Древняя и вечная (джен)

И ветер гуляет в моей голове,

Но без ветра не грянешься с высоты.

Я мог бы прикинуться человеком,

Хотел бы любить такую, как ты.

А я просто сижу и болтаю ногами,

Спасаю заблудшие корабли.

Всего лишь седой одинокий ангел,

Без горечи времени и земли.

Древняя и вечная, как сама Вселенная...

Куини моргает и отхлебывает теплое какао из большой кружки. Воздушные зефирки тают во рту.

Часы на стене отбивают странный четырехтактный ритм. Очевидно, что идут они неправильно. Но что-то все время мешает Куини их починить, как будто само тиканье этих часов — тик-тик-так-так — не даёт ей сосредоточиться. Хотя, казалось бы — это так просто. Всего один взмах палочки. Но нет.

Ещё один удар сердца — и часы совершенно выветриваются у неё из головы. Остаётся только настойчивое тепло кружки, согревающее ладони.

Бесконечно добрая, бесконечно сострадающая...

Куини вздыхает и заправляет за ухо короткий светлый локон. Берет с тарелки печенье, почему-то тоже странно покалывающее что-то в памяти...

Откладывает в сторону. В висках начинает стучать кровь, как будто болью пытается предостеречь от ненужных мыслей.

— Ты хочешь поговорить.

Это не вопрос, а утверждение. Чужие умы открываются ей так же легко, как забытые на скамейке газеты.

На самом деле Куини предпочла бы не знать, о чем думают люди.

Созидающая и разрушающая миры...

Ньют мнется, потом кивает и, отодвинув стул, присаживается напротив. Складывает пальцы домиком, смотрит сквозь них испытующе. Не знает, как начать? Тем более удобно, что Куини умеет читать мысли.

Хотя в этом-то, кажется, и проблема.

Спасающая потерянные корабли и потерянных детей всех миров...

— Блестяще! — выдыхает она. Кружка со стуком опускается на столешницу. — Ты, Ньют, знаешь ли, первый, кто додумался спросить, все ли в порядке у меня с головой!

Краска мгновенно заливает его щеки.

— Вообще-то я не спрашивал...

Куини выразительно стучит пальцем по лбу. И широко, располагающе улыбается.

Однако это не помогает.

Ньют досадливо хмурится:

— Понимаешь, я только недавно понял, что с твоим даром что-то не так. Легилименция — она вообще, знаешь ли, не про чтение мыслей! Это проникновение в сознание, считывание образов... Но не то, что делаешь ты!

Ньют осекается — потому что Куини склоняет голову, точно любопытная кошка:

— И что?

— Ты никогда не задумывалась, что это странно?

Боль в висках усиливается, мешая думать и вспоминать, бьёт такими же четырёхтактными вспышками, как и часы на стене.

Куини закрывает глаза, морщится, а уже через мгновение щебечет жизнерадостно — как ни в чем не бывало:

— Поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Не хочется портить мое чудесное какао невкусными разговорами.

— Мне кажется, в тебе есть какая-то загадка... — задумчиво тянет Ньют.

Её имя — самая первая загадка во Вселенной, которую только дети разгадают без труда.

Часы на стене продолжают рвать барабанные перепонки настойчивым, барабанным перестуком стрелок.

Да что с ними не так?

Что с ней не так?

— У тебя забавный чемодан, — говорит Куини, только чтобы переменить тему. — Изнутри куда больше, чем снаружи. — И, неизвестно зачем, прибавляет: — Ему бы пошёл синий цвет.

Виски просто взрываются болью, от которой Куини почти теряет сознание. Часы тоже стучат быстро-быстро и торжествующе.

Как два чьих-то сердца, заходящиеся в предсмертном стуке...

Ньют поднимается, решительно подходит к часам и отодвигает стекло, прикрывающее циферблат.

Нет!

Странное золотое сияние вырывается наружу — и это не магия. Это звонкая, торжествующая песнь, наполняющая каждую клетку ее тела.

Древняя и вечная, как сама Вселенная...

Бесконечно добрая, бесконечно сострадающая...

Созидающая и разрушающая миры...

Спасающая потерянные корабли и потерянных детей всех миров...

Её имя — самая первая загадка во Вселенной, которую только дети разгадают без труда.

Доктор. Её зовут Доктор.

Светлые волосы становятся чуть длиннее, черты лица неуловимо искажаются — и вот уже не совсем Куини улыбается ошарашенному Ньюту.

— Спасибо, что помог мне вспомнить! — она вся наполнена неземным, радостным сиянием миллионов звёзд. — В этот раз я слегка напортачила с Аркой Хамелеона. Мало того, что она немного изменила мою внешность, так ещё и способности к телепатии оставила — хорошо хоть пару сердец на одно заменила. Спасибо, что заметил, Ньют!

— Я ничего не понимаю, — с усилием выдавливает из себя тот, вскакивая с пола, куда его опрокинула волна артронной энергии. — Что произошло? Где Куини?

Доктор поднимает руку:

— Все в порядке. Куини — это я. Точнее, это Арка Хамелеона создала её, переписав мои клетки, а ТАРДИС выдумала биографию, спроецировав ложные воспоминания у моей «семьи», но теперь в этом нет необходимости. Мне очень жаль, что пришлось ввести вас всех в заблуждение. Но теперь, когда все вернулось на свои места, ложные воспоминания сотрутся и все будет как прежде. Я обещаю.

И она делает порывистое движение, будто готова бежать прочь.

Ньют успевает схватить её за рукав. Доктор оборачивается.

— Постой... Я ничего не понимаю.

— Сложно, — разводит руками Доктор. — Но знаешь, что я скажу тебе, Ньют? Моя ТАРДИС замечательно поладила бы с твоим чемоданом.

Она улыбается. Ньюту же явно совсем не хочется смеяться — но он приглашающим жестом выдвигает стул.

— Тут у тебя в чашке осталось ещё немного какао. И я думаю, что нам понадобятся объяснения. В основном, конечно, Тине... Я бы заподозрил в этом какое-то колдовство, но почему-то чувствую, что это не так. То есть ты утверждаешь, что у Тины не было никакой сестры, и ты... или ТАРДИС... даже не хочу знать, что это... какой-то магией переписала её память?!

Доктор рассеянно крутит в руках ещё теплую кружку. На дне её плавает одинокая зефирка.

Она осталась одна. Как Тина.

— Третий закон Кларка, — вздыхает Доктор. — Любая достаточно развитая технология неотличима от магии.

— Не морочь мне голову! — взрывается обычно тихий и покладистый Ньют. — Думаешь, я поверю, что какой-то магией можно создать человека, а потом — пуф! — просто заставить его исчезнуть? А Тина...

Он умолкает.

Доктор сочувственно качает головой:

— Мне жаль, мне правда очень жаль, но с ней все будет в порядке.

Ньют неверяще хмурит брови, а она заканчивает с совершенно прежними интонациями Куини:

— И потом, кто сказал, что, если у меня теперь снова не одно, а два сердца, я перестану быть ей сестрой?

* * *

— Вот где нужно было МАКУСА размещать! Вот это да!

— Вообще-то я ждала других слов, Тина.

— А ты не...

— Нет, я не отдам тебе мою ТАРДИС, сестренка, нет, вторую такую достать тоже не могу. И вообще, от бюрократов у неё изжога. А от волшебных бюрократов может и стошнить.

— А по-моему, ничего особенного. Обычные чары незримого расширения.

— Блестяще, Ньют. Ты опять сел в лужу!

— Это почему?

— Сейчас узнаешь.