Молчи, женщина! (джен)

Она смотрит в тускнеющие глаза умирающего. И молчит. Впервые — по собственной воле.

В первую очередь, потому что именно молчание для него — для её супруга, умирающего сейчас в том числе и от её руки — дополнительная пытка. Пытка незнанием.

"За что?" — безмолвно вопрошают глаза на изуродованном лице — Сехт зачем-то решил снять с него кожу. Только с лица. Зачем — не объяснил. Да и объяснил бы… она не уверена, что поняла бы. Слишком он своеобразен — Сил из малого Дома Сота…

Она молчит. Маленькая месть за все её попытки высказаться, не раз и не дважды оборванные всего двумя словами. Всегда одними и теми же:

"Молчи, женщина!"

Эти слова преследовали её с самого детства.

"Молчи женщина!" — орал разъярённый чем-то отец, избивая заплаканную мать.

А маленькая тогда Айем, спрятавшись среди шкур, тихонько глотала слёзы, видя кровь на разбитом материнском лице. Было ли это впервые, или она наблюдала такое и прежде, Айем не помнит. И считает это своё воспоминание первым.

Не тогда ли она дала клятву, что каждый произнёсший эти слова, обращаясь уже к ней, непременно заплатит?

Айем не помнит. Да и зачем? Главное ведь — не когда. Главное — совсем в другом.

"Молчи, женщина", — небрежно отмахивался от неё брат, занявший место отца — кимер властный и сильный, но не отличающийся остротой ума.

И что ему до того, что её ум гораздо острее и изощреннее? Что с того, что в её руке копье, меч и заклятье ничуть не менее — а то и более — смертоносны, чем у лучших воинов и шаманов клана? В глазах ашхана она — женщина. А потому её дело — покоряться мужчине. Отдаваться ему, рожать ему детей. И — молчать, не подвергая сомнению его главенство.

"Молчи, женщина!" — рычал ашхан соседнего клана, пришедший предложить её племени "союз".

А по сути — рабство. Неумный брат Айем погиб — не без её помощи — на охоте, освободив место ашхана более достойному претенденту.

Ей. Альмалексии, прозванной Дочерью Боэты. Заслуженно, к слову, прозванной. И она этим прозванием искренне гордилась. Ведь именно следуя заповедям Боэты, она расчистила себе путь в юрту ашхана. Именно поэтому, её клан, процветая и множась в силе, всё ещё был под её рукой. Хотя желающих занять её юрту — и подвинуть Айем с законного места — всегда хватало. Всегда находился заносчивый дурак, чьим главным аргументом в споре было:

"Молчи, женщина!"

Как её отец.

Как её брат.

Как те, что раз за разом предлагали "союз", желая покорить сильный клан, управляемый — по их мнению, попустительством Предков — женщиной.

И всякий раз убеждались в том, что были глубоко неправы. Посмертно. А для Айем было величайшим наслаждением преподать каждому из них этот урок…

Она проиграла поединок лишь однажды. Неревару. Тому, кого звали Один-Клан-под-Луной-и-Звездой, ашхану-всех-племён. Но, верная заповедям того-той, чьей дочерью её именовали, сумела даже поражение обернуть себе на пользу. Он думал, что для неё стать женой того, кто объединил кланы кимеров в единый народ — великая честь. Она же считала, что это очень удачная сделка. Отдавая власть над своим племенем, она получала власть над всеми. Переставая быть ханом своего клана — становилась гахмерден всего Ресдайна. А он, получая — как он думал — власть над ней, отдавал в её руки себя.

Очень выгодная сделка. Для неё. Ей не привыкать быть второй, чтобы впоследствии стать первой. Её супруг не только силен, но и мудр, но… он всего лишь мужчина. И, как и все мужчины, самонадеян и самодоволен. А значит, однажды он даст ей повод…

Она охотно дарила мужчинам свою благосклонность, зная, что ими так проще управлять. Неревар не возражал, ценя её ум больше, чем женственность. Женщин у хана-всех-кланов было в избытке — только помани. А соратников — пересчитать по пальцам одной руки. Она, Айем, была одним — одной — из этих соратников. Его советницей. И её супруг всегда слушал её советы. Внимательно слушал. И очень ценил её мнение. Но был тот, к чьему мнению и чьим советам он прислушивался чаще.

Ворин Дагот. Консул одного из шести сильнейших кланов, отринувших кочевой образ жизни предков и принявших имя Великих Домов. Тот, чьи помыслы и устремления были ей неведомы. Тот, кого ей так и не удалось заинтересовать — собой. Холодный, закрытый, неприступный… и от того ещё более притягательный.

Была ли она влюблена? Нет, конечно же. Это было всего лишь желание… победить. И привычка побеждать. Ворин Дагот просто должен был, обязан был оказаться у её ног. Не в прямом — так в переносном смысле. Но он не поддавался ни на какие ухищрения. А на прямой вопрос насмешливо сообщил, что у Дома Дагот достаточно рабынь. Молодых, красивых, послушных… и хорошо знающих своё место.

Намек был более чем прозрачен. И пускай глава Дома Дагот не произнёс тех самых, столь ненавистных ей слов, суть сказанного им легко сводилась именно к ним:

"Молчи, женщина".

Что ж… так тому и быть. Она будет хитра и терпелива, как истинная дочь Боэты.

А он — заплатит. Обязательно заплатит.

Она подождёт…

Сердце Лорхана. Барабан Рока. Ключ к бессмертию. И к могуществу, какого не было еще ни у кого из смертных…

Её супруг — её сильный и мудрый супруг… отказался!

Глупец.

Она пыталась настоять — кому, как не ему, принять это могущество, стать бессмертным гахмердоном Ресдайна, чтобы и дальше вести кимеров по пути величия? Тем более теперь, когда враг — коварный богохульный враг повержен. А она… она станет его бессмертной гахмерден, чтобы и дальше помогать ему на его пути…

Но Неревар отказался. Снова. Он… струсил?

В отчаянии — чувствуя, как вожделенное могущество уходит у неё из рук — она бросила ему в лицо эти слова…

И хлёсткой пощёчиной получила в ответ:

"Помолчи! Коль скоро Совет неспособен прийти к единому мнению, решение будет принимать богиня".

Богиня… Азура! Допустит ли Матерь Розы, чтобы смертные обрели такую же силу, как и она сама? Айем знала ответ совершенно точно — никогда. Следовательно…

Путь от Красной Горы до Холамаяна, где было решено провести ритуал призыва, был долог. За время этого пути ей удалось склонить к предательству еще двоих, для каждого найдя свои слова…

Курится дым отравленных свечей — она сам готовила этот яд и сама же смешала его с лучшим воском, ведь гахмердон достоин самого лучшего, — липнет к телу жертвы пропитанное ядом церемониальное одеяние, обжигая и разъедая вспотевшую кожу, а ядовитые чары душным облаком льнут к её — его, Неревара — лицу. Сохраняющий свою обычную отрешённость Сехт наклоняется и точными касаниями эбонитового кинжала, странно похожими на жгучие поцелуи, срезает кожу с искажённого судорогой лица. Айем не препятствует и одобрительно кивает Вивеку, неуверенно сжимающему меч…

"За что?" — безмолвно вопрошают глаза на изуродованном лице.

Она молчит. Впервые по собственной воле. И улыбается. Она ждала и она дождалась.

Айем оглядывается на сообщников — они нужны. Но… они всего лишь мужчины. И, как все мужчины, самонадеянны и самодовольны.

А значит, однажды они дадут ей повод…