Восток-Запад (джен)

Они встречаются все в том же суши-баре, хотя обоим и неудобно добираться до него от места работы. Когда-то Зейн выбрал это заведение, потому что проводил рядом какие-то переговоры — сиюминутный порыв, воля обстоятельств. Зейн волновался, нервничал и спешил получить ответ — как будто это что-то решало, на самом-то деле. Зейн пытался взять под контроль неуправляемую стихию. Но — причудливая игра судьбы, которая не признает и не хочет знать случайностей, — теперь это суши-бар стал «их местом», пусть это и молодежное западное выражение.

У них, если подумать, уже не осталось ничего общего. Дружба сдалась первому же шторму, налетела на скрытые туманом мели, разбилась о рифы опрометчивость и тщеславия. Да и была ли она на самом деле — или просто казалась, одетая в традиции и привычки, нарисованная углем того, как должно и предписано поступать? У них не осталось ничего общего — только общие воспоминания, и общее поражение, и «их» столик в этом суши-баре, столик, над которым еще висят бессмысленные, бессильные, ничего не решающие слова.

Им почти что не о чем разговаривать. Не о Жади же, в самом деле, пусть оба и думают, не могут не думать о ней — особенно здесь, где все возвращает в ту самую встречу. Зейн изредка видится с ней — Саид об этом знает — в доме Леонидаса Ферраса, где бывает из-за своей дружбы с Иветти. С Маизой он тоже видится — в том же самом доме, — и это имеет даже большее значение, хотя Зейн вряд ли осознает данное обстоятельство. Да что Зейн — Саид и себе не может объяснить, почему это кажется важным.

Пространство вокруг кажется чрезмерно открытым — даже перегородки, тщащиеся создать ощущение интимности, не избавляют от этого ощущения. Арабам не привыкать к низкой мебели, визуально увеличивающей высоту потолка, но голые стены, и лишенные занавесей окна, и светлые мягкие тона красок и полировки наполнены воздухом, словно открывающаяся с горной вершины равнина, на которой все предметы и все люди кажутся незначительными точками на сотканном природой ковре. В центре зала картинно передвигаются два фехтовальщика с катанами в руках. Саид не сомневается, что в их плавных, выверенных и, безусловно, завораживающих движениях нет и трети той смертоносной грации и силы, которыми наверняка поражают настоящие знатоки, не говоря уже об истинных мастерах этого национального искусства. Как исполняющиеся в Сан-Паулу восточные танцы, что остаются лишь бледной тенью той чувственной красоты, которой пропитан Каир или Фес. Саид мало что знает о Японии — во всяком случае, не больше сидящих за другими столиками бразильцев, — но весь этот национальный колорит создан на показ и на продажу точно таким же не-знатокам. Как модные сейчас в Сан-Паулу арабские интерьеры. Стилизация — так говорила утонченная, безошибочно чувствующая ту невидимую грань, за которой кончается иллюзия и начинается явь, Маиза. Саид не был когда-то обманут ее уловками, хотя позолота, в которую люди Запада обрамляют свои желания, стремления и порывы, отличается от той, что в ходу на Востоке. Сработанные разными, но равно искусными ювелирами украшения, они кажутся даже выполненными из разных материалов, но на поверку золотых примесей в них оказывается одинаковое количество. Заветы и предписания Корана, заветы и предписания не фиксированной, не записанной, но общеизвестной западной «добродетели» — как отражения в кривом, покрытом испорченным составом зеркале. Их нарушают с одинаковыми улыбками, и одинаковыми же словами пытаются оправдать свои прегрешения.

Саид неплохо понимает людей Запада. Ведь, если вдуматься, все бьющие в глаза различия в традициях и обычаях — не более чем все та же позолота, которой покрыт один и тот же материал: несовершенные, мечущиеся между долгом и чувством люди. Саид находит особое удовольствие в том, чтобы подчеркивать это сходство в разговорах с бразильцами — и наблюдать за тем, как поджимаются губы и широко раскрываются глаза. Вот с Мохаммедом и даже дядей Али он поделиться своими соображениями не решается: первый, чего доброго, заработает себе сердечный приступ, второй же… Второй, чего доброго, сможет его переубедить. Найти еще более неожиданные аналогии, провести еще более тонкие параллели — и собственная привычная, упорядоченная, кое-как сросшаяся жизнь снова разлетится на тысячу осколков. Саид гонит от себя постепенно выкристаллизовывающееся подозрение в том, что это не мироздание поворачивается к нему неожиданной стороной, а просто меняется он сам.

Зейн, тот давно живет на Западе не только телом. Ему комфортно в этом мире обнаженных тел и душ, комфортно в этом мире неприкрытой чувственности и знакомых чувств. Именно это когда-то и заставило Саида возобновить знакомство. Именно это сильнее всего пугало его, когда Зейн превратился в соперника. И именно это заставляет его теперь каждую неделю садиться за «их» столик.

Они обедают вместе каждую среду — Мохаммед разразится часовой лекцией на тему «не доверяй неверным», если узнает. День когда-то тоже был выбран случайно — и, как все случайности, оказался записан в Книге Судьбы. Середина недели. Середина жизни, середина дороги — середина пути между мирами, на которой неожиданно застрял Саид. Зейн говорит, что от своих корней впитал лишь эстетику, восточное восприятие роскоши и красоты. И даже верит в свои слова. Саид и сам верил — пока не вмешалась Жади. Рядом с ней Зейн стал другим. Ответственнее, обязательнее — как бы смешно это ни звучало с учетом обстоятельств — и предсказуемее. Во всяком случае, после того, как Саид нашел в себе силы признать, что тот в своих стремлениях и желаниях искренен и серьезен. Возможно, дело было в том, что Жади — восточная женщина, а может, в том, что просто — нужная женщина. Саид ведь и сам прошел рядом с ней через точно такую же, хотя и иную метаморфозу. Очередное отражение в очередном кривом зеркале. «Мы, люди Востока, превыше всего ставим долг», — так говорил он Маизе, но рядом с Жади этим правильным словам в его жизни не было места. В преисподнюю долг — истинно западный бал в окружающем мире правили неверные, переменчивые чувства. Коран не позволяет запирать женщину в четырех стенах и отказывать ей в свидании с родными. Коран предписывает карать, а не покрывать преступления — и не оправдывать чужими прегрешениями свои собственные. Саид не обманывается на свой счет и знает, что даже в молодые годы предстать перед Пророком чистым ему не грозило. По крайней мере, с тех пор, как в его жизнь вошла Жади. Пусть не знают люди, пусть молчит закон — Аллах читает в сердцах и видит не только поступки, но и их причины. Порой Саид задается вопросом, почему начал меняться именно с ней — и начал ли, может всегда был таким? Просто судьба кинула кости, извлекла из оболочки воспитания и традиционных надежд ядрышко глубинной сути души — и попробовала на зуб. И оно до сих пор беспомощно трещит в этом стальном неизбежном захвате.

И Зейн, и Жади — они оба прошли свой путь в новый мир, перекинули мостик через океан жизни, прочертили русло, в которое послушно хлынул казавшийся неукротимым водоворот. Саид никогда не будет таким. Он застрял в междумирье, застрял между Западом и Востоком — и проложенный через водораздел мост все сильнее шатается под весом новых вопросов и новых впечатлений. С Жади, восточной женщиной, он оказался слишком человеком Запада. С Маизой все вышло наоборот. Она любила в нем это — его восточную щедрость на красивые вещи и красивые слова, его восточную легкость и естественность в разговоре о других женщинах. Любовница? Нет. Только расставшись с ней, Саид понял, что воспринимал ее как еще одну жену. Как женщину, которую должен обеспечивать, оберегать и защищать; как женщину, что дарила ему покой; как женщину, которая была его — и, словно достойная мусульманка, не давала повода усомниться в этом знании.

Зейн и Мохаммед, Жади и Маиза — как гири, уложенные на противоположные чаши весов, а посередине — водораздел между мирами, на острие которого балансирует Саид. Стилизация просачивается в реальность, явь оборачивается миражом, а иллюзия — обретает четкость и вес каменной кладки. В хаотичном переплетении ценностей и догматов, обычаев и законов не хватает чего-то твердого и осязаемого. Островка суши в океане сходств, различий и взаимного влияния, неожиданных аналогий и точных параллелей. Саид не собирался входить в эти воды, но раз уж судьбой ему назначено подобное плавание… И Жади, и Маиза ушли из его жизни. Но Зейн — здесь. И это почему-то помогает держать равновесие.