Сломался (гет)

Кате захотелось прижаться к стене лифта и закрыть глаза, но Екатерина Валерьевна Пушкарёва, президент модного дома «Зималетто», ещё сильнее расправила плечи, поудобнее перехватила длинные ручки сумочки и прямо уставилась в казавшиеся черными пронзительные глаза собеседника. Ну не съест же он её, в самом деле? Воропаев придвинулся на шаг ближе, а Катя с тоской подумала, что хорошо бы выставить перед собой крест или кол. Обязательно осиновый.

Только невероятным своим невезением, от которого, признаться, уже стала отвыкать, Катя могла объяснить свое нынешнее положение — положение жертвы, запертой в маленькой душной кабине неработающего лифта с человеком, глаза которого горят нездоровым огнём. Тусклая светящаяся панель на потолке, отражаясь в глянце стен, давала достаточно света, чтобы Катя смогла разглядеть заострившиеся скулы Александра Юрьевича и впалые его щёки, лёгкую темную щетину, покрывавшую подбородок, сумасшедшие искорки, мелькающие из-под приопущенных век. А ведь пять минут назад ничто не предвещало такого развития ситуации: Катя, приветственно махнув рукой затылку засмотревшегося на юную модель Потапкина, подбежала к уже закрывавшему двери лифту. Улыбаясь маленькой удаче, она заскочила в кабину. Лифт тронулся, и только тогда Катя поняла, что темная тень, будто вырастающая из зеркальной панели принадлежит Александру Воропаеву.

— Здравствуйте, госпожа президент.

Даже первые, такие безобидные, слова Воропаева должны были насторожить Катю, ибо выражение, с которым они были пронесены, безобидным отнюдь не было. Не насторожили. И вместо того, чтобы нажать на кнопку остановки на ближайшем этаже и сбежать от неприятного соседства, Катя, мысленно вздохнув, слегка кивнула и вежливо ответила на приветствие.

Через тридцать секунд основной свет погас, лифт дёрнуло, и он остановился, не открыв двери. Аварийная лампочка загорелась не сразу, зато почти сразу из темноты прозвучал хриплый мат и возглас:

— Опять сеть полетела, чтоб её... и... Эй, вы там, застрявшие! Минут двадцать придётся потерпеть.

Опешившая Катя не сразу поняла, что хриплый голос исходит из динамика связи с диспетчером, и вовсе не принадлежит Александру Юрьевичу. А когда поняла, то до неё дошло и то, что ближайшее время ей никуда от Воропаева не деться — на прошлой неделе этот лифт чинили полдня. Катина рука, кажется, помимо её воли стала нашаривать в сумочке телефон — звонить в милицию, скорую, мамочке! Рациональная часть президента «Зималетто» обдумывала, какие последствия могут наступить после столь нежеланного общения с одним из акционеров. С этим акционером. Через несколько секунд Катя-паникёрша и Екатерина Валерьевна пришли к единодушному выводу: побег невозможен, позади Москва и «держись, Катерина».

Воропаев откашлялся и произнёс, чуть растягивая слова:

— Это очень удачно — мы с вами наедине, никто не может нам помешать... Вы не находите, что подобная приватность очень... сближает?

Что он говорит? Какую подлую затею он опять задумал?

— ...Таким образом, Катенька... Вы разрешите себя так называть?

Катя отрицательно помотала головой

— Нет? М-м-м, а «Катя»?

Катя замотала головой ещё активней. На секунду ей показалось, что если она не прекратит это делать, то голова просто отвалится

— И так тоже нет? — голос Воропаева понизился: — Вы меня огорчаете, Екатерина Валерьевна, очень-очень огорчаете.

Катя попыталась испуганно пискнуть, Екатерина Валерьевна привычно заставила этот несолидный писк прекратиться.

— Александр Юрьевич, это недостойно — пугать женщину.

Кате показалось, что Воропаев даже поперхнулся:

— Помилуй бог, Екатерина Валерьевна!

Однако привычные высокомерные нотки быстро вернулись в голос Александра, и он добавил в более свойственной ему манере:

— Женщины всегда преувеличивают опасность, исходящую от мужчин. Но вам ли, Катя, бояться меня?

— Я еще не определилась, Александр Юрьевич, — соврала Катя.

Воропаев одобрительно наклонил голову. Выражение лица, взгляд, всё в нём показалось настолько пренебрежительным, настолько напыщенным и снисходительным по отношению к ней, Кате, что желание обладать осиновым колом показалось ей в эту минуту самым естественным. Впрочем, кол могла бы заменить гильотина. Самое хорошее средство для надменных аристократов. Однако из оружия пролетариата при ней был только язык.

— Да, не определилась. Впрочем, как и вы с тем, как меня называть. На всякий случай — меня зовут Екатерина, отчество — Валерьевна...

— Да, да. Фамилия — железная... нет, чугунная женщина Пушкарёва.

— Что вы себе позволяете?

— Да всё, что угодно... Катенька.

Катя схватилась за свои запылавшие от возмущения щёки, Екатерина Валерьевна, спохватившись, что таким образом выдаёт своё волнение и дает фору противнику, руки опустила.

— Что вы от меня хотите, Александр Юрьевич? Только сразу учтите: авансовых платежей в счёт дивидендов в ваш адрес не будет, должность в компании вы не получите...

— Катя, Катя!

— ...И вообще, ваше поведение — это поведение проигравшего неудачника, который пользуется...

— Да, расскажите мне, чем пользуется проигравший, — голос Воропаева от злости ушел вверх, — неудачник?

— Что, что вы делаете?

Девушка прижалась к зеркальной стене и с ужасом, теперь не скрываемом ни Катей, ни Екатериной Валерьевной, смотрела, как Воропаев, потирая ладони, приближается, надвигается и, кажется, сейчас, вот сейчас... Катя зажмурилась. Несколько секунд в кабине лифта слышалось тяжёлое прерывистое дыхание мужчины и тихое щенячье поскуливание. Катя, удивившись, откуда в лифте взялась собака, открыла глаза, и только потом сообразила, что жалобные звуки издавал ни кто иной, как она сама. Прикрыв рот ладошкой и сдерживая не приличествующий президенту крупной компании скулёж, она собралась опять закрыть глаза, так как бояться ничего не видя, оказалось не так страшно и не так позорно, однако помедлила. Воропаев смотрел на неё с таким искренним удивлением, возмущением даже, что Кате стало стыдно. Нет, но до чего он неприятный человек! Невероятно!

— Катя, вы ко мне пристрастны, — бессильное негодование плескалось во взгляде Александра Юрьевича, а в голосе его звучала обречённость.

Пристыжённая Екатерина Валерьевна пробормотала:

— Александр Юрьевич, положение компании выравнивается, но пока не решены все вопросы с франшизами, пока Малиновский и... Жданов не обеспечат заключение договоров с российскими и зарубежными франчайзи, мы не можем выплатить никому из акционеров...

Воропаев не перебивал, он просто сверлил её взглядом, да так, что Катя, окончательно смешавшись, тоже замолчала. Неловкость длилась недолго — лифт сотрясся мелкой дрожью, что-то скрипнуло вверху, потом внизу, и пленники ощутили движение. Катя вздохнула с облегчением, а Воропаев странно хмыкнул. Вскоре двери лифта открылись, и Катя ринулась к стойке ресепшена как моряк, устремившийся к долгожданной земле после года плавания. Однако, уже выбежав в холл, она оглянулась на так и оставшегося стоять на месте Воропаева. Твёрдым, уверенным, спокойным голосом Екатерины Пушкарёвой, президента «Зималетто» и новой усовершенствованной модели, Катя заявила:

— Александр Юрьевич, вы хотели со мной поговорить? Прошу в мой кабинет...

Губы Воропаева скривились в странной улыбке.

— Не стоит, Екатерина Валерьевна.

— Но вы так... пытались мне что-то сказать. Пойдёмте, — сказала Катя, удивляясь собственной настойчивости.

— А я говорю: не стоит, Екатерина Валерьевна. Я не отношусь к людям, которые не понимают намёки. — Он едва заметно запнулся и выделил голосом: — Я всё понял.

— Что? — Катя от удивления вернулась к лифту. — Какие намёки? Что понял?

Лифтовые створки стали медленно сдвигаться, а Александр тихо и отчетливо произнёс:

— Что вы вряд ли ответите мне взаимностью.

И уже почти на грани слышимости, до Кати донеслись слова, которые, услышь она их пять минут назад в лифте, привели бы, наверное, не к румянцу и зажмуренным глазам, а к полноценному обмороку или, она не исключала, к весёлой истерике:

— Я, вероятно, идиот, но я влюблён в вас, моя железная Екатерина Вале...