Летит мотылёк на адский огонь... (гет)

В лучах полуденного солнца кабинет штандартенфюрера выглядел абсолютно обычно. Всё было на своих местах, как и весь этот год. Кровать была аккуратно заправлена, на столе лежала стопка бумаг, идеально ровно совпадая с углом столешницы, кресло придвинуто вплотную, а за ним на стене висел портрет хозяина кабинета с такой невинной подписью «С днём Рождения, штандартенфюрер! Любви и долгих лет жизни. 15.03.1944г», что была написана слегка пляшущим почерком. В воздухе всё ещё чувствовался привычный запах дорогого табака.

Тилике неловко помялся на пороге, не решаясь нарушить витающую в воздухе атмосферу, словно всё было как раньше. Медленно пройдя к столу, он сел на своё привычное место, за которым написал не один десяток отчётов. Как бы ни хотелось себя обмануть, но сейчас всё было совсем другим. Гауптштурмфюрер никогда не работал в кабинете командующего лагерем в одиночестве, и не слышать слева от себя шуршание листов было совсем непривычно. Положив на стол учебное пособие, которое когда-то брал у командира для составления лекций, Тилике открыл его примерно на середине и взял лежавшую между станиц фотографию.

Тридцать второй год… Здесь Ягер был ещё молодым и беззаботным лейтенантом. Совсем не таким, каким его знал адъютант. Не в силах больше смотреть на эти счастливые лица, Тилике до боли закусил губу и отвёл взгляд, посмотрев в окно. В голове был лишь один вопрос: когда эта проклятая война наконец закончится?

Когда дверь кабинета внезапно скрипнула, он тут же поднялся с места, приветствуя старшего по званию.

— Так и думал, что найду вас здесь, — произнёс герр Хайн, подходя ближе.

— Обергруппенфбрер, я зашёл за бланками для похоронок, — отозвался Тилике, так и не решившись подойти к столу командира. — Курсанты и офицеры вызвались помочь сложить вещи погибших. К вечеру всё будет готово.

— Не зря штандартенфюрер просил посадить вас на его место, — одобрительно кивнул Бернхард, поймав на себе несколько удивлённый взгляд адъютанта. — Даже настаивал на вашем повышении, но, думаю, вы и сами понимаете, что после случившегося об этом не может идти и речи.

— Так точно, обергруппенфюрер.

Тилике даже не знал, как реагировать на такую информацию. Безусловно, он мечтал о кресле командующего концентрационным лагерем, но теперь его тошнило от одной лишь мысли. Он точно знал, что не хочет занимать это место. Только не теперь.

— Я уже доложил о случившемся в Берлин. На место коменданта назначили нового человека, но оформление документов займёт некоторое время, поэтому до его прибытия вам всё же придётся взять на себя его обязанности, — герр Хайн прошёл ближе к столу, посмотрев, что именно разглядывал гауптштурмфюрер. — В память о вашем командире я постарался пристроить вас как можно ближе к Рейху. Дальше всё будет зависеть только от вас.

Тилике стоило бы порадоваться, что вместо расстрела его всего лишь переведут ближе к восточному фронту, но было как-то не до веселья. Да, был шанс остаться в живых и даже получить пару медалей, но теперь ему точно придётся оставить Грету — единственный светлый лучик, что освещал ему путь в этой непроглядной тьме.

— С-спасибо, обергрупенфюрер, — он попытался улыбнуться, но вышло так, словно у него заломило зуб. — Я благодарен вам.

— Что ж, рад, что мы друг друга поняли, — ответил Бернхард, сложив руки в замок за спиной. — В таком случае не подскажете, где могут находиться документы Оливии? Я хотел перевести её ближе к Берлину и заодно помочь с поездкой к родителям Ягера. Им сейчас очень пригодится её поддержка.

— Он… он так и не сказал вам, — потерянно отозвался гауптштурмфюрер, понимая, что и эту ситуацию тоже придётся решать ему, а не кому-то другому.

— Не сказал что? — непонимающе уточнил герр Хайн.

Потоптавшись на месте, Тилике пытался подобрать слова. Казалось бы, что сложного: произнесли одну-единственную фразу: «Она заключённая»? Увы, это оказалось непосильной задачей. Всё же подойдя к письменному столу командующего концлагерем, гауптштурмфюрер выдвинул верхний ящик. Найдя под одной из папок карточку заключённой, он протянул её Бернхарду. Он не знал, как отреагирует обергруппенфюрер, и лишь надеялся, что тот не захочет его пристрелить за сокрытие данной информации и не станет очернять имя Ягера.

— Это какая-то шутка? — внимательно разглядывая карточку, герр Хайн нахмурился.

— Разве таким шутят, обергруппенфюрер?

— И как давно? — спросил он, небрежно бросив карточку на стол.

— Не могу знать, обергруппенфюрер. Мне известны только про последнюю пару месяцев, — Тилике не хотелось врать, к тому же он прекрасно понимал, если кто-то и сможет помочь в разрешении этой ситуации, то только этот человек. — Я хотел доложить об этом, но… Герр Ягер… Он не заслуживал быть предателем.

— В любом случае это уже не имеет значения, — несколько раздражённо заметил Бернхард, но продолжать копаться в этом не стал. — Кто-нибудь ещё об этом знает?

— Никак нет, обергруппенфюрер.

Тилике не был уверен в правдивости данного ответа. Его не покидала мысль о том, что Анна тоже могла знать как о тайной тропе Мартыновой, так и об этих отношениях, ведь другого разумного объяснения, как она обошла всех караульных главного корпуса и проникла в кабинет штандартенфюрера, он просто не нашёл. К счастью, переводчица удачно сбежала вместе с танкистами и не сможет что-либо рассказать.

— В таком случае не будем привлекать лишнее внимание, — герр Хайн был предельно серьёзен. — Когда будете складывать вещи штандартенфюрера для отправки домой, убедитесь, что нет ничего, что могло бы свидетельствовать об их связи, а девчонку впишите в список на утренний расстрел.

— Так точно, обергруппенфюрер.

Когда герр Хайн покинул кабинет, Тилике чувствовал себя ещё паршивее, чем до его визита. Чуть больше суток назад он надеялся на отпуск в компании Греты, а теперь должен складывать вещи покойного командира и ехать навстречу собственной смерти. Он был почти уверен, что не доживёт до конца войны. Не об этом он мечтал, когда шёл добровольцем в армию.

— Хильда, прости меня, — прошептал он, подняв глаза к потолку. — Если бы я только тебя послушал.

Собравшись с силами, гауптштурмфюрер достал из-под кровати чемодан командира и принялся перебирать и складывать личные вещи. В одной из книг он нашёл отрезанный кусочек плёнки для фотоаппарата. Подставив её к свету, Тилике узнал знакомые фигуры людей. Наверное, именно об этом и говорил обергруппенфюрер. При других обстоятельствах он бы отдал негатив плёнки Мартыновой, но вряд ли она ей пригодится. Достав из шкафа блюдце, гауптштурмфюрер поджёг плёнку, наблюдая за поднимающимся к потолку дымом.

В дверь постучали. Получив разрешение, в кабинет зашёл солдат с небольшой коробкой в руках. Передав её офицеру, он поспешил уйти. Тилике решил сразу изучить содержимое, но тут же об этом пожалел. В коробке лежали медали штандартенфюрера, небрежно скиданные в одну кучу, приоткрытый футляр с трубкой и кольцо офицера СС. Есть ли смысл лезть из кожи вон и рисковать жизнью ради этих несчастных кусков металла, если после это не будет иметь никакого смысла? Бережно взяв чуть помятый железный крест, полученный командиром за отвагу, гауптштурмфюрер достал из чемодана коробочку, в которой его когда-то вручали, и аккуратно сложил.

Тилике хорошо помнил, как небрежно были скиданы вещи Гюнтера, когда мать их разбирала, рыдая над каждой скомканной рубашкой или завалявшейся среди обуви медалью. Может, его воспоминания были слишком яркими, потому что это были вещи родного брата, но он был уверен, что так нельзя. Сложив все награды по их коробкам, гауптштурмфюрер потянулся за футляром. Не заметив, что он был открыт, Тилике выронил трубку и просыпал немного табака. Когда он хотел сложить всё на место, то заметил, что на дне футляра что-то лежало. Достав небольшой кусочек, оторванный от географической карты, он не мог поверить тому, что видел. Гауптштурмфюрер провёл пальцами по написанным карандашом буквам, желая убедиться, что ему не чудится послание, оставленное командиром.

«Как жаль, что мёртвые не курят, правда? Уверен, будь у вещи, предназначенной для этого, то, что у людей принято называть душой, ей бы вряд ли понравилось пылиться где-то на полке старого шкафа без хозяина. Оставь трубку себе, Тилике».

— Неужели нельзя было иначе, Клаус? — тяжело вздохнул он, вспоминая их последний разговор.

Поиски беглецов затянулись уже на сутки. Тяжелый день и ещё более тяжёлая ночь била по нервам всем, кто хоть как-то был причастен к этому. Гауптштурмфюрер сидел в машине, ожидая возвращения самолёта, на котором Ягер пытался выследить русских. Минуты ожидания были той ещё пыткой, ведь Тилике уже просто не представлял, чем это всё должно закончиться. Нервно щёлкая зажигалкой, он только с третьего раза смог прикурить сигарету, промокшую от моросящего уже не первый час дождя. Вскоре над головой наконец послышался шум мотора. Когда самолёт приземлился, гауптштурмфюрер тут же подскочил с места, подойдя ближе к выбравшемуся из кабины командиру.

— Я их нашёл. Русские в квадрате Клингенталь, Цвиккау, Хемнитц, Аннаберг, — произнёс Ягер. — Я отправляюсь туда с первым взводом.

Тилике снова заметил в его глазах нездоровый блеск, но теперь это не просто настораживало, а пугало. Неизвестно, что происходило в его голове.

— Свяжите меня с Берлином, — добавил штандартенфюрер, подойдя к солдату, сидящему за аппаратурой.

— Так точно, — отозвался тот и вскоре передал командиру трубку.

— Это штандартенфюрер Ягер. Я их нашёл. К восьми утра беглецы будут уничтожены.

Адъютанту не доводилось видеть командира, когда тот врал, либо он просто не знал об этом, но сейчас было в этой интонации что-то непривычное, неестественное. Возможно, Тилике просто перенервничал или так на нём сказывался недосып, но ему показалось, что на последнем предложении голос штандартенфюрера дрогнул. Когда Ягер скомандовал всем рассаживаться по машинам, адъютант тоже поспешил занять своё место, намереваясь сопровождать командира, но тот его остановил, придержав за локоть.

— Тилике, ты нужнее в лагере, — штандартенфюрер был спокоен, и лишь глаза его выдавали. — Возвращайся вместе с пилотом.

— Но, герр Ягер, как же вы…

— Послушай меня сейчас, пожалуйста, очень внимательно, — штандартенфюрер, оглянулся по сторонам, желая убедиться, что до солдат их разговор не дойдёт. — Я понимаю, что не имею права просить тебя о подобном, но больше мне не на кого положиться.

Его голос звучал непривычно мягко, даже по-родному. Тилике не понимал, что нашло на командира и о чём тот собирался его попросить, пока Ягер не потянулся к своему внутреннему карману. Достав небольшой ключ, он вложил его в ладонь адъютанта.

— В моём сейфе лежат документы для Оливии. Если я не вернусь, прошу, отдай их ей и проследи, чтобы она ушла незамеченной, — совершенно игнорируя потерянный взгляд адъютанта, штандартенфюрер крепко сжал его пальцы, словно боялся, что тот выбросит ключ. — Я прошу тебя не как командир, Тилике, а как мужчина мужчину.

— Но, герр Ягер, как же я…

— Клаус, — перебил его штандартенфюрер. — Просто Клаус.

Только когда Ягер уже отпустил его руку, гауптштурмфюрер понял, что только что произошло. Это была не просто просьба, и голос командира дрожал не случайно. Всё ещё стоя под бьющим по щекам дождём, Тилике смотрел штандартенфюреру в спину, горько понимая, что он только что прощался. О таком не просят, собираясь жить и бороться. Такое обнадёживающее «если я не вернусь» на самом деле скрывало за собой безжалостное «когда…»

Гауптштурмфюрер всё так же сидел, в сотый раз перечитывая оставленную ему записку, проклиная себя, что не остановил командира. Они обязательно придумали бы что-нибудь. Нашли бы способ выловить проклятых «иванов», провели бы учения по-новой и несомненно восстановили бы пострадавшую репутацию Ягера. Тилике так искренне хотелось в это верить, но сознание упорно повторяло, что это ложь. Штандартенфюрер знал, что потерял всё и пути обратно просто не существовало, и предпочёл хотя бы уйти достойно, как всегда и планировал. Наверное, это действительно было единственным выходом сохранить хоть что-то, если уж с семейной жизнью не сложилось.

Гауптштурмфюрер уже не знал, что думать. Он сам того не заметил, как на обрывок карты упала пара капель. Попытавшись их стереть, он только сильнее поддался эмоциям, не в силах больше держать всё в себе. Слёзы бежали против воли, скатываясь по щекам, как бы Тилике ни пытался их стереть рукавом кителя. Ненависть к себе сменилась злостью на Ягера и его эгоистичный поступок. Как можно было бросить всё и красиво уйти в рассвет, прекрасно понимая, что всех собак спустят на его адъютанта? Ещё и просить практически о предательстве! Проклиная всех и вся, гауптштурмфюрер в сердцах кинул трубку в ближайшую стену. Глухой удар сопровождался едва различимым треском. Поняв, что только что натворил, Тилике бросился её поднимать. Ему стало стыдно за свою несдержанность и такое оскорбительное отношение к прощальному подарку, но это уже не помогло. На чаше трубки появилась маленькая трещина. Немного успокоившись и пообещав себе отнести вещь в ремонт при первой же возможности, он решил вернуться к сбору вещей.

Нащупав в кармане оставленный ему ключ, гауптштурмфюрер открыл сейф. Отложив лежавшие ближе всего бумаги в сторону, он достал стоящую у дальней стенки сейфа сумку. Вещи были аккуратно сложены и пахли непривычно нежно, мягко. Развернув первую попавшуюся, он увидел, что это явно принадлежало не Ягеру. Лёгкое жёлтое платье было приятным на ощупь. Под ним Тилике нашёл симпатичный берет с шарфом, а ещё ниже лежали бежевый плащ и пара сапожек тридцать седьмого размера. Там же была небольшая, перевязанная резинкой пачка рейхсмарок. Сначала находка несколько удивила Тилике, но стоило ему взглянуть на бумаги, что лежали под какими-то отчётами лагеря, как всё встало на свои места. Просто идеально подделанные документы на имя Оливии Фишер, среди которых была оставлена ещё одна записка, но уже для Мартыновой.

«Я очень многое не успел тебе сказать, но, признаюсь, не жалею об этом, ведь все мои обещания тебе оказались пустым звуком. Я так и не смог их выполнить. К сожалению, я слишком поздно понял, что зря поддался этой слабости и вселил в тебя напрасную надежду на счастливую жизнь вдали от войны, ведь моя жизнь давно была обещана Рейху. Наверное, для нас двоих было бы лучше, если бы ты меня не любила, а я… Однажды я смог это пережить. Не держи на меня зла и прости за всё».

Тилике лишь закусил губу, пытаясь держать себя в руках, но это было чертовски сложно. Он в очередной раз пожалел, что ничего не сделал, чтобы Ягер остался жив. В памяти совсем не вовремя появились воспоминания того дня, когда ему пришлось сидеть в лазарете в компании Мартыновой и следить, чтобы она не убила танкиста. Если бы он только знал, то сам бы придушил скота подушкой, наплевав на угрозу оказаться в танке вместо него.

Сам того не заметив, гауптштурмфюрер вновь оказался на распутье: исполнить последнюю волю Ягера, рискуя попасться и сгнить в лагере в форме заключённого, или выполнить приказ обергруппенфюрера и уничтожить всё, что может свидетельствовать о связи командира с военнопленной? Тилике понимал, что эти бумаги обошлись в целое состояние, но ведь штандартенфюреру уже всё равно. Возможно, если загробная жизнь существует, Ягер наверняка будет рад встретиться там с Оливией. После подобных мыслей Тилике хотелось набить самому себе морду, ведь Клаус доверялся ему. Доверился как близкому другу, а он… Его кидало из стороны в сторону и теперь он начал понимать, какое это паршивое состояние. Жаль, что некому привести гауптштурмфюрера в чувства, как он сам делал это для командира. Решив, что до утра у него ещё есть время подумать, он убрал вещи и документы обратно в сейф, заперев его. Нужно закончить со сборами, а потом наведаться в лазарет.

К сожалению, как бы Тилике ни пытался отсрочить встречу, бегать больше он не мог. Подписав похоронки, собрав все вещи и проследив, чтобы тела погибших привели в подобающий для перевозки вид, он всё же решился увидеть Оливию.

После вчерашнего в лазарете было полно работы, и медперсонал метался от одного раненого к другому. Пока санитар накладывал одному из курсантов гипс, а фрау Зауэр обхаживала приезжего офицера, Мартынова занималась перевязками ран. Стоя на пороге, гауптштурмфюрер молча наблюдал. Казалось, Оливия была такой же, как прежде, но Тилике уже давно выучил её поведение. Взгляд сам собой скользнул на кисти её рук. Они снова были перебинтованы, но местами всё же проглядывали участки, где были видны синяки. Запястья и пальцы были неестественного сине-бордового цвета, а бинты, которые должны были это скрывать, местами всё же пропускали кровь.

Когда она совершенно случайно подняла взгляд, гауптштурмфюрер увидел её красные, потухшие глаза. Оливия выглядела немногим лучше трупов, что сейчас лежали в морге. Такая же мертвенно-бледная, лицо припухло от слёз… Ужасное зрелище.

«Мне жаль», — показал Тилике издалека, стараясь не привлекать лишнего внимания в общей суматохе лазарета.

Оливия тоже видела, что гауптштурмфюрер просто разбит после случившегося. Когда её послали омывать доставленные в морг тела, она подошла совершенно бесшумно, что офицер, пришедший проститься с командиром, её не услышал. Мартынова остановилась чуть позади него, не решаясь подойти ближе. С её ракурса было не видно, чьё именно тело лежало на столе, но она догадывалась, что этот человек был близок гауптштурмфюреру.

Тилике же молча стоял и смотрел на розоватые борозды, что теперь очень сильно контрастировали с серой кожей Ягера. Сам не зная зачем, он пытался нащупать пульс на шее, игнорируя то, что грудная клетка командира была смята настолько, что во многих местах прямо из камуфляжной формы торчали сломанные рёбра. Зрелище не для слабонервных, но адъютант должен был убедить себя, что этот человек мёртв, ведь мозг отказывался в это верить. Возможно, он простоял бы так ещё очень долго, но его отвлёк солдат. Гауптштурмфюрер лишь отрешённо кивнул на его слова и поспешил покинуть морг, даже не глянув в сторону Оливии. Может, он её даже не заметил.

После ухода Тилике Мартынова подошла ближе к столу с телом и так и рухнула на пол, не веря увиденному. Столько она так просидела, неизвестно. В лагере было полно других дел, поэтому в морг больше никто не спускался. Оливия рыдала, не в силах остановиться, пока омывала трупы и приводила их в порядок. Было невыносимо осознавать, что она даже не успела попрощаться с любимым. Чёртова гордость и нежелание делить самого близкого человека с кем-то ещё заставили его отвергнуть. Кто знает, возможно, этого бы не произошло, если бы она попыталась спокойно с ним поговорить и убедить, что не стоит связываться с человеком, который однажды его чуть не убил. Мартынова чувствовала, что появление этого проклятого танкиста не приведёт ни к чему хорошему, но не смогла донести до Клауса. Сейчас это уже не играло роли.

«Мне тоже», — ответила Мартынова.

На большее у обоих просто не было сил, да и не существовало тех слов, которые могли бы помочь. Гауптштурмфюрер так и не решил, что делать с просьбой своего командира, покидая лазарет.

Время отбоя уже наступило, и лагерь медленно погружался в сон. Не спавший уже почти двое суток Тилике просто валился с ног. Слишком много пережито за это короткое время. Когда все эмоции поутихли, его начала одолевать безумная тоска от осознания, что у него даже не будет возможности попрощаться с Гретой. Наверное, оно же и к лучшему. Она бы снова рыдала, как ребёнок, не желая его отпускать, или ещё хуже, попробовала бы увязаться за ним. Уж лучше она не дождётся его визита, чем сломает себе жизнь. Было больно принимать, что её придётся отпустить.

Погружаясь в сон, гауптштурмфюрер лишь вспоминал её по-детски наивные зелёные глаза. Они казались такими родными и знакомыми, пока их не сменили другие. Такие же добрые и искренние, но серо-голубые. Взгляд был мягким, тёплым. Так и хотелось в них раствориться.

— Хильда? — неуверенно спросил Тилике.

Девушка стояла в том самом белом платье в синий цветочек, в котором была при их первой встрече. Волосы так же спадали на грудь и словно искрились от солнечных лучей. Она была прекрасна.

Когда же картинка вокруг начала прорисовываться, гауптштурмфюрер заметил рядом с ней молодого парня. Его лицо тоже казалось знакомым, но Тилике не мог его вспомнить. Незнакомец стоял рядом с Розенберг и по-дружески обнимал её за плечи. Когда же он улыбнулся, гауптштурмфюрер вмиг узнал в нём своего командира. Было совсем непривычно видеть его молодым и с погонами лейтенанта. Он выглядел точь-в-точь как на той фотографии из военного пособия. Весёлый, счастливый и ещё не получивший свои шрамы. Возможно, люди, ушедшие в вечность, всегда будут выглядеть лучше, чем в свои последние часы на земле.

Тилике был рад, что с ними всё хорошо, но искренне не понимал, почему видел их вместе. Взгляд сам собой скользнул по фигуре любимой в поиске ответов, но прибавил лишь новых вопросов. Что за трос она держала в руке? Проследив, откуда же он тянулся, гауптштурмфюрер тут же побледнел. Он столько раз видел эшафот, находясь где-то рядом, но никогда не думал, что однажды сам будет стоять на люке с петлёй на шее.

— Хильда, пожалуйста, не надо! — взвыл Тилике, пытаясь ослабить петлю, но тугая верёвка не поддавалась.

— Разве вы не хотите оказаться рядом с любимой? — внезапно услышал он чей-то голос.

Повернувшись, он увидел стоящую рядом с ним Оливию, что сама затягивала на своей шее петлю. Пришло осознание, почему Розенберг и Ягер стояли вместе — они ждали встречи с дорогими им людьми.

— Нет, Хильда, я хочу жить! — с новой силой завопил Тилике, всё ещё пытаясь выбраться из ловушки. — Пожалуйста, Хильда, я хочу…

Гауптштурмфюрер очнулся в холодном поту, тут же схватившись за шею. Распахнувшийся под ногами люк и этот хруст позвонков вызывали неслабый мандраж. Поднявшись с кровати, Тилике прошёл к столу и достал из пачки сигарету, пытаясь зажечь зажигалку трясущимися руками. Кошмар был настолько реальным… До этого ему никогда не снилось ничего подобного. Бросив взгляд в окно, он попытался отвлечься, но в темноте комнаты по-прежнему было жутко и до боли одиноко. Как же ему не хотелось ехать на Восточный фронт. Уж лучше бы он сгорел в чёртовом танке вместе с Ягером. Внезапная сметь казалась не такой пугающей, как та, что бродила где-то поблизости и приветливо махала ему издалека своей костлявой рукой.

Хотелось не просто напиться, а вылакать как можно больше любого попавшегося под руку пойла, лишь бы забыть обо всём этом, но в комнате не было даже простой воды. Докуривая уже вторую сигарету, Тилике совершенно случайно услышал тихие шаги, доносящееся из коридора. Привычка оставлять на ночь дверь своей комнаты приоткрытой осталась ещё с того времени, когда он следил за похождениями Оливии в кабинет командира. Куда же она собралась сейчас? Гауптштурмфюрер лишь лихорадочно усмехнулся. Существовало мнение, что дом там, где ты узнаешь близких людей по их шагам. Концлагерь был последним местом, которое он назвал бы домом, да и военнопленная вряд ли смогла бы стать ему близка, но интерес к её ночным похождениям вспыхнул с новой силой.

Накинув штаны с сапогами и китель на голое тело, Тилике поспешил покинуть свою комнату. Коридор был пуст, но гауптштурмфюрер был готов поклясться, что шаги ему не мерещились. Поднявшись на четвёртый этаж, он убедился, что окно над тёплым коридором было закрыто. Куда же она могла пойти? Вернувшись на третий, он заглянул в её комнатушку, потом в лазарет, но и там её не было.

«Неужели решила сбежать?» — мелькнуло в голове, когда он снова вышел в коридор.

Стоило ему услышать, что в туалете словно что-то упало, то вопрос о местоположении Мартыновой пропал. Поспешив на шум, Тилике уже обдумывал, что будет делать, если увидит, как она спускается по простыням из окна. Позволит сбежать, сделав вид, что ничего не знал? Или остановит и велит бросить под стражу до утра? Сложный выбор… Но увиденное в туалете в первые секунды повергло его в ступор. Перед глазами тут же промелькнули последние секунды жизни Хильды и её прощальное «трус».

Времени на раздумья просто не было, и Тилике, движимый лишь эмоциями, подхватил Оливию под колени, пытаясь дотянуться до её шеи и снять петлю. Повезло, что она затянула ткань простыни не до конца и сделала небольшой шаг с табуретки, отделавшись лишь передавленными сонными артериями. Если бы Мартынова знала, что для быстрой и безболезненной смерти нужно рассчитать высоту падения и учесть несколько других факторов, то, наверное, уже была бы мертва, а не лежала бы на холодном кафельном полу вместе с офицером, пытаясь откашляться. Гауптштурмфюрер зажимал ей рот рукой, опасаясь, что её могут услышать, и мысленно материл самого себя. Когда же её дыхание пришло в норму, Оливия тихо всхлипнула и обняла его, уткнувшись носом в шею. Чувствуя, как по коже медленно стекали её слёзы, впитываясь в воротник кителя, Тилике неподвижно сидел на месте, пытаясь понять, как он до всего этого докатился.

Если несколько месяцев назад ему бы кто-нибудь сказал, что однажды он будет сидеть в туалете посреди ночи и утешать только что спасённую им из петли военнопленную, гауптштурмфюрер без зазрения совести написал бы на этого безумца донос. Ситуация складывалась паршивее некуда. Ещё недавно его терзали сомнения, стоит ли помогать Мартыновой. Теперь же он и вовсе потерял связь с реальностью. Если он оставит всё как есть, то утром просто не сможет вписать её в расстрельный список.

Мягко проведя рукой по чуть взъерошенным светлым волосам, Тилике взял её за подбородок и отстранился. На него смотрели полные боли и слёз серо-голубые глаза. Подавшись чуть вперёд, он недовольно сморщил нос.

— Только не говори, что ты налакалась спирта, — фыркнул он, отстраняясь.

«Совсем чуть-чуть. Чтобы не бояться», — показала Оливия, шмыгнув носом.

Тяжело вздохнув, гауптштурмфюрер сам притянул её ближе, позволив положить голову на своё плечо. Достав из внутреннего кармана кителя ключ, что ему оставил Клаус, он покрутил его в руках, всё ещё не решаясь. Карие глаза потерянно бродили по холодной серой плитке, умывальникам и кабинкам, пока не остановился на импровизированной петле, связанной из разорванной простыни. Словно почувствовав, куда был направлен взгляд Тилике, Оливия аккуратно подняла руку, вырисовывая узоры.

«Почему вы меня спасли? Меня же всё равно убьют».

— Если бы я только знал, — потерянно отозвался гауптштурмфюрер.

Он действительно не знал, что им двигало. То ли очередные муки совести, так не вовремя напомнившие о казни Хильды, то ли долг перед командиром, что успел стать гораздо ближе, чем могло показаться, то ли отголоски человечности, что ещё не успели окончательно сгнить под гнётом ужасов войны. Пусть Тилике и не знал точный ответ на вопрос «почему?», но промелькнувшая в голове мысль могла бы ответить «зачем?». Может, он уже начал бредить, но поступок Оливии словно открыл ему глаза. Вот же он — его спасительный плот. Гауптштурмфюрер столько времени проклинал Мартынову, даже не подумав, что её спасение может облегчить его душевные муки. Если он поможет ей сбежать, то, возможно, наконец загладит свою вину перед Хильдой.

— Пойдём, — поднявшись на ноги, Тилике взял Оливию за руку.

Оказавшись на четвёртом этаже, он старался как можно тише открыть окно, располагающееся над тёплым переходом. Мартынова же непонимающе наблюдала. Поймав на себе её взгляд, гауптштурмфюрер тяжело вздохнул.

— Давай обойдёмся без выяснений, откуда и что именно я знаю, ладно? — наконец справившись, он оглянулся по сторонам. — Стой здесь. Я открою окно с той стороны.

Не сказать, что Оливия ему не доверяла, но так просто понять мотивы его поступков было сложно. Не выпей она полбутылька спирта, желая забыться, то, может, и не последовала бы за гауптштурмфюрером, послушно исполняя приказы. Увидев его на той стороне, она высунулась в окно почти по пояс и огляделась. Часовых поблизости не было, поэтому она забралась на подоконник и бесстрашно шагнула вперёд. Неловко покачнувшись из-за затуманенных алкоголем мыслей, Мартынова едва ли не сорвалась вниз, но вовремя успела зацепиться за водосток и удержаться. Голова кружилась, а перед глазами всё плыло. Она лишь смазанно видела бледное лицо Тилике, которое он закрыл рукой, не желая видеть её кончину. Всё же добравшись ползком до противоположной стены, Оливия взялась за раму и крепко сжала протянутую ей руку. Гауптштурмфюрер успел затянуть её в коридор буквально в последнюю секунду перед появлением караульного, что прошёл на грохочущий шум, послышавшийся от водостока.

Проклиная всех и вся в очередной раз, Тилике потащил её в кабинет командующего концлагерем. Когда дверь за ними закралась, он был готов задушить её на месте. Как можно так халатно относиться к жизни? И ладно бы только к своей, но ведь поймай её кто, гауптштурмфюрер тоже отправился бы на расстрел за попытку организовать побег. Это бы быстро поняли, да и у Мартыновой не было особых причин его прикрывать. С трудом удержав свои эмоции, он прошёл к столу командира и открыл сейф. Сам не зная зачем, ещё раз перебрал все документы. Свидетельство о рождении, удостоверение личности, диплом фармацевта, бумага, подтверждающая, что она прошла подготовку и может работать медсестрой, прощальная записка Клауса… Мельком всё просмотрев, Тилике пытался сообразить, как же Оливии покинуть лагерь незамеченной и умудриться вынести всё это. Он чувствовал, что что-то упускает. Ягер не мог подготовиться так основательно и не оставить подсказок. Гауптштурмфюрер пересмотрел всё ещё раз, но ответа всё не было. Злясь на самого себя, он хотел перебрать документы уже третий раз, но случайно помял прощальную записку. Листок был сложен пополам, поэтому сначала он даже не обратил внимания на то, что внутри тоже может что-то быть.

— Потрясающе, — усмехнулся Тилике, развернув листок и увидев, что там было написано ещё одно послание.

«В конце коридора главного корпуса есть окно, рядом с которым располагается пожарная лестница. С двенадцати до шести утра мимо неё раз в тринадцать минут проходят только постовые. Посте того, как солдат скроется за поворотом, будет примерно двенадцать минут, чтобы спуститься по пожарной лестнице, пробежать до западной стены, избегая прожекторов, и перелезть по трещине в стене. Чтобы не порезаться о колючую проволоку, лучше перекинуть через неё заранее прихваченный кусок ненужной ткани. Простыня, пододеяльник, пиджак… Что найдёшь. Дальше главное — не выходить на дорогу. Иди вдоль неё до города. Когда покажутся первые дома, переоденься и избавься от лагерной формы, чтобы слиться с толпой. Денег немного, но на билет и первое время хватит. Родители будут тебе рады».

В самом конце был приписан адрес, судя по всему, его дома. Гауптштурмфюрер улыбнулся, читая написанное. Всё-таки Ягер всегда был немногословным, не мудрено, что план побега вышел вдвое больше прощальных слов. Он никогда не был тем, кто готов трепать языком без умолку. Клаус предпочитал всё делать молча, не раскидываясь громкими обещаниями, но именно за это его любила Оливия и уважал Тилике. Даже решив расстаться с жизнью, он простился с самыми дорогими ему людьми, пусть и сделал это несколько своеобразно.

Сложив все документы в сумку с вещами, гауптштурмфюрер запер сейф и поднялся на ноги, глянув в сторону Мартыновой. Она лежала на кровати, обнимая подушку, от которой всё ещё пахло любимым, с первой минуты, как они оказались здесь. По щекам снова текли слёзы.

Тилике глянул на часы — стрелки показывали начало второго. Мысленно прикинув, сколько времени надо, чтобы пешком дойти до ближайшего города, он спокойно выдохнул. На машине для этого обычно требовалось минут двадцать-тридцать, значит, к тому моменту, как её хватятся, она уже будет рядом с городом и успеет сесть на ближайший утренний поезд. Самым сложным будет пересечь стену.

Оставив сумку рядом с кроватью, гауптштурмфюрер медленно прошёл к двери и прислушался. Убедившись, что в коридоре было тихо, он взглянул через плечо на Мартынову. Полагаться на мифическую удачу было рискованно и могло стоить жизни им обоим, поэтому Тилике решил всё проверить, прежде чем отпускать Оливию. Тихо выскользнув в коридор, он прошёл двадцать метров, что показались ему невыносимо долгими, и оказался возле нужного окна. Проверив все петли и замки, гауптштурмфюрер медленно сдвинул затвор и открыл окно. Он простоял возле подоконника около пяти минут, но так и не дождался ни одного солдата, что решил бы проверить шум в коридоре. Сейчас это играло только на руку. Когда караульный прошёл мимо здания, Тилике глянул на часы, засекая время, и высунулся из окна, попытавшись расшатать пожарную лестницу. После случая, когда Мартынова едва ли не скатилась с крыши, привлекая всех грохотом водостока, он решил лишний раз перестраховаться. Если бы лестница шумела, когда по ней кто-нибудь спускался, то весь план был бы провальным, но, похоже, штандартенфюрер заранее позаботился и об этом. Всё было готово.

Вернувшись в кабинет, гауптштурмфюрер прошёл к кровати. Оливия всё так же лежала неподвижно, уткнувшись носом в подушку.

— Поднимайся, — тихо произнёс Тилике. — Слышишь?

Мартынова не реагировала. Глянув на время, гауптштурмфюрер нервно скрипнул зубами. Следующий караульный пройдёт мимо западной стены через семь минут, надо торопиться, ведь каждая секунда на счету. Тилике и так рискует всем ради её спасения, а несносная русская решила порыдать! Нервы были на пределе. Резко дёрнув её за локоть, веля тем самым подняться на ноги, он с силой сжал её плечи и отдушин встряхнул.

— Я не хочу тебя бить, но если ты сейчас же не возьмёшь себя в руки, мне придётся это сделать, — предупредил он, пытаясь найти ответ в глубине её глаз.

«Зачем вы меня спасаете?» — показала Оливия, нервно усмехнувшись.

— Я… обещал Клаусу, — с трудом произнёс гауптштурмфюрер.

Подхватив стоящую возле кровати сумку и взяв Мартынову за руку, он направился к двери. Первая часть пути была пройдена, и они остановились возле окна. Ещё три минуты. Вручив Оливии послание, что оставил штандартенфюрер, Тилике напряжённо следил за тем, что происходило на улице, время от времени оглядываясь на пугающую темноту коридора.

Заметив буквально в последний момент, что Мартынова дочитала и уже хотела развернуть листок, он выхватил бумагу из её рук. Не лучшее время, чтобы читать прощальные слова. Она должна бежать с трезвой головой, а не давиться слезами посреди леса. Оторвав последние две строчки, где был написан нужный адрес, гауптштурмфюрер сунул обрывок в карман её платья, а остальную часть забрал себе. Эта записка не вернёт ей любимого, так что ни к чему травить душу ещё больше. Возможно, если они когда-нибудь увидятся по ту сторону стены, он вернёт ей листок, но сейчас записка только навредит.

Наконец увидев появившегося из-за поворота караульного, Тилике почувствовал, что сердце заколотилось сильней. Всё это казалось таким далёким на словах, но вот уже через минуту когда-то ненавистная ему военнопленная сбежит, а он, офицер СС, присягнувший на верность фюреру, будет наблюдать за этим, затаив дыхание, и ничего не сделает, чтобы это остановить. Как же всё-таки жестока эта война, стирающая все жизненные ориентиры и смешивая чёрное и белое в сотни самых разнообразных оттенков, в которых уже невозможно различить, какой поступок правильный.

— Тебе пора, — отстранённо произнёс гауптштурмфюрер, отступив от открытого окна.

Обычно, прощаясь с кем-то, он привык говорить что-то напоследок, но сейчас в голову ничего не шло. Да и что тут скажешь? Вряд ли для этого момента есть подходящие слова. У Мартыновой их тоже не было, но внутренний голос не позволил ей уйти просто так. Она шагнула ближе к Тилике, спешно мазнув губами по его небритой щеке. В её взгляде отчетливо читалась благодарность, и этого было достаточно.

Выпорхнув в окно, Оливия приняла протянутую ей сумку и, закинув её на плечо, поспешила спуститься. Мартвнова всё ещё не верила, что это не сон. В прошлый раз, когда она решилась бежать, то это едва ли не закончилось её смертью. Этот раз ещё опаснее, ведь теперь её некому спасать, если план сорвётся. Остановившись у стены и дожидаясь, пока прожектор повернётся в другую сторону, Оливия подняла глаза к звёздам, мысленно прося Клауса быть рядом. Есть ли жизнь после смерти или нет, не известно, но за ней всё же наблюдали.

«Береги себя», — показал на прощание её спаситель, укрываясь во тьме коридора, когда Мартынова уже скрылась за стеной.

Как жаль, что прощальные слова нашлись так поздно.