Тысяча бумажных журавликов (джен)

Белые одежды цепляются за него из последних сил.

Старый костюм, который Сузаку носил еще в бытность Седьмым рыцарем, пристает к телу намертво, словно политый клеем. Он определенно живет своей жизнью: замок упрямо заедает, ноги путаются в штанинах, ткань въедается в кожу и натужно трещит при любой попытке потянуть за нее хоть немного сильнее.

Дурацкая ситуация вышла, на самом деле. Сузаку навестил собственную могилу, поддался нелепой ностальгии и напялил зачем-то одеяние, которое давно ему не принадлежит. А теперь все никак не может из него выбраться.

Словно белые одежды понимают, что Сузаку сейчас не костюм — что он лицо свое, свое прежнее имя, всю свою суть сдирает сейчас спешно и беспощадно. Сдирает так, словно боится передумать, словно у него еще есть дорога назад.

Белые одежды будто знают все, и зачем-то пытаются его остановить.

Сузаку нетерпеливо дергает за ткань, и та с надрывным звуком расползается по шву, наконец освобождая его из своей мертвой хватки. Он переступает с ноги на ногу, выпутываясь из костюма окончательно, и отбрасывает неопрятный белесый ком куда-то в угол. Если задуматься, это в своем роде тоже похороны.

Настоящие же похороны начнутся завтра.

Костюм Зеро ждет его на кровати, раскинув руки в добродушном жесте — посмотришь мельком, и кажется, словно приглашает к объятиям. На самом деле, очень в духе Зеро: много пафоса и чудаковатости, слишком вычурно и, определенно, совершенно неискренне. Наверняка ведь представляет, как задушит его этим миленьким платочком.

От костюма несет кровью, потом и смрадом тысяч разлагающихся трупов. Сузаку морщится, но все равно протягивает к нему ладонь. «Ты и сам не лучше», — напоминает он себе с жесткой ухмылкой. На его счету тоже хватает жертв.

Когда Сузаку продевает ногу в штанину, он понимает: ненавистный костюм остается верен своей лживой сути. Еще недавно он казался таким радушным и доброжелательным, а теперь отчаянно сопротивляется на все попытки его натянуть. Своенравная ткань выскальзывает из пальцев, застывает на месте и жалобно трещит, когда Сузаку тянет ее вверх.

Один костюм не желает сниматься, второй не хочет налезать. Какой-то бесконечный цирк.

«Мне и самому это не по душе», — мрачно думает он, наконец-то застегивая брюки. Будь у него право выбора, Сузаку бы отказался от этой кошмарной роли и не колебался бы ни секунды. Но права выбора нет и не предвидится, так что он бормочет под нос ругательства и завязывает на шее дурацкий белый платочек.

Костюм Зеро, на самом деле, отвратительнее некуда. Сузаку искренне не понимает, как Лелуш все это носил: вещи слишком неудобные и тесные, слишком крикливые, слишком чужие. Такие же чужие, как и образ «защитника справедливости», который Зеро слепил на скорую руку. Защитника, который и не существовал никогда на самом деле.

— У тебя ужасный вкус, Лелуш, — бурчит Сузаку себе под нос, разглядывая дурацкий плащ и пытаясь понять, как же пристегнуть этот кошмар к основному одеянию. Несмотря на то, как тихо обронена эта фраза, в ответ на нее все же раздается тихий смешок.

Сузаку поднимает голову, и Лелуш улыбается ему одними уголками губ — слишком легко и безмятежно для человека, которого завтра не станет.

— Привыкай, Зеро, — беспечно произносит он, делая два шага вперед и протягивая Сузаку нелепую черную маску. Тот морщит нос, но все равно тянет вперед ладонь и хватается за гладкий пластик. Никто из них не произносит больше ни слова: пути назад давно нет.

Лелуш внимательно смотрит ему в глаза, и в его взгляде Сузаку видит любопытство, благодарность — и почему-то облегчение.

Белые одежды, так небрежно им сброшенные, немым укором лежат в углу.