Их ненавидит пустота (джен)

Стряхнув с меча кровь и кишки, алой паутиной облепившие лезвие, Райга устало выдохнул.

В свободной ладони медленно потухало пламя, искрясь на кончиках пальцев. Мышцы болели, в груди глухо бухало сердце, а в горле саднило от жажды. Влажные волосы липли к скулам, ноги едва держали. Поэтому, впервые за прошедшие сутки, он позволил себе крохотную слабость: допить из потертой фляги остатки малость забродившего сыта. Опуститься на примятую траву, чтобы перевести дух, окинув заодно торжествующим взором недавнее поле боя. Зрелище эпичное и явно достойное полотна художника: поляна устланная порубленными и почерневшими трупами на фоне восходящего солнца. Красота!

Обезображенные, они валялись то там, то тут на пропитанной багрянцем земле кусками, редко — целиком. Порой, даже забавно булькая, словно из сжатых легких силой выталкивали воздух. Кое-где, ближе к линии леса, вяло догорала опавшая листва. Сизый дым тонкими змеями вился к небу, плавно растворяясь в лиловом полумраке. Подул свежий утренний ветер, прогоняя густую, почти осязаемую вонь. Сбившееся дыхание постепенно восстанавливалось, а Райге вновь похорошело. Хотелось плюнуть на грязь вокруг и, подложив под голову дорожную сумку, просто уснуть. Распластаться на траве, укутавшись плотнее в плащ, от души послав в пешее эротическое любые муки совести. Желательно до следующего дня. Мешали лишь жажда и работа, которую следовало закончить побыстрее. Убедиться, что никто из убитых больше не встанет и двинется обратно. На запад.

На запад в Диртогт, где ему все еще были должны. И где его, предположительно, — Райга очень, ну очень надеялся, что да, — дожидался Реццы, на чью смерть не молились разве что те, кто того в деле ни разу не видел. Райга тоже молился.Иногда. Горячо, подолгу и со вкусом… в минуты слабости. Реццы, впрочем, это нисколько не смущало: смерть ему грозила, в основном, неубедительно, вяло и из-за угла.

Допив сыто, Райга еще раз обвел взглядом поляну, помедитировал минуту-другую над валяющейся рядом сумкой, а потом выругался, плюнув в пустоту раздраженное «сука».

Страх был с ним согласен. Широкие перепончатые крылья, расправленные за спиной, казались слегка потрепанными, на бедре алели кровавые полосы. Однако грифон, гордо выпятив грудь, величественно восседал по центру поляны с откушенной ногой в клюве и сладко щурился. Живучий ублюдок, периодически игнорирующий прямые приказы. Жди меня вон на том утесе, Страх. Не лезь в драку, Страх. Береги крылья: тебе меня потом на своем горбу до ближайшей деревни переть, Страх. Но нет. Грифон подчинялся избирательно, и, чего греха таить, избирательность эта частенько Райгу выручала. А кровавые полосы… что ж, ублюдок обладал повышенной регенерацией, даже в банальной обработке ран не нуждаясь, чему Райга временами отчаянно завидовал, однако не переживать за него как за себя, не мог. Потому что регенерация была не менее избирательной: крылья, к примеру, затягивались дольше остального. Райга затягивался просто, — дольше, обычно зельями. А зелий хватало редко, невзирая на запасливость последнего.

Слабо усмехнувшись, Райга бросил грифону выуженное из сумки яблоко — тот сразу же ногу выпустил, принимая гостинец — а сам, вернув меч в ножны, склонился над одним из трупов. После короткой возни, выдрал из раскрытой пасти два передних клыка, заранее прикидывая, сколько времени уйдет, чтобы проверить на наличие нужных каждый. «Нужных»: в смысле молочных. Еще не стертых временем, не пожелтевших. Сахарно-белых. Клыки молодняка, в ныне суровый век — редкость; плодились эти твари медленно, старательно истребляемые всеми, кому не лень. Глядишь, скоро вообще не останется; человеческая и другие расы заметно прогрессировали, насколько прогрессировать позволяли последствия чумы, столетия назад выкосившей пол континента, эти же наоборот. Вымирающий вид, чтоб его. Вымиранию которого Райга способствовал, пожалуй, старательнее других. Никто из представителей ныне живущих рас, кстати, не возражал, иной раз поощряя старания звонкой монетой. И, где же байки про ужасы, летящие на крыльях ночи?

Опустившись на четвереньки, Райга, под хруст яблока, мысленно проклинал день, когда вообще заключил злополучный контракт.

Времени ушло часа четыре. Страх, вполне довольный жизнью, покорно ждал там же, по центру поляны на нагретом пушистой задницей месте, изредка издавая громкое птичье клокотание. То ли подбадривал на свой лад, то ли ржал. Не гнушаясь при этом периодически демонстративно дремать, прикрыв веками ненормально зеленющие глаза. Засранец. Райга же ползал от трупа к трупу, едва ли не на брюхе, бурча пустующим желудком. Сквозь зевоту и приблудившийся к жажде голод. Аккуратно складывал трофеи в исчерченный защитными рунами мешочек, зависая над трупами, будто в прострации. Шептал слова упокоения, сдабривая ритуал щепоткой заговоренной соли. Реццы бы выжег все к чертям, не став на подобное размениваться. Огонь работал идеально практически против любой нечисти, — из пепла восстанавливались разве что чумные. Редко, долго и мучительно. А Райга… Райга стонал сквозь зубы, но против правил не пер. Пока.

— Последние, — наконец сообщил он грифону, когда солнце уже поднималось над деревьями. Мешочек был заполнен полностью, едва перетягиваясь тесьмой.

Грифон встрепенулся, потянулся, совершенно по-кошачьи выгнувшись. И затрусил Райге навстречу, когда тот устало выпрямил спину.

Спину слегка ломило. Слегка болела голова. Вероятно, от недосыпа. Однако добыча явно стоила недели скитаний по болотам, утопленных там же кинжалов и потраченных усилий; гнездо попалось дикое, не особо приспособленное к обороне. Регрессия коснулась упырей в нем с размахом, выев остатки разума. Только животные инстинкты и минимальная имитация человеческой внешности. Как их стая разрослась до полусотни особей, Райга не знал.

Он вздохнул, задумчиво почесав переносицу; что ж, платили ему не за это. С губ на очередном выдохе слетело недавнее «сука».

Подобравшийся Страх сделал рваное глотательное движение, нахохлился, изогнувшись дугой.

— Знаю, — успокаивающе пробормотал Райга, стягивая с рук плотные перчатки, — я бы ее сам красиво по стеночке раскатал, но уговор есть уговор…

Да, уговор. Вернее, контракт. И перчатки. Которые Райга ненавидел больше, чем ненавидел себя. Тогда сделанный им выбор казался ему спасением, возможностью вымолить прощение собственным грехам, неприступный и недостижимый, путь к силе и власти. А теперь, полученная сила, древнее очнувшегося от долгой спячки мира, тяжелым грузом тянула в пустоту, постепенно выжигая в нем человека.

Глядя на красную кожу, цвета и запаха крови, запечатавшей всю его жизнь — не удобной метафорой, а слезами прошлого, болью настоящего, и мутнее болотных вод будущего, — Райга на миг закрыл глаза, унимая мелкую дрожь в пальцах. До хруста стиснул зубы, чтобы прогнать воспоминания о давно прошедших временах, о цели, загубившей его полностью и без остатка, чтобы, как он думал, не терзали сожаления, или затравленная, забившаяся в самые дальние углы подсознания совесть. Эти руки — цена, уплаченная за однажды проведенный ритуал. Наказание, ставшее в итоге проклятием. Потому выбрав, утолив желание получить слепое могущество, незыблемо следовала расплата. Нечто, год за годом глодавшее его изнутри, выпивая насухо, подобно черным пиявкам с Мертвых озер. Тварей, пожалуй, похуже убитых только что упырей.

Почувствовав тоску хозяина, грифон ласково потерся о напряженное плечо щекой. Осторожно ткнулся клювом в основание шеи, лизнул шершавым языком подбородок. Райга опомнился, едва удержавшись, чтобы не потрепать тому загривок, но вовремя вспомнив про снятые перчатки, отдернул руку.

— Не сейчас, Страх, — на что грифон понимающе уселся рядом. Наблюдая.

Райга вытянул руку, положив в раскрытую ладонь маленький, прозрачный шарик. Коснувшись кожи, он засверкал светлячком, увеличиваясь в размерах. Завис в воздухе, напоминая теперь жидкое бесформенное зеркало, и там, внутри, начала просматриваться укутанная холодным мраком комната.

Зрелищу Райга не удивился.

Упомянутая ранее «сука» сидела на каменном троне, прекрасная как рассвет. Несгораемые свечи, расставленные вокруг трона ровным, почти идеальным кольцом, давали достаточно света, чтобы рассмотреть ее полуголое тело, прикрытое лишь платьем из тончайшего шелка, инеем обтягивающего точеную фигуру, упругие груди. Белую кожу бедер, вероятно пахнущую дорогими маслами. Похабно разведенные колени, яркий блеск украшений, серебром обнимавших шею. Тени, грациозно танцующие на стенах, придавали картине какого-то почти загробного великолепия, смывая с присягнувшей хранить чистоту девы всю непорочность, которую столетиями воспевали в легендах барды.

О, она любила пафосные, эффектные появления, хотя Райга так и не сумел понять, являются ли оные иллюзиями, или же «сука» старалась специально для него, заранее зная, когда и где он выйдет на связь. Райга равнодушно хмыкнул; у нормального человека давно бы затвердело в штанах. Райга же, строго говоря, нормальным не был. Человеком, — почти. Никто из проклятых.

Он никогда не видел ее лично, возможно, не только он, кроме, разве что, Реццы. Или Страха, периодически таскающего той трофеи, если Райге было недосуг. Часть уговора, мать его. Хотя Райга ставил на обычный каприз. Издержки… профессии? Кто этих ведьм разберет. Да и знакомиться с ней ближе Райге не хотелось: Реццы, помниться, после такого сближения, окончательно протек крышей, изрядно усложнив жизнь себе и окружающим.

Он торопливо вздернул руку вверх, потрясая мешочком и повторил сакральное «последние» высокой нотой.

— Одно задание, ведьма, — сухо выдал он. — Одно: и я свободен.

На что та склонила голову, гаденько ухмыляясь. Паскуда.