Пришедший из моря - и да в море вернется (гет)

Из записок Пабло Камбарро

Итак, я обосновался в заброшенном доме, два из трех окон которого выходили на фасад церкви Ордена Дагона. Иногда мне казалось, что золотое Око подводного бога, закрепленное над входом в церковь, не сводит с меня остановившегося взгляда. Что бы я ни делал, Око Дагона неумолимо следовало за мной. Понимая, что обратного пути у меня нет при любом раскладе, я старался не обращать на это внимания. Следит или нет за мной рыбий бог — меня это больше не пугает. Смотри, как я готовлю твою погибель.

У особняка я с тех пор не появлялся, а потому так и не узнал, как отреагировал Ксавьер на мое исчезновение. Полагаю, он принял какие-то одному ему известные меры, или, быть может, и вовсе не обратил внимания: я уже не однажды показывал себя настолько трусливым, что он мог сбросить меня со счетов. Однако это было бы слишком хорошо. Во всяком случае, масштабных облав в городе не организовывалось, и постепенно я смог вздохнуть свободнее. Эти безумные сектанты уже преследовали меня по всей Имбоке, и в тот раз это закончилось для меня весьма плачевно.

На первый взгляд Ксавьер продолжал вести прежний образ жизни. Иногда он в сопровождении Ухии появлялся на церковных службах, и в такие моменты только я знал, что Ксавьер Камбарро — не то безвольно болтающееся чучело, что тащит за собой моя жена. Ксавьер Камбарро и есть Ухия, и в её бездонных глазах таится его злоба. Я находился от входа в церковь на расстоянии пары сотен метров, однако мне неизменно казалось, что я слышу доносящийся оттуда трупный запах. Тело губернатора словно растворялось, с каждым разом оно становилось всё меньше и меньше. Ухия, кривя губы в совершенно новой гримасе, раздраженно натягивала высушенную кожу на тот бесформенный отросток, что служил ему головой.

Я должен искоренить зло, пустившее корни в Имбоке. Намерения мои были настолько тверды, что в первую же ночь я отправился на поиски горючего. Прежняя моя идея не претерпела особых изменений, однако я собирался значительно её усовершенствовать. Пользуясь отсутствием окон, я планировал расположить в нескольких местах внутри церкви вымоченные в бензине вороха тряпок. Хлама там было навалом и без моих стараний, а рыбья вонь перебивала все возможные запахи. Если в закрытом помещении разом вспыхнет пожар, у паствы морского бога не останется иного выхода, кроме героических прыжков в колодец.

Я обошел всё здание по периметру, проверяя наличие запасных выходов. Их оказалось два: один был на совесть заколочен снаружи, над другим мне пришлось попотеть. Я пытался не привлекать к себе внимания, ночью при свете луны забивая досками и его, и до сих пор не знаю, удалось мне или нет. Мне хочется верить, что отсутствие за моей спиной в ту ночь призрачных теней охраны Ксавьера было хорошим знаком.

Достать бензин оказалось сложнее. В Имбоке было всего три автомобиля, а потому строить заправку, видимо, считалось бессмысленным, и за бензином ездили в Сантьяго. Я видел, как в подсобное помещение при гараже Ксавьера сгружали привезенные канистры. Первая мысль, что пришла мне в голову, была довольно отчаянной: замаскировавшись под случайного прохожего (всё же с надеванием лица я уже более-менее освоился), явиться в гараж в отсутствие хозяина и выпросить топливо в долг. Однако, поразмыслив, я пришел к выводу, что глупая храбрость ничем не лучше постыдной трусости. Ни у кого из случайных прохожих просто не может возникнуть нужды в бензине: у жителей Имбоки нет автомобилей. Прижатый к стенке, я решил направить свои размышления в сторону двух других машин и их владельцев.

Помимо черного, наглухо тонированного легкового автомобиля, которым владел Ксавьер и который я так неудачно пытался угнать в мою первую ночь в Имбоке, в автопарк деревни входило два грузовика. Они служили для вывоза рыбы в город на продажу, а по необходимости доставляли ещё и пассажиров, причем зачастую совместно с уловом, в том же кузове, играя роль некого общественного транспорта. Гараж, в котором они располагались, находился на дальнем конце Имбоки, откуда вела дорога в Сантьяго. Отправляясь туда, я размышлял над подходящим предлогом, но единственное, что приходило мне в голову, — так это выпросить бензин для сжигания старого барахла во дворе. Без бензина, мол, не желает гореть, паскуда!

Возможно, не верх гениальной мысли, но других у меня не было. Меньше чем за час я добрел до выхода из деревни и сразу приметил у дороги два сарая, носивших гордое название гаражей. Если бы паства морского бога собиралась не в добротно отстроенной каменной церкви, а в этих гаражах, мне достаточно было бы пройти мимо и всего лишь чиркнуть спичкой — уверен, две горы старых досок вспыхнули бы мгновенно. В других обстоятельствах я был бы искренне удивлен тем, что с ними этого ещё не случилось, но тогда меня не слишком волновали правила пожарной безопасности в деревне. Я натянул поплотнее высушенную кожу и, стараясь держаться как можно естественнее, зашаркал к двери одного из строений. Там я обнаружил крайне отталкивающего, классического имбокского вида субъекта, который немедленно воззрился на меня своими рыбьими глазами. Я постарался не моргать.

— Чего надо? — проскрипел субъект, впрочем, вглядываясь в меня без особой подозрительности. Здесь, в Имбоке, замкнутость местных жителей была то ли защитной реакцией, то ли просто выражением крайнего безразличия к миру наземному, но в любом случае она не имела никакой личностной подоплеки. Ненавидели здесь только чужаков, но их полагалось приносить в жертву великому богу.

— Дай бензину, — столь же мрачно потребовал я и, ссутулившись, остановился в дверном проеме. — Ящики старые жгу. Не горят.

В тот момент я искренне надеялся, что кашель и бульканье, которыми я так старался подражать местным жителям, сделали мой акцент менее заметным. На более-менее чистом испанском из всех моих знакомых здесь изъяснялись разве что Ухия и Хорхе, причем последний, знавший ещё и латынь, считался в деревне просто кладезем знаний. Все остальные говорили на каком-то жутком диалекте, который я, изучавший в университете классический испанский, поначалу разбирал с трудом. Со временем я научился ему подражать. Полагаю, я был способным учеником, поскольку быстро ухватил основной набор слов и даже смог копировать местный говор. В деревне, где я был единственным иностранцем, приходилось маскироваться особенно тщательно.

— Пошел вон, — безразлично бросил мой собеседник и отвернулся, начиная копаться в какой-то куче мусора у дальней стены. Поразмыслив, я пришел к выводу, что начать выпрашивать всегда успею, но сначала имеет смысл наведаться в соседний гараж. А если и там меня постигнет неудача, остается ещё один вариант: я останусь до вечера где-нибудь неподалеку и, дождавшись, пока владельцы машин отправятся по домам, попросту украду так необходимое мне топливо.

Иногда я задаю себе вопрос, почему я не начал с этого варианта. И тут же без особого труда нахожу на него ответ: самые удачные идеи всегда приходят поздно. Направляясь за бензином, я и не подумал о том, чтобы тайно, не ставя никого в известность касательно моих планов, пробраться в гараж под покровом ночи и вынести канистру. В любом случае, со вторым водителем меня ждала такая же неудача. Я вышел обратно на дорогу и окинул взглядом местность, дабы выбрать, где провести оставшиеся до ночи несколько часов. Мне нужно будет проникнуть максимально незаметно: о взломе гаража и пропаже бензина, пусть даже одной канистры (я полагал, что её мне будет достаточно), немедленно станет известно в деревне. А это неминуемо означало, что Ксавьер будет предупрежден и примет ответные меры — вплоть до организации новой облавы на сбежавшего сына. И здесь, я уверен, меня уже не спасет накладное лицо.

Сутулясь и шаркая, дабы ничем не отличаться от местных жителей, я ушел в сторону и оказался перед заполненной сточной водой канавой, что тянулась параллельно дороге. У меня не было абсолютно никакого желания перебираться вброд через мутную, отвратительно пахнущую воду, однако на том берегу рос густой кустарник, и именно в нём я мог укрыться от посторонних глаз.

Я пересек канаву, погружаясь в воду почти по колено. Теперь мои штаны и обувь приобрели совершенно невыразимый запах, который в сочетании с вездесущей рыбьей вонью давал столь тошнотворный эффект, что у меня кружилась голова. Я устроился за кустом и постарался хотя бы частично отвлечься от окружающего зловония. Я провел в Имбоке уже достаточно времени и должен был адаптироваться к тому, что о свежем воздухе в этой деревне можно забыть, однако у меня не получалось. Я вырос во внешнем мире и никогда не стану таким, как они.

Место для обзора я выбрал достаточно неплохое: за спиной располагался пустырь, где любого прохожего было бы видно как на ладони, так что при необходимости я без труда успел бы укрыться в кустарнике. Передо мной открывался вид на дорогу и уже знакомую мне канаву — он нёс вечную печать запустения и упадка, и от этого зрелища у случайно забредшего в эти края прохожего возникло бы немедленное желание наложить на себя руки. Благодарение Господу, я уже пережил тот период, когда гнилостная атмосфера Имбоки угнетала меня настолько, что лишала возможности здраво мыслить. Я не стал невосприимчивым к этой деревне, но теперь я мог ей противостоять.

Мне не пришлось долго ждать коротких сумерек, после которых на деревню опустилась непроглядная сырая ночь. Какое-либо освещение на окраинах Имбоки отсутствовало, фонари стояли лишь на центральной улице, да и те горели настолько чахло, что практически не давали света. Я ориентировался по шуму моря вдали и по слабым отблескам воды. Полагаю, мое везение в какой-то мере может быть объяснено благосклонностью ко мне старого Орфео, во всяком случае, мне хотелось так думать. Я безумно нуждался в подтверждении того, что в своей борьбе я не один.

Итак, уже совсем стемнело, когда ворота гаражей открылись, выпуская наружу едва заметный призрачный свет лампочек, и закрылись вновь — это вышли во двор те два типа, с которыми я уже имел удовольствие познакомиться. Дождавшись, пока их голоса и шаркающие шаги стихнут вдали, я покинул свое убежище и вновь перебрался через канаву. Вокруг не было ни души. Замкнутый образ жизни имбокцев был мне теперь весьма на руку: единственным, кого я встретил за время своих ночных блужданий вокруг церкви, был какой-то старый пропойца, напомнивший мне Изекиля. Но и он, убедившись, что у меня не водится ничего, что можно залить в себя, убрался восвояси.

Воистину, мне несказанно везло. Словно невидимая сила вела меня по течению, и у меня не было желания ей сопротивляться. Я приблизился к гаражам и по очереди подергал двери: заперто. Мне ничего не оставалось, кроме как обследовать эти ветхие постройки снаружи, и вскоре я нашел вполне подходящий вход: несколько досок можно было отодвинуть так, чтобы пробраться внутрь. Я не стал медлить и занялся осуществлением плана.

Изнутри гараж представлял собой скорее склад разной рухляди, подчас даже не имевшей отношения к автомобилям. Посреди помещения стоял грузовик, из его кузова чувствовался отчетливый запах гнили: во всей видимости, при выгрузке улова часть рыбы оказывалась забытой. Я прошел мимо и, ориентируясь скорее наощупь, чем по свету подвешенной на стене лампочки, нашел в углу целую свалку пустых канистр. Неподалеку стояли и полные, их было около десятка. Возникни тут хотя бы искра — и обе постройки вспыхнут за несколько мгновений. Я выбрал из общей кучи большую канистру и наполнил её. Дабы не привлекать внимания к внезапной пропаже горючего, я понемногу сливал бензин из тех полных, что стояли в ряд. Во всяком случае, на мой взгляд, это будет менее заметно, чем пропажа целой канистры бензина.

Теперь мне предстояло вновь выйти на улицу тем же путем и двигаться через полдеревни. Я не собирался задерживаться — задача осложнялась лишь тем, что моя ноша существенно ограничивала скорость передвижения. Деваться мне было некуда, я мог лишь радоваться тому, что безлунная ночь спасает меня от необходимости соблюдать излишнюю предосторожность. За время, проведенное в Имбоке, я не успел заметить у здешних жителей способности видеть в темноте.

К концу своего путешествия я находился в состоянии крайней физической усталости. Едва оказавшись под крышей дома, который я уже начал мысленно считать своим, я рухнул на груду тряпья в дальнем углу и провалился в сон. Уже утром я понял, что не снял даже высушенную кожу с головы. Начинался финальный этап плана: перед октябрьским праздником в честь великого Дагона я намеревался пробраться в церковь, перетащив в дополнение к уже имевшемуся там тряпью то, что успел найти в заброшенном доме, и пропитать горючим мои самодельные факелы. Газа в зажигалке Барбары было ещё достаточно: во всяком случае, определенно бы хватило на то, чтобы отправить к дьяволу всю деревню.

Насколько я успел заметить, при всей своей фанатичной вере имбокцы не слишком горели желанием приближаться к каменному колодцу, прорубленному в полу церкви. Они свободно спускались в море, плавали по лабиринтам подводного города и стояли перед золотым алтарем, но именно колодец вызывал у них какой-то подсознательный страх. Смотреть в колодец решались лишь Ксавьер и Ухия, да ещё Хорхе, но тому полагалось по роду деятельности. Едва вспомнив про Хорхе, я почувствовал, как моя решимость покончить с этой обителью безумия предательски дрогнула. Пусть он и не был мне другом, но он — единственный, кто относился к бесполезному чужаку хоть с каким-то сочувствием. К тому же он, если верить его словам и сопоставить их с моими собственными воспоминаниями, был моим спутником в походе в лабораторию Орфео. Он видел химеру, в которую превратился Ксавьер. Если бы только Хорхе чуть больше верил своим глазам, чем здравому смыслу…

Он мог бы быть моим союзником. Его уверенность в том, что клан Камбарро как посредники между морским богом и его паствой должен быть уничтожен, оказалась бы для моего плана бесценна. Но против Дагона он не пойдет. Скрепя сердце, я принял решение. Я не могу выбирать, кого спасать в той преисподней, которую я собирался устроить на земле. А это значит, что пастор должен сгинуть вместе с остальными.

Церковь Ордена Дагона представляла собой добротное каменное помещение. Центральный зал, где, по-видимому, раньше, до появления в деревне морской заразы, проводились христианские богослужения, был вычищен до блеска. На стене напротив входа сверкало Око Дагона, вокруг скалились рыбьи чучела. Из этого зала вёл проход в следующий, здесь располагался колодец и осуществлялись жертвоприношения. Снаружи оба зала оплетала сеть, на мой взгляд, совершенно бесполезных коридоров, где была свалена всякая рухлядь. И вот как раз именно на нее и было направлено мое внимание. Я пропитал бензином всё, что хотя бы теоретически могло гореть. Не избежал этой участи и трон Ухии, обтянутый тканью золотой каркас. Честно говоря, я вовсе не надеялся на то, что получу огонь достаточной силы в пустом зале с каменными стенами, но хотя бы муки удушья этому рыбьему сброду обеспечу.

Исполнение моего плана намечалось на службу через три дня. Во время ежедневных молитв Имбока практически вымирала, все её жители собирались в церкви. Церемонию октябрьского праздника я знал ещё из рассказов Ухии. Сначала читалась особая торжественная молитва, во время которой жрица должна была водить над краем колодца рукой с зажатым в ней амулетом, затем приносили жертву. В честь великого Дагона жертвы всегда выбирались из числа людей. Проблему отсутствия людей в деревне решали довольно просто: группа сектантов отправлялась в Сантьяго, ближайший к Имбоке город, и там они подыскивали того несчастного, который должен будет окончить свои дни в колодце. Ухия утверждала, что нашу яхту послало им само море, — Дагон был доволен Барбарой, отправленной к нему на майский праздник, ибо до нас жертвы не приносились почти год.

Тогда, пораженный самим её рассказом, я не догадался спросить, почему в таком случае никто не ездил в город. Теперь я понимаю, что скорее всего это было связано с усиленными мерами безопасности в Сантьяго: похоже, тамошняя полиция вычислила, что в конце октября и в начале мая несколько лет подряд стабильно исчезают люди. Сейчас я, испытывая уже знакомое отвращение к себе, замечал, что думаю о привезенной из города жертве думаю довольно спокойно. Это часть праздника, а значит, нужно её переждать, и не мне пытаться сейчас рассуждать о человеколюбии, я такой же урод, как и всё население Имбоки. И я собираюсь уничтожить морскую заразу.

Я знал, что в праздник служба начинается раньше обычного, а потому укрылся в церкви ещё с утра. Несколько часов молитвы и кровавое жертвоприношение завершались обычно тем, что вся толпа вываливалась во двор и следом за Ксавьером и жрицей направлялась на берег, где возносилась уже новая молитва, та самая, которую впервые произнес в Имбоке капитан Орфео, молитва о пище. Этим, насколько я знал, праздник обычно заканчивался, а для молодежи начинались соревнования, состоявшие из заплыва на время до рифов. Эти уродливые создания безумно любили воду.

В церкви не было окон, а потому я мог лишь догадываться о том, что происходило на улице. Сектанты стекались в помещение, шаркая ногами и издавая целую гамму совершенно непередаваемых звуков, в которых не было ни намека на человеческие голоса. Продолжая прислушиваться, я различил звук работающего мотора и шуршание автомобильных шин: прибыл Ксавьер. В моем воображении вновь невероятно живо воссоздалась неоднократно виденная картина: моя жена и болтающееся в её руке безвольное чучело её карлика-отца. Если бы он знал о моих планах, я уверен, что не писал бы сейчас этот дневник. Но пока у меня есть возможность делать записи, сидя в тёмном коридоре, я продолжу заносить на бумагу всё, что со мной происходит. Вполне возможно, это мой последний день в Имбоке. Я не знаю, будет ли то, что произойдет со мной потом, полноценной смертью, или со мной случится что-то многократно худшее, но я стараюсь об этом не думать. Я должен исполнить то, что решил.

Ксавьер пересек первый зал и сразу направился к колодцу. Я слышал влажное шуршание щупальцев жены по каменному полу и в очередной раз удивился тому, что Ксавьер заставляет абсолютно не приспособленное для ходьбы тело передвигаться самостоятельно. С тех пор как он занял место Ухии, я ни разу не видел её в хорошо знакомом мне кресле на колесах.

* * *

Рискуя быть раскрытым, Пабло вышел из своего убежища и постарался незаметно смешаться с вереницей местных жителей. Сектанты стекались в зал. В отдалении показалась Ухия в золотой тиаре — жрица взбиралась на трон, обвивая щупальцами поручни. Рядом застыли носильщики, которым предстояло держать её над колодцем. Боясь поднять голову, Пабло чувствовал, как в него впивается взгляд рыбьих глаз Ксавьера. Впрочем, он не был уверен в реальности этого ощущения: Ухия уселась на трон и теперь жадно смотрела в тёмную дыру в полу. Ксавьер Камбарро ждал подходящего момента.

Пустой зал казался огромным. Сейчас же он был заполнен так, будто сюда собралась не только вся деревня, но ещё и половина соседнего городка. Пабло видел празднество в честь морского бога лишь однажды и не мог даже подозревать, что в пустынной гнилой деревне столько обитателей. Сектанты были один уродливее другого. В зале присутствовали даже те, кто уже несколько лет вследствие происходивших в организме изменений не показывался из дома. Скользкие чудовища в накладных лицах шипели и лаяли, на их телах дьявольской насмешкой смотрелись перешитые человеческие костюмы.

Жрица осматривала собравшихся с высоты своего трона. Никто из жителей не выражал беспокойства по поводу того, насколько внезапно изменились привычки преподобной Ухии. Никому не было дела до Ксавьера, который будто усыхал рядом со своей дочерью и сейчас грудой тряпья примостился у её трона, источая вокруг ужасающее трупное зловоние. Дагон придет в октябрьскую ночь. Дагон примет жертву и пошлет взамен рыбу и золото. Золото из моря — великий бог Имбоки.

Стоя у входа, чтобы иметь возможность в любой момент выскользнуть в коридор, Пабло внимательно оглядывался по сторонам. Никто из местных жителей, стоявших сейчас здесь, не знает о том, что Ксавьер и Ухия — одна безумная химера, тело жрицы Дагона и душа отступника, способ обойти отторжение моря. Они не поверят в такой исход, это не укладывается в их мировоззрении. На голове Ухии сияет шипами золотая тиара. Дагон благосклонен к своей жрице.

Бормотание собравшихся перекрывает голос священника. И вновь тягучей монотонной песней на неизвестном языке льется молитва, изредка прерываемая короткими паузами, во время которых хор чавкающих и шипящих голосов возносил хвалу своему богу. Пабло слушал с мрачной усмешкой на лице и впервые искренне торжествовал, скрывая свое лицо под сушеной маской из человеческой кожи. Сектанты впадали в уже знакомый транс, казалось, переминаясь с ноги на ногу и качая уродливыми головами, они исполняют некий странный танец. Ухия наклонилась вперед, в её руке на длинной цепи покачивался амулет — пирамида с золотым Оком Дагона. Настанет момент — и цепь вырвется из её руки, и пирамида, сверкая гранями, устремится в водную пропасть. Пабло знал, что после таких обрядов море возвращает амулет с ближайшим приливом, — это добрый знак, он означает, что Дагон принял жертву.

Губы жрицы беззвучно двигались. В отличие от остальных, Ухия являла собой сейчас образец сосредоточенности: сведенные на переносице брови, хмурый неподвижный взгляд. Ксавьер Камбарро всматривался в чёрную бездну. Вода в колодце начинала волноваться. Пользуясь тем, что увлеченным своей молитвой рыбомордым уродам нет никакого дела до того, что происходит вокруг, Пабло покинул зал. Всего на полминуты, но и этого ему хватило, чтобы поднести огонек зажигалки к одной из ближайших куч каких-то сломанных досок. Количество хлама, сваленного в коридорах церкви, оказалось поистине бесценным.

Пропитанные бензином доски занялись мгновенно. Не оглядываясь больше на разгорающийся пожар, Пабло бросился обратно в зал и постарался смешаться с толпой. А ещё через несколько минут из коридора потянулся дым. Пожар в церкви охватывал коридоры, перекрывая пути возможного спасения. Дым смешивался с рыбьей вонью и растворялся в ней, маскировался под нее, не позволяя вовремя обнаружить опасность. Погруженные в молитву сектанты опомнились лишь тогда, когда в зал потянулись серые удушливые клубы.

Резкий окрик Ухии на короткое время оборвал начинающуюся панику. Жрица вскинула амулет, выдергивая его из колодца. Несколько храбрецов попытались сунуться в коридор и тут же были отброшены обратно: церковь пылала изнутри. Пабло видел, как растерянно оглядывается священник. Хорхе не мог не догадаться о причине внезапного пожара. Как пастор этой деревни, он должен был спасать своих прихожан, но в единственном выходе из зала бушевал огонь. Оставался только колодец. Чем ближе дым, заставлявший задыхаться и кашлять, подбирался к столпившимся сектантам, тем плотнее они сдвигались вокруг прорубленного в полу хода. Как бы ни была сильна их вера, желающих туда прыгать не находилось, и Пабло успел подумать, что огонь для них является едва ли не лучшим выходом.

Краем глаза он успел заметить, как Ухия, обвивая щупальцами носилки, соскользнула с трона. В одной руке она по-прежнему сжимала золотую цепь, и пирамида с Оком Дагона со звоном ползла за ней по каменному полу. В другой Ухия держала нож, и Пабло показалось, что ладонь жрицы словно опалена от соприкосновения с ритуальным предметом. Море чувствует подмену. Недолго удастся Ксавьеру появляться в чертогах морского бога в обличии дочери. Разве что на длительный срок он и не рассчитывает…

Вслед за этим клубы дыма начали растворяться, обволакивая окружающую действительность, и Пабло с молниеносной ясностью понял, что находится теперь будто за пределами зала, наблюдая откуда-то извне за метавшимися в панике имбокцами. Его самого больше не было в этой реальности. На расстоянии вытянутой руки покачивалась на своих щупальцах стоявшая напротив Ухия. Он вздрогнул, шарахаясь назад, стараясь не смотреть в бездонные глаза на её бледном лице. Химера лишь презрительно хмыкнула и коснулась пальцами длинных шипов на тиаре.

— Чего ты добиваешься, Пабло? — голосом Ксавьера поинтересовалась она, абсолютно спокойно глядя сквозь столпившиеся у колодца фигуры. — Ты не можешь уничтожить Имбоку. Ты уже пытался однажды осуществить точно такой же план — и к чему это привело?

— Я положу этому конец, — собрав всё мужество, Пабло поднял голову и встретился с химерой взглядом. Ухия улыбалась, её губы кривились в характерной гримасе Ксавьера, превращая рот женщины в подобие уродливого провала. — Что ты с ней сделал? Где она?

— Ухия? — химера едва не смеялась. Ксавьер абсолютно не выглядел обеспокоенным, и Пабло невольно подумал, что даже его отчаянный план с пожаром в церкви губернатор предвидел. Более того, уже просчитал ответные ходы, показывающие непутевому сыну его место в иерархии морских существ. — Видишь ли… она сейчас в безопасности. В хорошем месте, где ей ничто не угрожает. Она не может идти за мной и не может предать меня, мне пришлось немного облегчить ей выбор.

— Ты убил её?

— Нет. Я извлек частицу её души и поместил в достойное хранилище. Для выполнения моего плана я нуждался в её теле.

— Море не принимает тебя, Ксавьер. Ты стал там чужим, ведь так? У тебя нет выхода, кроме как пользоваться телом Ухии.

— Я вижу, что ты получаешь сведения от Орфео, — усмехнулась химера и, подобрав под себя свитые в клубок щупальца, опустилась на них. — Учитывая, что дед не питал слабости к столь бесполезным существам, это весьма странно. Орфео выбрал неудачного союзника. Пабло, слушай меня. Ты не знаешь, где находится это место, и не сможешь отсюда выбраться без моей помощи. Здесь нет времени в общепринятом смысле. Я предлагаю немного побеседовать.

— Ты исчез из Имбоки, оставив её жителей умирать в огне? Ничего не скажешь, достойно главы деревни, — Пабло попытался изобразить иронию. Однако он и сам понимал, что находится сейчас не в том состоянии, чтобы вести полемику с Ксавьером. Мужчина постарался хотя бы унять дрожь в руках. Третий из семьи Камбарро во главе деревни, демон Имбоки и её безжалостная сила, Ксавьер не производил сейчас впечатление обеспокоенного судьбой жителей. Химера устало повела густо накрашенными глазами.

— Пабло, ты торопишь события. То, что сегодня устроил ты, я планировал на полгода позже. Я был готов подождать до мая. Однако не строй напрасных иллюзий, нарушение моих изначальных планов нисколько не критично. Особенно если тебе настолько не терпится поставить точку в своей судьбе.

— Где мы находимся? — Пабло огляделся. Воздух казался густым и вязким, словно кисель, контуры расплывались. Даже собственные руки выглядели сейчас чужими и неуклюжими. Сейчас вокруг не было ничего из того, что напоминало бы об отвратительной действительности Имбоки, и вместе с тем от кажущейся безобидности этого места веяло неким древним, неуправляемым ужасом. Ксавьер злорадно оскалился — и вместо ровных зубов Ухии на мгновение ощерился гнилыми пеньками его рот. Пабло отчаянно зажмурился, иллюзия пропала. Он не привык ещё к пониманию того факта, что красивое лицо жены — всего лишь маска на бесформенном отростке, что служил головой Ксавьеру.

— Думаю, ты знаешь, — химера подалась вперед, иронично щуря обведенные чёрным глаза. Пабло встретил её взгляд — и в мгновение ока понял ответ. Ксавьер Камбарро привел его на Порог. Туда, где рождались и находили приют отверженные дети хаоса. Осознав это, он невольно обернулся: ощущение чужого присутствия за спиной не давало покоя с самого начала. Ксавьер согласно кивнул. — Хотя бы об этом ты догадался. Я открыл для себя это место и проложил сюда тропу. Если знаешь законы Порога, то можно чувствовать себя в безопасности.

— Откуда ты их знаешь? — глухо спросил Пабло, стараясь не выпускать из виду движений Ксавьера. Повторялась та же последовательность событий, что и в лаборатории в горах несколько дней назад. С той лишь разницей, что сознанием Пабло управлял голос покойного предка. Но Орфео больше не появлялся, оставив правнука наедине с безумной химерой. — Ты увел меня из горящей церкви, где сейчас мечутся, как тараканы, твои сектанты, и затащил сюда, чтобы просто почесать языком?

— На самом деле нет.

Шипастая тиара двоилась у Пабло в глазах. Лицо Ухии казалось зыбким, в его чертах словно перетекало уродство Ксавьера. Здесь, на краю первобытного хаоса, он управлял положением вещей и наслаждался этим.

— Своей глупой выходкой ты поторопил события, Пабло. Я без труда бы справился с разрушением деревни, не оставив от нее ни единого целого дома. Но ты снова пытаешься повторить то, что однажды у тебя уже не получилось. Неужели Имбока стоит этого?

— Существование вашей секты угрожает всему миру. Поэтому если ты думал, что я смирился с вашей рыбьей братией, то ты глубоко заблуждался.

— Я ни о чем подобном не думал, Пабло, — химера раздраженно передернула плечами. — Ты вырос во внешнем мире. Ухия до последнего надеялась, что зов предков сможет тебя исправить. Я был в этом отношении менее оптимистичен. Глядя сейчас на тебя, я понимаю, что был прав.

— Где сейчас Ухия? — настойчиво повторил Пабло, не надеясь, впрочем, на правдивый ответ. Он был рад уже хотя бы тому, что извращенная фантазия Ксавьера не загнала сознание русалки в разлагающийся труп.

— С каких пор тебя волнует её судьба? Пабло, она моя дочь, я способен позаботиться о её разуме.

— Зачем ты позвал меня сюда?

— Я хочу, чтобы ты понял, за что сражаешься. Ты считаешь себя воином, который несет миру спасение. Но ты, Пабло, всего лишь инструмент в деле установления на земле господства куда более развитых существ, чем цивилизация подводных жителей. Ты сыграл свою роль и имеешь право знать, что произойдет. Я хочу предупредить тебя, Пабло. Когда мое тело начало меняться, я потерял физическую силу. Я стал таким, каким ты видел меня всё это время, а теперь мое тело разлагается, постепенно становясь кормом для червей. Но сейчас мне подчиняется тело твоей жены. Если ты решишь на меня напасть, мне не составит труда задушить тебя её щупальцами. Так что… считай это последней спокойной беседой отца и сына.

Пабло неопределенно мотнул головой. Ему не были интересны излияния сумасшедшей химеры, однако сейчас он и подумать не мог о том, чтобы броситься безоружным на Ксавьера, вооруженного ритуальным ножом и уже неплохо освоившего управление телом дочери. К тому же голос Орфео Камбарро, что придавал храбрости в прошлый раз, не появлялся, и Пабло чувствовал, что надеяться на помощь извне не имеет смысла. Против химеры с телом жены и разумом их общего отца он был один. Хуже всего было то, что намерения Ксавьера пока оставались для него загадкой. Ксавьер знал о его присутствии на празднике и, видимо, именно поэтому успел настолько быстро сориентироваться и вытащить сына по тропе на Порог.

— Время здесь — понятие довольно необычное, Пабло. Оно может идти так, как пожелаю я или кто-либо другой, обладающий ключами. Значит, мы можем не торопиться, да и у тебя, думаю, ещё остались ко мне вопросы.

— Тогда расскажи мне, в каком мире находится твоя лаборатория в горах. Это происходило наяву, или, как меня пытались убедить, я видел сон?

— Пабло… ты вырос во внешнем мире. Ты мог бы уже привыкнуть к тому, что не всё в жизни можно разделить на черное и белое, на сны и явь. Есть пограничные состояния, есть полутона серого. Иногда даже жизнь и смерть сливаются в один оттенок. Чем будет для тебя лаборатория в горах, решаешь только ты сам. Нам было бы выгоднее, чтобы ты считал это сном, но теперь, по большому счету, это не играет роли. Для Орфео это не было ни тем, ни другим, потому что путешествия сознаний находятся за пределами сна и реальности, для Хорхе — сном, потому что он сам в это верит.

— А для тебя?

Ксавьер не ответил. После долгой паузы он продолжил.

— Ты вырос во внешнем мире… — в его голосе мелькнуло что-то вроде сожаления. — Твоя мать не хотела оставаться в деревне даже для того, чтобы дождаться твоего рождения. Она уехала.

— Не думаю, что она была настолько глупа, чтобы связать свою жизнь с чудовищем. Ты обманывал её, вынуждая оставаться здесь.

— Я не обманывал её, Пабло. Мне не было нужды это делать, — непонятная ухмылка вновь искривила губы Ухии. — Орфео мог рассказать тебе, каким образом я познакомился с твоей матерью, но, видимо, посчитал, что будет лучше, если это сделаю я. Орфео находится в Й’хантлеи. Во всяком случае, до последнего времени он был там. Те, кто спустился в море и достиг Й’хантлеи, не нарушают больше покой живых. Видимо, Орфео посчитал, что может продолжать влиять на происходящее.

Впервые Пабло слышал от Ксавьера настолько длинные тирады. Обычно губернатор изъяснялся невнятным сипением, да и то лишь по особо важным поводам. Несмотря на пронизывающий ужас, что леденил кровь спокойствием этого места, Пабло чувствовал некий интерес. Ксавьер пришел в своей вере к морскому богу и покинул ряды его последователей, пытаясь искать силу в других мирах. Если бы только понять мотивы поступков химеры, что смеялась сейчас четко очерченными губами молодой женщины.

— Орфео много плавал по морям этого мира, Пабло. Впервые он вышел в море в конце прошлого века. Морское господство Испании было позади уже несколько сотен лет, мы стремительно теряли свои позиции. И в торговле, и в военной силе… экономика переживала упадок. Нам нужны были новые ресурсы. Орфео покинул деревню, чтобы избежать мести своих земляков. Если бы он остался, по приговору суда Сантьяго его ждала тюрьма, но по общему мнению жителей деревни Орфео Камбарро должен был умереть.

— Он совершил преступление?

— Что-то вроде того. Тогда это обозначалось словом «обесчестил», а жертвой стала одна из первых невест Имбоки. Его преследовала родня девицы, и они были настроены слишком решительно. Христиане, Пабло, проповедуют миролюбие, но если их интересы затрагиваются не так, как хочется им, люди превращаются в озлобленное стадо.

— Дедуля Орфео был банальным насильником, — нервно хмыкнул Пабло. — Я думал, причина его изгнания была более утонченной.

— Все с чего-то начинали, — Ксавьер покачал головой, на длинных шипах тиары заискрился непонятный свет. — Это не столь важно. Орфео бежал из деревни и нанялся судно, которое плавало в западную Африку. Длительные торговые экспедиции были настоящим спасением для человека, которому нельзя возвращаться на родину. Эти места кишели тропическими болезнями, в воздухе роились тучи мух и комаров, но именно там те, кому повезло не свалиться от малярии, впервые увидели золото туземцев. Здесь, в Имбоке, мы называем его золотом из моря.

— Золотом… из моря, — тихо повторил Пабло, неожиданно понимая, что до сих пор не знал, из каких мест распространилась на Испанию морская зараза. Выходит, она пришла из тёплых тропических вод.

— Моряки, приплывавшие из Европы, старались без необходимости не спускаться на берег. Африка считалась проклятым местом, словно там не действуют никакие законы медицины. Если бы ты побеседовал с Орфео немного подольше, он рассказал бы тебе, что в первый год, который он провел в экспедициях в Африку, состав команды сменился процентов на семьдесят. Они умирали от местных болезней. Иногда им казалось, что их душит сам климат, что влажный воздух проникает в лёгкие и разъедает организм изнутри. Такой была Африка конца прошлого века. А потом в Европе началась война. Древесина, какао и слоновая кость потеряли свое значение, и африканской торговле начала угрожать серьезная опасность извне. Это понимали не только белые, это понимали и сами туземцы. Их товары становились никому не нужны. И всё же, несмотря ни на что, они категорически отказывались выдать белым людям золото из моря. Диковинные украшения, сделанные с невероятным мастерством, но в совершенно непонятном тогдашним знатокам стиле, могли быстро разойтись по Европе за хорошие деньги. Туземцы отказывались от любых предложений обменять золото, хотя было очевидно, что ценность металла не слишком их волнует. С этим золотом было что-то другое. Они цеплялись за него, словно за знак величайшего благословения на земле. Никто толком не понимал их наречия, но того набора слов, что сумели освоить черные обезьяны с побережья, хватало, чтобы понять: золото они не продадут.

Корабли уходили ни с чем, объемы грузов уменьшались в десятки раз: в Европе в них больше не нуждались, там шла война. Но для Орфео это золото неожиданно приобрело какую-то необычную значимость. Он чувствовал, что не может покинуть африканский берег, не узнав секрет диковинных предметов. Того, что он уже видел, оказалось достаточно: на украшениях были изображены сцены из жизни разумных амфибий, существ, не виданных доселе белым человеком. Обнаружение этих созданий перевернуло бы научное представление об эволюции. Рисунки и орнаменты однозначно показывали, что разумные амфибии пришли на Землю гораздо раньше всех известных живых существ, они спустились на планету из внешних сфер, сопровождая своего бога. Вновь и вновь натыкаясь на образцы золотых предметов, Орфео приходил к выводу, что полулюди-полурыбы существуют до сих пор, скрываясь от наземных цивилизаций в глубинах океана, что Марианский желоб — ничто по сравнению с той бездной, где стоят их города. Африканские племена каким-то образом нашли способ поддерживать контакт с подводными существами.

Более того, проведя на побережье несколько недель во время своей второй экспедиции, Орфео обнаружил, что местные жители практически не подвержены тропическим болезням. При первых же признаках малярии или сонной болезни они бесследно пропадали на несколько дней, после чего возвращались абсолютно здоровыми, в то время как белых нещадно косила смерть. И вместе с тем, несмотря на невосприимчивость к болезням, Орфео ни разу не видел среди встречавшихся ему африканцев ни одного по-настоящему старого человека. Они не могли умирать столь рано в регионе, где основной причиной смерти являлись именно переносимые насекомыми болезни, но ведь куда-то же они исчезали. Разгадка этой тайны стала для Орфео делом принципа. Во время очередной экспедиции он не вернулся в назначенный срок на корабль, и капитан отдал приказ отчаливать. Орфео остался на проклятом побережье Африки.

Он умел завоевывать расположение к себе. Он был молод, обладал достаточно открытым характером и к тому же неплохо усваивал языки. Уже в скором времени он смог общаться с местными на их варварском диалекте. Не знаю, каким образом у него это получилось, но через месяц Орфео вместе с молодыми людьми племени плавал наперегонки в океан. Это было с их стороны величайшим знаком доверия. А ещё через месяц своего пребывания в Африке Орфео заразился малярией. В тех местах это означало конец. Именно тогда и начались основные откровения, к которым он столь стремился. По иронии судьбы, теперь, когда его мозг туманила лихорадка, Орфео мог думать лишь о том, насколько скоро его посетит смерть. Туземцы доставили его на лодке на крошечный остров неподалеку от побережья. По их словам, за этим должно было последовать скорое излечение. Орфео не помнит, какой была его первая встреча с подводными жителями, в те часы он метался в бреду и с трудом различал происходящее вокруг. Думаю, они забирали его в море, первого после тех туземцев человека, до спасения жизни которого изволили снизойти разумные амфибии. Африка стала для Орфео местом второго рождения.

Корабль, на котором он прибыл на черный материк, вернулся через год. Война в Европе подходила к концу, однако это вовсе не означало возвращение прежних объемов торговли. Голодной и разрушенной Европе не было дела до специй и слоновой кости, и от былых оборотов торговли с Африкой оставались жалкие крохи. Никто из прежних членов команды не ожидал, что за год на пропитанном тропической заразой материке Орфео выживет. Он же практически не изменился, разве что приобрел странную любовь к долгим купаниям в океане и блеск фанатичной решимости в глазах. Едва ступив на борт своего бывшего корабля, Орфео с характерной для него горячностью принялся убеждать команду в том, что лишь новая вера избавит разрушенную войной Европу от голода и болезней. Достаточно лишь вознести хвалу морскому богу и окропить воду человеческой кровью. Море даст людям рыбу и золото, именно то золото, получить которое у туземцев не удавалось в течение нескольких лет.

Ему не верили, вполне обоснованно посчитав сумасшедшим. Всё же год на чужом континенте, в обществе лишь чёрных варваров, не мог не отразиться на состоянии разума молодого испанского моряка. Но Орфео был необычайно настойчив, продолжая кричать о бесчисленных сокровищах глубин, которые можно получить, лишь сменив бесполезную христианскую веру на поклонение богу, который существует на самом деле. Он видел гигантские подводные города с их дворцами и лабиринтами, где живут в течение тысячелетий морские обитатели. Море дарует бессмертие.

Окончательно решив, что Орфео сошел с ума, капитан приказал связать его и доставить на корабль. Пусть и сумасшедший, но матрос был гражданином Испании, а потому имел право на лечение именно в своей стране. В безоговорочном признании его рассуждений о подводных цивилизациях фанатичным бредом была лишь одна нестыковка: при себе Орфео имел странную золотую пирамиду на длинной цепи, и ничего похожего на этот предмет никто из команды никогда не видел. Три грани пирамиды украшало выполненное в причудливой манере изображение глáза какого-то морского чудовища. Казалось бы, вполне безобидный предмет наполнял души матросов таким суеверным ужасом, что, едва чёрный материк скрылся за горизонтом, было решено выбросить пирамиду за борт и забыть о ней навсегда.

Дальнейшее, думаю, ты уже знаешь. Корабль бесследно исчез на пятнадцать лет, просто затерявшись на пути в Европу, а когда вернулся, от его прежней команды на борту оставался лишь Орфео. Теперь его спутниками были диковинные существа, те самые разумные амфибии, изображения которых красовались на золотых предметах. Орфео привел в Имбоку морское племя. За пятнадцать лет в деревне многое изменилось. Имбока держалась только на торговле рыбой, но рыбаки перестали возвращаться с уловом, да и конкуренты в виде крупных компаний усложняли продажу. Имбока приходила в упадок. Орфео увидел её нищей, с заколоченными ставнями на половине домов и окончательно потерявшей былой жизнерадостный дух. Однако жители продолжали упрямо молиться своему богу.

Орфео вернулся, показав людям столько рыбы, сколько они не видели за всю жизнь. Он держал в руке пирамиду на длинной цепи, что дали ему разумные амфибии, пришедшие на крошечный африканский остров. И, повинуясь движениям пирамиды, в сети потерявших надежду жителей шла рыба, а из глубин поднималось загадочное золото из моря. Дагон, сказал Орфео, может дать вам столько рыбы и золота, сколько пожелает ваша душа, лишь отрекитесь от той ереси, которой вы молитесь, и восхваляйте морского бога.

Имбока сдалась быстро. Большинство её жителей не видели ничего дурного в том, чтобы молиться, называя другое имя. Дагон требовал жертв и давал взамен пищу и золото. Среди немногих, кто пытался сопротивляться новой вере, была и та девица — теперь уже, спустя почти четверть века, замужняя женщина, мать. Её мужа сбросили в колодец одним из первых, а с нее содрали кожу. Её сына, кстати, постигла та же участь — если ты помнишь того грязного старика, что помогал тебе бежать из Имбоки. Так Орфео привел на побережье Испании морского бога.

Имбока всегда стояла обособленно. В мире веяло новой войной, а здесь вылавливали золото и снова в огромных объемах торговали рыбой. Словно золотая пирамида в руке Орфео стягивала в Имбоку рыбу со всего мира. Вернувшись из своего путешествия в Африку, он стал фанатичным приверженцем Дагона. Он был первым в нашем роду, кто видел Й’хантлеи, циклопический город на глубине. Дагон был доволен капитаном Камбарро, и тот носил ритуальный нож вплоть до того момента, когда пришло время уйти в море. Орфео был хорошим жрецом. Он верил искренне, не ища для себя никакой выгоды, его не интересовало золото как объект продажи. Ему нужны были лишь знания, он искал способы приблизиться к своему богу. Думаю, даже в Й’хантлеи он не оставил своих занятий, — мы никогда не общались настолько тесно, чтобы я мог знать это наверняка. Хотя я неоднократно опускался в море… Орфео не стеснялся заявлять, что Ксавьер однажды погубит род Камбарро. Возможно, он и имел какие-то способности к предвидению.

Орфео ушел в море, оставив Имбоку такой, какой он хотел её видеть. Вся деревня молилась Дагону. Теперь нож и амулет, ту золотую пирамиду, взял мой отец. Хосе Камбарро был тенью Орфео. Он был рожден от женщины, привезенной из того загадочного путешествия, в котором Орфео пропал для мира на пятнадцать лет. В жилах моего отца текла кровь морского племени, и всё же он не имел того фанатизма. Думаю, просто нужно было кем-то заполнить брешь во времени между Орфео и мной.

Я тоже верил в Дагона. Мы все здесь верим в Дагона, потому что он дает нам пищу. Он — золото из моря. Потом пришла моя очередь. К тому моменту, когда я стал жрецом Дагона, я уже обладал некоторыми полезными навыками, в частности, умел изменять погоду, вызывая шторм и прибивая к берегу Имбоки оказавшиеся поблизости суда. Это же случилось и с вашей яхтой. Я чувствовал недовольство нашего бога. Я не был настолько слепо предан ему, я пользовался иными силами, но именно Ксавьер Камбарро сбросил в колодец в первый год больше жертв, чем отец за десять лет. При мне серые камни колодца пропитались кровью.

— И всё же ты потерял доверие своего бога.

— Дагон не всесилен. Он безумно древний, он пришел со звезд ещё в те времена, когда земля только начинала остывать. Но есть и другие миры, другие сферы, в которых правят куда более могущественные боги. А я привык ценить знания и использовать их для собственного блага. Разумеется, тропу сюда, к Порогу, я открыл куда позже. Дагон отвернулся от меня, когда я начал сбрасывать в колодец жителей Имбоки, людей, которые верили в Дагона, но не успели связать свою кровь с Глубоководными, заведя совместных детей. Говорят, я сводил личные счеты. Возможно и так, не знаю… Гораздо интереснее то, что твоя мать, Пабло, была на одном из кораблей, прибитых к берегу. Обычно я не видел никого из жертв до самой церемонии праздника, мне это было не нужно. Орфео нравилось наблюдать за мучениями, Ухии нравится… мне не нравилось никогда. Мне был интересен сам факт смерти нужного объекта. А тут… возможно, я увидел в ней женщину, способную родить здорового ребенка. Из всех моих детей выжила лишь Ухия, все остальные умирали, не успев дожить до возраста первой клятвы. Не знаю, почему так происходило. До твоей матери у меня было четыре жены, но дети не задерживались в этом мире. В конце концов я смирился с тем, что нож однажды возьмет Ухия. Не то чтобы я был против, всё же мою дочь воспитывали в вере Глубоководных, она молится Дагону столь же искренне, как в свое время её прадед.

— И поэтому, когда она отказалась идти за тобой, ты вышвырнул её разум из тела, так?

— Не перебивай, Пабло. Если мне нужно это тело, я имею на него полное право. Так вот, возвращаясь к нашей истории… Маргарита, твоя мать, была единственной, кто выжил с того корабля. Половина погибла во время бури, ещё нескольких я сбросил в колодец. Были те, кто умудрился бежать с бойни, где их держали, и скрыться в горах, но они вскоре умерли от голода. Уже гораздо позже Маргарита начала называть себя сумасшедшей: по её словам, прежде всего она боялась моей близости и лишь потом — любила меня. Она верила, что сумеет меня изменить, превратив в обычного человека, и тогда мы с ней поселимся где-нибудь в городе и станем вести жизнь добропорядочных граждан. Я не слишком её разубеждал: её не пускали на молитвы, она никогда не видела церковь изнутри и не знала о существовании колодца. Перед ней золотой нож был нужен мне исключительно для разделывания рыбы. Ей почему-то нравилось, что я ограничиваю её свободу, запрещая в определенные часы выходить на улицу, — думаю, она считала, что таким образом мрачный деревенский рыбак проявляет свою любовь к юной городской девице. Что самое необычное во всей этой истории, я не принуждал Маргариту ни к чему. Я не заставлял её делить со мной постель, мне не нужно было искать для этого кого-то из внешнего мира, женщин в Имбоке вполне хватало.

Что-то подозревать она начала гораздо позже. Ухия с её щупальцами, накладные лица, непонятное золото, которое вылавливали сетями… Однажды, это была исключительно моя неосмотрительность, она увидела, как я разговаривал с подводным народом. Сказка начинала рушиться. Теперь Маргарита не играла кокетливый страх, она стала действительно бояться. Она попыталась завести роман с продавцом бакалейного магазина — этот тип приезжал к нам из Сантьяго и мог увезти её из Имбоки. Я вспорол ему брюхо.

— Ты чудовище.

— Я не люблю, когда прикасаются к моей собственности. О том, что, убегая, Маргарита уже была беременна, я узнал от нашей повивальной бабки. Твоя мать приходила к ней за пару недель до того, как покинуть Имбоку. Я мог остановить корабль, который её увез. Я мог отправить весь экипаж на дно, а Маргариту вернуть в Имбоку. Не знаю, почему я этого не сделал. Если бы она принесла клятву Дагону, она смогла бы увидеть Й’хантлеи. Там площади из черного камня, Пабло, огромные плиты без единого изъяна. Я позволил Маргарите уйти, чтобы спустя годы в Имбоку вернулся ты.

— Она до самой смерти боялась, что ты придешь за ней. Я получил образование и сумел разбогатеть, но не мог оставить мать и жить самостоятельно — она испытывала животный ужас уже от одной мысли, что я уеду и оставлю её наедине с её прошлым. Когда я пытался выяснить, кем был мой отец, она бледнела и, лихорадочно крестясь, выходила из комнаты. Так что… поздравляю, ни с тобой, ни без тебя у нее не было нормальной жизни.

— Надеюсь, ты не ждал романтического конца? Я жалею лишь о том, что позволил ей уехать и воспитывать сына вдали от Имбоки. Здесь от тебя было бы куда больше пользы. Но речь не об этом. В могуществе морского бога я начал сомневаться уже достаточно давно, и это не замедлило принести свои плоды. Я всё так же мог спускаться в море и жить в Й’хантлеи, но чувствовал, что в моих отношениях с этим местом что-то изменилось. Подводный город словно сторонился меня. На движения пирамиды больше не являлось морское племя, рыбы ловилось меньше. Если бы я продолжал в том же духе, в Имбоку снова мог прийти голод. Я не стал экспериментировать и передал все атрибуты Ухии. Ей тогда было пятнадцать. Сложив таким образом все полномочия, я получил возможность путешествовать. Я провел несколько лет, посещая крупнейшие библиотеки Испании, я выезжал за границу, пока это позволяла моя постепенно меняющаяся внешность. В Старом и Новом свете я собирал информацию об интересующих меня внешних сферах. Если бы ты, Пабло, был более увлечен тайными науками и посетил, скажем, библиотеку Аркхема, то нашел бы в ряде книг мои заметки. Я собирал по крупицам те подсказки, что могли помочь мне открыть тропу на Порог.

— Зачем тебе это? Твой дед привел в Имбоку рыбье племя, чтобы вы все продавали ему души в обмен на еду и золото, а ты начинаешь искать лазейки и пытаешься предать своего бога. Не слишком разумно с твоей стороны, не находишь?

— Пабло, обладая знаниями, можно достичь небывалых вершин. Я проник в такие глубины мироздания, о которых не знает морское племя. Найти ключи к тайнам мира — вот что значит истинное могущество. Мне подчиняются сейчас существа, которых ты даже не можешь себе вообразить. Я приведу извне настоящий ужас, по сравнению с которым Глубоководные окажутся бессильны. Я стану золотом из моря, Пабло. Не подводный бог, потомков которого я призывал золотой пирамидой, будучи вынужден, как мой дед и отец, спасать Имбоку от голода и разорения. Я сам… стану золотом из моря. Подводное племя будет служить мне. А потом, через миллионы лет, придет время — и из глубин поднимется не Рльех, из глубин на поверхность поднимется Й’хантлеи, циклопический город черных колонн и площадей. Просто пока рано.

— Ты хочешь свергнуть своего бога? — Пабло ошарашенно воззрился на химеру. Ещё ни от кого в этой сумасшедшей деревне ему не доводилось слышать таких речей. Все жители Имбоки верили в Дагона и в то, что после смерти их ожидает подводный город. — Что ты получишь от этого? Ты — всего лишь уродец, собственное тело которого нещадно гниет, а потому ты вынужден занимать тело своей дочери. И такое чучело собирается править миром?

— Тело не главное, Пабло. Я сохранил разум, а его я могу за несколько секунд перебросить в другое тело. Даже в твое, хотя тебе так не хочется в это верить. Я обладаю необходимыми знаниями. Когда Орфео помогал тебе в горах, он вложил в твою руку ритуальный нож. Это тот самый, каким пользовался я, у Ухии другой. Сегодня я понял, что не могу держать ни один из них, — Ксавьер протянул руку, демонстрируя красные пятна обожженной кожи. — Золото из моря чувствует, что в теле жрицы находится иной разум. Но исполнить задуманное я успею. Сегодня я отправляюсь под воду. Ухия, преданная своему богу жрица, женщина, которую глубоко почитает морское племя, войдет во дворец в Й’хантлеи. Остается лишь незначительный пустяк: для осуществления полного ритуала призыва существ Порога мне понадобится кровь. Ты можешь возразить, что для этой цели я могу распоряжаться всей деревней, но на самом деле ритуал не так прост. Демоны Порога, приходя в этот мир, полностью забирают кровь того, кто их призвал. Им нужно много крови. Такими уж они созданы… Именно поэтому ещё не нашлось храбреца, готового использовать их силу. Однако, как ты уже, думаю, понял, моя собственная кровь мне ещё понадобится. Я не могу столь опрометчиво калечить тело Ухии. Зато я могу переместить разум в иное тело и совершить ритуал уже оттуда. Здесь нужно учесть ещё одну особенность: я достигну успеха лишь в том случае, если в роли тела будет выступать мой родственник, кровь Ксавьера Камбарро.

Пабло встретил взгляд химеры со всей твердостью, на какую был способен. И всё же не смог избавиться от ощущения липкого ужаса. Он — единственный возможный родственник Ксавьера, на чью кровь тот может рассчитывать. Он беззащитен перед этой химерой, и никакие молитвы, никакие земные боги не спасут его, когда Ксавьер ворвется в его мозг, вытесняя сознание в пустоту. Ксавьер заманил его сюда, забрав из горящей церкви, чтобы исполнить свой план с помощью крови своего же сына.

— От тебя должна быть польза, Пабло, — невозмутимо заметил Ксавьер, медленно проведя перед его глазами концом длинного щупальца. — Пока я её не видел. Ты дважды пытался сжечь церковь, ты установил контакт с Орфео, который мешает мне с тех самых пор, как узнал, что я планирую подчинить Й’хантлеи иным силам и поднять его над поверхностью. Ты убил нашего прежнего пастора. От тебя одни убытки, сын мой.

Теперь в голосе Ксавьера вновь звучала почти не скрытая насмешка. Пабло отчетливо понимал, что разум, захвативший тело его жены, смеется над ним, играя, словно кошка с перепуганной мышью. Попытки сопротивляться лишь приблизят конец. Ужас парализовывал тело, делал мысли вязкими и тяжелыми, Пабло не мигая смотрел в тёмные глаза химеры. От человека, составлявшего свои записки с твердым намерением покончить с творящимся в Имбоке безумием, осталась лишь беспомощная тень.

— Ты не сделаешь этого.

— Почему? — недоуменно изогнутая бровь была жестом Ухии. Ксавьер перенимал её жесты. — Хочешь сказать, у тебя есть способ меня остановить?

— Нет. Способа нет, — признал Пабло, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Но не думаешь же ты, что твои бывшие соратники обрадуются твоему визиту? Я действительно общался с капитаном Орфео. Если бы Ухия не остановила его в первую ночь, когда он пытался проникнуть в мой разум, я успел бы побеседовать с ним гораздо дольше. Меня не интересует, откуда он привез эту рыбью заразу, и я не спрашивал у него об этом. Но он сказал мне одну важную вещь. Тебе больше нет места ни среди Глубоководных, ни среди людей. Ты менялся иначе, чем меняются все остальные, чтобы уйти в море. Ты стал таким же, как те демоны, которых ты призываешь, а они — отверженные даже хаосом, что их породил. Море не примет тебя, Ксавьер. Ты умрешь прежде, чем успеешь погрузиться достаточно глубоко, чтобы увидеть Й’хантлеи.

— Не забывай, я нахожусь в теле Ухии. А морской бог благосклонен к моей дочери. Когда они догадаются, что происходит, будет уже поздно — демоны Порога придут в Й’хантлеи и принесут туда иную жизнь.

— Зачем тебе этот город? У тебя была в подчинении вся деревня, а ты ищешь силу, которая несет здесь лишь разрушение. Ты хочешь власти над трупами?

— Ты не знаешь, каких высот я достиг. Когда я, вернувшись из путешествий, начал проводить опыты в лаборатории в горах, именно Ухия скрывала мои действия от жителей Имбоки. Я влиял на её разум настолько незаметно, что никто даже в подводном городе не узнал об этом. Догадывался лишь Орфео, но он… он сейчас в таком месте, откуда затруднительно в принципе на что-либо влиять. Ты спрашивал меня, не переместил ли я сознание Ухии в свое собственное гниющее тело. Нет, сознание Ухии я туда не перемещал. Я поместил туда то, что осталось от души моего деда. Я вытащил Орфео из Й’хантлеи, где он чувствовал себя в безопасности, отгородившись от любого внешнего воздействия.

Пабло почувствовал, что земля уходит из-под ног. Чтобы не упасть, он зажмурился и несколько секунд постарался ни о чем не думать. Полностью избавиться от ужаса услышанного не удавалось. В случае с Орфео привычно выбрать одно из двух не удавалось, Пабло не мог однозначно ответить, какие чувства питает к своему давно почившему прадеду. Орфео установил контакт с обитающим в африканских морях рыбьим племенем и привел сектантов в Имбоку, разрушив саму суть мирной христианской деревни. По его приказу начали сбрасывать в колодец непокорных и сдирать кожу с ещё живых людей. Орфео Камбарро поднял на поверхность проклятое золото из моря.

И всё же он был лидером этой деревни. Пабло успел убедиться в том, что прадед обладал незаурядной силой духа, и уже одно это вызывало к Орфео весьма двойственное отношение. Отчасти его можно было уважать — разумеется, если не принимать во внимание многочисленные убийства, отягощающие его совесть. Орфео искренне верил своему богу и служил ему. Когда в маленький мир Имбоки вторглись создания извне, бывший жрец не смог оставаться в стороне и поплатился за это. Но чтобы так…

Пабло невольно вздрогнул, к горлу подступила тошнота. Первый глава покоренной Имбоки, что погрузился в море в назначенный час, теперь — разлагающийся труп скользкого карлика, которое таскает за ворот сюртука его, капитана, внук, находящийся в теле дочери. Ксавьер всё рассчитал так, чтобы ликвидировать возможное вмешательство. Из такого положения Орфео действительно не сможет влиять на ход событий.

— Сегодня я спущусь в море, и ты пойдешь со мной. Наверху останется деревня, в которой больше нет никого, кроме мертвецов. Я должен признать, на этот раз ты действовал умнее. Мне будет не так стыдно за то, что ты мой сын. Пока мы здесь, церковь, думаю, сгорела изнутри дотла. В колодец они не прыгнут, они боятся. Там ждет своего часа посланник нашего бога, а он разрывает своими щупальцами всех, кто спускается в воду этим путем. Значит, им остается либо сдаваться, либо пытаться покинуть церковь.

— Даже Орфео? Ты позволишь ему умереть?

— Пабло, не я. Он уже умер, а его разум находится в гниющем мозгу. Не думаешь же ты, что я буду настолько беспечен, что позволю ему одновременно со мной идти в Й’хантлеи? Он найдет способ вмешаться, он не такой человек, чтобы допустить падение своей религии. Та зараза, что он привез из Африки, стала центром его вселенной. Поэтому, Пабло, я позаботился о том, чтобы, когда мы пойдем вниз, Орфео гарантированно остался наверху.

Ксавьер помолчал, словно размышляя над чем-то, потом резко оборвал сам себя.

— Достаточно. Ты сам хотел ускорить события, я не стану с тобой спорить. Отсюда я тебя выпущу только вместе со мной и только в один конец. Хочешь в последний раз увидеть деревню?

«Я стану золотом из моря». Пабло отчаянно замотал головой. Тело не слушалось. План уничтожения всех жителей Имбоки, который он так старательно составлял, приобрел в итоге абсолютно не ту концовку. Этого не должно было случиться. Пабло рассчитывал именно на то, что химера, спасаясь от огня, бросится в колодец. Вместо этого он сам находится в ловушке непонятных способностей Ксавьера. Хуже всего было то, что общая суть замысла сумасшедшего губернатора, понятного в мелочах, постоянно куда-то ускользала. Зачем менять религию, что дает золото и пищу, на нечто непонятное и опасное, требующее кровавых обрядов и ничего не дающее взамен? Создания Порога не знают чувства признательности, они — изгои, рожденные хаосом.

Ради простого, веющего скрытой угрозой стремления стать золотом из моря. Выжечь подводный народ, что строит циклопические города из черного камня. Поднять на поверхность огромный, сложенный из гладко обтесанных глыб Й’хантлеи. А потом, укрывшись в тени лабиринтов и колонн, ждать подобно древнему божеству. Вокруг города, возникшего посреди океана, сложат легенды, о нём будут петь на множествах языков, и обряды почитателей чудес Й’хантлеи будут наводить ужас на людей. А на острове в Рльехе мёртвый Ктулху будет спать, так и не дождавшись своего часа.

Это не под силу человеку. Человек не может противостоять богам, что пришли на Землю задолго до появления на ней одноклеточной жизни.

— Как ты, душа без тела и гниющий труп, собираешься воевать с богами этого мира?

Ухия выпрямилась, покачиваясь на длинных щупальцах. Из-под высокой золотой тиары спускались длинные волосы, одеяние звенело множеством золотых украшений. Она совсем не отличалась от прежней Ухии, иной разум выдавали лишь совершенно неестественные гримасы, от которых Ксавьер, привыкший к своему деформированному лицу, так и не смог избавиться.

— Ты забываешь, Пабло, я владею знаниями. Я изучил всё, что есть на планете и касается древних богов, пришедших из космоса. Но не думай, что даже в зловещем Некрономиконе есть строки, прямо указывающие на то, как проложить тропу к Порогу. Даже безумец Абдул Аль Хазред избегает рассуждать о столь тёмных материях мироздания. Тропу к Порогу я сотворил сам. Я полагался лишь на собственные знания и результаты длительных опытов. Впрочем, я не планировал в чём-либо тебя убеждать — ты всё увидишь своими глазами.

— А Имбока?

— А Имбока пусть горит.

Не желая больше терять время, Пабло бросился вперед, пытаясь повалить химеру на землю. Сейчас в его голове не было спасительного голоса капитана Орфео, но перед лицом смерти отчаянная храбрость появилась и без него. Ксавьер, не ожидавший нападения, потерял равновесие, но всё же успел стиснуть пальцы на горле сына. Последним, что Пабло слышал, был звон падающего золотого ножа.

Город из чёрного камня вырос перед глазами неожиданно и мрачно, словно собираясь обрушиться на нежданных визитеров. Колонны Й’хантлеи тянулись вверх и исчезали в толще воды, и Пабло подумал, что с такими размерами они непременно должны выходить из воды. Однако никто, ни единая душа на земле, кроме проклятого племени сектантов Ордена Дагона да тех африканцев, от которых эта болезнь пришла в Европу, не знает о существовании Й’хантлеи. Гигантские площади и лабиринты города тянулись под водой на много миль. По городу неспешно плавали его обитатели, существа, мало напоминавшие рыб, но определенно уже не люди.

— Это место было всегда, Пабло. Нет такой эпохи, когда Й’хантлеи бы не существовал. Но я дам ему новое величие, его колонны прорежут небо. Й’хантлеи встанет на острове посреди океана, охраняемый демонами Порога. Для этого мне нужно лишь воспользоваться твоим телом и провести обряд. Никто — ни Орфео, ни Ухия, ни сам Дагон — не успеют мне помешать. Иди вперед, Пабло. Для города начнется новая эпоха, и ты будешь её первой жертвой.

В сырое, пропитанное октябрьской мглой небо поднимались густые клубы дыма. Те немногие, кому удалось спастись из объятой огнем церкви, завороженно смотрели, как из дверей и окон каменного здания жадно вырывается огонь. Огонь, пришедший из ниоткуда, забрал практически всю деревню. Сгинула женщина в золотой тиаре и зловонный карлик в старомодном сюртуке, находившийся рядом с ней. Исчез в огне молодой священник, успевший сорвать доски с одного из окон. Дым, ознаменовавший конец Тайного Ордена Дагона, был виден издалека.

Лишь кучка существ, сгрудившихся на побережье, взирала на происходящее с безучастной обреченностью. Море осталось глухо к их беде. Разве что губы их, привыкшие за много лет, машинально шептали давно заученную молитву.