Индульгенция (джен)

Клауд смотрел на Сефирота и молчал. Тот сидел на постели в больничной пижаме, свободно болтающейся на похудевшем теле, опирался плечами на подпихнутый сестричками под спину ворох подушек и, положив иссохшие кисти поверх казенного одеяла в бледно-голубом пододеяльнике, тоже молчал.

Коротко обстриженные, не достающие даже плеч волосы Сефирота казались припорошенными пылью и неприятно гармонировали с нездоровым, землисто-серого цвета лицом и потемневшими, подернутыми хмарью раздумий глазами. В которых не было даже тени безумия, только серьезность и мрачность смертельно уставшего человека.

Клауд сам не понимал, зачем приходит уже вторую неделю в эту палату и сидит в ней с утра до позднего вечера, пока его не начинают деликатно выпроваживать. С ним Сефирот не говорил, персоналу скупо и четко отвечал на «поставленные вопросы», покорно ел, что приносили, неловко зачерпывая жидкую кашу пластиковой ложкой, и стойко переносил процедуры, даже дрожью ресниц не реагируя на мельтешащие вокруг «белые халаты», вооруженные бесконечными капельницами и склянками с таблетками.

Клауд понятия не имел, о чем Сефирот думает все те часы, которые они проводят вдвоем в тишине — не считать же попискивающие приборы, считывающие жизненные показатели полуживого человека, в которого превратился некогда самый сильный Солджер планеты.

Клауд видел перед собой незнакомца. Этого человека знал когда-то Зак, но не Клауд. Не его Клауд убивал трижды, не он третировал Гайю и мечтал стереть даже само воспоминание о жизни на ней. Клауд вообще не был уверен, что этот человек узнает его.

Клауд не представлял, где люди Руфуса нашли Сефирота, но семнадцать дней назад они медленно, откровенно красуясь, провезли по улицам Эджа открытый грузовик, окруженный сворой молодых, уверенных в себе псов с автоматами — новой генерацией Солджеров, не знакомых с болью текущей по венам ядовитой крови планеты, и все желающие могли полюбоваться на стеклянный «гроб», в котором спал в глубокой мако-коме Сефирот. Его так и везли, в ободранной, частично истлевшей одежде, с небрежно отхваченными волосами, покрытого зеленоватыми потеками подсохшего мако. Сам Клауд этого триумфального шествия, больше похожего на глумление, не видел, был в отъезде, ему потом Тифа рассказала. Руфус на вопросы Клауда отмалчивался и таинственно, с хорошо выверенным превосходством улыбался или же предлагал присоединиться к возрождающейся Корпорации, ведь тогда для него, как для сотрудника, разумеется, снимется гриф секретности. Клауд считал свою свободу слишком дорогой ценой даже за такое знание.

Клауд хорошо успел изучить Руфуса и понимал — тот не упустит шанса возродить Корпорацию и выжмет из сложившейся ситуации всю возможную выгоду. Не считаясь ни с кем. И провезли по городу открытый «гроб» не просто так — Руфус собирается обелить свое имя в любом случае: представит ли он Сефирота безумным монстром, которого казнят его люди за прошлые грехи или же сообщит народу, что его ученые вернули разум снова действующему генералу, вставшему на защиту планеты и обновленной Корпорации.

* * *

Сефирот не знал и не понимал, зачем к нему приходит Клауд Страйф. Не знал, зачем он сидит рядом с постелью каждый день и почему молчит. Но от его молчаливого присутствия становилось немного легче. Не так давила собственная беспомощность в окружении белых больничных стен.

Зато Сефирот знал о смерти Зака и какую роль в его судьбе, да и судьбе целой планеты, сыграл Клауд Страйф.

Его просветил окруженный верными Турками Руфус, приходящий к нему также каждый день, за полчаса до Страйфа. Руфус будто ждал от него именно этих вопросов, так довольно улыбнулся, услышав их. Тридцати минут хватило, чтобы уложить в них рассказ, перевернувший представления Сефирота о себе и мире.

Сефирот хорошо осознавал, какая жизнь его ждет. Вариантов было не много, об этом тоже сообщил безукоризненно вежливый Руфус. Сефирот мог вернуться в Шинра, пройти путь очищения от грехов через ложь, состряпанную для обывателей лично главой компании — больше не Корпорации! — или его могли ввести в медикаментозную кому и перевезти в новую, чистенькую, хорошо оборудованную лабораторию, из которой он уже никогда не выйдет.

Сефирот, стараясь делать это незаметно, рассматривал Страйфа. У парня был большой счет к нему, но тот день за днем сидел рядом и не торопился его предъявлять. Сефирот почти не помнил Страйфа, в памяти маячили только обрывки рассказов Зака о друге-пехотинце. На месте миссии в Нибельхейм зияла тянущая холодом дыра, кажущаяся Сефироту бездонным провалом в никуда.

И Сефирот сказал бы Страйфу, что ему жаль… если бы умел извиняться и не был уверен — его слова примут за издевку. Он бы принял.

* * *

Это утро началось не как все. Сефирот с легким интересом прислушивался к крикам и беготне в отдалении, когда неожиданно распахнулась дверь и на пороге появился взъерошенный Страйф с решительно горящими глазами. Бросив на ноги Сефироту большой мягкий сверток, он на миг исчез в коридоре, а вкатив в палату инвалидное кресло, велел:

— Одевайся.

Это было первое слово, услышанное Сефиротом от Страйфа, и больше всего оно походило на приказ. Развернув одной рукой плотную бумагу, Сефирот увидел теплую фланелевую рубашку, добротные трикотажные штаны и мягкие мокасины, один из которых скатился по одеялу и упал на пол. Подобных вещей Сефирот никогда не носил. Он поднял голову.

— Зачем?

Страйф досадливо дернул уголком губ и спрятался по нос в поднятый ворот вязаной безрукавки. Голос его оттуда звучал глухо и то ли смущенно, то ли неуверенно.

— Тебя нужно увезти отсюда. Подальше от Руфуса с его планами и Турками.

— Зачем тебе это нужно? — повторил свой вопрос Сефирот и на этот раз Страйф понял его правильно.

Он высунулся из своей раковины-безрукавки и твердо посмотрел Сефироту в глаза.

— Буду прятать тебя от них, пока не восстановишься и не сможешь диктовать свои условия.

Этот ответ Сефирота устроил. Кивнув, он выдернул из тыльной стороны ладони иглу капельницы и откинул край одеяла.

— Помоги мне.

* * *

На улице их ждал крытый брезентом грузовик и отчаянно матерящийся водитель, смолящий сигарету возле кабины. Страйф не обратил никакого внимания на нескончаемый поток сквернословия, в котором, на вкус Сефирота, слишком часто упоминались два имени: его собственное и Страйфа. С сосредоточенной деловитостью Страйф наклонился, поднял на руки Сефирота, со сцепленными зубами сносящего такое обращение, и чуть ли не забросил его в кузов, быстро откатил поближе к больничной стене коляску и запрыгнул в грузовик, не забыв задернуть за собой брезент.

Кроме них двоих в кузове стоял большой черный мотоцикл и два плотно набитых мешка с продуктами.

Страйф хлопнул ладонью по окошку за спиной успевшего забраться в кабину водителя и машина, под аккомпанемент так и не прекратившейся ругани, тронулась с места.

Сефирот не знал, куда его везут и как долго придется прятаться, как не знал, когда у него перестанут дрожать пальцы, пока не способные удержать дольше минуты пластиковую чашку, но на душе, впервые с момента, как он, опутанный трубками и окруженный писком приборов, очнулся под неприятно-белым светом ламп в пропитанной больничными запахами реанимационной палате, стало спокойно. Он решил довериться сидящему напротив мрачному незнакомцу, отчего-то надумавшему подарить ему шанс выбрать ту жизнь, которой захочет сам Сефирот.

— Страйф? — позвал Сефирот, и когда мягко светящиеся в полумраке глаза встретились с его, неловко произнес:

— Спасибо.

Страйф миг смотрел в ответ, будто не понял, что ему сказали, но сморгнув непонимание, кивнул — просто немного глубже опустил подбородок в поднятый ворот безрукавки. Сефироту этого хватило. Он, постаравшись устроиться поудобней на узкой деревянной лавке, плотнее запахнул на мерзнущем теле найденное тут же тонкое одеяло и закрыл глаза.