Дожить до весны (гет)

Маглор лежал в кровати, накрывшись одеялом почти до носа. Кендамаре — вот добрая душа! — постелила ему в своей комнате, а сама устроилась на диванчике на кухне. Маглору было неловко, но все доводы дева отвергла. Даже слова сказать не дала. Спорить с женщинами — легче из лука застрелиться, это Маглор еще по матушке своей знал. Так что он ночевал в тесной комнатке, где были только кровать, комод и вешалка. Кровать стояла возле стены, спинкой упиралась в подоконник. Почти как в комнате в таверне, подумал он, усмехнувшись.

Кровать была жесткой, но Маглору после стольких ночевок на берегу, она казалась пуховой периной. В кои-то веки от лежания не болела спина. Маглор вглядывался в темноту: разглядывал потолок, стены, щели между досками, слушал, как бьет в стекло ливень. Это было для него очень странно: ощущать, что ты находишься в помещении, спишь там, где окружен стенами — нет этого чувства бесконечности вокруг. Маглор вспомнил ночи в Валиноре, ночи в Химринге, еще много других ночей и понял, как он отвык от этого чувства.

Постельное белье на кровати было довольно старым, но чистым, Маглор по запаху ткани даже понял, что сушили его на веревках на улице. Он успел забыть то ощущение, когда ткань простыни и пододеяльника касается обнаженной кожи, и сейчас наслаждался им, словно это было самое приятное, что эльфу вообще можно ощутить. Край одеяла касался подбородка. Маглор слегка повернулся, и он скользнул на шею. Эру мой, подумал эльф, как мне мало надо для счастья.

Маглора, несмотря ни на что, все-таки тяготил тот разговор с Кендамаре. Слишком много осталось невысказанного, непонятого, и ему не хотелось, чтобы она думала о нем плохо. Ему хотелось задать ей кучу вопросов или просто поболтать с ней, но не в напряженной обстановке. Надоело чувство, когда боишься сболтнуть лишнего. Шаг вправо, шаг влево, неудачное слово — и все, можешь не оправдываться. Что-то ему говорило, что Кендамаре не такая, но страх все равно шел откуда-то из глубины души. Маглор признавался себе, хоть и было за это стыдно, что снова хочет обнять ее. Снова коснуться ее спины, волос, услышать ее дыхание… Нет-нет, говорил он себе, влюбиться за один день я не мог, иначе я не феаноринг. Тем более в смертную. Она всего лишь красивая девушка, а я всего лишь эльф, чуть не спятивший от одиночества. Или спятивший, раз не могу какую-то аданскую трактирщицу выкинуть из головы.

За стеной слышались шаги. Кендамаре, видимо, тоже не спалось. Маглор приподнялся на локтях, и уже готов был встать, но, встряхнув головой, лег назад. Поздно, разговоры не клеятся, одежду в темноте не найти. И вообще не стоит наглеть. Раз приютили из милости, следовало бы забиться в угол и вообще делать вид, что тебя тут нет. У Маглора так не получалось. Как-то это было не по нему. Он повернулся на бок. Шаги за стеной не стихали. В стекло стучали капли дождя.

Дверь в его комнату приоткрылась, пропуская вперед свет от свечи в маленьком подсвечнике. Кендамаре вошла, осторожна ступая по скрипучим доскам пола. Маглор мог бы расслышать каждый ее шаг, даже если бы лежал с закрытыми глазами. Но глаз он не закрыл, потому увидел, как Кендамаре глянула в окно и присела на край кровати. Маглор сделал глубокий вдох. Нужно было сохранять лицо.

— Извини, что побеспокоила, — сказала она, — как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — ответил он, — вполне. Ничего страшного, я не спал, ты не помешала…

— Это радует. Я подумала, может, тебе на ночь еще горячего вина с гвоздикой выпить, чтобы горло прогреть?

— Ага, — кивнул он, — было бы прекрасно.

— Тогда я сейчас поставлю. Мне что-то тоже захотелось. Разволновалась я с тобой, успокоиться надо, а то всю ночь буду грузиться, — она усмехнулась, — сейчас, подожди меня тогда.

Она встала и направилась к двери. Заскрипели доски пола. Дверь закрылась, Кендамаре и ее свеча остались с той стороны, потому комната снова погрузилась в темноту. Маглор напряг глаза и попытался разглядеть очертания двери, щелей между досками пола. Все расплывалось в единое черное пятно.

Кендамаре долго не возвращалась, или это Маглору казалось, что долго. До этого он не думал, что она зайдет к нему, а теперь понимал, что ждет ее с нетерпением. Он слышал, как она ходит по кухне, как наливает вино в котелок, чтобы подогреть его на огне… Спятил ты, сказал он себе, был бы рядом кто-то из братьев, засмеял бы, как пить дать.

О братьях думать не хотелось, и Маглор отогнал грустные мысли.

Он посмотрел в окно. Из окна сквозь заливающие стекла струи дождя были видны деревья, дорога, край сарая. Маглор помнил, что за деревьями была скала, за скалой — берег моря. Из этого дома ему придется уйти, он понимал, но одна мысль про берег, где дожди, холод и пустота, простирающаяся на все четыре стороны, нагоняла страшную тоску. Тоска гасила последние силы и заставляла руки опускаться, висеть вдоль тела, как отломанные ветки.

Не надо больше холода. Если бы я только дожил до весны…

Маглор старался не задаваться вопросом, что будет, когда наступит весна. Если доживет — и что дальше? Об этом странно было думать, ведь если рассудить: будет тот же берег, волны, мелодии для себя, пустоты, глупых чаек… А неважно, он словно решил бессознательно, что так. Весна, дожить бы — это цель, мечта, грезы… А что будет потом — авось и новая цель какая появится.

Кендамаре вернулась, неся в одной руке подсвечник, а в другой большую кружку. На двоих, подумал Маглор, ну еще бы, с двумя кружками в одной руке идти неудобно. Она поставила подсвечник туда же на комод и снова присела на край кровати. Ничего не изменилось, разве что теперь в ее руке была чашка, а раньше не было. Маглор сел на кровати, положив подушку под спину, и посильнее натянул одеяло на себя. Все-таки он был раздет, и если одеяло сползет, будет очень неудобно.

— Ты вернулась… — прошептал он.

— Да, вернулась, — улыбнулась Кендамаре, — я же обещала. Держи чашку, только осторожно, не обожгись.

Маглор отпил немного и тут же зажмурился. Вино было очень горячим, пряным, да еще и в нос ударил пар. Он отпил еще чуть-чуть и отдал чашку Кендамаре. Та сделала пару глотков и поставила ее на комод, мол, пусть остынет. Она села обратно, посмотрела на Маглора, но не в глаза, а куда-то мимо.

— Я хотел тебя спросить, — сказал он, — ты же сегодня много работала, потом еще со мной возилась. Я ни на что не намекаю, но как у тебя на все это хватает сил? Ты не хочешь спать?

— Нет, — усмехнулась она, — я работала сегодня с обеда до вечера. Завтра я в таверне на ночь, так что весь день свободен, и вставать рано мне не нужно. Спать не хочу — совсем режим сбился. Зря, наверное, уже мы спать собрались, впрочем, что еще делать-то?

— Не знаю. Я в такие моменты обычно думаю, — он улыбнулся.

— О чем же?

— Легче перечислить то, о чем я не думаю. Мыслей у меня всегда много, от жизни-то такой. Я тебе там возле печи говорил что-то подобное уже, но как-то сбивчиво. Не волнуйся, я тебя не буду больше грузить.

— А о чем ты думал сейчас, пока я ходила за вином?

Маглор заправил волосы за уши. Кендамаре взяла с комода чашку и отпила еще немного, хотя вино явно еще не остыло. В темноте Маглору был виден пар, что поднимался от него. Еще бы, времени-то прошло всего ничего. Вино расслабляет, темнота дарит уют, а на свечу на комоде можно смотреть так долго, как только можно, пока она не прогорит до конца или не заболят глаза от яркого света. Маглор даже острее чем в таверне почувствовал, как ему не хочется никуда уходить. Тянулся бы этот миг подольше… И хотя тоска, что навеки поселилась в его душе, давала о себе знать, Маглору было хорошо. Кендамаре уходила за вином, а он оставался тут, ждал ее и думал… О чем думал-то?

— Я думал о весне, — сказал он, наконец, — какая она была там, в Валиноре, какая она тут. Кендамаре, читающая судьбы, скажи мне, я доживу до весны?

Кендамаре подняла на него глаза. Несколько секунд они смотрели друг на друга, не отрываясь и не говоря ни слова. Тишину нарушал только дождь за окном.

— Доживешь, — ответила она, — я серьезно тебе говорю. Доживешь.

Она отвела взгляд и сделала еще глоток из кружки и протянула ему. Маглор погрел о кружку руки. Руки мерзли, а все остальное тело горело. Наверное, это из-за волнения. Вино остыло, но совсем немного. Гвоздики Кендамаре снова не пожалела, и от этого вино приобрело странный привкус, слегка горький. Маглор снова посмотрел на свечу, на девушку (она задумалась о чем-то), на ее волосы, как они отливают рыжим в свете пламени. Ты доживешь до весны, сказала она ему. Доживу, думал он, доживу непременно. Я вообще до безумия хочу жить. Жизнь — не только скитание по берегу, но на эту тему можно думать долго и ни к чему не прийти, может, думать об этом вообще не нужно. Мне не хочется сейчас думать, мне просто хочется жить.

Он отпил еще из кружки и протянул ее Кендамаре.

— Спасибо, — сказал он и коснулся губами ее щеки.

Девушка тихо вздохнула, но тут же улыбнулась, словно была и не против и нисколько не смущалась. Только ее скулы тронул легкий румянец. Она приоткрыла рот, словно хотела начать что-то говорить, но не успела сказать ни слова — Маглор притянул ее к себе и поцеловал в губы. Кендамаре вздрогнула и вцепилась свободной рукой в его плечо, словно испугалась. Чашка в ее руке чуть накренилась. Две капли вина упали на простыню.

— А еще я думал о тебе, — прошептал Маглор, чуть отстранившись, — ничего не мог с собой поделать.

— Сумасшедший, — ответила она так же шепотом, — вот что это было сейчас?

Маглор почувствовал, как начинают гореть уши. Сердце билось, как обезумевшее, слов, чтобы ответить, он найти не мог. Не хотелось говорить ничего, только прижать Кендамаре к себе посильнее, и поцеловать снова, а потом еще… Но вместо этого он опустил голову, чтобы не смотреть ей в глаза. А потом и вовсе лег на кровать и накрылся одеялом до шеи.

— Извини меня, — сказал он, — я не удержался.

— Ну ты и наглец все-таки, Маглор. Приставать вздумал. Тебе бы по хорошему надо бы уши надрать. — она усмехнулась и села поближе, — Да не смогу я, рука не поднимется, ты же такой... Тебе чего такие мысли в голову-то пришли?

— Потому что ты… — Маглор зажмурился, — потому что ты очень добрая, очень красивая, я смотрел на тебя весь вечер, ты… Эру, Кендамаре, не спрашивай меня, я не знаю!

Она протянула руку и погладила его по волосам. Коснулась его кожи, помассировала корни волос. Маглор обычно не любил, когда кто-то трогал его так, волосы — это личное, не надо трогать без нужды, но сейчас не хотел, чтобы это прекращалось. Пусть сделает так еще, пожалуйста, казалось бы, такой пустяк, а до глубины души пробирает.

— Тихо, тихо ты, — улыбнулась она, — не волнуйся так. Нет, ну я от тебя не ожидала, хотя что от вас, от эльфов, ожидать, никогда не знаешь, а еще от феанорингов… Погоди, ты что, уши прижал?

Маглор посмотрел на нее с удивлением, но тут же отвернулся и вжался лицом в подушку. Одеяло съехало, обнажив плечи. Кендамаре, однако, не убрала руки, и теперь с интересом разглядывала длинное острое ухо и гладила его кончиками пальцев. От ее прикосновений Маглор заволновался еще больше.

— Все нормально с моими ушами!

— Да прижаты они у тебя, как у кота нашкодившего! Эру мой, Маглор! — она засмеялась во весь голос, — я не знала, что эльфы так умеют!

— Не умеют, уши всегда такие! Просто под волосами обычно не видно, а так это их нормальное состояние! Кендамаре, ну не надо…

Маглор фыркнул и повернулся обратно на бок. Секунду помолчал, а потом засмеялся вместе с ней. Глупо получилось, думал он, глупо и слишком по-людски. Маглор понял, что того, кем он был, в нем уже почти не осталось. Кто увидит — не узнают ни в жизни. Вот он, наследник Феанора, лорд Первого дома, потерявший все, что имело смысл, сейчас лежит на кровати в доме девушки, приютившей его на ночь. Он только что поцеловал ее, потом начал этого стыдиться, а теперь они дружно смеются над тем, что уши у него прижаты к голове, как у кота, который напакостил. Чудно, Эру единый, чудно и совершенно не верится, что это происходит с ним.

— Ты так заразительно смеешься, не могу, — Маглор попытался отдышаться, — у тебя еще вино осталось? А то горло пересыхает. Снова заболит еще.

— Осталось, допивай.

Маглор опустошил кружку одним глотком и снова повалился на кровать. Ему было так жарко, что хотелось скинуть одеяло. От ее прикосновений, от волнения, от воспоминания, о ее теплых губах, волосах, откинутых на спину… Он закрыл глаза, пытаясь справиться с собой. Когда она уйдет спать, он успокоится. Пока она рядом — можно даже не мечтать. А она не убирала руки: провела пальцами по контурам ушей, помассировала мочки и даже почесала за ушами, отчего Маглор фыркнул. Кендамаре тут же отпустила уши и опустила руку на его плечо. Кружка из-под вина стояла на подоконнике. Остывала размокшая гвоздика.

— Кендамаре, что ты делаешь, — простонал он, — волнуешь…

— Ничего. Что с тобой опять?

— Нет-нет, все нормально. Можешь погасить свечу?

Кендамаре удивилась, но, пожав плечами, подошла к комоду и задула пламя свечки. Комната утонула в темноте. Маглор приоткрыл глаза и смог различить силуэт девушки, которая снова села на край кровати. Глаза еще не привыкли, но его это сейчас волновало в последнюю очередь. Он постарался заговорить вслух, но с губ слетел лишь шепот:

— Иди сюда…

— Я и так тут.

— Нет, ложись со мной... Иди сюда, Кендамаре, прошу…

— Ты с ума сошел! — возмутилась она, но вышло у нее не слишком убедительно. — Как я могу, я же тебя знаю всего один вечер!

— Просто иди сюда, это неважно…

Маглор не поверил своим глазам, когда она все-таки скинула халат и легла рядом с ним. Узкая кровать, одеяло, воротник ночной рубашки с расстегнутой верхней пуговицей. Кендамаре обняла Маглора за шею, снова запуская пальцы в его волосы, и он в один миг от этого прикосновения выбросил из головы все. Все условности, приличия, волнения — ничто не важно, ничто не правда. Правда — то, что за окном дождь, что темно, что девушка — воплощение всей доброты, он уверен, — лежит сейчас рядом. Он поцеловал ее снова, ловя каждое движение губ, каждый вздох, а руками стягивая с нее оставшуюся одежду. Не нужно это, лишнее, как и одеяло, он и его сбросил следом. Кендамаре оторвалась от него и провела рукой по его щеке.

— Вот знал же. Знал, что я не удержусь, бесстыдник ты, Маглор, как так можно?..

— Не надо, — прохрипел он, — не надо об этом. Раз так есть, значит можно, иначе бы не было.

Она вздохнула как-то судорожно, вцепилась в него, а Маглор прижался к ней всем телом, чувствуя дикий жар в груди, что разгорелся от невероятной близости. От этого жара, волнения и сумбура, творящегося в голове, он не выдержал и опрокинул Кендамаре на спину, нависнув сверху. Ее волосы разметались по подушке, и она откинула голову. Маглор потянулся к ее шее, исследуя ее губами, ощущая, как тяжело дышит девушка, как гладит его по спине. Эру мой, подумал он, если бы я мог сделать так, чтобы мне позволили тут остаться. Не хочу уходить назавтра отсюда, не надо, зачем, если здесь так тепло, хорошо, и наконец-то проходит та тоска, что терзала все это время? Словно вытравилась страстью, твоими вздохами, Кендамаре, неужели я за один вечер смог влюбиться в тебя?

Маглор снова поцеловал ее в губы, все хранящие вкус вина и гвоздики, и, придерживая Кендамаре за колено, вошел в нее плавно, одним движением. Она вскрикнула, заметалась под ним, впилась ему ногтями в спину. Маглор огромным усилием воли замер, чтобы она привыкла. Кендамаре сжимала его так сильно, что он удивлялся, как перед глазами не поплыло от удовольствия.

На окна дома налетел ветер, задрожали стекла. За окном ливень и промозглый холод, здесь — жар и прикосновения, волосы, спадающие на лицо. Кендамаре выгнула спину, и Маглор снова начал двигаться в ней, обнял за плечи и зашептал ей что-то на квенья. Что-то неразборчивое, но до одури откровенное — он уже плохо понимал сам себя. Смысл был неважен: ничто не было важно сейчас кроме нее. Кендамаре, думал он, читающая судьбы, знала ли ты, что так будет? Знала, потому и пришла, или нет, а все это — игра случая и мое безумие, которое скоро меня поглотит? Не хочу сходить с ума, не дай мне, прошу, позволь мне остаться…

Прошу, позволь быть с тобой.

* * *

Маглор поднял с пола одеяло, и укрыл их обоих до пояса. Кендамаре сначала немного мерзла, но, прижавшись к нему, согрелась. Устроилась в его руках и водила пальцем по плечу, иногда поднимала руку и трогала его ухо. От этого Маглор фыркал и вертел головой. Кендамаре это почему-то очень смешило.

— Ну не фыркай. Дай уши почесать.

— Зачем тебе мои уши? — смеялся Маглор, — у тебя свои есть.

— Мои не острые, мне твои больше нравятся.

И так далее, в том же духе.

Ночная рубашка валялась на полу, белела на фоне темных досок. Кендамаре сначала хотела одеться, но Маглор уговорил ее этого не делать. Она, впрочем, упиралась недолго. Маглор одной рукой обнимал ее, а второй гладил по груди, вспоминая, как тех же мест ее тела он касался губами, какая ее кожа была на вкус. Каждое такое воспоминание заставляло его улыбаться и прижимать Кендамаре сильнее к себе. Маглор знал, что эта чудная ночь — а какой страшной казалась сначала! — закончится, наступит утро, а с утренней сыростью и тучами вернется тоска. Он снова будет смотреть вдаль, думать, идти куда-то, знать бы еще куда. Но не сейчас, сейчас лучше наслаждаться темнотой и теплом. День настанет вновь, как говорил когда-то Фингон, а Маглору этого не хотелось. Пусть бы ночь тянулась и тянулась. Подумав о Фингоне, он вздохнул и отогнал мысль о том, что для него-то день вновь не настал.

— Маглор, — позвала Кендамаре, — ты не спишь?

— Нет. Что такое?

— Помнишь, что ты говорил, когда я спросила, о чем ты думаешь?

— Эмм… Да, припоминаю. Ты про весну или про себя?

Она снова засмеялась и поцеловала его в плечо. Маглор понял, что сейчас придется делиться сокровенными мыслями: от дев ничего не укроешь, обо всем расспросят, раз уж стало интересно. Но это, против обыкновения, совершено не пугало. Ладно, расскажу, выслушай, должен же я хоть кому-то что-то говорить.

— Про весну, — сказала она, — какая она была там, в Валиноре. Я про ваш благословенный край, или как вы его называете, почти ничего не слышала. Если тебе больно говорить об этом, то ничего, ладно уж, но если можно…

Маглор кивнул. Он был уверен, что она спросит именно об этом. Ему казалось, что знает Кендамаре уже лет сто, и теперь, после всего, что произошло сейчас между ними, понимал, что может рассказать ей все. Все, что попросит, чего стыдиться? Он подумал о весне, какая была она в Химринге, какая на родине, и тут, повинуясь какому-то внутреннему порыву, посмотрел в окно. Дождь закончился, теперь только шумел ветер. Как там, наверное, холодно, этот ветер пробирает до костей. Ранняя весна в Средиземье похожа на позднюю осень: тот же ветер, те же дожди, тот же холод, от которого хочется укрыться под одеялом. Разница в том, что дальше, зима или лето. В Валиноре было не так.

Кендамаре прижалась к нему посильнее и накрыла его одеялом до плеч. Заглянула в глаза, мол, расскажешь? Расскажи, раз согласился, интересно же знать. Маглору под одеялом было тепло, даже слишком, скинуть бы, но не стал, Кендамаре пусть греется. Весна, если бы только дожил, переждал зимний холод и метели, Эру, страшно подумать об этом. В Валиноре у него никогда не было подобного страха. Там вообще не ставился вопрос: «Доживу ли я?»

— Маглор, — позвала она, — так что?

— Сейчас, — ответил Маглор, — думаю с чего начать.

В Средиземье он боялся не пережить зиму, потому что на берегу мог замерзнуть насмерть. Маглор помнил, что Валиноре с берега не дули такие холодные ветры.

Маглор помнил, что в Валиноре было тепло.