Ещё не конец (джен)

Две женщины, сидевшие друг напротив друга, очевидно, были родственницами. Несмотря на разницу в причёсках (у одной волосы были острижены, у другой ниспадали волнами) и одежде (одна с безупречной военной выправкой носила строгий гражданский костюм, другая щеголяла яркими цветами и узорами, говорившими о жизни, лишённой однообразия), их сходство было несомненным.

И в то же время, холодная сдержанность, с которой они себя вели, неловкость, с которой они взаимодействовали, длинные паузы, которые они не знали, чем заполнить, — всё это противоречило впечатлению, что эти двое могли быть матерью и дочерью.

— Я… рада, что ты согласилась встретиться, — произнесла Елена тихо. — Я хотела немного сблизиться с тобой.

— Да, ты упоминала, — коротко ответила другая Елена. — Какой срок? — спросила она вежливо, но равнодушно.

— Три месяца.

Ещё одна неловкая пауза.

— Что именно ты хочешь узнать? — в конце концов, спросила Елена, глядя дочери в глаза. — Говори ясно, и мы покончим с этим. — Она согласилась только потому, что кое-какие слова маленького человечка застряли у неё в голове на годы.

— Я… обсуждала это с тётей Корделией…

— Тётей? — спросила Елена немного резко.

— Графиней Корделией Форкосиган. Она… говорит, что помнит тебя немного, что тогда она делила с тобой камеру.

— Я… я мало что помню. Это она убила Фордариана? Помню, я удивилась, когда узнала, что она вышла замуж за Мясника.

Елена собралась защищать графа и графиню, но отвергла эту мысль. Эта беседа не о взаимных обвинениях или оправданиях. И она не о них.

— Она посчитала, что мне следует знать… знать всё от начала до конца. Она проигнорировала допуски и рассказала мне правду, которую знают очень немногие. Поскольку это беспокоит меня, как ты видишь, и она думала, что я имею право знать.

— И ты узнала о природе своих барраярских отклонений? — с горечью спросила другая Елена. Это всё, что её дочь собиралась обсудить?

— Нет, она представила мне в некотором роде оправдание моего отца, возможно, которое никто больше никогда не расскажет. И она его не приукрасила. Но я хотела услышать что-нибудь об этом от тебя для того, чтобы завершить это исследование прошлого. И тогда я смогу закрыть эту главу своей жизни.

— Ты не хочешь услышать, — Елена покачала головой. — Ты думаешь, что хочешь, но это не так. И прошлое не будет тревожить тебя меньше или больше из-за этого.

— Мне нужно узнать…

— Чего ты хочешь, — сказала проницательная Елена, — так это оправдать своего отца передо мной. Потому что, возможно, оправдывая его передо мной, ты сможешь оправдать его перед собой.

— Наверно, — в конце концов, сказала Елена. — Я сама толком не знаю. Просто я почувствовала, что мне нужно разобраться с прошлым, прежде чем я двинусь в будущее.

— Что ж, расскажи мне. Расскажи мне миленькую историю, которую твоя драгоценная тётушка состряпала для тебя, и посмотрим, сможешь ли ты убедить меня. И убедить себя.

— Правда? — сказала Елена с надеждой в голосе. — Но мне нужно, чтобы ты… дала слово, что не расскажешь никому то, что я сообщу, потому что некоторые факты засекречены, некоторые — нет, а некоторые…

— А некоторые факты было бы невежливо пересказывать, ты имеешь в виду? — презрительно сказала Елена. — Давай. Не знаю, сколько стоит моё слово, но я знаю, что лучше не ворошить прошлое, когда оно завершилось и ушло. И мертво. — Возможно, это был нечестный выпад.

Другая Елена хотела высказаться в свою защиту, хотела сказать кое-что о том, как покончить с прошлым, что она знала точно.

— Мой… мой отец родился в плохом районе города, — начала она и нервно засмеялась. — До сегодняшнего дня я не называла его своим отцом десять лет, — призналась она. — Но я подумала, что должна признать этот факт, если собираюсь принять прошлое.

Она увидела нетерпение на лице другой Елены и ускорилась.

— Его мать была проституткой, которая иногда сдавала его клиентам. Он вырос в борделе. Он… — Она поняла, что рассказывает не по порядку. Повествование становилось разрозненным и бессвязным. — Достаточно сказать, что у него была масса психологических проблем из-за его детства, не последней из которых было получение удовольствия от боли и причинения её другим людям. — Эту часть было тяжело рассказывать. — И ещё, возможно, шизофрения.

— Нищее детство и тяжёлое прошлое, полное психологических проблем, не являются хорошим оправданием. Разве человек не виновен в убийстве, потому что его родители были безответственными, когда он был ребёнком? Это чудовище совершило бесчеловечные деяния — его прошлое не делает его поступки менее ужасающими. — Ей не следовало соглашаться на это, когда воспоминания более-менее утихли. До настоящего момента.

— Он пошёл в армию, чтобы кто-то другой мог объяснить ему, когда убивать хорошо, а когда — плохо. Вот только армия не всегда принимает лучшие решения по этому вопросу. Моя тётя Корделия встретила его тогда, и я думаю, она сказала, что он показался ей монстром, но ещё ей казалось, что он… совершал поступки, похожие на правильные, когда было необходимо. Тогда он был не настолько чудовищным.

Хотела Елена это услышать? Услышать об отвратительном падении своего мерзкого насильника?

— А потом Форратьер нашёл его и обнаружил слабости его психики, и воспользовался ими. И использовал его. Ты знаешь, как.

— Ты не заставишь меня сочувствовать ему.

— Нет, но, возможно, печальные факты смогут. Он стал психически неуравновешенным, как ты знаешь. И… с тобой, я думаю, он создал иллюзорный мир, в котором он был счастлив и в здравом уме. Жизнь, которая могла бы быть.

— Мне противно то, — процедила Елена, — что он использовал меня в своей галлюцинации, чтобы успокоить свою совесть. Что у него была настолько извращённая фантазия. — Ей не следовало приходить, не следовало слушать всё это. Но эту часть она знала, она услышала её от маленького адмирала. Во второй раз это было легче слушать.

— Он был ужасен, — согласилась Елена. Её лицо выражало противоречивые эмоции. — Он не был виноват, это Форратьер превратил его в чудовище, но это не делает его менее чудовищным. А потом, не знаю, знаешь ли ты, Форратьер получил тё… Корделию. Корделию Нейсмит, так её тогда звали.

— Да, я слышала об этом, — осторожно сказала Елена. О Корделии Нейсмит ходило много историй. Она своими руками убила одного из величайших злодеев новейшей барраярской истории и потом вышла замуж за другого.

— Форратьер приказал… ну, он хотел, чтобы она испытала почти то же самое, что и ты. — Елена не могла закончить рассказ. Было слишком тяжело его озвучить и услышать нагромождение безжалостных, жестоких, чудовищных фактов, как будто, произнесённые вслух, они становятся более реальными. — И он вызвал м… моего отца. Которого узнала тётя Корделия. А поскольку она встречалась с ним раньше, она сказала ему, что прощает его, потому что понимала, через что ему пришлось пройти. И потом в его безумии возник проблеск здравого рассудка. И он сказал, что не сделает это, потому что… ну, из-за своего рода загадочного долга, связанного с их предыдущей встречей. — Вряд ли Елена поймёт барраярскую концепцию чести, особенно после того, как она побывала пленницей в войне, в которой никто не придерживался этого кодекса чести.

Елена взяла паузу, чтобы восстановить дыхание.

— И потом мой отец убил Форратьера. Это государственная тайна.

Другая Елена не вздрогнула, не отшатнулась.

— То есть ты хочешь, чтобы я простила одного мучителя за то, что он убил другого? Или, может быть, ты надеешься, что я испытаю чувство вины за то, что не настолько великодушна и снисходительна в своём горе и боли, как твоя драгоценная тётя? За то, что не пытаюсь понять внутренний мир человека, который неоднократно меня изнасиловал?

— Нет, — Елена покачала головой. — Я совсем не это хотела сказать. Тётя Корделия… необыкновенная, и её опыт полностью отличен от твоего, так что… она могла позволить себе простить его в данном случае. Я поднимаю эту тему только потому, что… тётя Корделия сказала, что Ботари был монстром, но он был монстром, который осознавал свою… чудовищность, наверное, и искал среди окружающих себе хозяина. И в этом он проявил силу воли. Форратьер был плохим хозяином. Но, в конце концов, он нашёл хорошего хозяина. Я так думаю. — Елена чувствовала, что мысли путались в голове.

— Твоего маленького адмирала? — Елена не могла не спросить.

— Мать адмирала, — рассеянно ответила Елена, потом вздрогнула. Но другая Елена не увидела связь. Тише, осознавая, что опять сбилась и что ей надо высказаться, Елена добавила: — Майлз сказал, что мой отец позволил тебе убить себя. Потому что его реакция была слишком быстра, чтобы было другое объяснение.

— Нет. Ты не отберёшь у меня эту победу, эту месть, — яростно воскликнула Елена.

— Майлз мог ошибиться, — осторожно сказала Елена. Другая Елена ничего не ответила, и она продолжила: — Майлз многим обязан моему отцу, поэтому его смерть стала для него… тяжёлым ударом. Более тяжёлым, чем для меня. В тот момент у меня… голова кружилась от откровений. — Она не знала, что сказать сейчас: она рассказала всё, что планировала.

— Это всё, что ты хочешь сказать?

— Почти. Я знаю, что ты ненавидишь и презираешь моего отца, и я это понимаю. И я уверена, что для тебя я не более чем напоминание о… прошлом. — Елена запиналась, но продолжала говорить. — Но я надеюсь, что однажды ты сможешь посмотреть на свою внучку по-другому. И, возможно, будешь навещать её время от времени.

Молчание.

— Это будет девочка?

— Да. Её будут звать Елена. Елена Джезек.

— Ты не назовёшь её Ботари-Джезек? — с фальшью в голосе спросила другая Елена. — Если бы ты в самом деле приняла своего отца, как утверждаешь, то не сомневалась бы насчёт того, передать ли его фамилию.

— Может, ты права. Возможно, я ещё не до конца разобралась с прошлым на уровне самоанализа. Но я пытаюсь.

Повисла тяжёлая тишина.

— Как бы её ни назвали, она выйдет из репликатора через шесть месяцев. Мы пришлём тебе приглашение — пожалуйста, приезжай, если будет время. — Более тихим голосом: — Как ты думаешь, ты придёшь?

Напряжённое молчание.

— Может быть.