Золотые птицы и лазурные бабочки (джен)

Она всегда казалась Ласке похожей то ли на райскую птицу, то ли на тропическую бабочку с картинки в старой забытой книге. Цветами и фруктами пахло от неё, руки её были нежны и теплы, тихий смех звенел золотым колокольчиком, молоком и мёдом струились речи. Ласка знала, что в доме её тепло, что двери в нём всегда открыты, как и открыта её душа для любви, тепла и добра. Но в сердце её свила себе гнездо лазурно-голубая боль. Саднила эта боль где-то внутри, цианистыми хлопьями опадала на самое дно души, мешала дышать, разъедала внутренности — но ровно настолько, чтобы это чувство стало закономерным продолжением… Она была так тепла, она так добра была по отношению к тем, кто не оттолкнул её. Она точно знала: чтобы обнять весь мир, нужно позволить себя распять…

Если бы не руки её — тёплые, надушенные, мягкие, с лазурными прожилками вен — так и казалось бы, будто она и есть душа. Если б не тело её — не скрытое излишней скромностью, но открытое в своей красоте — так бы никто и не подумал, что она — земная. Если бы не медовый голос её — так бы и не нарекли ей золотое имя, означающее жизнь…Если бы не лазурные глаза её, взиравшие на мир с какой-то необыкновенной надеждой, то и будущего этот Город не знал бы…

… Дождь размывал это соцветие, превращая Лазурь в невнятно-блёклые пятна. Золото оседало пылью, оставляя после себя горькое послевкусие смерти. Непрекращающийся плач плыл над Городом, и воздуха моментально не стало, и все Цвета ушли куда-то, оставив место только белому и невнятно-бурому. Цвету запёкшейся крови… Цвету смерти. Цвету чумы. Не было больше ни Лазури, ни Золота, были только все оттенки и соцветия боли, которые не перекрыть ничем…

Ласка раньше не была её гостьей, но знала, что отныне и не станет таковой никогда. Тихий уютный дом в один момент стал холоднее самого мрачного склепа, и даже запах духов, всё ещё витавший в прихожей, показался затхлым могильным духом. Ещё только взявшись за ручку двери, она поняла: с хозяйкой теперь нужно говорить, как с мёртвой, ибо она и есть мертвица. Сама для себя выбрала такой путь, омытый дождями и продиктованный добром. Сама предпочла увидеть перед смертью не шёлковый полог собственной кровати, но чёрное кружево соседских ворот. Сама поверила в осуществимость мечты — и осуществила: шагнула в объятия не другого человека, но вечности.

Жаль только, что даже самые красивые бабочки безвозвратно гибнут в огне, к которому так стремятся, да самые сладкоголосые птицы однажды умолкают навсегда. Тишина поглощает их голоса, да соцветия их, отмирая, обращаются слепящей белизной.