Охотник (джен)

Охота — это страсть. Вдохновение, рождающееся в процессе выслеживания, азарт погони, восторг триумфа над бьющимся в предсмертных судорогах зверем или подстреленной птицей. Впрочем, птицы его интересуют мало, Данишевский предпочитает крупную дичь. Алексей охоту любит. Нет, обожает! Наверное, потому, что это едва ли не единственное дело, в котором он неизменно успешен. Ещё ни разу за всё то время, что он с Лизой живёт в этих краях, он не возвращался без добычи. Правда, в последние несколько недель не удавалось выкроить на любимую забаву время. А всё дело в этом столичном писаре, на которого так ласково, благосклонно, влюблённо даже смотрит его проклятая жёнушка... Знал бы этот юноша, в кого перекидывается любезная Елизавета Андреевна.

Данишевский порой не может сдержать злорадную улыбку, думая о том, с какой лёгкостью его пусть и не совсем настоящая, но супруга, способна изрубить в куски опытного бойца, не говоря уже о таком неловком и угловатом Николае Васильевиче. Или не изрубить, но умирать противник будет долго, истекая кровью и мечтая о прекращении мучений. Впрочем, насколько Данишевскому известно, Всадник, в которого обращается его благоверная, понапрасну над жертвами не глумится, делая всё как можно быстрее: поймать, обездвижить, чтобы можно было без труда перерезать глотку в нужном месте, обескровить и уйти. Алексей несколько лет назад поинтересовался у Лизы, что она чувствует, убивая. Ответом ему стал долгий взгляд и молчание, так что остаётся только гадать, способен ли Всадник вообще что-то чувствовать, кроме жажды человеческой крови. Впрочем, очевидно, что жизнь его ненаглядная любит куда больше своей бессмертной, но уже безнадёжно загубленной души. А может, ей действительно нравится убивать? Иначе давно попыталась бы разорвать этот порочный круг регулярных и массовых жертвоприношений.

Он сам, между прочим, никогда не сумеет отказаться от охоты. Да, это тоже искусство убийства, так что у них с Лизой гораздо больше общего, чем может показаться со стороны. Только убивать людей Алексей не стал бы. Для этого надо быть либо Всадником, либо... берсерком. Он способен только готовить нужное для поддержания человеческого облика зелье и обеспечивать своей спутнице безбедную жизнь. Интересно, как потом Лиза будет оплакивать Гоголя, которому обязательно, непременно сама же и вскроет глотку, как барану на бойне, когда подойдёт срок. Да и будет ли вообще оплакивать? За всё время их семейной, если так можно выразиться, жизни, она ни разу не проявила склонности к сантиментам. Но сейчас происходит что-то для Алексея непонятное и потому раздражающее. Уж если Лиза не способна полюбить его, не стоит ей любить и Гоголя. Это может всё испортить, а они так хорошо устроились в этом старинном поместье.

Данишевский размышляет об этом, шагая по следу, оставленному подстреленным животным. Крови пока нет, но это не значит, что выстрел оказался неудачным. Просто пуля, попав зверю в бок, не прошила его навылет, а застряла где-то внутри, остановилась под кожей или между рёбер, наверняка повредив внутренности, неотвратимо приближая конец. Алексей по опыту знает, что такие раны гораздо тяжелее сквозных. Надёжнее. С пулей, засевшей где-то внутри, далеко не уходит ни один зверь. Когда под ногами появляются первые кровавые пятна, Данишевский позволяет себе торжествующе усмехнуться: самый верный признак тяжёлой раны — когда у зверя кровь идёт горлом.

Через несколько десятков шагов он видит свою добычу. Олень ещё жив, но уже завалился на бок, хрипло дыша, судорожно дёргая ногами и вскидывая время от времени рогатую голову. На губах обильно выступила кровавая пена: похоже, пуля пробила лёгкое или даже застряла в нём, потеряв скорость. Земля рядом и под головой залита кровью. Проклятие, наложенное на Лизу, питается именно кровью, да ещё в таких объёмах, что иногда это кажется совершенно нерациональным. Вот с одной оленьей туши (Алексей точно это знает) набирается не меньше двух вёдер крови. Будь у них возможность заменить человеческую кровь на оленью, всё стало бы гораздо проще. Но нет, древнюю магию удовлетворяет только тринадцать человеческих жертв, обескровленных на праздники, одна из которых непременно должна быть воскресшей... Как порой раздражают эти трудновыполнимые условия. С поиском воскресших всегда больше всего сложностей, но в этот раз Николаю Васильевичу суждено стать решением этой деликатной проблемы. Забавно наблюдать за его общением с Лизой: молодой человек даже не представляет, что любезничает со своим будущим убийцей. Хладнокровным и расчётливым палачом, не делающим различий между предназначенными в жертву. И это трогательное волнение за жизнь и здоровье дамы... Данишевский думает об этом, внимательно наблюдая, как медленно подёргивается смертной пеленой тёмный внимательный глаз животного.

И, прежде чем олень сделает свой последний вздох, уверенным, хорошо рассчитанным движением перерезает ему глотку. Знает, что так делать нет необходимости, что это испортит шкуру, но до сохранности шкуры Алексею дела нет. Равно как и до алых брызг, щедро окропляющих его рубашку, лицо, руки. Ему хочется всё-таки понять, сколько же ещё надо живой свежей крови, льющейся из длинной, словно бы жадно распахнутой раны, чтобы избыть наконец это проклятие. Кровь струйками стекает по оленьей шерсти, капает на пожухлую траву, испуская едва заметный пар, отдавая осенней прохладе своё уже бесполезное тепло, довольно быстро чернеет, уходя в землю, и пахнет по-особенному, совсем иначе, чем человеческая. Данишевский прикасается к ней, пачкая руки ещё больше, ощущая, как ещё недавно струившаяся по телу подстреленного зверя красная жидкость застывает, схватываясь неприятной, стягивающей кожу корочкой. Подносит пальцы к лицу, принюхивается, словно хочет лизнуть, ощутить вкус, но не делает этого. Когда туша будет обескровлена и можно будет приступить к разделке, вскрыв и брюхо, и грудину, этот олень мало чем будет отличаться от убитых его женой девушек: такое же безжизненное тело, пустые зрачки, глядящие в вечность, длинный надрез. Впрочем, животное превратится в несколько весьма вкусных блюд, а девушки, равно как и обречённый Гоголь, станут кладбищенской землёй. Правда, далеко не сразу, так уж устроено природой.

От этой мысли Данишевского невольно передёргивает. Он помнит, что смертен, и знает, что умирать будет изматывающе долго: такой у колдунов удел. Будь у него выбор, вместо гниения в могиле в компании червей, Алексей предпочёл бы костёр. А передать свои знания, чтобы хоть немного облегчить уход за грань, некому: наследников, пусть даже приёмных, у него нет и не будет. Разве что какая-нибудь шальная пуля отправит его на тот свет. Или недостреленный и потому разъярённый кабан на охоте вспорет брюхо. Всё лучше, чем мучительно агонизировать в собственной постели, не имея возможности прекратить собственные страдания. Что ж, Лиза наверняка отыщет кого-нибудь другого себе в помощники. Главное сейчас — завершить очередной цикл жертвоприношений, а потом будет время решить, что делать дальше.

Примечание:

1 ведро = 4 четвертям ведра = 10 штофам = 1/40 бочки ~ 12,29941 л (на 1902 г.).