Точки - чёрточки (джен)

Матвей сначала шарахается, а потом всё же приседает на корточки и осторожно тянет руку к тени. Тень испуганно жмется и быстро вдоль стенки шлепает к выходу из кухни. Тамара фыркает со своей высокой табуретки:

 — Не парься, они тебя не сожрут. Странно ты на них реагируешь — то шугаешься, то извиняться идёшь…

 — Я не шугаюсь, — хмуро бросает парень и нехотя встает обратно к плите. По столешнице расползается пролитое молоко. Тамара хмыкает, продолжая сверлить взглядом Матвееву спину. Его это бесит.

 — Ну что? У меня не лучшие воспоминания об этих очаровашках ещё с испытания.

 — А, так это с тобой вместе был тот парень, который не прошел Дом? — Взгляд у Лески из пристального становится понимающим. Матвей раздраженно передергивает плечами:

 — Угум.

 — Ладно тебе. Все мы такими будем в конечном итоге. Ну или вполне обычными трупами — как уж повезет. Так что расслабься и получай удовольствие, как говорится.

Тамаре легко, Тамара в этом болоте с детства, она привыкла. Или смирилась. Или просто выдумала для себя подходящую сказку, которой можно прикрыться от любых кошмаров. Последнее — вероятнее.

У Матвея сказки не сочиняются. Матвей с детства слишком реалист. Как-то так вышло у него, что жизнь к этому располагает. Он насмотрелся на такие сказки, на то, чем они в итоге заканчиваются. Он слишком осторожный, чтобы в них верить. Вместо успокаивающих мантр у него гулкая тишина городских крыш.

На каких-то очередных посиделках в ночи на кухне всплывает тема про заветные желания. Кто-то отшучивается, кто-то рассказывает, о чем мечтал в детстве, кто-то ссылается на приметы, мол, если скажешь — не сбудется… Матвей криво усмехается:

 — Нет у меня заветных желаний. Мечтай — не мечтай, всё равно будет как обычно, — фыркает он в ответ Тамаре и отворачивается. Матвеевы самые большие желания в итоге всегда исполнялись, есть такое. Только всё как-то вывернуто наизнанку и не слишком своевременно. Как будто в насмешку: хотел, так получай, а потом ещё раз получай, чтоб мало не показалось.

Матвея всегда манило небо. Матвею нужен воздух — чем выше, тем меньше людей и больше воздуха. Он зачитывался книжками про самолёты, клеил модели, забирался на крыши и мечтал летать. Ну или хотя бы прыгать с парашютом. Книжки добили его и без того не лучший табель за девятый класс. Мать на заднем плане привычно ворчала, что в своё авиаторское он не попадет. Он и не попал. После девятого класса Матвей пошел в армию. И вот там-то были парашюты — и ради них Корецкий готов был пережить и дисциплину, и гребанные кроссы каждый день, и всё остальное. Мечта была близка — хоть пальцами трогай.

В первый и единственный прыжок парашют у Матвея не раскрылся. Даже кольцо не заело, просто не раскрылся. Потом изрядно побледневшие инструктора во главе с командиром говорили, что парень в рубашке родился: купол выстрелил почти у самой земли, не успел расправиться, но намотался на дерево. Пару часов Матвей проболтался над землёй под монотонное пиликанье оказавшегося сломанным маячка, пока рота методично прочесывала лес в его поисках. В тот раз он налетался до конца жизни, как ему показалось. На крыши он больше не совался. Пока его не цапнул какой-то чернильный лётчик, кажется, даже из его любимой книжки. Судьба ехидно улыбалась — ну конечно же из всех возможных книгочейских «фокусов» он получил желанное умение летать. Сильно давно желанное, в сильно прошедшем времени.

С тех пор у Матвея вновь появились крыши. И чёткая внутренняя установка про мечты — это не единственный такой случай, просто самый наглядный. А ещё гребанный писк азбуки Морзе в ушах.

Инга устало и зло щурится, складывая руки перед грудью:

 — Бесишь! Не знаю, откуда в тебе эта дебильная потребность всегда казаться слабее и хуже, чем ты есть на самом деле, но ладно! Беги к ребятам, поджав хвост, и там притворяйся дальше сирым и убогим! Тут я сама справлюсь!

 — И ничего я не пытаюсь казаться хуже… — Матвей отводит взгляд и даже не шепчет — просто шевелит губами. А потом они тащутся спасать дурацкого дурака-студента, который заварил всё это дурацкое задание. Глупого и совсем ничего не понимающего. Матвея это бесит. Матвея это отвлекает, и дышать становится проще. Инга почти угадала. Почти.

Матвей не притворяется. Матвей играет. Искусно изображает ленивого парня Матвея, в целом довольного и самоуверенного, ворчливого, немного трусливого раздолбая… Как в театре. Собирает образ по кусочкам, вживается в него, цепляется всеми силами. Чтобы все поверили, и сам он — тоже.

Веселый парень Корецкий четыре года назад глупо убился об свою же собственную мечту. Перестал быть. А Матвей остался. По стечению обстоятельств. Вопрос только, кем. И насколько долго.

Они, конечно же, возвращаются. Возможно, потому что их ждут, возможно, потому что преподаватели следили за каждым их шагом, возможно, им просто повезло, как Матвею тогда, — никто не задумывается. Вечером снова все живы, на кухне греется старый чайник, Антон с Яном перебрасываются в замороченные карты. И вроде всё хорошо.

Матвей криво усмехается, пробегая взглядом. Беспечную Лилю, которая ещё пока не верит до конца. Будто бы бессмертных огненных магов, которые сами первыми лезут в драку, потому что так им проще. Близнецов, для которых смерть как данность — просто вопрос времени, но не близкого, а значит не стоит забивать этим голову сейчас. Тамару, которая слишком давно и прочно во всём этом, потому просто наслаждается моментами. Ингу, которая постоянно несется, сломя голову, и не успевает сообразить. Сашу, которому нужно думать про всех и за всех, просто потому что иначе он не может. Женю, которой некогда за всем насущным ещё и думать. Снежану и Дёму, которые держатся друг за друга, и потому предпочитают просто дожить до завтра вместе, а не размышлять о вероятностях. Зою и Гришу, от которых веет внутренней уверенностью асфальтоукладчика и прочной надежной вечностью.

Они все цепляются, карабкаются и всеми способами стараются забывать, не задумываться, просто жить, просто делать свою работу. Иногда это удается им настолько, что со стороны кажется, они просто не понимают. Или, действительно, бессмертные. Даже Ангелине иногда в это верится.

Матвей криво усмехается и отводит взгляд. В ушах монотонно и безнадежно бьётся грёбанная азбука Морзе.

... -— ... ... -— ... ... -— ... ... -— ... ... -— ... ... -— ... ... -— ... ... -— ... ... -— ... ... -— ... ... -— ... ... -— ... ... -— ... ... -— ...