Органы чувств (джен)

Семпая часто мучили кошмары.

Его — нет.

Если, конечно, вздымающиеся под стянутой, тонкой кожей век картины, заставляющие глаза беспокойно двигаться, вглядываться в едва уловимый образ, можно было назвать кошмарами. Ямато предпочитал считать их видениями. Нечто, вроде пронесенного сквозь десятилетия ненавязчивого, безболезненного фантома, преследующего человека, у которого отняли конечность.

Возвращающийся с завидной постоянностью, обезличенный сгусток застарелых, забытых и не осознанных переживаний. Но все же не сон. Нет. От этого фантома можно было очнуться в любой момент, пусть вросшего стеклом в тело, пусть свевшего даже не мышцы — кости.

Видение — очень верное слово.

Семпай не был так удачлив, но, измученный и опустошенный, больше нуждался в поддержке, чем в советах со стороны человека, который ни одного сна в своей жизни не помнил.

Нос щекотало шорохами и чем-то, немного похожим на иней, словно снова наступил размокший и умытый красным конец февраля, который он встречал на границе со Скрытым Водопадом. Разгоряченным и слегка простуженным после трехнедельного бега за разведданными по черным, оттаивающим болотам и пожухшим за зиму лесам. Гонящим с отставанием на два-три часа по видимому только ему одному следу, по щиколотку в талой воде.

Воздух будто тоже отсырел и теперь горчил, разлагаясь.

Ветром что-то липко трогало щеки и щипало кончики ушей, перебирая частыми вздохами вдруг мокрую отросшую челку. Что-то скрывалось за плывущим где-то глубоко вверху белым, слепящим бельмом.

«Что-то» горящее в легких, оставившее жить с осознанием, что у мышц и кожи, прожженной спиралью клейма, тоже есть память.

«Что-то…» — раз за разом приходило на ум.

«Что-то живое».

Он равнодушно перечеркивал накрест очередное лицо в книге Бинго под хруст размозженных ветвями костей. Сырость оставляла на зубах привкус железа.

За окном сухо и тихо скрипело. А может это было само окно.

Или просто пересохло в горле.

Глубоко и медленно выдохнув несколько раз, как его учили, Ямато с шорохом сел на кровати, спустил ноги на пол. Часто заморгал на тени и уже привычную по утрам серость, поглощавшую комнату, в которой даже взгляду не на чем было отдохнуть; едва светало. Должно быть, он все же слишком редко бывал дома, хотя от стола, на котором ждал сдачи рапорт о последней проваленной миссии (кто же знал, что шпионом Сасори окажется Кабуто?), от запертых шкафов с амуницией и оружием веяло привычным постоянством.

Джонинский зеленый бронежилет был неряшливо оставлен на спинке стула.

«Бунтарь», — он усмехнулся про себя, потянулся и встал, расчесывая короткими ногтями живот. Не все было потеряно.

Трех дней не прошло с тех пор, как команда Какаши вернулась в деревню.

Видений же не было года три, не меньше. Неприятно было осознавать, что даже после стольких лет Орочимару, всего лишь встреча с ним, растревожили его сознание. Еще и Корень вновь взялся за старое, — словно дежа-вю. Похоже, что глаза беглого, одержимого злобой, последнего Учиха наконец стали представлять настоящую ценность. Глаза того, чье имя Ямато смиренно не видел в своем черном списке на протяжении трех лет, потому что хорошо помнил крепкую, продрогшую от сырости хватку: «Обещай мне».

Но власти над Данзо у Какаши не было, потому Корень и сделал ход первым.

Педантично и тщательно натягивая на себя униформу, а вместе с ней и личину никому не известного рядового джонина, Ямато продолжал боковым зрением следить за тенями. Точнее за одной конкретной, неустанно скользящей за его спиной с самого возвращения.

Спешных действий предпринимать не стоило. Для шиноби его уровня, мальчишка-шпион не представлял угрозы, но если Корень следил за ним, значит на то была своя причина.

— Лорд Данзо вызывает вас.

Все же старый наставник все еще мог удивлять.

Человек держал дистанцию, не показываясь, но, очевидно, стоя где-то снаружи, поближе к окну. Из-за стекла сиплый голос было едва слышно, потому опознать говорящего не представлялось возможным.

— Явиться в штабквартиру в самом срочном порядке.

Уже стоило насторожиться. Лорд Данзо мог дать иллюзию выбора, но только не подчиненному.

Только не ему.

Под пальцами щелкнули заклепки. Бросив беглый взгляд в зеркало в ванной и убрав под шлем выбившуюся кое-где челку, Ямато спешно покинул квартиру.

Быстро двигаясь вдоль еще пустынных улиц, он думал: все же миледи Цунаде пока имела очень смутное представление о том, что на самом деле поддерживало Коноху из тени.

* * *

«Дядя…»

Он так надеялся, что ему повезет. За семьей этого очередного безымянного феодала наблюдение велось круглосуточно и если бы ребенок обладал чакрой, или хотя бы намеком на способности сенсора, это было бы понятно сразу. Да и разведданные не могли быть ошибочными. Только не те, которые приносил Какаши.

Почувствовал пальцами, как по грязно-рыжему в свете огня полу потянул сквозняк.

— Дядя, почему?

Пламя пары свечей запрыгало, дрожа отбрасываемыми на стены длинными, косыми тенями. В тусклой, красноватой хмари узкоплечая фигурка, сжавшаяся на пороге темного дверного зева, плыла как тающий воск.

Босая темноволосая девочка лет шести смотрела больше не на него, а на выходящий из лежащего под ногами размякшего тела обрамленный черной кровью меч.

Деревянный пол липко блестел.

Тензо несколько раз мазнул лезвием по штанине и задвинул оружие в ножны. Медлить не стоило, хотя среди охраны уже давно никого не осталось в живых.

— Зачем папу?..

Он сделал шаг. Ребенок дернулся от неожиданности, ткнувшись носом ему чуть выше ключицы, боясь, кажется даже вдохнуть. Прижимая девочку к себе за плечи, другой рукой Тензо несколько раз как умел ласково пригладил волосы на детском затылке и замер.

На открытый участок кожи капнуло горячим. Под ладонями глухо хрустнуло.

Пичуга в последний раз дернула крыльями и повисла, обмякая в тяжелой хватке.

— Когда-нибудь эта привычка настигнет тебя, — Какаши стыдливо шмыгал носом из-под своей маски, переминаясь в ожидании на краю пустынной прогалины.

Свободной рукой Тензо выдирал из тушки стальные кольца лески, подломившие невзрачные бурые перья и ушедшие глубоко в кожу. Подняв голову на голос, мазнул через щеку тыльной стороной ладони, оставляя на коже темный неровный росчерк.

— Если делать это правильно, они не успевают ничего почувствовать. Я считаю это очень гуманным методом.

Снова осень. Снова липкие сумеречные туманы, утром иней белым налетом, от которого трава под ногами как ломкое, тускло-зеленое крошево, а застарелые раны тянут фантомно, как свежие, кровью; к дождю.

В темной паутине размякающих веток и редкой листвы над головой затянутый дымкой, белесый солнечный круг. Словно еще одно видение, в котором впервые за долгое время удалось избежать и погонь, и неравного боя, но в котором они оба странно пришиблены, с застуженными носами и пальцами, и утомлены одинаковым чувством отвратительной черствой пустоты в голове.

— Я тоже раньше мог людям шеи ломать голыми руками, как диким рябчикам. Теперь мешает что-то. Видимо «гуманность» к самому себе, как думаешь?

«Злится».

— Простите, что операция пошла вразрез с вашим планом. Вы просили обойтись малой кровью, и я не справился. Я бы ее не тронул, честно.

— Даже если она тебя видела, ты мог просто уйти.

— Не мог.

Птица смотрела мертвыми, будто покрытыми пылью глазами.

— Есть определенные принципы.

И все, царящее вокруг, необъятное растительное великолепие, уже ропщет и рукоплескает невнятно в лицо и спину тысячами раскрытых ладоней. Как бы ветер их не выдал.

— Не могу я людей истязать перед тем, как убить, — Тензо зацепился было пальцами руки за предплечье, — а ей было больно. Это была моя вина, я должен был это исправить. Из чувства долга.

— Перед кем?

— Перед собой.

И перед Ними, теми, кто лучше всех знал, что такое бесконечно погибать в плену своего собственного, заживо разлагающегося тела. Теми, кто, навсегда погаснув во тьме, пытался улыбнуться посмертно так искренне счастливо.

— Пойдем, — отвлекли пальцы, щелкнувшие по уху. Тензо цыкнул сквозь зубы, вздрогнув, — хочется в деревню сегодня вернуться.

— А дичь?

Какаши только вяло махнул рукой:

— Устал я в чужих потрохах ковыряться. Закинемся таблетками — и вперед.

На таблетки организм отказывался выделять даже слюну: одного взгляда на болтающуюся в хватке птицу хватило, чтобы вспомнить. Точно так же Тензо держал за волосы отрубленные головы своих жертв.

* * *

Снова осень. Еще не рыжая, не золотая, и леса утром словно в вымерзшем, изумрудно-голубом мареве.

Тензо крепче прижимался ухом к земле, выравнивая дыхание под внутренний счет. «Раз… — два»,, медитативно, унимая и гулкое сердце, и проступающую на коже испарину, пульс артерии внизу живота и утекающее в продрогшую почву тепло. «Раз... — два», — как заторможенно-сонно дышала земля. И он вместе с ней, различая за тлеющей внутренней глухотой и эхо следов беспокойного зверя, и бьющий в дно заводи ключ. Главное — не забывать дышать, — ручей, дерево, мертвое дерево, — чтобы не как в детстве, когда приходилось вслух диктовать себе: «выдох — и вдох»; вот оно.

Что-то.

«Что-то живое».

Он привстал на колено, зацепляясь пальцами за смятый колючий дерн.

— Мы их нагоняем.

— Их? — Какаши подошел ближе, украдкой ведя носом по воздуху.

— Один мужчина, это точно. Меньше чем в часе отсюда. Судя по тяжести шага, он уже начал уставать. Или его что-то тормозит. Или кто-то.

— Человек?

— Не могу понять. Может призывной зверь?

Хатаке неопределенно хмыкнул.

— Надо поспешить, разберемся по ходу дела, — обернулся, хватаясь было за болтающуюся на поясе фарфоровую звериную морду.

Тензо поднялся, качнувшись немного вперед от вдруг сдавившей грудь нехватки кислорода, и прыжком ушел в бег, как-то болезненно сведя к переносице выгоревшие за лето брови, но не издав при этом не звука.

Моментально перестраиваться после замедления биоритмов все еще не получалось. Человек жил намного быстрее окружающего мира, и, казалось, с каждым годом эти темпы только росли. Радовало одно: медитации, из вынужденных упражнений ставшие осознанной многолетней практикой, помогали.

«Я все делаю правильно», — Тензо улыбнулся и прибавил шаг, поднимая глаза и пытаясь просчитать и подстроиться под частоту дыхания семпая, почти летящего среди отсыревших ветвей.

Близость цели становилась почти ощутимой.

Изначально его вообще здесь быть не должно было.

По описаниям миссия едва ли тянула на заявленный ранг. Умело избегая пункта о возможности контакта с шиноби из враждебных деревень, заказчик — глава малоизвестного вне определенных кругов союзного клана из северного пограничного селения, важным обозначал возвращение похищенных целью нескольких ценных печатей в количестве двух штук и передачу Хокаге так же похищенного информационного пакета о ситуации на пограничных фронтах. Цель требовалось устранить.

Миссия-убийство с ограничениями во времени. Какаши, сперва заявивший себя единственным исполнителем, замер на выходе из общежития.

Тензо всего лишь ненавязчиво предложил проводить.

— Лучше перестраховаться.

Обернулся.

Заглянул прямо в глаза.

Чуть взгретый за день ветер задувал ему волосы на затылке, и Тензо, переступая босыми ногами по тонкой облупленной дощечке порога, отчего-то думал о седеющих в апреле одуванчиках, и еще о чем-то невнятном.

— Чего ждем?

В глазах семпая недоумение, подстегивающее не хуже ложащейся поперек пяток розги. Или трости, вонзающейся промеж лопаток, той самой, что в свое время была неизменным и бесстрастным, как и ее хозяин, участником тренировок на концентрацию.

Ветер. Тензо отплюнулся от волос, лезущих в рот, заправил несколько прядей за ухо. К палке, вминающейся в спину, он смог привыкнуть. И к излюбленной Какаши манере менять тактику на ходу когда-нибудь привыкнет тоже.

* * *

Привратники провожали только до спуска на нижние уровни.

Маски знакомые, шиноби за ними — нет, черные шесты за спиною крестом. Скорее всего, никого из его бывших напарников уже нет в живых. Фальшивые лица разбиты и люди истерты из-под имен; последнего из них он видел лет семь назад: бежевый плащ, хромающий через границу, и больше ничего.

Проход — все та же, летящая вниз темная башня, знакомая до последнего перекрытия, гудящая полыми, врезающимися в пластины бетона, ребрами труб.

«Тело огромной рыбы», — вспомнил вдруг Ямато, почти ощутив кольнувшую в груди искорку придавленного временем и привычкой, неосознанного когда-то восторга. — «Только без внутренностей».

Продолжал вспоминать, соскальзывая с черных «костей» вниз, пока не толкнулся подошвами в каменный центр обнесенной красными перилами широкой несущей конструкции.

Первый подземный уровень. «Корень».

— Хоть я и старейшина, неосведомленность принцессы Цунаде лишь показывает, насколько хладнокровно ты готов выполнять свою работу.

Ответа он не требовал, но Ямато еле удержался, чтобы не свести руки за спиной. Дурная привычка.

Один раз взглянув на него из-под полуопущенного века, Данзо кивнул, выводя бесстрастное:

— Спасибо, что пришел, — медленно развернулся и, припадая на трость сильнее, чем Ямато помнил, двинулся к проходной в северное крыло. — В любом случае, пока ей не стоит знать о твоей связи с Организацией. Пойдем.

Мерный деревянный стук отдавался эхом в воспоминаниях о тысяче пробуждений мальчика, что, страдая от равнодушия к жизни, так и не осознал, в какой момент спасший его человек заронил в пустоту его сердца камень, называемый «долгом». Тот же самый, сейчас, идущий впереди человек, в видениях о котором остались только крепкие высохшие руки с сизым рисунком вен, пронзительный взгляд нескрытого бинтами, запавшего глаза, и голос, как и прежде, гулкий и выморенно-бесцветный.

— Хочешь что-то сказать? — Данзо не оборачивался.

Ямато только украдкой покачал головой. Он бы хотел. Он хотел бы сказать очень многое. Но это Киное был тем, кто имел право спрашивать. Он таких прав не имел.

Комнату, куда они вошли, Ямато не узнавал. Возможно она появилась после очередной регулярной перепланировки штабквартиры.

А может, все-таки подводила память. Данзо сразу прошел вглубь помещения, где на небольшую ступень был задвинут стол с аккуратными стопками документов на нем.

— Я перейду к главному, — он сел, положив несколько бумаг перед собой.

Ямато как можно тише задвинул за собой седзи:

— Похоже, я нарушил некоторые ваши планы, — проговорил он размеренно, обводя комнату взглядом.

Бывший командир, впрочем, смотрел только в документацию.

— Ты делал то, что тебе приказали. Шиноби, исполнивший свой долг перед деревней, достоин похвалы, а не нареканий. Так же, как предатель достоин смерти. Впрочем, — он сделал пару пометок, — пока не об этом.

Ямато вытянулся в привычной готовности:

— Чем могу служить?

— Сай. Твое мнение о нем. Как капитана.

Его растерянность от вопроса Данзо, похоже, почувствовал. Или ожидал.

— Сай был одним из лучших шиноби Корня за последние десять лет, но скрыться от тебя не смог. Не хочется думать, что я переоценил его способности.

— Сай... Он очень силен и способен для своих лет, — Ямато повел плечом в неопределенном жесте. — В боевой обстановке действует последовательно, в рамках отданного приказа. Провал его миссии можно, конечно, списать на то, что ему не повезло оказаться именно моим подчиненным. Но фактически ему не хватило опыта для ведения операции подобного рода. Первая ошибка — выбор неверной тактики. Чувство ненависти к себе, которое он так упорно провоцировал, плюс факт предательства, вызвали у команды только большее желание найти его. Не стоило забывать, что его напарники воспитывались на других идеалах. Вторая ошибка — ему не следовало держать Бинго-книгу на руках.

Данзо несколько мгновений смотрел на него не моргая, потом снова обратил взгляд на бумаги, хмурясь:

— Обычно он более осмотрителен.

— Мне кажется, он попросту не был готов. Не стоило отправлять его одного. Миссии такого плана предполагают устранение команды-прикрытия, после того, как контакт с целью установлен.

— Это верно.

Восприняв кивок, как разрешение, Ямато продолжил:

— Если устранение команды-прикрытия изначально не представляется возможным, как в нашем случае, Сай должен был иметь хотя бы одного напарника в поддержке, который, после установления контакта с целью, отвлек бы внимание команды-прикрытия на себя. Сай бы смог уйти незамеченным. Предположительно. Однако, учитывая все, что я видел, — он сложил руки на груди, замолкая на секунду в раздумии, — сомневаюсь, что Сай справился бы со своей целью — с Саске — в одиночку. Учиха одержим. Риск операции был неоправдан, если, конечно, вы не планировали принести мальчика в жертву, чтобы узнать, насколько опасен станет Орочимару в новом теле.

На этот раз Данзо обернулся всем корпусом:

— В тот момент, когда Орочимару была передана папка с досье на наших АНБУ, Сай стал предателем Конохи. Он знал, на что идет, и знал, что ты как АНБУ хокаге убьешь его за это. Почему ты этого не сделал — другой вопрос.

Ямато покачал головой:

— Сай — хороший пример того, что тренировки на основе программ Скрытого Кровавого Тумана неэффективны для работы шиноби. Он очень слабо понимает, что движет людьми, чем продиктованы из действия, реакции... У него вообще нет собственных мыслей о том, что он делает. «Бесчувственный» — неправильное определение. Он искалечен.

Ямато вдруг почувствовал себя очень пустым. Отчего только — неясно. Зачем Данзо, его собственный учитель в прошлом, а в мыслях почти отец, позвал его сюда? Чтобы напомнить, что как бы далеко его не увела жизнь, его собственные корни, запечатанные сверху проклятьем молчания, навсегда останутся здесь? Огорчаться этому или радоваться?

Вместо ответа в голове образовался новый вопрос: знает ли Данзо, что он был тем, кто убил связного Сая, который в тот день передавал ему папку с досье? Как же его звали... Хье? Ямато нахмурился в мрачной задумчивости. Он до сих пор не избавился от маски, снятой с трупа. Нехорошо.

Данзо очень кстати отвлек его:

— В каком состоянии сейчас Орочимару?

— На пределе, и похоже всерьез опасается, что до него доберутся раньше, чем он успеет переродиться, а потому Саске не отпускает от себя ни на шаг. Кабуто сказал, что уничтожив еще хотя бы двоих Акацуки, мы окажем им большую услугу.

Молчание нарушил звук, похожий на смешок:

— Все же поставить в одну команду двоих выходцев Корня было самым удачным раскладом из всех возможных.

«А миледи даже не знала…» — думал Ямато с какой-то странной виноватой горечью. — «Что бы она не выбрала тогда — все одно. Ей придется очень постараться, чтобы быть хотя бы на шаг впереди. Если это вообще возможно.»

— Да, Сай просил у меня разрешения остаться в твоей команде еще на какое-то время.

— Не моей — Какаши-семпая.

— Я эту просьбу уважил.

Ямато кивнул, отведя взгляд:

— Думаю, ему пойдет это на пользу. Как мне когда-то. Я ведь тоже таким был. Наверное.

— В любом случае, это все, что я хотел сказать. Так что, можешь идти. Стражи проинформированы. Свободен.

Уже через секунду о присутствии другого шиноби напоминал только едва различимый энергетический след.

Тени на стенах дрожали; в воздухе вдруг явно прочувствовалась горечь.

«Нет», — Данзо задумчиво шершавил бумагу в пальцах, моргая через раз.

«Нет, ты был другим. Совершенно другим».

Выжившим ли?

«Подачу кислорода обеспечивал состав, которым был заполнен резервуар. Но для этого его пришлось там утопить».

Чуть больше пяти лет — определить удалось по частично сменившимся зубам.

Реакция на освобождение только, сужающийся на свет, еле различимый зрачок. Две недели, пропихнутая через надрез на горле трубка для искусственного дыхания, — ни звука.

«Не уверена, что он сможет когда-либо дышать самостоятельно. Его легкие просто не приспособлены для этого, он вряд ли даже помнит, как ими пользоваться».

Его пришлось учить дышать заново. Так выяснилось, что он все же помнит, как говорить, когда через мокротный кашель удалось разобрать три слова: «Там умерли все». Не злое и не печальное, сказанное скорее с несвойственным ребенку смирным, тоскливым пониманием, залегшем в глубине темных невыразительных глаз.

Он послушно учился жить. Заставлял себя дышать через нос, ходить прямо, цепляясь за стены, терпеть и выносить боль, когда приходилось глотать что-то тверже воды с растворенной клетчаткой.

Слабый, больной, ненормальный. Слишком рано увидевший смерть.

Правила субординации — было первое, что он объяснил, когда Киное, будучи ребенком, неосознанно попытался взять его за руку. Реакцией на непонятное суженному восприятию действие стал испуг. Данзо разъяснял терпеливо:

— Прикосновения вызывают чувства. Разные чувства.

Не то чтобы он сердился. В свои пять Киное подавал признаки явной недоразвитости, ставшей следствием совсем раннего отрыва от матери и многолетней, травмирующей изоляции от мира. Но похоже, его инстинкты были в порядке.

— Как боль? — Киное говорил очень медленно и сильно картавил.

Работы предстояло очень много. Но ради гипотетического шанса получить шиноби с редчайшей в мире стихией, он был готов пожертвовать сил и времени. Тем более, что сам мальчик, похоже, был довольно неглуп и обладал исключительно крепкой психикой, раз смог сохранить рассудок, после всего, что с ним делали. Его, пусть и обширные, провалы в памяти на этом фоне не были большой проблемой. Так даже лучше, не будет мучиться от тоски.

Данзо немного расслабился, все еще ощущая на пальцах фантом прикосновения:

— Верно, как боль. Разные чувства. Боль считается одним из основных. Потому можно точно сказать, что если человек чувствует боль — значит он все еще жив.

Киное хмурился на свою ладонь.

— Ты и сам это знаешь.

На детской ладошке сосуды просвечивали сквозь кожу.

— Желание прикоснуться к кому-то это нормально. Но человек имеет неприятное свойство привыкать к прикосновениям, потому это один из главных моих запретов, если только это не часть тренировок. Ты испугался, но это ничего. Страх это защитный механизм тела, и у тебя та реакция, которой не хватает многим моим бойцам. Мне не придется учить тебя этому.

— Страх…

— Наличие чувств отличает живых существ. Но то, что отличает конкретно человека — это эмоции. Эмоции бывают разные, одни — слабые, другие — невероятно сильные. Нужно понимать разницу: ты можешь контролировать чувства, эмоции — нет. Так чувство страха может спасти тебя, а отчаяние — эмоция, — убить. Эмоции минутны, непостоянны, их легко испытывать, так же, как легко привыкать их слушаться. Шиноби такая ошибка может стоить жизни, потому в Корне мы учимся эмоции подавлять. Осознавать их и управлять, потому что нет более глупой смерти, чем та, что постигает человека, утратившего в агонии трезвость ума. Если я вижу, что кто-то из моих бойцов поддался этой природе, я от него избавляюсь. Именно поэтому для всех служащих в Корне я — командующий,…

»…а не отец».; иногда казалось, что из того разговора Киное уловил только это слово. Время от времени Данзо слышал, как он говорил его сам себе, трогая подушечками пальцев губы, словно пытаясь нащупать его форму. Мутный взгляд и испарина на носу.

Киное не мог вспомнить, что оно значит.

Не мог.

— Нападай. Основы лучше всего забивать на практике.

Парень дернул шеей вбок и вынес перед собой сжатые кулаки со сбитой кожей на костяшках. Выше него почти в половину, всклоченный, бледный и черноволосый, с неприглядным вытянутым лицом и сломанным носом.

— Ну же, — он глубоко вдохнул вдавленной узкой грудью и расправил плечи.

Киное едва доставал до этой груди макушкой, и противник, казалось, даже не почувствовал кулака, глухо ткнувшегося в левый бок.

— Видишь? Так бы выглядел идеальный бой. Бей еще раз. Сильнее.

Взгляд Данзо, стоящего в стороне, был почти ощутим.

Киное лишь успел замахнуться.

Слова дребезжали в ушах.

— Киното.

— Я не хочу наклоняться к нему, — парень опустил ногу, переступив, и накрыл колено ладонью. — Идеальные бои начинаются и заканчиваются здесь, в додзе. Пусть привыкает получать сдачи. Или умнеет, чтобы не получать ее.

Данзо лишь спокойно скомандовал:

— Киное, встать.

Киното шмыгнул носом, безучастно смотря на скребущие деревянный пол тонкие пальцы и просвечивающий сквозь разметавшиеся волосы изгиб неловко вывернувшейся шеи. Коленку немного саднило, но вид с трудом вставшего, еле оправившегося от удара мальчишки с расцветшим на половину щеки влажным отпечатком натекшей из носа крови, теперь темнеющей на половицах смазанным разводом, вызывал в мозгу полуинстинктивную установку: добить.

— Киное, не торопись. Оцени ситуацию. Только из неравного боя можно вынести опыт.

Киное отвечал дрожащим шепотом:

— Все… все хорошо, — и искал ногой новую точку опоры, заново зажимая кулаки.

Через полгода он впервые убил человека.

Правая рука возвращала чувствительность — Данзо попробовал сжать пальцы в кулак. Успешно; хотя тошнотворное ощущение на мгновение зашевелившейся под перевязью плоти, среагировавшей на родственный ген, все не уходило.

В воспоминании стоящий над трупом щуплый мальчик с рассыпавшимися по плечам истонченными, тусклыми волосами, кончиками пальцев вытягивал уголки мертвого рта наверх, говоря, что «…больше боли не будет».

Он был совершенно другим и должен был остаться в Корне навсегда.

«Но кто же мог знать, что ты влюбишься?»

Когда Тензо поравнялся с ним, Какаши вдруг показалось, что керамические кошачьи уши вдруг шевельнулись как живые. Чего не увидишь только.

— Отставание — десять минут, поменял направление, пошел на юго-восток, — сухо отрапортовал он.

Теперь, когда цель была в зоне прямой досягаемости, Тензо был сосредоточен только на миссии. Какаши мысленно представил себе карту, прикидывая пути отступления. Наконец высказал догадку:

— Хочет ускользнуть по тропам.

— Пока что движется в чаще, параллельно береговой линии. Уйдет в дельту реки — к сроку не выследим.

— Надо перехватить в старой части леса.

— Вы правы, семпай. Расчетное время около семи минут, предлагаю брать методом «сцепа».

«Действуя с поправкой на то, что мы не знаем способностей цели, „сцепом“ будет эффективней всего».

Какаши согласно кивнул:

— Рассчитываю на тебя, будь осторожен.

— Да, — он уловил сдержанный кивок, и Тензо будто провалился вниз, мгновенно исчезая из поля зрения в зеленом сумбуре родной стихии.

Какаши прибавил ходу, он мог не волноваться. В месте «сцепа» Тензо будет как штык, даже если до последнего момента не будет точно знать, где оно.

Замшелая земля тонула под ногами, под каждым шагом вдыхая так мученически, что, казалось, — сейчас застонет. Навстречу летели пораженные, опухшие от влаги стволы, гипертрофированные корни, листва, трава в болезненных солнечных пятнах; и влажность такая, что не вдохнуть, так горько и вязко, и тяжело.

Призыв! Ранка на пальце напоминает о деле.

— Куда спешишь, Какаши?

Появившийся с правого бока Уруши показывает темные десны, довольный своим остроумием, и сурово сопит, светлым, четвероногим пятном пролетая сквозь заросли.

Язык Шибы, сонно перебирающего лапами слева, по привычке вылезает из пасти чуть ли не до земли, когда тот начинает шепеляво посмеиваться. Он жмурится на хлестающий короткую, светло-серую морду встречный воздушный поток и, кажется, наконец просыпается.

— Распустились совсем, — бросает Какаши больше для приличия, чем реально недовольствуя.

— Не начинай, — между черными губами нинкена сверкают зубы, — мы просто рады тебя видеть, а то все Паккуна зовешь, совсем забыл нас. Ну так? Чем можем?

Какаши кивает, видя как серьезнеют собачьи глаза:

— Я, Тензо — миссия. Впереди цель, мужчина. Берем «сцепом», живым, расчетное время около четырех минут.

Уруши характерно зубоскалит и уходит вперед.

— Ну, понеслась тогда.

Понеслась: Шиба взял след почти сразу — и природа мгновенно превратилась в ландшафт. Пересеченная местность — не самый удачный расклад, но если завяжется драка — не худший. Какаши прищелкнул языком в легком раздражении: надо было попросить Тензо прощупать все, а потом отпускать.

Если впереди есть какие-либо открытые участки, выгнать цель туда будет идеальным вариантом, но теперь это было неважно. Оставалось рассчитывать, что некий объект, который их цель тормозил, будет мешать сражаться, если уж до того дойдет.

— Двести метров, Какаши, — гавкнул Шиба.

Чужеродно-цветное пятно среди деревьев.

Какая удача.

Где-то эхом отдался короткий и резкий лай.

— Уруши, — сообщил пес, поднимая серые вихрастые уши. — Пересекся с твоим человеком.

Одним камнем на плечах меньше. Казалось, или деревья редели?

Мужчина почти что вывалился из лесной утробы, оставив зубья сломанных в остервенении веток. Упал в низину, скользя и сжавшись, словно побитый. В траву откатился какой-то комок. Пронзительно рыжеволосая голова в дезориентации крутилась на жилистой шее, а руки, до того момента крепко прижатые к телу, беспорядочно хватали воздух. Ноги, похоже, его уже не держали, а потому, когда лай, как за поводье, дернул его с места, он сделал лишь пару шагов в размякшей земле и рухнул спиной на ствол дерева.

Над ним возвышалась безлицая тень.

Рука беглеца метнулась за пояс, но замерла, едва царапнув треснувшим ногтем ремень.

— Не двигайся.

— Не двигайся, — коротко, едва разомкнув губы повторил Тензо, вытянувшись из дерева по-плечи и единственной рукой давя чужую шею в захвате.

Мужчина с трудом продохнул через сжатые зубы, и в попытке выгнуть шею, чтобы ослабить давление, зацарапал лопатками ствол.

Всех отвлек Шиба, звонко чихнувший в высокой траве на ношу, которую выронил беглец:

— Ребенок человека!

Тензо остался неподвижен, когда семпай кивнул ему и пошел за собакой. Вырвавшийся из тени деревьев запыхавшийся Уруши побрел в ту же сторону.

Пленник вдруг резко рванулся из хватки:

— Не тро..!

Его голос сорвался.

— Этот живой, спит в гендзюцу, — бросил Какаши через плечо, не обратив внимания на незамедлительно последовавший звук глухого удара за спиной. Жизни ребенка похоже ничего не угрожало.

Он поблагодарил нинкенов, напоследок погладив обоих между ушами, и отпустил, разогнав рукой белесый след остаточной чакры.

Подойдя к сползшему между корнями пленнику, он ровно проговорил:

— Печати и данные о состоянии границ. Тебя видели.

Рыжие патлы на затылке склеило красным, мужчина с трудом поднял взгляд на него. Какаши сложил руки на груди.

— Твою мать... — сипло пробормотал рыжий, — вот уж не думал, что... Напороться на безликих. Твою мать... В сумке, в сумке всякое шинобье барахло.

Он, как мог, кивнул куда-то в сторону. Недалеко, чуть примяв заросли крапивы, действительно валялась небольшая котомка.

— Откуда мальчишка?

— Здесь на реке деревня... Местные попросили меня избавиться от него. Ребенок от любовницы, ну, вы понимаете.

Он потупил взгляд шмыгнув выступившей из носа кровью, но продолжил:

— Но что мне ребенок сделал? Думал вот, заберу с собой, научу, чему смогу...

— По правилам его надо вернуть. Один не протянет.

— Богов... побойтесь, — мужчина давился вздохами и слюной, болезненно морщась. — Его просто убьют там.

Он кашлял, рывками заглатывая воздух, будто размякшие комья ваты, и почти театрально ронял косматую, сальную голову Тензо на плечо. Жирная линяло-рыжая шесть; Тензо молчал, концентрируясь на держащей захват руке.

Теперь, когда от человека в его теле почти ничего не осталось, это было легко. Захочешь — легко почувствуешь где именно позвоночник разошелся надвое, слившись с живым сердечным столбом, когда капризный геном изъел кости и жилы и разросшиеся межпозвоночные диски обратил в нежную древесную ткань. Его ноги, похоже, тянули воду. Конечно, не ноги уже, а корни; некстати вспомнился Данзо. Тензо чувствовал радость, собирая с кромки зубов горчинку, и вдыхал полной кроною так, что каждый лист разбухал от тепла. Кому, в конце концов, нужны эти слабые человеческие легкие...

Ему нужны.

— Семпай, — позвал он коротко. Его родная рука подавала признаки онемения. Нехорошо. Нужно было поскорее отделяться.

Какаши распотрошил котомку в траву и ломал защиту на найденных у вора свитках. В прорези его маски светился шаринган, погруженный в гендзюцу ребенок лежал у ног, словно послушно брошенная перед охотником дичь, которой одним точным ударом перебили спину.

По верхушками деревьев оголтело скакал северный ветер.

— Тензо?

Понятно, значит печатей на руках не было.

Рыжая тварь показала зубы, зацепив кадыком за ткань перчатки. Какаши закреплял похищенные документы на себе, под бронежилетом.

Тензо украдкой прикрыл глаза под маской и начал выходить из ствола. Дернувшегося было с места пленника мгновенно прибило к земле протаранившим почву побегом, живым и свежим настолько, что дыхание сперло.

— Я не люблю истязать людей перед тем, как убить, — Тензо сбивал онемение с рук, втягивая в спину и икры остатки рыхлой древесины. — Рот открывай.

Мужчина колебался. Бросал в сторону ребенка беспокойные взгляды. Тензо положил пальцы на рукоять катаны:

— Если я не увижу того, что надо, обещаю, все будет быстро.

Никаких повреждений гортани, характерных для человека, затолкавшего себе в глотку несколько каменных печатей, у пленника не не было.

Какаши пожал плечами, пробормотав глухо:

— Тогда сворачиваемся.

— Если позволите, семпай.

— Безликие пленных не берут? — подал голос рыжий с какой-то плаксивостью в тоне.

Возможно, Тензо только показалось, но дальше развивать эту мысль он не стал.

— Не сегодня, — меч одним движением вышел из ножен. — В этот раз хватит и головы.

Какаши обычно старался не смотреть. Если была возможность. А если не было — не судить.

Не судить... Он смотрел вверх, принимая на лицо бесшумно стекающий с неба сумрак, влажный, заливавший глаза и уши, словно ночь опускала здесь лес на какое-то дно. В оглушенном при погружении воздухе тонко звенела сталь.

Сталь ли?

Мертвое тело опускалось на правый бок.

Если был выбор, Тензо не давал ему добивать. Точнее, не так. Он спрашивал разрешения.

«Если позволите».

Тогда, в первый раз, кажется, было холодно. Холодно и странно. Граница Скрытой Травы, начало зимы среди исходящих паром полей, осунувшихся и желтых, будто измученных лихорадкой. Кожа беглянки в этом рассаднике тоже приобретала болезный желтоватый отлив.

«Ищите женщину» — частый запрос, разница лишь в деталях. Деталях, вроде условий доставки или еще каких пожеланий. «Доставить мертвой без открытых ран». Заказчики с такими запросами за глаза обвиняют шиноби в излишней изощренности и продажной натуре, скучающе вздыхая на вид за окном. Пожалуй, имеют право, ведь каждый из них уверен, что именно его великодушные подачки делают животных людьми. Не чувствуя пальцев на рукояти катаны, Какаши позволил себе представить как, должно быть, легко просить о подобном, когда убиваешь не ты; прижатая спиной к земле беглянка боялась. Наверное, хорошо, что он совсем не запомнил ее лица.

Тогда Тензо и спросил впервые. Спросил, не ожидая ответ, если он ему вообще был нужен, чтобы молча начать разжимать его онемевшую хватку. Тяжелую руку опустили, поддерживая за локоть и за запястье. Какаши растерянно моргнул, когда кохай показал ему раскрытую ладонь — «5 минут», — и начал снимать перчатки.

Тензо было 14, тяжелые остовы кивали ему. Единственные повреждения, с которыми цель доставили заказчику были небольшие темные круги, оставшиеся от пальцев Тензо, когда он ее задушил.

Опора — раз за разом приходило на ум. Та опора, которой ему так не хватало. Друг, напарник. Странно, что в ближнем бою он чаще всего наносил удары по легким. Кохай. На вопрос, когда он впервые убил, Тензо молча показал ему шесть пальцев и, отведя потемневший взгляд, признался: «Так получилось». Он не вдавался в подробности.

И каждый раз Какаши на его вопрос мысленно отрезал: «Не позволяю», но почему-то пересохший рот не выдавал ни звука. — «Не позволяю, Тензо!»

Он отступал, сам не зная зачем. Не понимая, что ими обоими движет.

А потом..

Какаши не поверил бы, если бы сам не увидел однажды, как с проклятым вопросом на невыразительном лице проступает нечто неуклюже-обеспокоенное. Выражение, которое он смог разгадать, только когда впервые увидел его не в боевой обстановке. Тензо, в иногда поражавшем его состоянии меланхолии, тогда сидел на полу перед кроватью. Прямо у ног Какаши, пристроившись щекой к его коленке, и задумчиво разглаживал ему складки на ткани штанов. Взглянув, Какаши вдруг понял.

Это была забота.

Кохай снова и снова просил уступить. Какаши завидовали.

Залитая кровью трава мазала Тензо лодыжки.

Похищенному ребенку на вид было лет шесть, не больше. Обычный человек. Светлые, желтоватые волосы, гражданская одежда — ничего выдающегося. Он тер руками глаза и, кажется, температурил. Когда нет чакры, гендзюцу без последствий не проходит. Похититель либо торопился, либо был просто глупцом.

Тензо хмыкнул, видимо, допустив те же мысли, и отцепил от пояса фляжку.

Какаши присел на корточки.

— Скажи, у тебя есть родственники за пределами деревни?

Мальчик молчал.

Тензо всунул ему в руки крышку с водой, вызвав неподдельный интерес к когтям, цокнувшим по металлу.

— Есть? — Какаши старался говорить мягко.

Как птичка выпив предложенную воду, ребенок медленно поднялся с земли, заявив хрипло:

— Я пойду домой.

Тензо сдвинул маску наверх, открывая рот, и отпил из фляжки сам.

— Кое-кто не хотел, чтобы ты возвращался.

— Мне нужно вернуться домой, — мальчик сжимал крышку от фляги в пальцах, будто от этого что-то зависело.

— Отдай, пожалуйста.

Он вздрогнул.

Тензо вынес вперед ладонь и держал ее, пока не получил крышку обратно. Какаши вздохнул и продолжил:

— Если есть родственники, лучше иди к ним.

— Я вернусь домой!

— Проклятье.

Мальчишка побелел до изнеможения, робко сделал два шага назад — и побежал.

Какаши встал, вдруг чувствуя крепкий хват за локоть.

— Он вырос тут, не заблудится. До реки здесь недалеко, а по берегу быстро дойдет.

— Проклятье... — Какаши снял маску и протер открытые участки лица тыльной стороной ладони. Он вдруг почувствовал сильную усталость.

Он так чертовски устал.

— Проклятье, Тензо.

Какаши тяжело протянул руку, обхватывая кохая рукой за плечи. Болезненно усмехнулся, сведя брови. Ему вдруг показалось, что если не будет держаться, он упадет.

— Вам нужно отдохнуть, — Тензо вытащил маску из его пальцев и снял свою.

— Проклятье...

* * *

Тензо проснулся около пяти часов утра. Сел на спальном мешке, разом покрывшись гусиной кожей спросонья, и потянулся. Им нужно собираться.

Вечером он не смог послать сообщение о выполнении миссии: на манок не прилетела ни одна почтовая птица. Нехорошо, хотя и не смертельно.

Тензо, прикрыв веки, пожал плечами на свои мысли. Свернувшийся рядом Какаши поежился и тонко вздохнул.

Пора.

Тензо склонился над ним. Осторожно подцепил пальцами несколько седых прядей и завел за ухо.

— Я схожу за водой, — шепнул он, почти касаясь губами кожи. — Поспите еще. Время есть.

Какаши не открывал глаз.

Река была серой.

Мелкий приток какой-то большой воды с короткой песчаной косой, заросшей осокой. Тензо прошел по воде пару метров от берега и присел. На темном дне песок шел волной. Он набрал воду в ладони и прижал их к лицу. Пробрало лучше любых стимулирующих таблеток.

Зачерпнув еще, Тензо вдруг нахмурился. Вода сонно убегала из сложенных лодочкой ладоней. Ветер гнул в землю хвощи на берегу.

Разведя руки и сморгнув склизкие брызги хлюпнувшей у ног водной глади, он отступил назад, цепляясь мокрыми пальцами за штанину и отстраненно вглядываясь в кивающие на ветер остовы водяной растительности. Еще не взошедшее толком солнце, не грея, зубоскалило в затылок, щемясь и пытаясь протиснуть болезно-желтое, плоское лицо сквозь вздыбленные верхушки ползущей на восток лесополосы.

Приглядишься — недалеко и правда можно различить какую-то мелкую деревню. Обычно из таких и тянут хвосты все россказни о демонах в масках, безликих, предвестниках, блуждающих или как там еще АНБУ кличут в простонародье? Все знают, что такие селения надо обходить стороной. В таких и своим-то жить как с пауками в банке. Что говорить о...

Внимание привлекло шевеление травы недалеко. По ощущениям колыхалось что-то тяжелое.

Да, что говорить.

Дойдя до зарослей, Тензо встал и поджал губы. Солнце-таки прорезалось в небо.

Тело было холодным, размякшим. Но да, знакомым, недавно живым. Светлые волосы, гражданская одежда, на продавленной шее характерный синячный обод.

Тензо сидел на песке рядом и жевал травинку, глядя под ноги.

— Ты был еще жив, — пробормотал он. — Как это ужасно.

Песок медленно пригревало.

— Попытались сломать шею — не вышло... Вышло не так. Испугались. Чертовы уроды. Они испугались, когда ты не умер. Потому что сломали не то.

В затылок швырнуло ветром, заставив съежиться, подобрав колени к груди.

— Они испугались, ты понимаешь? И бросили в реку. Там все и кончилось.э. Как должно быть это было ужасно: умирать так.

Он поднялся, отряхивая штаны, в обуви хрустело; деревня вдалеке начинала жить.

— Я суеверный, вообще-то... — начал было Тензо, сложив несколько печатей.

Движимая чакрой земля шелестя начала плыть. Тело тонуло, медленно уходило вниз: голова, руки, живот; так лучше. Рекам тела не нужны, рекам они бесполезны.

Тензо склонил голову:

— Такие как ты перерождаются демонами, — тихо проговорил он, опуская глаза. — Они отравляют землю и воду и сгнаивают целые поколения людей. Обычно я ставлю барьеры на захоронения, вроде твоего. Но сейчас не буду.

И Тензо ушел.

Фляги он наполнил в лесу, подняв на поверхность грунтовую воду.

— Что-то ты долго, — Какаши нахмурился на него и сунул в рот пару пилюль.

Тензо безразлично пожал плечами, подавая ему флягу и протягивая горсть красных ягод.

— М, труп нашел.

Брусника помогла забить горечь стимулятора. Какаши протяжно хмыкнул, надавив пальцем на лоб:

— К доброй дороге, — улыбнулся. — Смерть нас обошла.

* * *

Стук.

Тензо резко сел на диване, подтянув ноги.

Прислушался, судорожно напрягаясь. Ничего, кроме доносящейся со стороны кухни дрожи отбитых каплями стекол и тиканья часов. Он заснул?

Иензо поднялся на ноги, когда раздался еще один стук. Даже не стук, — настолько слабый он был, — а скорее глухой удар приложенной к дереву ладони.

Чакра!

Тензо сорвался бегом, перемахнув через низкий стол посреди комнаты.

Щелкнул ключом и вдруг замер, неловко зацепившись за ручку двери.

Петли не издали ни звука, когда он открыл.

— Тензо.

Знакомая угловатая ладонь, закрытая перчаткой, почти уперлась ему в нос.

— Семпай, — Тензо сделал шаг за порог, растерянно качнув руками в направлении Какаши, даже толком не зная, что хотел сделать.

— Семпай...

— А я в общаге был, — Какаши пошатнулся на пятках, оттягивая карманы штанов большими пальцами. Прорезиненные подошвы сандалей скрипнули по воде, которой натекло с него на пол лестничной клетки. — А мне сказали, ты съехал.

— Да... В смысле.

Хатаке замолчал. Шмыгнул носом и пробормотал, смотря в пол:

— Сколько лет.

Тензо быстро отступил от дверного проема:

— Это снимайте все, надо просушить, — он потянул Какаши за локоть. — Ну, как так можно...

Тензо опустился на колени. Какаши с закрытыми глазами сидел у стены под окном, упираясь босыми ногами в еще не застеленный футон. Дождь не кончался.

Он развернул короткое полотенце и, немного подумав, осторожно опустил его Какаши на голову. Будучи мокрыми, седые волосы не так топорщились, но менее беспорядочно не выглядели.

— Тензо, Саске ушел. Ты, наверное знаешь, — начал Какаши.

— Да, уже в курсе.

— Он появился в книге Бинго?

— Еще нет. Но возможно скоро появится. Не поймите неправильно, Какаши-семпай, в конце концов, он не первый Учиха в ней.

— Итачи после того нападения выследить не удалось?

Тензо неопределенно пожал плечами.

— Как сказать. Сообщения, мол, человека, подходящего под описание, видели там, или еще где, поступают каждые семь-девять месяцев. Мы Итачи постоянно ищем, как и других нукенинов категории S, но вы сами знаете, как это работает. Пока шума от них немного, их стараются обходить стороной. От А и В-класса на их фоне намного больше проблем: болтают.

— Тензо.

Какаши холодными пальцами поймал его за запястье.

— Тензо, не убивай Саске.

Тензо, казалось, растерялся.

— Я нукенинами класса D не занимаюсь, поэтому, скорее всего, он в моей книге Бинго в ближайшие пару лет не появится. Но семпай, есть ведь еще младшие части.

— Можешь убедить их? Тебя послушают. Проклятье, он же ребенок.

— Здесь все зависит скорее от самого Саске, чем от меня. Будет сидеть тихо — останется цел. Орочимару умеет... оставить о себе воспоминания на всю жизнь. После того, что было, без причины к нему никто не полезет. Но вы должны понимать, — Тензо нахмурился и склонился, заглядывая Какаши в открытый глаз, — когда кое-кто наверху решит, что его шаринган должен быть под контролем, я ничего не смогу сделать.

Какаши вглядывался в неподвижные темные зрачки напротив. Корень. Те признают одну власть.

— Проклятье.

Он тяжело вздохнул.

— И семпай.

— Что?

— Простите мне эти слова, — Тензо покачал головой, складывая руки на коленях, — но вы по сути просите меня проигнорировать зачаток угрозы для всех нас. Я понимаю, что вами движет, поэтому ради вас сделаю это, но...

— Я прекрасно осознаю, что как только Саске научится убивать, АНБУ сделают ход, — вдруг твердо заговорил Какаши. — Я просто не хочу, чтобы его убил именно ты, вот и все.

— Я?

— Мой нерадивый ученик в конечном итоге получит по всем заслугам, но не от тебя, — посмотрел в упор, крепче сжимая пальцы, — не от твоей руки, Тензо.

Какаши снова закрыл глаза и отделился спиной от стенки, склоняясь вперед, пока лоб его не уперся Тензо в сгиб шеи.

— Обещай мне.

— Обещаю.

— Давай не будем убивать детей. Больше никогда.

Семпай. Даже в тридцать один оставшийся тем же, что и тогда. И будто не было всех этих лет разлуки.

Зачем все это?

Он падал, и лес задыхался в овациях.

Тяжелые отсыревшие кроны, гонимые ветром, перетекали друг в друга; их шепот похож был на гром.

Еще одно небо. Невнятное, беспокойно-подвижное; где-то он уже видел такое. Да. Так выглядит зараженная ряской, рябая водная гладь, когда смотришь наверх с глубины, где такой же сумрак и глушь и дно в пятнах солнечной сыпи.

Где кольца корней и ключи под землей грохочут как водопады, отчего все под ногами колотит, будто от холода, а почва вся взмокшая и беспокойные травы не спят.

Ямато побежал, щурясь на брезжущий белый просвет впереди. В форме АНБУ, но почему-то без маски и без перчаток, ведомый по следу крошечных тонов в земле, оставляющих с настойчивым чувством чужого присутствия.

«Кто-то чужой», — верещал чуть ли не каждый лист.

«Кто-то».

Он вспомнил, зачем здесь.

Опустившееся в низину темное от влажности дерево приняло тело, казалось, сочувственно кивнув ветвями. Ямато замер, глубоко потянув листьями кислород. Окружающая растительность медленно впадала в угнетенное состояние защиты. Ямато ждал.

Ямато ждал, дыша через раз, терпя нарастающее жжение в сердцевине. Его паразитная стихия вдруг очнулась, разбуженная нагрузкой от использования дзюцу. Зашевелилась как червь, прорастив тонкие усики своей чакросети.

Ямато скрипнул: очень невовремя.

От протянувшегося по соседству корня пришел первый сигнал. Крошечный импульс, сообщивший о приближении «чужаков», на который открикнулась чуть ли не вся низина да так, что зазвенело в ветвях.

Вот он, чужой. Два шага, четыре шага, удар. Корой ощутивши тепло, Ямато мысленно выбросил фантомные руку и тело вперед, лишь бы успеть.

— Не двигайся.

Он снова был человек. Наполовину, но разве сейчас это важно? В правой ладони ожог.

Рыжая лисья шерсть мажет плечо. Такая, какой он ее помнил: сальная, мерзкая. Обладатель хрипло рычит и чуть ли не лает, брызжа слюной; извивается, истлевая в собственной чакре, да так, что мышцы Ямато немеют. А Какаши все тот же. Сидит, и серый хохлатый Шиба ластится к его рукам.

На груди нелюдя жизнь.

Ребенок: светлые волосы, одежда шиноби. Ничего выдающегося?

Ямато силясь раскрывает ладонь. Под кожей горит черное кандзи печати.

Когда ребенок смотрит на него пронзительно голубыми глазами, Ямато только успевает разомкнуть губы:

— ...Наруто?

* * *

В комнате плавает серость.

Как обычно с утра.

Ямато, растерянно моргнув, смотрел в потолок, чувствуя на языке обрывок вопроса. Мрачно зажмурился и с шорохом перевернулся на бок. Он все же слишком привык спать без снов.

Ветер задувал в приоткрытое на ночь окно, играл с занавеской.

— Спишь?

Ямато невнятно хмыкнул, пряча лицо в ладонях. Какаши как огромная ворона взгромоздился на подоконник и свесил ноги.

— Засоня.

Похоже, он улыбался.

— Я рад, что вам лучше, — хрипло проговорил Ямато, стирая с век остатки видения.

— Я бы еще пару недель повалялся.

Приподнявшись на локте, Ямато неопределенно повел плечом:

— Ну и падайте рядом. Хоть так.

— Смотри, дождешься ведь, — Хатаке весело сощурился, а потом оперся руками на колени. — Есть работа.

— Весь во внимании.

— Акацуки активизировались.

— Нехорошо...

— Наруто нужно срочно приступить к тренировкам. Потребуется твоя помощь.

— Какого рода?

— Видишь ли тренировка, которую я ему предложу, потребует от него манипуляции очень большим объемами чакры.

Ямато наконец полностью проснулся и сосредоточился на словах. Какаши разглаживал на штанах складки.

— Есть шанс, что это разбудит девятихвостого внутри него.

Ямато кивнул и сел, потянулся за сложенной на краю кровати водолазкой.

Какаши, стоя уже снаружи, на ветке близрастущего дерева, постучал ладонью по деревянной раме окна, привлекая внимание:

— Не торопись, — он кивнул, ветер задувал ему волосы на затылке. — Время есть. До встречи.