Перчатка богини (джен)

Вот уже второй день Кюджюкбиркус безуспешно ломала голову над тем, как бы ей завести подругу. А лучше — сразу двух.

Нет, для себя самой никакая подруга ей, конечно же, была не нужна, да и никогда не была нужна. Велика радость тратить драгоценные дни и ночи на всякие глупости! Охи-ахи, шушуканья чуть ли не до самого утра, обнимашки и клятвы на всю жизнь — это для глупых гусынь, не знающих, на что время с пользой потратить, а Кюджюкбиркус вовсе не из их числа. Вряд ли богиня хотела, чтобы ее перчатка истлевала в безвестности среди наложниц второго или даже третьего круга, до которых благосклонный взгляд султана если и добирался, то не более раза за всю их никчемную жизнь. Быть одноразовой икбал или даже рядовой кадине, одной из многих, всего лишь сподобившихся родить султану сына-другого — не для Кюджюкбиркус. Конечно же, нет! Вовсе не такая судьба предначертана для нее в Книге судеб небесным каламом. Счастливая избранница — это только ступенька к статусу фаворитки, любимой наложницы или даже жены, а потом и хасеки, матери наследника. Ну и, конечно же, венец мечтаний — статус валиде, почтенной матери правящего султана. Вот единственно достойная хорошей перчатки цель, и вряд ли богиня посчитает иначе и удовольствуется чем-то меньшим.

С целью (стать в конце концов истинной правительницей гарема) вопросов и сомнений у Кюджюкбиркус не было, цель определена верно и должна быть достигнута, иначе и быть не может. Сложности начались при попытках этой цели достичь, причем сложности совершенно непредвиденные.

Поначалу тут тоже все казалось совершенно ясным — путь в тысячу ли начинается с первого шага, понятно, что ничтожной гедиклис сразу наверх не пробиться, как бы хороша, умна и покорна она ни была. Глупо пытаться танцевать на канате, не научившись сначала твердо ходить по земле, а Кюджюкбиркус глупой не была. Постепенно, по шажочку…

Первым таким шажочком на пути к вожделенной цели, первой ступенечкой к истинной вершине власти должен был стать для нее статус бас-гедиклис, любимой ученицы (а потом, конечно же, и хазинедар, почетной прислужницы-хранительницы) при одной из повелительниц гарема. Нужно было только как следует присмотреться и правильно выбрать — при ком именно, чтобы не прогадать.

С расстановкой сил в гареме Кюджюкбиркус разобралась довольно быстро, хватило первой недели. Да и любая бы разобралась, для этого вовсе не обязательно избранной быть, достаточно держать глаза и уши открытыми и не тратить все время на причитания о своей горькой участи.

Сперва Кюджюкбиркус и не собиралась тратить силы и время на то, чтобы пробиться в старший гарем — Мустафа, да правит он вечно, стар и не очень здоров, ему уже под тридцать, а Аллах, хоть и всеблаг, но редко дарует султанам долгий век. Тем более — больным султанам. К тому же старший гарем наверняка сложился давно, когда султан был молод и здоров, с тех пор устоялся и закаменел, словно старое дерево, в нем новой веточке куда сложнее занять подобающее место. Сомнут, задавят, не дадут пробиться к теплу и свету. А коли и пробьешься — то вряд ли надолго, даже если и повезет родить сына: у такого старика наверняка уже подрастают многочисленные сыновья-наследники, зачатые в те годы, когда был он еще молод и здоров. А их матери готовы вцепиться в горло любой, в ком заподозрят возможную соперницу. Нет, не стоит даже и пытаться, лучше приложить все силы к тому, чтобы понравиться кому-нибудь из наследников.

Однако же тут Кюджюкбиркус подстерегали сразу две неожиданности — и обе сперва показались ей весьма и весьма благоприятными.

Во-первых, как такового старшего гарема в Дар-ас-Саадет не было. Вообще! Нет, почтенная матушка, Халиме-султан, у правящего султана Мустафы, конечно, была — а вот наложниц, любимых и приближенных не было. Даже икбал — и тех не было! И сыновей не было тоже. А значит, что первая же расторопная служанка, роди она такового, сразу же вознесется на верхнюю ступеньку гаремной иерархии, и неважно будет, кем была она ранее — опытной хорошо обученной наложницей или же ничтожной гедиклис. Ее сын — единственный сын Мустафы! — сразу же станет наследником, а она сама — хасеки.

Все это Кюджюкбиркус узнала не от наставниц-калфа, которым можно было бы и не поверить, и даже не от соседок по спальне, ничтожных гедиклис, которым и вовсе доверия нет. От Халиме-султан узнала она это, из собственных уст уважаемой валиде, проникшейся к Кюджюкбиркус необъяснимой симпатией и приблизившей к себе чуть ли не в первый же день по прибытии той в Дар-ас-Саадет, и даже шутливым прозвищем наградившей.

Конечно, все это Халиме-султан говорила не в открытую — так, намекала. Но намекала достаточно прозрачно и откровенно, много раз заводя речи об одном и том же, заходя то с одного края затейливой словесной вышивки, то с другого.

Халиме-султан много чего говорила, но речи ее сводились к одному — султану нужен наследник и та, что его родит, будет возвышена. И речи те были слаще халвы для ушей Кюджюкбиркус, и нежными розовыми лепестками падали прямо на сердце ее. И вроде бы стоило обрадоваться и вознести горячие благодарности Аллаху и богине за столь неожиданную и редкую удачу — да только вот тетя Джаннат не зря говорила, что у самых красивых змей самые длинные зубы. Скорпион тоже пел сладкие песни доверчивой черепахе — и однако же укусил ее на середине реки. И ничего тут не поделать, ибо такова скорпионья природа.

Но Кюджюкбиркус — не наивная черепаха, чтобы слушать скорпионьи песни. Нет, послушать-то она послушала. Все послушала — не только сладкозвучные слова валиде, но и шепотки гедиклис, и жалобы евнухов, и разговоры наставниц-калфа, вовсе не предназначенные для ее ушей. Послушала, приняла к сведению, сделала выводы.

И притворилась, что не понимает намеков Халиме-султан. Ну вот совсем! Глупая потому что и ничтожная гедиклис, чего еще ждать от такой? А потом была столь неловка, что порезалась, нарезая валиде манго, и заляпала кровью не только разложенные на блюде фрукты, но и драгоценные одежды самой валиде, чем вызвала у той крайнее неудовольствие. После чего была награждена затрещиной и изгнана с глаз долой, поскольку Халиме-султан потеряла всяческий интерес к столь неловкой и малопонятливой гедиклис.

Вздорная старуха! Знала бы она, что о ней и ее безумном сыне говорят друг другу старшие служанки да евнухи — наверное, еще и не так бы разозлилась! Мустафа стар и болен, и не интересуется женщинами, потому-то и нет у него сыновей, и не будет уже. А следующим султаном станет один из его племянников, сыновей прежнего султана Ахмеда, вот на них-то и стоит рассчитывать умной перчатке, не желающей на веки вечные застрять в гедиклис.

Сыновей Ахмед после себя оставил немало, трое старших уже вполне взрослые, скоро сами наложниц выбирать начнут. Те гедиклис, что немногим ранее Кюджюкбиркус в гарем попали, только о них и говорят, только с ними свои мечты и связывают. И хотя неприятно хоть в чем-то уподобляться этим дурехам, но умная перчатка знает, что даже мухи могут жужжать о меде. Именно на одного из этих троих шахзаде и следует делать ставку умной гедиклис, не желающей всю жизнь прозябать в низших служанках, а намеренной непременно возвыситься и обрести надежный статус.

На шахзаде — и их матерей.

Потому что где они, те шахзаде — и где гедиклис? Близко ухо, да не увидишь. Пока не пройдешь полный курс гаремного обучения, тебя не покажут мужчинам — дабы не оскорблять их глаз недостойным зрелищем. Впрочем, отчаиваться Кюджюкбиркус не собиралась — ведь у каждого шахзаде есть мать. И эти матери — вот они, рядышком совсем. Хоть и ночуют в собственных покоях, отдельно от новонабранных неумех, но по одним с ними коридорам ходят, в одном харарете парятся! Да и кто им прислуживать будет, если не гедиклис?

Халиме-султан, мать Мустафы и нынешнюю номинальную правительницу гарема, Кюджюкбиркус с костяшек абака сбросила сразу — глупая старуха, только сладкие песни петь и умеет! Такая не удержит спелый персик власти, даже если тот случайно сам упадет ей в руки. Нет, рассчитывать стоило только на одну из двух матерей старших шахзаде — Османа, Мехмеда и Баязида. Хотя Мустафа до сих пор и не назвал имени своего наследника, но им будет кто-то из этих троих, это ясно всем, остальные слишком малы — или же их матери слишком ничтожны. И тут тоже главное — выбрать правильно, не промахнуться, ведь только один из троих станет следующим султаном, подняв на вершину власти и свою любимую наложницу, двое же других будут убиты согласно древней традиции — и участь их фавориток окажется незавидной.

Нет, с шахзаде пока торопиться не стоило, и это очень удачно, что необученных гедиклис не показывают им на глаза. Не время пока. За себя Кюджюкбиркус была спокойна, она уже сейчас готова предстать пред глазами не то что шахзаде, но и любого султана (только не Мустафы, убереги Аллах от подобного несчастья!), и уверена, что ни он, ни богиня не будут разочарованы. Ее, конечно же, сразу выберут сначала в икбал, а потом и в постоянные фаворитки, иначе и быть не может. Но вдруг выберет неправильный шахзаде, не подходящий, не тот, кто станет следующим султаном?

В столь важном деле не следует спешить, и шахзаде придется подождать. Сначала Кюджюкбиркус надобно заручиться поддержкой высокостатусной покровительницы — той, чье положение не пошатнется при смене султана, кто сумеет уберечь от превратностей судьбы не только себя, но и своих подопечных-приближенных. А при всем многоцветье украшений и богатстве одеяний женщин из старшего гарема выбор на самом-то деле не так уж и велик. По сути, его просто нет.

Халиме-султан отпадает, об этом уже говорили, она стара и глупа, а связывать свои надежды с глупцами могут лишь еще большие глупцы. Кое-какая власть у нее пока еще есть, но с каждым днем этой власти все меньше и меньше. Нет, о Халиме даже думать смешно.

Махфируз, мать Османа, наиболее вероятного наследника, отпадает тоже — она больна, об этом шепчутся по углам все, кому не лень. Да и не будь она столь ненадежна из-за здоровья, все равно добиваться ее благосклонности и покровительства нет ни малейшего смысла — она из тихонь, довольных своим положением и не стремящихся к большему. Ее до сих пор и не отравили-то лишь потому, что никому она не опасна. И партии никакой у нее нет — есть только подружки, такие же тихие и незаметные серенькие воробушки. Нет, Кюджюкбиркус не желает присоединиться к такой невзрачной и бессильной свите, она птичка хоть и маленькая, но куда более высокого полета.

Остается одна Кёсем — остальные слишком слабы и не имеют достаточного влияния.

Умная и хитрая Кёсем, теневая правительница гарема, та, что вроде бы и не валиде, и однако же именно у нее султан Мустафа просит совета куда чаще, чем у собственной матери. А она ведь, если разобраться, даже и не хасеки, не мать наследника, а простая кадине, мать султанских сыновей, да таких в старшем гареме — как дырок на сари после сезона дождей! И однако же все считают ее именно что хасеки, и не простой хасеки (подумаешь, любимая игрушка прежнего султана, сегодня одна — завтра другая, да и нет давно того султана, чьей любимой игрушкой она была!), а той хасеки, которая главнее любой валиде.

Сначала Кюджюкбиркус удивилась — как же так? А потом посмотрела, послушала красноречивые обрывки не для ее ушей предназначенных шепотков и не менее красноречивое молчание — и поняла: за спиной Кёсем стоит клан «пернатых». А пернатые — это сила, они не просто разбойники или воины, они способны проникнуть куда угодно и украсть любой секрет, они и человека украсть способны так, что он и сам этого не заметит даже! Они, пожалуй, ничуть не уступают даже самим перчаткам богини — ну разве что только не такие скрытные. Все знают, как и где их искать. И точно так же все знают, через кого к ним можно обратиться за помощью или услугой — об этом так доходчиво молчат в Дар-ас-Саадет даже камни, что перчатке надо было быть глухой, чтобы не услышать!

К тому же Кёсем умна. Власти у нее достаточно, чтобы уничтожить всех возможных соперниц — и однако же она не стала этого делать. Наоборот — всячески уважение проявляет и подчеркивает высокий статус той, которую могла бы низвести до уровня неприкасаемой парии несколькими словами, вложенными в нужные уши. Но Кёсем умна и понимает, что на самой вершине трудно сохранить равновесие без надежных подпорок. Да при ее влиянии на Мустафу она бы вообще могла изгнать Халиме, а не расстилаться циновкою под ноги вздорной старухе. Однако не стала. Однако расстилается, ничуть не теряя от этого ни власти, ни гордости, ни уважения со стороны прочих — вот с кого стоит брать пример умной перчатке, вот на кого стоит стремиться быть похожей и у кого искать покровительства!

Все это Кюджюкбиркус поняла еще в самом начале, на заре своего пребывания в гареме. Поняла и решительно приступила к подъему на первую ступеньку, не ожидая особых с этим хлопот.

И словно уперлась в непреодолимую стену — понравиться великой Кёсем оказалось невероятно сложно.

Как ни старалась Кюджюкбиркус, сколько усилий ни прикладывала, как свои красоту, покорность и старательность ни подчеркивала, как ни торопилась исполнить малейшее поручение, даже не ей и адресованное — а все насмарку.

Не то чтобы Кёсем совсем не замечала расторопную и услужливую гедиклис — Кюджюкбиркус часто ловила на себе ее взгляд, так что замечать-то Кёсем ее замечала. Вот только выделять из толпы прочих учениц и приближать к себе не спешила. Да и взгляд ее был скорее отстраненно-изучающим, чем одобрительным, и изначально присутствовавшее в нем некоторое сомнение никак не желало никуда уходить.

И до недавнего времени Кюджюкбиркус все не могла понять причины подобного, тем паче что на других гедиклис, намного менее умных, услужливых да расторопных, Кёсем порою смотрела куда более одобрительно. Кюджюкбиркус совсем было отчаялась, но Аллах милостив, и богиня снизошла до своей перчатки, словно вспышкой молнии озарив вроде как очевидное, но до поры скрытое от глаз Кюджюкбиркус: среди тех, на ком взгляд великой Кёсем задерживается с явным одобрением, нет одиночек.

В первый миг Кюджюкбиркус даже не поверила собственной догадке. И только-то? Неужели она обманулась в своем выборе надежной и умной покровительницы — ведь не может быть надежна и умна та, что приближает к себе лишь склонную слипаться в кучки посредственность и отвергает тех, кто выделяется из общей массы. Но поразмыслив и поставив себя на место Кёсем, Кюджюкбиркус поняла, что была неправа и слишком поспешна в суждениях. И прониклась еще большим уважением к умной и хитрой хасеки.

Конечно же, дело тут вовсе не в слабости! Просто достигшей такой высоты недосуг ковыряться в грязи, выискивая отдельные жемчужины — она наклонится разве что за целым ожерельем. Одинокая подпорка, пусть и самая достойная, неустойчива — три куда надежнее. Особенно, если крепко связаны между собой.

Трижды права мудрая Кёсем, будучи на ее месте, Кюджюкбиркус и сама поступала бы именно так! Приближала бы к себе не гордых одиночек, а уже сложившиеся группы из двух-трех приятельниц. Значит, чтобы быть приближенной к Кёсем, стать одной из «ее девочек» и обрести вожделенное покровительство, надо выбрать подходящую гедиклис, а лучше двух, и подружиться с ними. Всего-то!

Ну да, подружиться. Легче сказать, чем сделать!

Как проявляется дружба, Кюджюкбиркус знала и видела неоднократно — все эти сдвинутые вместе тюфяки, перешептывания и хихиканья до утра, обмены украшениями и одеждой, взаимные прихорашивания, мелкие услуги друг дружке, помощь в том, с чем любая может отлично справиться и в одиночку — не так уж и сложно, если подумать. Но вот как она начинается, эта самая дружба? Что для этого надо сделать? Нельзя же, в самом деле, подойти к малознакомой девочке, с которой до того и десятком слов не перебросились, и сказать ей: «Давай обменяемся подвесками и начнем дружить!». Или можно? А если все-таки нельзя — то как можно иначе?

Этого Кюджюкбиркус не знала. У Шветстри не было подруг, да и не могло быть, тетя Джаннат денно и нощно твердила о том, что у хорошей перчатки не может быть ничего собственного, в том числе и подруг. Только воля богини, только те, кто ей угодны — или же неугодны. Ничего личного. Ничего лишнего. Тетя Джаннат была абсолютно права, и Шветстри старательно исполняла все требуемое, стремясь сделаться хорошей перчаткой. Да, но теперь-то она не Шветстри уже, а Кюджюкбиркус! И тетя Джаннат далеко, а Кёсем близко. И перед глазами Кёсем как раз неумение Кюджюкбиркус заводить подруг и мешает последней занять достойное место — а значит, и стать по-настоящему хорошей перчаткой!

Такое положение дел следовало исправить, и немедленно — хорошая перчатка не может не уметь чего-то настолько важного. Для богини, конечно же, важного, а то, что при этом упрочится и положение самой перчатки — ну так это само собой разумеется, богиня заботится о покорных ее воле. Надо срочно научиться заводить подруг. Но как это сделать?

— О, вот ты где! А мы тебя ищем, ищем!

Мейлишах и ее блеклая приятельница — как же ее зовут? Гюнай, кажется. Отыскали, доставучие. А Кюджюкбиркус казалось, что она так хорошо спряталась, чтобы посидеть и как следует подумать в одиночестве, нашла такое укромное местечко между высоким розовым кустом и стеной, в тени нависающего балкончика, никто и не догадается заглянуть…

Догадались, неймется им.

— Ты была великолепна! Даже я на какой-то миг поверила, что это вовсе не ты, а сама Кёсем!

Глупая Мейлишах! Нашла, чем удивить. Конечно же, Кюджюкбиркус великолепна, она не может быть иной и сама это знает, богиня не выбирает в свои служительницы абы кого, на то она и богиня. И не какой-то там ничтожной гедиклис оценивать ее избранниц! Следовало бы поставить доставучую дуреху на место, осадить как следует, чтобы на будущее неповадно было.

Но Кюджюкбиркус не ответила резкостью, хотя и могла бы. И не ушла молча, как поступила бы еще неделю назад. И не только потому, что хорошей перчатке не пристало выставлять напоказ свои истинные чувства, у хорошей перчатки вообще не может быть каких-то там собственных чувств — кроме желания правильно истолковать волю богини и всеми силами послужить ее исполнению. Просто в голову ей пришла удивительная мысль — а вдруг эти девочки, сами о том не подозревая, как раз и являются ответом на ее просьбу? Что, если они здесь не просто так, а посланы самой богиней? Она тут всю голову сломала, как завести подружек — и вот приходят две, и сами навязываются. Нет, такое не может быть совпадением!

И поэтому Кюджюкбиркус улыбнулась пришедшим так, как учил папа-Ритабан улыбаться зрителям в самых богатых одеждах — радостно и доверчиво, словно всю душу в эту улыбку вкладывая. И даже подвинулась, втиснувшись в самый угол и оставив на длинном цокольном камне достаточно места, чтобы могли устроиться еще две девочки — если потеснятся, конечно. Говорить она пока ничего не стала — боялась неосторожным словом спугнуть посланную богиней удачу.

Впрочем, Мейлишах болтала за двоих. Вернее — за троих — ее блеклая подружка лишь кивала и улыбалась, вот уж действительно Гюнай, «дневная луна», такая же тусклая и незаметная. И такая же никчемная — ну кому нужна луна днем?!

Но мысли свои Кюджюкбиркус при себе оставила, одарив и Гюнай ответной улыбкой не менее щедро, чем Мейлишах — умная перчатка никогда не скупится на то, что ничего не стоит ей самой и доставляет приятность другим.

Когда говорливая Мейлишах предложила привести в порядок растрепанную прическу Кюджюкбиркус, та окончательно успокоилась и уверилась в том, что действует правильно. Девочки и на самом деле посланы богиней и должны стать ее подружками: ведь возня с расчесыванием волос друг другу — одна из самых верных примет, неоспоримое свидетельство. Очевидно, так и заводят подруг, и ничего в этом нет сложного!

Царапнуло лишь одно — обращаясь к Гюнай, Мейлишах назвала ее Ясемин. Причем не один раз назвала, значит, не случайная обмолвка. И та каждый раз слегка краснела от удовольствия.

Вот, значит, как. Не только саму Мейлишах, но и эту блеклую замухрышку уже отметили настолько, что удостоили первого гаремного имени! И не какой-то там дневной луной назвали, неуместной, тусклой и бесполезной — благоуханным и прекрасным цветком жасмина. В то время как у самой Кюджюкбиркус по-прежнему лишь обидное прозвище, недостойное хорошей перчатки и вряд ли пришедшееся по нраву той, для чьей руки она предназначена.

А уж если кто из младшего гарема и достоин сравнения с прекрасным цветком — так это она, Кюджюкбиркус, и не с каким-то там глупым жасмином, от назойливого и душного аромата которого быстро начинает болеть голова, а с благородным и величественным лотосом! Сам папа-Ритабан так сказал, а он просто так хвалить не стал бы, значит — достойна.

Но обиду свою (за богиню, конечно же!) Кюджюкбиркус легко запрятала в самый дальний внутренний сундучок в самом глубоком и тайном подвале души. Плотно прикрыла тяжелой крышкой, заперла на массивный замок, а ключ выбросила. И забыла о нем. И об обиде, стало быть, тоже.

Обида — как острый нож, она может ранить твоего противника, но и самой о нее легко порезаться до крови. А еще ей так просто случайно обрезать нить судьбы, по которой идешь над пропастью. Нет, обида, пусть даже и не за себя — лишнее. Она ничем не может помочь Кюджюкбиркус в достижении ее цели. А значит, и помнить ее незачем.

* * *

Примечания:

гедзе — та, на которую султан или шахзаде бросил благосклонный взгляд, выделив из прочих, но пока не пригласил переступить порога своей спальни

икбал — наложница, которую султан один раз почтил своим вниманием и позволил переступить порог своей спальни