан этого слова определенно не знал — потому что совершал невозможное раз за разом. И глядя на него, на эту спокойную уверенность, опаляющую, несмотря на ледяные глаза, нельзя было не идти за ним, не пытаться повторить, сделать невозможное и одержать победу.

Пусть приказы отдавал кто-то другой — Тассариан выполнял их. Выполнял всегда. И Кольтира завидовал этому, не понимая и болезненно страдая от уязвленной гордости: сам он так не мог.

Возможно, именно поэтому он сделал ошибку. Не сказал, не попросил помощи — хотя знал, что получит её, искреннюю и безвозмездную. Потому что тот, кто назвал его братом, иначе не умел. Но «невозможно» встало между ними, и Кольтира выбрал свой путь, приведший к падению.

Именно на самом дне Подгорода, окутанный клубами ядов Отрекшихся, он наконец понял.

Когда ненависть выгорает дотла, злость не дает больше сил, а надеяться изначально не на что, остается лишь одно: вера. И Тассариан верил в то, что делал. Верил так истово, что даже не замечал своего огня. Не замечал, как воспламеняет других.

Он просто шел и верил.

И когда ненависть исчезла окончательно, на смену ей пришла вера.

Кольтира ждал и верил.

Потому что «невозможно» — не существует.

И когда в гнилой темноте зажглись знакомые мечи, осветив спокойное лицо и ледяные глаза, он просто спросил:

— Почему так долго?