Искра (гет)

— Мисс Грейнджер.

Она привычно кивнула, проходя мимо привет-ведьмы на входе в Мунго. Привычно поднялась на пятый этаж, так же привычно мазнув взглядом по знакомой табличке «Недуги от заклятий». Зашла в кабинет и, сняв, наконец, потяжелевшее от сырости Лондона пальто, привычно скользнула в свой халат лимонного цвета. Все так же привычно сделав себе кофе, она с тяжелым вздохом опустилась на стул и углубилась в бумаги, еще более привычно скользя взглядом по строчкам. Ее стандартный обход начинался только через два часа, а целитель Корнер, под началом которого она работала, должен был появиться не ранее чем через час. Просто она привычно пришла на работу раньше, поскорее сбежав из опостылевшего ей дома.

Прошло всего пять лет после окончания войны, а Грейнджер уже устала. Утомилась. Перегорела. В ней еще теплилась какая-то искра, но ее сложно было назвать интересом к жизни. Первые годы после войны она положила все свое время на работу в Мунго и помощь тем, кому она была остро необходима. Гермиона попросту жила в больнице и не только потому, что многочисленным пациентам было это необходимо, но и для того, чтобы заглушить собственную боль, которая навсегда поселилась в ней где-то в районе груди. Чтобы осознавать, что своей помощью она хоть немного помогает восстановить хрупкое равновесие этого мира. Мира, расколотого на две совершенно неравные половинки. До и после.

Рон от всего этого устал. Ему самому нужна была поддержка, а Гермионы никогда не было рядом. Она всегда была в Мунго, помогала другим, а домой приходила совершенно обессилевшая, порой даже слова вымолвить не в состоянии. Никакие доводы не могли оторвать ее от работы, за которую она цеплялась как утопающий за соломинку. Она и была утопающим. Что-то в ней надломилось, когда она более осознанно просмотрела список убитых, увидела раненых в Больничном крыле и Большом зале. Когда схлынула вся эйфория от победы, и началась рутинная боль. Ведь победа это не все. Восстановление руин, лечение, разговоры с родственниками погибших… Рон все это понимал, потому ему было больно уходить. Но он не мог иначе. Гермиона, его Гермиона перестала быть собой. Стала лишь тенью того сильного мага, коим являлась. Она жила целью победить, а теперь, когда война была выиграна, ее целью стали последствия. И она отдавала этому всю себя, лишь бы заглушить тупую боль где-то внутри. И он ушел. Он не был святым, как не был и роботом, и ему нужен был человек рядом, а не ходячий призрак, который не то что о нем — о себе не мог позаботиться нормально. Только пациенты, пациенты и еще раз пациенты. И пусть она приходила домой оглушенная, морально опустошенная увиденным в больнице, Рон никак не мог ей помочь. Она не принимала его поддержку. И больше двух лет он не выдержал. Война закончилась, она осталась, он двигался дальше.

Когда с послевоенными травмами разобрались, и в Мунго начались постылые будни, когда цели Гермионы, наконец, пали, она впервые четко осознала, как стала одинока. Рон больше не встречал ее дома, не стремился встретиться и просто так — его новоиспеченная супруга ждала ребенка. Джинни и Гарри тоже были заняты друг другом, хоть и старались максимально уделять время потерянной Гермионе, когда она к ним потянулась. Но она так не могла. Не могла отрывать их от семейного счастья, а потому не навязывалась. Потихоньку в ней стал пропадать интерес к жизни, ведь новых целей она себе не поставила. И Гермиона Грейнджер попросту поплыла по течению. Потеряла себя. Сдалась.

За дверью послышались суетливые шаги и взволнованные голоса. Гермиона прислушалась, пытаясь из обрывочных реплик понять происходящее. Кажется, привезли нового пациента, причем в очень тяжелом состоянии.

— Его нашли на территории поместья…

— Как такое могло произойти?

— Корнеру доложили?

— Грейнджер должна быть на месте.

— Сначала надо его устроить. Непонятно, что он может с собой сделать! А пока…

Дверь кабинета распахнулась, и Гермиона тут же махнула рукой:

— В тринадцатую его!

Вернувшись в кабинет, чтобы захватить палочку и кое-какие зелья, Гермиона быстро проследовала в названную палату, где пациента уже уложили на койку и на всякий случай привязали атласными лентами к кровати — неизвестно, как он отреагирует, когда очнется, а с магией шутки плохи.

В то время как Гермиона склонилась над больным и с ужасом для себя осознала, что перед ней лежит смертельно-бледный Драко Малфой, Дерек — стажер-целитель — поведал, что его привез Блейз Забини и ничего внятного о произошедшем не сказал. Только лишь, что нашел Малфоя в таком состоянии на улице без сознания, недалеко от теплиц поместья. Гермиона молча кивнула, закусив от неожиданно нахлынувших чувств губу почти до боли, и тут же засуетилась, пытаясь выяснить состояние больного.

— Мисс Грейн…

— Как только мистер Корнер появится, сообщите ему о произошедшем, — ледяным тоном перебила Дерека Гермиона, не отрывая потрясенного взгляда от Малфоя. Его пепельно-серое лицо вызвало в ней невиданную долгое время бурю эмоций. Она привыкла, что все идет своим чередом, а появление умира… появление Малфоя никак не вписывалось в обычную схему, и Гермиона чувствовала сдавившее ее грудь смятение.

Стажер молча покинул помещение, мягко закрыв за собой дверь, но Гермиона этого даже не заметила, помогая с помощью магии бессознательному Малфою проглотить жгучее зелье. Ей было неловко и непривычно. Она видела многих друзей и просто знакомых в Мунго, особенно в первые месяцы после войны, но Малфой… Она даже не знала, что с ним было все эти годы. Трус, школьный недруг, Пожиратель Смерти, да и попросту бывший враг. Где он был все это время? Что с ним стало? Что вообще произошло?

В голове роились вопросы, и Гермиона не знала, как к ним подступиться: давно она не ощущала такого искреннего внутреннего возбужденного любопытства.

Светлые ресницы дрогнули, ссохшиеся губы с трудом разлепились, и из груди вынужденного прийти в сознание под действием лекарств Малфоя донесся тихий полускрип-полустон.

Гермиона осторожно пощупала влажный лоб и, видя беспомощное состояние больного, взмахом палочки испарила ленты, чтобы они не сковывали его движений. Она затаила дыхание, вглядываясь в Малфоя, прислушиваясь к тому, как он дышит, и чутко вылавливая любое изменение в его состоянии. Ей было интересно. И страшно. Как он отреагирует, когда увидит, что его выхаживает гр… Грейнджер?

Из груди мужчины донесся слабый булькающий хрип, после чего Малфой скрипуче произнес, не открывая глаз:

— Где я?

Облегчение затопило Гермиону. Он может говорить. Это хороший знак. Только вот что ему ответить на так логично заданный вопрос? Что-то внутри Гермионы зашевелилось, подобралось и направило несколько молящих о помощи импульсов в мозг, и она почувствовала от этого какое-то парадоксальное наслаждение. Наконец-то. Ее переполняли эмоции. Настоящие, живые. Ей было страшно любопытно, действительно интересно, как отреагирует на нее Малфой, как они будут общаться, каков он спустя все эти годы, ведь сейчас в душе Гермионы вновь колыхнулась детская враждебность, но лишь привнесла кучу положительных эмоций в душу девушки. Ее сейчас даже особо не волновало, что именно с ним произошло, — так сильно Гермиону захватили мысли о предстоящей беседе.

— В Мунго.

Ее голос прозвучал глухо, незнакомо, и Малфой, судя по всему, его попросту не узнал. Он даже не смог открыть глаза — лишь пробно, но безумно слабо дернув одним веком.

Вспомнив о своих обязанностях целителя, Гермиона встала над койкой, на которой лежал Малфой, и подняла палочку, предупреждающе и немного опасливо прошептав: «Драко, сейчас просто отдыхай. Тебе необходимо набраться сил. А после мы с тобой поговорим».

Ей показалось, что Малфой немного скривился и дернулся, желая что-то ей ответить, но она не была уверена, что это не просто игра света сыграла с ней злую шутку, выдавая желаемое за действительное. Гермиона ощущала внутри то, что ее на самом деле пугало. То, что, казалось, давно покинуло ее тело. И она хотела увидеть, убедиться, что не одну ее так сильно волнует их неожиданная встреча.

Стараясь не думать о том, что в ее душе что-то шевельнулось, Гермиона вытянула руки над Малфоем и начала считывать его состояние, помогая себе палочкой, пытаясь найти любую деталь, чтобы понять, как его лечить. Она что-то сосредоточенно шептала, от чего ее руки несколько светились, а вокруг Драко чувствовалась какая-то особая вибрация воздуха. Начиная с головы, она полностью проверила все его тело, прекрасно зная, что все отклонения от нормы моментально записываются в зачарованный для этих дел общий для Гермионы и Корнера журнал.

Когда проверка закончилась, Гермиона устало выдохнула, потерев рукой затекшую шею и глядя на то, как мирно Малфой спит. То, что он в сознании, выдавали его лихорадочно бегающие глаза под веками и контрастно размеренное спокойное дыхание. Осторожно смахнув с его лба белесую прядку, Гермиона на секунду залюбовалась его точеными, все еще острыми чертами лица, которые могли понравиться лишь узкому кругу девушек, и тут же, испугавшись своих мыслей и действий, по-макгонагалловски поджала губы и спешно покинула палату, мягко прикрыв за собой дверь.

— Ты сейчас съешь свое перо. Что случилось? — низкий мужской голос вывел Гермиону из задумчивости, и она смущенно вытащила изо рта не просто кончик пера, как это обычно бывало, а добрую его половину.

— У нас новый пациент…

— Малфой, да. Мне уже сообщили, — деловито кивнул Корнер, натягивая свой халат и поправляя на носу очки. Кивнув головой в сторону журнала, над которым недавно размышляла Гермиона, он уточнил: — Что не так?

Она никак не отреагировала, будто не услышала его слов, но Корнер тонко уловил: Грейнджер слышала каждое его слово. Он нахмурился, мысленно чертыхнувшись. Ему уже приходилось видеть свою помощницу в таком состоянии: прямая спина, мокрое наполовину перо, побелевшие пальцы и сжатые в тонкую линию губы. Ах да, и тонко, но весьма заметно бьющаяся венка на левом виске. Да. Такое уже бывало. Сразу после войны, когда Гермиона была потеряна, и не знала, что ей делать, куда кинуться. У нее была на удивление первоклассная подготовка, хоть она и не кончала колдомедицинских курсов, но главной ее проблемой было не это, а именно потерянность. Никто не мог заставить ее взять себя в руки. Никто, кроме Корнера. Он нашел к своей помощнице подход, и она ожила, с головой окунувшись в дело, и став просто незаменимым целителем для больницы.

Несмотря на успех Гермионы на целительском поприще, Корнер все равно чутко за ней следил, отмечая каждое изменение в ее настроениях. Он видел, как она переживала несколько стадий кризиса, был рядом, когда ушел Рон, хотя Гермиона даже не осознавала этого. Он следил и морально поддерживал ее тайно, изредка подмешивая в ее кофе укрепляющие зелья и понимая, что если он предложит ей помощь в открытую, то она сломается окончательно. Он видел, как сильно изуродовала ее война, как искалечила не только ее душу, но и психику, а потому настоял на том, чтобы Грейнджер и впредь работала вместе с ним — он знал, уж он-то за ней присмотрит.

И вот именно сейчас, когда — он знал — Гермиона, наконец, успокоилась и просто плыла по течению, вновь произошло нечто, выбившее ее из колеи настолько, что она вновь впала в состояние, какое было, как только она пришла в Мунго в мае 1998-го и предложила свою помощь. Глядя в ее потерянные пустые глаза, Корнер ощутил, как его сердце сжимается — он успел привязаться к Гермионе как к своей дочери, которой, в силу определенных жизненных обстоятельств, попросту не мог иметь.

— Гермиона?

Глаза девушки поймали его собственные, и ему показалось, что он попал в бездонную ловушку — так затягивали его эти омуты, полные какой-то непонятной горечи:

— Знаете, мистер Корнер, в первый осмотр я не придала этому значения, но после, когда я пришла с ним поговорить, Малфой попросту не узнал меня.

Ее лицо вдруг исказила кривая, совсем делающая ее уродливой, усмешка:

— Нет, ну вы представляете!.. — голос Грейнджер был полон какого-то недоброго смеха, а глаза так и оставались пустыми и безжизненными, несмотря на небывалый шквал эмоций, — этот слизеринский ублюдок враждовал с нами столько лет, а теперь меня попросту не узнал?!

Чуть прищурившись и задумчиво пожевав свои губы, Корнер вдруг произнес:

— Мы можем ему помочь?

— У него множественные травмы черепа и внутреннее истощение, сильное настолько, что его состояние приходится поддерживать извне, чтобы оно хоть немного приближалось к норме.

— Травмы черепа? А не думаешь ли ты?..

— Нет, — перебила его Гермиона — в работе она всегда понимала его с полуслова, — признаков амнезии нет. Как раз только что изучала журнал. Все с памятью в порядке. Либо он забыл по своей воле, либо в этом вопросе мы полностью бессильны.

Склонившись над журналом и выслушав все, что смогла выяснить Грейнджер, Корнер кивнул и, вновь пожевывая губы, погрузился в глубокие раздумья. Задачка выходила непростая. Мистеру Малфою придется очень хорошо постараться, чтобы остаться на этом свете. Однако, раз у него такие выборочные проблемы с памятью, надо все-таки выяснить, действительно ли он попытался провести темный ритуал, завязанный на крови, чтобы забыть все, что ему доставляло наибольшую боль. Если это так, то очевидно, почему обычная проверка не помогла выявить признаков амнезии, а Гермиону он не вспомнил — ритуал был слишком темным, да в придачу и проведен ошибочно, и Малфой забыл явно не все и не так, как ему хотелось бы. А если он, допустим, хотел забыть войну, что вполне вероятно, то не удивительно, что под кривую раздачу ритуала попала именно Грейнджер — все-таки она одна из ключевых фигур в этой истории. И не факт, что Малфой вспомнит и Поттера или даже самого Волан-де-Морта.

Усмехнувшись своему несколько темному тайному прошлому, благодаря которому он и вспомнил про этот ритуал, Корнер задумчиво уставился на Гермиону, взвешивая все за и против. Он не мог решать, жить кому-то или умереть, он давал клятву, но Грейнджер… Он слишком ее любил. Глядя в эти пустые глаза, в которых мелькала слабенькая искра надежды, мистер Корнер чересчур сильно укусил себя за губу, почувствовав ошеломительно привычный вкус крови, и принял решение.

Мягко улыбнувшись Гермионе кровавой улыбкой, Корнер обнадежил:

— Мы его вытащим, Грейнджер.

Выполнив все распоряжения Корнера касательно лечения, Гермиона аккуратно опустилась на край постели, на которой мирно лежал Малфой. Его лицо наконец перестало быть смертельно-бледным — на щеках появился слабый румянец, а под веками залегли куда более естественные тени. Губы приобрели чуть розоватый цвет, дыхание стало более глубоким и размеренным, да и в целом вид Малфоя принял более безмятежный оттенок легкости и болезненного выздоровления.

Она все еще не могла поверить, что он ее не узнал. Вглядываясь в до боли знакомые черты, Гермиона осознавала, что больше не ощущает от Драко того холода, который испытывала на себе при взгляде на него раньше. Полумертвое лицо вытеснило из головы все предрассудки. Она не хотела, чтобы он умирал. Она хотела, чтобы он узнал. Хотела, чтобы ненавидел. Она хотела хоть ненадолго снова окунуться в ту половинку мира, где все было понятно, у всех были цельные жизни полные планов и мечтаний. Хотела снова почувствовать жизнь, вновь услышать злобные насмешки и самой ощутить, как ее затапливает неконтролируемое раздражение. Гермиона была готова на что угодно, лишь бы заполнить эту пустоту в душе, и Малфой изначально показался ей идеальным вариантом, только вот… он ее не узнал. И весь план по спасению собственной души рухнул.

Непонятная обида и горечь затопили девушку, и она даже не состыковала в своей голове, что и в полубессознательном состоянии, совершенно неузнающий ее Малфой смог пробудить в ней какие-то яркие чувства. Она не была глупа и прекрасно понимала то состояние апатии, в котором находилась уже долгое время. Гермиона давно перестала искать хоть какую-то зацепку, чтобы вытащить себя из этого состояния, все так же апатично полагая: зацепка найдет ее сама. И Грейнджер позволяла себе и дальше расслабленно болтаться по волнам жизни, абсолютно ничего не предпринимая.

И, как она и полагала, нужный крючок сам вонзился в ее душу, несильно разбередив меланхоличное состояние, пусть и спустя несколько лет. Но даже это могло помочь, верила Гермиона, и тут же за него всеми силами ухватилась, вспоминая свою былую силу, надеясь, что Драко Малфой сможет вытащить ее. Своей ненавистью спасти ей жизнь. Возродить ее — Гермиону Грейнджер.

Но он ее не узнал.

В нем больше не было той по-ребячьи лютой ненависти. Сейчас перед ней лежал совершенно другой человек. Абсолютно незнакомый, непонятный ей, непредсказуемый, и Гермиона даже предположить не могла, какой он теперь спустя столько лет.

Совершенно не отдавая отчета своим действиям, она аккуратно коснулась его лба и смахнула белесую прядку, что одиноко свисала и почти доставала хозяину до самых глаз. Вдруг его губы растянула сухая улыбка, ресницы дернулись, — и несколько секунд у нее попросту не было сил оторвать своих от его красновато-больных глаз. Гермиона испуганно отдернула руку, смутившись, и Малфой, не переставая улыбаться, вновь устало сомкнул веки, ничего не сказав.

Стараясь не смотреть на его удивительно самодовольное лицо, Гермиона встала, взяла с тумбочки стакан и дрогнувшим от волнения голосом спросила:

— Пить будешь?

Полупрозрачные, казалось, веки вновь дрогнули и приоткрылись, а взгляд, немного сориентировавшись в пространстве, сфокусировался на полусогнувшейся у кровати девушке. Малфой медленно моргнул, чуть опустив голову, и Гермиона легко в этом движении уловила согласие. Взмахом палочки заставив воду появиться в стакане и капнув туда пару капель мутноватого зелья, она вновь села на край его кровати, поднесла стакан к губам и медленно и аккуратно, чтобы Малфой успевал глотать, напоила. Эта казалось бы простая процедура заняла у них не менее пятнадцати минут, в течение которых Драко между глотками прикрывал глаза, тяжело втягивая воздух, и с тихим хриплым кашлем через некоторое время выталкивал его обратно, вновь приоткрывая губы и позволяя Гермионе снова немного наклонить стакан. Все это время она молчала, с великим терпением, чему научила ее жизнь, следя за малейшим изменением в реакции Драко и тут же подстраиваясь под него.

Когда с питьем было закончено, Малфой вновь устало прикрыл глаза, и лишь лихорадочно раздувающиеся ноздри да набухшие от стиснутых челюстей желваки выдавали, как ему сейчас больно. Корнер предупреждал, что лечение Малфоя будет очень тяжелым. И очень болезненным. И даже если будет казаться, что он уже почти здоров, в любой момент все может обернуться против него, и неизвестно, к чему это все приведет и как закончится. Корнер не соглашался говорить Гермионе, что именно случилось с Малфоем, ни под каким предлогом. Единственное, она поняла, что его состояние — результат какой-то темной магии. Но наслали ее на него, или он сам ошибся — Гермиона не знала. Она никогда прежде не видела магов в таком состоянии, и ей было страшно. Она действительно не имела понятия, как ему помочь, и находилась по максимуму рядом, выполняя все поручения Корнера самолично, хотя многое и было вне ее обязанностей.

Время тянулось очень медленно, и Гермиона было уже решила, что Малфой уснул, как вдруг он открыл глаза и уставился прямо на девушку, изучая ее внимательным взглядом сквозь полуоткрытые веки. Она не шелохнулась, позволяя ему себя разглядывать, мысленно отмечая, что его челюсти разжались — скорее всего подействовало лекарство, и ему стало немного легче.

Криво улыбнувшись, он тяжело произнес, и если бы не смысл сказанного, Гермионе бы стало его еще более жалко — с таким трудом он это говорил:

— А у всех больных дежурят такие симпатичные медсестры, или это только я такой особенный?

Гермиона вспыхнула, не зная, как реагировать, тут же нервно заправив прядь за ухо, но больше внешне никак не выдав своего волнения. Так ей казалось.

Его губы вновь приоткрылись:

— А, нет. Вы не медсестра. И часто вы, мисс… — его взгляд все пытался сфокусироваться на том, что написано на ее бейджике, приколотом к медицинскому халату.

Совершенно растерянная, Гермиона на автомате выдала:

— Грейнджер.

— …мисс Грейнджер, выполняете за медсестер их работу? Или вы всегда за всех выполняете работу? Или, быть может, вам нравится часами сидеть только со мной?

Уязвленная, как в школе, она прищурилась и сухо ответила:

— Молчание и сон — ваши лучшие лекарства, мистер Малфой. Зелье вы выпили, теперь постарайтесь уснуть.

И, развернувшись так, что лимонная ткань проехалась по стандартно-белой на его кровати, направилась к выходу. Остановившись на пороге, она обернулась, стараясь не замечать откровенный смех в глазах Малфоя:

— Если вам что-то понадобится, вы знаете, как меня зовут.

И как бы ни хотелось взбудораженной Гермионе хлопнуть дверью, та лишь мягко прикрылась, заколдованная, чтобы не нарушать покой пациентов. Разозлившись не только на себя, но еще и на дверь, Гермиона глубоко вдохнула и уже куда как более размеренно направилась в кабинет.

Как ни старалась, Гермиона не смогла скрыть своего волнения от мистера Корнера. Он с интересом, подняв взгляд от своих бумаг, наблюдал за тем, как она нервно готовила себе кофе, делая вид, будто все в порядке вещей, хотя сама положила три кубика сахара вместо привычных двух и совсем забыла все это размешать, тут же сделала большой глоток, из-за чего явно обожгла себе язык. Чертыхнувшись, она плюхнулась в свое кресло, махнув кружкой так, что напиток вроде за край и не вылился, но по стенкам снаружи таки пополз, оставив на столе круглый по форме кружки кофейный след.

Пряча улыбку за своим привычным пожевыванием губ, Корнер вновь опустил глаза, слишком откровенно заинтересовавшись лежащими перед ним бумагами, особенно когда почувствовал на себе тяжелый взгляд Грейнджер.

Невинно подняв на нее глаза, он мягко спросил: «Что-то не так?» — на что получил лишь фырканье в ответ. Невозмутимо поправив чуть съехавшие с носа очки, Корнер вновь уткнулся в отчеты и нахмурился, вчитываясь в очередной документ. Мысли никак не могли собраться, то и дело возвращаясь к сидящей ровно в той же позе, что и десять минут назад, Гермионе. Документы в своих руках она читала с каким-то диким упоением, слишком уж лихорадочно скользя взглядом по строчкам.

Через некоторое время Грейнджер вдруг прыснула и попросту отбросила бумаги от себя, швырнув их на стол. Залпом осушила оставшийся кофе и скривилась, когда добралась до собравшегося и не до конца растаявшего на дне кружки сахара.

Корнер терпеливо ждал. Он знал, что Гермиона не выдержит и скажет все, что ее тревожит, сама. Когда захочет. Главное не давить.

— Что с ним?

— С кем? — будто бы удивленно воззрился на нее мужчина, вопросительно изгибая брови. Знал бы он, как смешно это смотрится в совокупности с его полукруглыми очками, никогда бы так не делал. А оттого Корнер воспринял смешок Гермионы на счет пациента, а не на свой.

— С Малфоем. Почему он не изменился совсем, весь такой же противный, но меня совершенно не помнит? Такую ненависть, какая была между нами в школе, сложно забыть! — это больше походило на крик отчаяния, чем на действительно разумный вопрос, учитывая, что звучал он не впервые.

— Гермиона, — мягко начал Корнер и вновь пожевал губы, размышляя, как бы ее отвлечь от главного вопроса, — а ты не проверяла, помнит ли он остальное? Может, он и маму родную не узнает, а ты тут так переполошилась. Сама же знаешь, что такие моменты можно выведать только вручную, в чем нам обычно помогают родственники, ведь журнал подобного рода проблемы отказывается фиксировать, будучи в силах лишь указать: есть амнезия или нет. А жаль… — искренне вздохнул Корнер и совсем небрежно добавил, ни на что особо не надеясь, — взялась бы ты за это, вдруг что путное бы вышло.

Скептический взгляд Грейнджер Корнер демонстративно проигнорировал, лишь кривовато ей усмехнувшись, задумчиво прокручивая в руках перо. Она действительно была сильнее его по части магии и могла улучшить журнал, оставалось только заставить ее захотеть.

— И все же, надо узнать, почему к Малфою до сих пор не пришел никто из родственников. Как мне помнится, Драко принес его друг, но куда он делся после этого?

Гермиона нахмурилась. Корнер видел, как она озадачилась. Удивительно, что это все не пришло ей в голову раньше, но это помогло: отвлекло ее от правды — от ритуала, что было очень важно. Все же Корнер преследовал сразу двух зайцев в этой игре и готов был пожертвовать одним из них ради спасения другого. И в его планы не входило жертвовать Гермионой.

* * *

Под ее весом постель прогнулась, но Гермиона даже не заметила соскользнувшей из-за этого руки Малфоя, задумчиво вглядываясь в его резкие черты лица. Они становились чуть мягче, когда он спал, но даже сквозь сон прослеживалось, что ему отнюдь не легко. Дыхание было поверхностным, а на лбу безостановочно выступал пот несмотря на то, что Гермиона регулярно поила его лекарствами.

Она осторожно капнула бальзамом на ссохшиеся губы, надеясь хоть немного облегчить его страдания. В который раз она приходила так к нему за эту неделю, когда заканчивала осмотр всех пациентов, оставляя Малфоя напоследок. Ей хотелось делать все лично. Важно было спасти его своими руками, ведь он, сам того не ведая, возвращал ее потихоньку к жизни. Она ведь действительно занялась проблемным вопросом выявления глубины амнезии журналом, дома с головой зарываясь в книги.

Почти всегда он спал. Гермиона трусила и специально приходила к нему в такое время, потому что ее пугали все изменения, которые произошли в их кратковременном общении, а главное в ее к нему отношении. И она боялась вновь столкнуться с его сравнительно равнодушными глазами, видящими в ней лишь симпатичного лечащего врача, не более.

Вдруг ее коленки что-то коснулось. Гермиона испуганно дернулась, обнаружив, что соскользнувшая ранее рука Малфоя теперь покоится на ее неприкрытом строгой юбкой колене, а в остальном он выглядит точно так же: даже частота дыхания не изменилась. Закусив от вдруг нахлынувших чувств губу, Гермиона сдержалась и осторожно приподняла его руку и переложила ее на кровать, стараясь не потревожить сон Малфоя. Она не была уверена, но выглядел он действительно спящим. Мало ли, может, он и ходит и говорит во сне?

Гермиона вновь задумалась, глядя на его лицо, неосознанно теребя край распахнутого лимонного халата. А она ведь так с ним и не поговорила о его родных, а Корнер отказывался, ссылаясь на то, что Малфой — ее пациент. К нему за эту неделю так никто не пришел, и Гермиону это действительно начало беспокоить: ведь Люциус и Нарцисса так любили сына, всегда кидались к нему на помощь, в чем же сейчас дело? «Надо навести о них справки и поговорить уже, наконец, с Малфоем», — решила она, мысленно пытаясь заставить себя хотя бы начать действовать.

Гермионе вновь показалось, что ему становится после бальзама легче, но она ни за что не могла ручаться — слишком непредсказуемым была болезнь Малфоя, впрочем, как и он сам. Она в этом окончательно убедилась, когда вновь почувствовала его руку на своей ноге, только на этот раз уже выше — на бедре, а на его лице все так же не дрогнул ни единый мускул. Гермиона возмущенно задохнулась, вскакивая с кровати и уже куда более грубо скидывая его руку: «Ну это уже ни в какие рамки, Малфой!».

Драко осоловело захлопал глазами, спросонья не сразу сфокусировав взгляд на раскрасневшейся от возмущения Гермионе. Увидев, в каком она состоянии, он искренне удивился и попытался чуть выше приподняться на подушках, чтобы занять более сидячее положение. Гермиона растерянно наблюдала за его попытками, не веря в то, что он действительно спал и действовал неосознанно. С трудом приподнявшись, Драко, проморгавшись, расправил на коленях одеяло, чинно сложив на нем руки и вопросительно уставился на девушку, приподняв брови. Совсем некстати Гермиона вспомнила Корнера и мысленно отметила контраст этого жеста у обоих мужчин. Одного она делала смешным, второго — надменным.

Тяжело вздохнув и совсем запутавшись в своих мыслях и эмоциях, Гермиона вновь опустилась на край его кровати, пытаясь взять себя в руки и успокоиться, согнувшись и спрятав свое лицо в ладонях, она зарылась кончиками пальцев в волосы.

— Ну и что мне с тобой делать, Малфой? — приглушенно прозвучал в палате ее жалобный голос. Она понимала, пора им было уже поговорить о том, что он помнит, о его родных, о причинах его состояния, и она действительно хотела это сделать, но Малфой вновь выбил ее из колеи. Как, вот как с ним после такого спокойно разговаривать? Он ведь даже не знает, что делал во сне. Да он в жизни бы к ней никогда не прикоснулся раньше…

Нехитро спрятав свое лицо от Малфоя и совершенно погрязнув в своих мыслях, Гермиона даже не заметила, как самодовольно улыбался, глядя на нее, Драко Малфой.

Примечания:

Итак. Почти два года. У меня нет слов. Это глава для всех, кто ждал и все-таки дождался.

Ее глаза быстро скользили по строчкам, выхватывая ужасающие заголовки, и в голове откладывалась та информация, которую она пропустила, самозабвенно погрязнув в своих проблемах. Только сейчас Гермиона начала понимать, насколько сильно она отрешилась от мира. Она осознавала, что давно никак с ним почти не контактирует, но детская мания быть во всем сведущей, заставила ее сейчас вчитываться в никогда не выцветающие магические строчки газет последних лет. И то, что она узнавала о Малфое, заставляло ее сердце иррационально сочувственно сжиматься.

«Амикус и Алекто Кэрроу, Люциус Малфой и Антонин Долохов поцелуются с дементором»

«Удастся ли Драко Малфою избежать Азкабана?»

«Фамильный особняк Малфоев во власти мальчишки, стоящего одной ногой в Азкабане»

«Драко Малфой несчастная жертва или убийца?»

«Гарри Поттер: «Нарцисса Малфой спасла мне жизнь»

«Драко Малфой — четыре месяца в Азкабане»

«Слушания по Нарциссе Малфой продолжаются»

«Срыв: Нарцисса Малфой устроила публичную истерику»

«Драко Малфой вновь на свободе. Чего ожидать магическому сообществу?»

«Смерть в доме Малфоев: Нарцисса Малфой не дождалась принятого Визенгамотом решения»

Последняя газета выскользнула из ослабевших пальцев Гермионы. Отец — бездушная игрушка дементоров, мать покончила с жизнью, не выдержав давления общества, потери мужа и заключения сына в Азкабане, а сам он — презираемый и ненавидимый всеми, кто только встречался на его пути. Где-то защемило.

Следующие заметки о семье Малфоев не были такими громкими, но Гермиона поняла, что Драко все это время жил в своем особняке и на людях вообще не появлялся. Будто у Мэнора появилось свое личное живое привидение.

«Что же тогда случилось?» — спрашивала себя Гермиона.

* * *

Прежде, чем Гермиона решилась поговорить с Драко обо всем произошедшем, прошло ещё шесть дней. Каждый раз, когда она собиралась это сделать, в последний момент робко сжималась и проходила мимо палаты, уверяя себя, что поговорит с ним на обратном пути после всех остальных пациентов. Естественно она знала, что в то время Малфой уже будет спать, и это ей ничем не грозит. Но на этот раз Гермиона была настроена решительно.

Ворвавшись без стука в палату, Гермиона опешила, замерев на пороге: Малфой сидел. Откровенно сидел на стульчике у окошка, почти уткнувшись носом в стоящий на подоконнике кактус и разглядывая внутренний дворик больницы. Дверь бесшумно закрылась за ней, и Гермиона какое-то время молча стояла, не в силах вымолвить и слова. Вся ее решимость потихоньку начала сдуваться, морщась и скукоживаясь, как воздушный шарик, который потягали в разные стороны в момент, когда из него выпускали гелий.

— О, а я думал ты уволилась, — неожиданно тепло улыбнулся Малфой, медленно поворачиваясь к ней.

Проигнорировав колкость, Гермиона ошалело спросила:

— Ты почему здесь, а не в кровати?

— Посмотреть в окошко захотелось, — пожал плечами Драко, словно в этом не было ничего из ряда вон выходящего, но тут же подозрительно прищурился: — А что, это разве плохо?

Гермиона не ответила, только подошла ближе, оглядывая его с головы до ног. Дыхание у него было тяжёлое, вены на руках и висках вспухли. Малфой явно потратил слишком много сил, чтобы добраться до стула, который несомненно ещё и двигал потом через большую часть палаты. Скорее всего, он даже если и хотел, то просто не мог уже встать, и Гермиона решила пока не трогать его, а просто дать ему время, чтобы набрался сил.

— Сколько я уже здесь? — неожиданно спросил Драко, прицельно попав вопросом в волнующую Гермиону тему.

Нервно заламывая руки от волнения, жаром прокатившегося от затылка до копчика, она подошла ближе, остановившись ровно у Драко за спиной. Зная, что так он ее не сможет увидеть — попросту сил повернуться не хватит.

— Две недели.

— Это закрытая больница?

— В каком смысле? — не поняла Гермиона, разглядывая светлую макушку и подавляя желание подойти ещё ближе.

Малфой, будто услышав ее мысли, немного сполз на стуле, откинув голову назад и коснувшись ее живота кончиками волос. Глаза его против ожиданий Гермионы выражали не лукавую улыбку, к которой она уже успела привыкнуть, а задумчиво смотрели сквозь нее. Она сделала мало-мальский шаг вперёд, уперевшись животом ему в голову, чуть приподнимая ее, чтобы расслабить его шею. Пальцы сами собой пробежали по скуле Драко и опустились на плечо, ласково поглаживая хлопчатобумажную ткань его футболки.

Он не шевельнулся. Даже взгляд не обрёл осмысленности. Он продолжал видеть то, что никому больше не дано. Гермиона обреченно вздохнула, собираясь с мыслями. Она догадалась, о чем ее спрашивал Драко, но все-таки хотела потянуть время, надеясь, что он передумает или же сам задаст вопрос несколько мягче. Но он молчал, думая о чем-то о своем. Пора.

— Нет, — Гермиона постаралась, чтобы ее голос звучал как можно беззаботнее.

Лицо Драко не дрогнуло, однако он прикрыл глаза, будто и ожидал такого ответа. Веки дрожали, глаза лихорадочно под ними двигались, а рука осторожно потянулась и почти безжизненно коснулась кончиков пальцев Гермионы, останавливая ее движения. Она замерла, стараясь переварить происходящее. Его пальцы были холодными, как лед, но то, как он держался ими, словно утопающий за соломинку, заставляло сердце биться более рвано, чем прежде. Ведь из них двоих последнее время утопающей была она, а сейчас…

— Что со мной произошло?

Гермиона сглотнула.

— Я точно не знаю. Тебя принесли в таком состоянии, что стоял большой вопрос, выживешь ли ты вообще, — Гермиона шумно выдохнула, почувствовав, как его рука на мгновение сжала ее пальцы, после чего упала ему на колени от слабости, так явственно душащей все его тело. Она возобновила поглаживания, делая вид, что ничего не заметила. — Насколько я могу судить, это какая-то черная магия, — ее голос все-таки дрогнул, — но ты, я думаю, и сам чувствуешь, что идешь на поправку.

Она не хотела, чтобы ее голос звучал жалко, но, кажется, Драко и без нее все прекрасно понимал. Он сухо улыбнулся, почти не раскрывая губы, потрескавшиеся от постоянного дыхания через рот.

— У меня есть родственники?

На секунду воздух забыл поступить в лёгкие Гермионы, и она чуть не закашлялась от неожиданности. Сжав на мгновение зубы чуть сильнее того, как разрешали ей в детстве родители, Гермиона сокрушенно выдохнула:

— Ты ничего не помнишь?

Драко нахмурился.

— Ну почему же ничего… — его голос вновь зазвучал как-то отстраненно, будто он заглянул внутрь себя. — Я был в каком-то огромном особняке, когда со мной это случилось. Не помню, что я делал, но все вокруг было в крови. Моей. Но я не боялся, словно знал, что так и надо. Будто сам хотел этого.

Гермиона не дышала. Драко же, замолчав почти на минуту словно театральный актер, знающий цену выдержанным паузам, монотонно продолжил:

— Было что-то темное вокруг. Оно вошло в мою голову с такой силой, будто меня с размаху приложили сильным булыжником. Наверное, я потерял сознание, потому что после помню лишь друга, который кричал на меня так, будто я его предал. Он так сильно на меня тогда ругался, что мне даже стало стыдно, хотя я совершенно не понимал, о чем он говорит. Я ничего не помнил. И его тоже — только знал, что он — друг. Он, видимо, не понимал этого, чертыхался, говорил, что лучше бы я — самовлюблённый засранец — тут и умер, чем… Когда я попытался что-то сказать, и вместо этого из моего рта потекла кровь, он словно очнулся, схватив меня и потащив куда-то, — голос Малфоя во время произнесения последней фразы был таким, будто он думал, что Блейз — идиот, раз не воспользовался палочкой вместо того, чтобы тащить его через половину мэнора. Гермиона почти закатила глаза от такой его привычно-малфоевской интонации, но любопытство и сочувствие слишком сильно сжали ее в своих тисках, полностью обездвижив, чтобы она могла себе позволить подобные действия. В чем-то она была даже с ним согласна: тащить больного волоком не так хорошо, как если бы он просто перенёсся по воздуху без обострения и так явно нехорошего состояния. Но потом она вспомнила, где конкретно они находились. Наверняка Блейзу просто не дали воспользоваться магией против хозяина мэнора древние защитные чары, почуявшие опасность и беду, произошедшую с Малфоем. Ее губы поджались: Драко не мог этого помнить.

— Самое странное, это то, что произошло с моей памятью, — продолжил он, будто прочитав мысли Гермионы. — Я помню все, чему меня учили, я помню детство, я помню, что я делал, но лишь до момента, пока это не касается других людей, — Драко как-то горько усмехнулся. — Видимо, ребенком я чаще играл один, раз так много воспоминаний осталось именно с того времени.

Гермиона, движимая любопытством, казалось, прижалась к стулу с Малфоем ещё сильнее, будто от близости тел улучшался слух. Она понимала, что сейчас один из важнейших моментов рассказа Драко для понимания того, что произошло. Его речь в целом была очень сбивчивой, но она не хотела помогать ему, сразу отвечая на вопросы, надеясь, что так Драко расскажет больше сам, чем если будет слушать Гермиону. Ее пальцы подобрали под себя его футболку, сжав ткань в кулак, даже не натянув ее на чересчур худом теле.

Драко с трудом полуобернулся на стуле, заставив ткань собраться ещё сильнее. Ничего не изменилось. Он посмотрел Гермионе в глаза:

— Знаешь, я совсем не помню людей. Я знал, что тот, кто меня вытащил тогда, был друг, но даже не знаю, как его зовут, я…

— Блейз, его зовут Блейз, — заполнила Гермиона тугую паузу, которая, казалось, вытравила весь кислород из воздуха, позволив себе, наконец, глубоко вдохнуть.

Ресницы Драко немного затрепетали, но он не отвел взгляда, внимательно рассматривая каждую чёрточку ее лица. Облизнув пересохшие губы, он произнес:

— Тебя я точно знал в прошлой жизни.

Он вглядывался в нее, пытался уловить малейшую реакцию, но Гермиона будто окаменела, не выдав ни мускулом своего состояния. Вот оно. Он ее помнит! Но… что именно он помнит? Что если он сейчас обзовет ее грязнокровкой, и все очарование последних дней разрушится само собой? Хотя, этого же она и хотела: встряски, эмоционального бума, чего-то, что бы окончательно разворошило ее апатичное равновесие, разбило в прах каменную стену отчуждения от мира. Сердце зашлось где-то в районе горла, мешая выдавить малейший звук. Гермиона плотнее сжала зубы, чтобы оно точно уж не выскочило наружу.

Драко изучал. Казалось, он мысленно срисовывает ее портрет — так внимательно он отмечал каждую деталь. Гермиона не шевелилась.

Вдруг его лицо немного посветлело:

— Ты мне явно нравилась в той жизни. Не могла не нравиться. Иначе бы откуда сейчас эти чувства? — он, скорее, задал этот вопрос сам себе, отвернувшись, но по интонации Гермиона почувствовала его лукавую улыбку, совершенно выбившую ее из колеи. Она отпустила его и обошла, прислонившись к подоконнику — так ей было видно Драко. Фраза о прошлой жизни заставила внутри что-то болезненно свернуться. Если все действительно так, то сейчас перед ней другой человек, который… Она осторожно ему улыбнулась. Драко не смотрел.

— Твои родители, они, — Гермиона замялась, не зная, как смягчить удар.

Драко сам ее перебил, не поднимая головы:

— Давно?

— Не то чтобы очень. Я могу принести тебе газетные вырезки, — ее голос почти не дрогнул. — Если хочешь.

Молчание угнетало. Тени под его веками будто стали ещё более отчётливыми, а и так болезненно-бледная кожа стала ещё прозрачнее.

— Пожалуй, да, — Драко вновь поднял на Гермиону полный искренней заинтересованности взгляд. — Что ты скажешь про них?

Гермиона опешила от такого вопроса. Она надеялась, что Драко не заметил паники, которая тут же поселилась в ее глазах.

— Ну, — она порыскала взглядом по палате будто в поисках ответа, и, найдя его где-то на задворках сознания, выпалила, почти не покривив душой: — твоя мама была хорошей женщиной. Она помогла спасти этот мир.

Драко прищурился, но промолчал. Видимо, мимо него не прошло, что Гермиона даже не упомянула его отца, но он не стал спрашивать, за что она была ему очень благодарна. У нее внутри бушевала буря из смешанных эмоций. Она не верила, что разговаривает с человеком так долго и много, и они понимают друг друга с полуслова: им даже не надо заканчивать предложения, даже не надо говорить всего — жесты, интонация, паузы, своеобразный молчаливый такт — и все становится понятно. И дело было не конкретно в том, что это был Малфой. А в целом: Гермиона не ощущала подобного очень давно. Наверное, последний раз ещё тогда в палатке, когда они остались с Гарри вдвоем. Почти накануне битвы за Хогвартс. Тогда, когда она ещё жила. В ушах шумело пульсацией крови.

Гермиона всмотрелась в лицо бывшего школьного недруга. Теперь его черты лица, когда он стал кем-то без прошлого, стали мягче. Несмотря на болезненный вид, Малфой выглядел не добрее, но как-то человечнее, и это вызывало небольшой диссонанс в душе Гермионы: она не знала, как себя с ним вести. Он, заметив, что Гермиона наблюдает, улыбнулся, но было видно, что даже такое простое движение даётся ему с трудом. Гермиона вдруг очнулась:

— Ох, Мерлин, тебе же давно уже пора спать! Как ты вообще так долго продержался без сна после лекарства? — Гермиона не то грозно, не то заботливо нависла над ним, как вдруг заметила почти полный стакан у его кровати. Кровь отлила от ее лица. — Ты не пил!

— Я не смог.

Гермиона не понимала, как его тон может быть таким беззаботным. В груди клокотало:

— Я не для того тебя выхаживала несколько дней, чтобы сейчас ты перестал пить лекарства, ухудшив свое состояние!

Она помогла ему подняться, позволив опереться на свои плечи и прильнуть всем телом. Когда они добрались до кровати, Драко дышал так, словно пробежал стометровку, побив все рекорды. Опустив его на кровать, Гермиона низко склонилась над ним, позволяя его рукам соскользнуть со своих плеч. Но Драко не торопился убирать их, переместив на изгиб шеи, после коснувшись ее щеки. Гермиона было дернулась, но испугалась сделать Драко больно, не то настороженно, не то завороженно посмотрев ему в глаза. Они манили. Стальную серость будто закрыла лёгкая шелковая серебристая пелена, делая Драко притягательным. Гермиона осторожно убрала упавшую на лоб белесую прядку, погладив впалую щеку, и, словно очнувшись, потянулась за лекарством. Драко не отпускал ее, держа руку у лица, и когда она взяла стакан со снадобьем, провел большим пальцем по ее губам, заставив Гермиону испуганно замереть.

— Драко, — почему-то шепотом позвала она, пытаясь отодвинуться, но он легонько погладил уже скулу, заставив ворох мурашек пробежаться по затылку и по спине спуститься куда-то в сторону живота. — Тебе надо выпить лекарство.

Гермиона настойчиво отодвинулась, заставив руку Драко упасть на кровать, и, протянув стакан, четко ощутила холод в месте, где до этого он ее касался. Осторожно потирая это место, желая и стереть и сохранить странно-приятное ощущение, Гермиона строго наблюдала за тем, как Драко, давясь, пьет горькую жидкость, которую она и так специально подсластила ванильным сахаром, оставшимся у нее от утреннего кофе.

— Отвратительно, — пожаловался Драко, отдавая ей стакан и устраиваясь поудобнее.

— А ты хотел, чтобы лечиться было приятно? Я и так тебе добавила туда сладкого, чтобы было получше, — немного обиженно проговорила не замечавшая смешинок в глазах Драко Гермиона.

— Ты могла бы ещё подсластить мне послевкусие, — улыбнулся он, внимательно наблюдая за Гермионой, склонившейся, чтобы проверить его состояние перед своим уходом. Она в недоумении уставилась на него, по-маггловски опустив руку на его лоб, чтобы померить температуру. — Поцелуя было бы достаточно.

Гермиона опешила, глядя в наглые глаза своего пациента. Он улыбался, ни на что особо не надеясь, но явно получал несравнимое ни с чем за последние дни удовольствие, глядя на то, как она смущается и теряется. Как нервно заправляет прядь за ухо, не зная, куда себя деть. Драко уже не раз пытался вывести ее из равновесия подобным способом, пока она не перестала приходить. И Гермиона каждый раз попадалась на крючок. Смущалась, быстро выпрямлялась, поправляла и без того не успевший помяться лимонный халат и, бросив напоследок несколько слов о лечении, быстро покидала палату.

Но сейчас Гермиона почувствовала, что хочет, наконец, дать отпор. Не всегда же ей быть развлечением для Драко, который наверняка смотрел на все это, как на цирк. Дождавшись, когда его глаза прикрылись, она, наконец решившись, быстро склонилась и нежно прильнула губами к его губам, внутренне надеясь, что он уже спит.

Драко не спал. Он сначала опешил, но быстро оценил ситуацию правильно и опустил руку Гермионе на затылок, которая своей тяжестью притянула её ещё ближе к нему. Она сначала было дернулась, но потом вдруг расслабилась и обмякла в его руках, прижимаясь ближе и совершенно растворяясь в болезненно-горьковатом, отдающем ванилью поцелуе.

Скрип пера раздражал. Вновь чересчур сладкий кофе остыл. Она добавила туда слишком много ванильного сахара — стоило, пожалуй, оставить его, чтобы подсластить лекарство одному пациенту, но… На губах до сих пор чувствовался привкус горькой ванили, которую было ну никак не перебить ни острым, ни сладким, никаким. Гермиона пыталась. Пальцы немного дрожали от воспоминаний.

Корнер снова писал. Вернее, Гермиона слышала, что он просто выводит пером на пергаменте какие-то непонятные узоры, стойко делая вид, что безумно занят. Он даже не обмакивал перо в чернила. Гермиона же упрямо делала вид, что не замечает внимательный взгляд Корнера, который он так неумело прятал. Он опять прибег к своей испытанной временем тактике выуживания из нее информации молчанием. Знал, что эта гнетущая атмосфера ожидания рано или поздно выведет ее из себя, и Гермиона сама разрушит эту стену отчуждения, рассказав обо всем. Так было всегда. Она из раза в раз попадалась. Но не сейчас.

Сейчас перед ее внутренним взором лежал бледный Малфой с удивительно розовыми губами и щеками — было очевидно: не у нее одной от поцелуя внутри что-то помутилось. Его касания были нежными, но в то же время настойчивыми. Горький привкус лекарства отрезвлял, а нотки ванили дурманили. Драко был неподвижным и страстным, болезненно-холодным и совершенно обжигающим. Гермиона невольно провела кончиком пера по своим губам, будто вновь воссоздавая ощущение. То первое невесомое и в то же время совершенно ошеломляющее прикосновение было словно чем-то давно забытым и потерянным, тем, о чем очень сильно жалелось и тосковалось, но что оставалось абсолютно недосягаемым, а потому казалось более невозможным. Гермиона давно не чувствовала такого букета эмоций сразу, как за эти короткие полчаса, что провела тогда в палате Драко Малфоя. И не только поцелуй был тому виной.

Бабочка в груди всколыхнулась.

Заметив, что кончик пера уже находится у нее во рту, Гермиона смущенно вытащила его, бросив скорый взгляд на Корнера. Он смотрел на нее из-под кустистых бровей, отчаянно делая вид, будто их взгляды встретились совершенно случайно. Нет, такое она определенно не собиралась рассказывать Корнеру, как бы многозначительно он ни молчал, жаждя ее рассказа. Она понимала, что он хочет ей помочь, но тут его помощь была бы совершенно неуместна. Она первая отвела взгляд.

Облизнув губы, копируя движение Малфоя, Гермиона опустила голову, зарывшись пальцами в волосы и закрывшись ими, наконец, от уже неприличного рассматривания ее Корнером. Она понимала: он знает, что что-то происходит, и она это знала, но все же хотела разобраться с этим сама. Разобраться с ее чувствами к Малфою. А ведь чертов засранец целовался настолько хорошо, что всколыхнул в ней такую бурю эмоций, которая не могла отпустить ее до сих пор. Она представляла его губы, вспоминала, как осторожно его язык проник в ее рот, углубляя и так уже далеко не невинный поцелуй, как она укусила его, вырвав из груди Драко осипший рык. Когда она хотела, испугавшись тяжести внизу живота, отстраниться, Драко не дал ей, прошептав что-то невразумительное и, сжав пальцы на ее затылке, притянул обратно. Тогда Гермиона не сопротивлялась, наслаждаясь, а сейчас чувствовала себя глупо. Да, она понимала, почему она тогда решилась на этот поцелуй, почему не могла устоять от такого простого и обыденного для многих действа, но все же совершенно не понимала, зачем она это сделала. И уж совершенно точно не хотела признаваться себе, что жаждет сделать это вновь.

Гермиона шумно втянула носом воздух, и до нее донесся терпкий аромат анисового чая, стоявшего на столе Корнера. Она поморщилась: запах бадьяна был таким явственным и резким, что она вспомнила время войны — именно экстракт бадьяна сопровождал их везде, залечивая различные раны. Именно им она лечила тогда расщепление Рона, и…

Гермиона резко встала. Голова закружилась, и она не знала: то ли это от быстрого движения, то ли от того, что последние дни ее голова была забита различными мыслями и воспоминаниями. Совсем не так, как прежде. Ей хотелось пройтись. Немного освежить голову, вытрясти оттуда то, что мешало работать. Да не то что работать — функционировать нормально! Ее организм, полностью отвыкший от эмоций, пребывал сейчас в таком шоке, что Гермиона, направляющаяся во внутренний дворик больницы, чувствовала обязанной спасти себя тем, чтобы вытравить эти эмоции обратно. Владельцу.

Она резко остановилась и, повернувшись на каблуках, решительно направилась в палату к Драко Малфою.

* * *

Искра в груди Гермионы Грейнджер начала заниматься пока еще слабеньким, но уже таким горячим огнем. Сухие веточки внутренностей вдруг стали прорастать новыми едва раскрывшимися листочками, а желание жить, подстегнутое зарождающейся влюбленностью, уже обуяло все ее естество. Прошла неделя с их первого поцелуя, всего неделя, а Гермиона уже даже не боялась себе признаться: она влюбилась. Всецело, бесповоротно окунулась в это некрепкое еще чувство с головой. Те годы, которые она просто существовала, сказались на ней так сильно, что любая, даже самая минимальная эмоция воспринималась ею в разы сильнее, чем обычным человеком. Да, это делало ее абсолютно хрупкой и совершенно беспомощной, но то, что она чувствовала, ее окрыляло, и Гермиона не понимала, как она могла столько лет добровольно от всего этого отказываться?

Драко резко стало лучше. Он уже спокойно сидел по несколько часов подряд, мог даже немного ходить: не больше получаса в день, но в сравнении с тем, как он чувствовал себя неделю назад, это был гигантский прорыв. Будто внимание Гермионы исцеляло его. Она каждую свободную от работы минутку уличала если не на то, чтобы побыть с Драко, так хоть на то, чтобы просто посмотреть на него. Улыбнуться. Поцеловать, в конце концов.

Они проводили много времени за разговорами: Гермиона рассказывала ему о прошлой жизни, а Драко лишь отмахивался, когда она говорила, как сильно они ненавидели друг друга в школе. Он не верил, что девушка, которая сейчас вызывала у него исключительно теплые чувства, в прошлом была ему ненавистна. Он вечно повторял, что Гермиона все преувеличивает, после чего втягивал ее в поцелуй или запускал ей бабочку в ухо, быстро хлопая в него ресницами и заставляя ее смеяться. Удивительно, но их разговоры могли продолжаться часами, даже когда они не говорили о прошлом — им было интересно друг с другом — пока Гермиона не вспоминала, что ей срочно нужно сделать что-то по работе, и не убегала из палаты. Она чувствовала себя нашкодившим котенком или же провинившейся маленькой девчонкой, но это совершенно не имело значения: ей было хорошо. Она была удивительно счастлива, склеивая себя по осколкам.

Их поцелуи с каждым разом становились все менее и менее невинными, но Гермиона отказывалась от дальнейшего развития интимной близости, пока Драко был слаб. Да, порой он испытывал ее терпение, проверяя, насколько далеко она готова зайти — порой руки оказывались в недвусмысленных местах, — но Гермиона раз за разом в последний момент словно вспоминала, что Драко больной, даже если он себя хорошо чувствовал, и заставляла пить лекарство, ссылаясь на то, что чем быстрее он поправится, тем скорее ему можно будет совершать такие серьезные физические нагрузки. Малфой на нее не обижался — ему очень нравилось играть с ней, и это было лишь очередным интересным ему опытом.

Память Драко в некоторых вопросах, которые они обсуждали больше всего, будто начинала проклевываться, когда это не касалось людей. Он вспоминал не столько события, сколько свои ощущения и намерения. Так он вспомнил: последнее время перед тем, как попасть в больницу, он чувствовал, что его мир рухнул. Они связали это с тем, что Драко потерял сначала отца, потом сам провел какое-то время в Азкабане, а после еще и потерял мать — единственного по-настоящему дорогого ему человека. Будущего у него не было — ну куда, в самом деле, мог пойти всем известный пусть и богатый молодой Пожиратель, если от него шарахались как от огня, либо откровенно смешивали с грязью на людях. Вопреки всеобщему мнению, деньги тут ничего не решали, да и что они могли решить, когда Драко банально не хватало нормального общения с людьми. Единственный человек, с кем он разговаривал без проблем, был Блейз, а потому Драко закрылся в поместье от остальных глаз, выбрав затворнический образ жизни. Когда он говорил об этом, его глаза тускнели, а голос становился бесцветным. И чем дальше, тем больше, потому что он вспоминал. Вспоминал свои ощущения. Вспоминал свою боль.

Однажды Драко сказал, что знает причину своего появления здесь. Гермиона тогда сидела рядом с ним на кровати, положив голову ему на плечо. Она чуть не ударила его по лицу, когда всплеснула руками, резко развернувшись на кровати и вопросительно уставившись ему в глаза. Он сначала засмеялся ее реакции, после чего погрузился в свои мысли, думая, как бы лучше сформулировать это.

— Помнишь я описывал тебе свои чувства, когда… Когда, — Гермиона прервала его, просто положив свою руку ему на грудь и кивнув, мягко и печально улыбнувшись. Драко не улыбнулся в ответ. Сердце Гермионы рвалось на части, когда она видела его таким, но она пока еще слишком мало знала его, чтобы понимать, как правильнее следует поступить. Да и сам Драко себя почти не знал, потихоньку знакомясь с собой благодаря диалогам и воспоминаниям, которые удавалось выудить из его покрытой цепким мраком памяти.

— Знаешь, жить в одиночестве, когда тебя изредка навещает друг, от которого ты с каждым днем все больше и больше закрываешься не потому, что не хочешь с ним общаться, а потому, что сама жизнь сжирает тебя изнутри, не самое лучшее, что могло произойти со мной. Однажды я… Блейз поймал меня в шаге от страшнейшей ошибки в моей жизни — я чуть не повторил действий Нарциссы в очередную годовщину ее смерти, напившись до полубессознательного состояния. Удивительно вообще, как я тогда мог нормально передвигаться по дому, — Драко горько усмехнулся, а у Гермионы на затылке зашевелились волосы. Она даже не обратила внимания на то, что Драко назвал мать просто по имени, не выделив даже голосом никаких эмоциональных и родственных связей. — Блейз тогда долго меня откачивал собственноручно, буквально поселившись в Мэноре, потому что я отказывался не то что в больницу идти — я даже мешать ему пытался. Мне казалось, что моя жизнь кончена, но в какой-то момент меня вдруг отпустило. Когда Блейз понял, что ни моему здоровью, ни моей психике больше ничего не грозит, он ушел. Я не видел его пару месяцев, мы только изредка переписывались, и в каждом письме он смешивал меня с самовлюбленным и эгоистичным куском дерьма.

Драко замолчал, и на лице у него застыла кривая улыбка, не тронувшая глаз. Гермиона часто дышала, глядя на него, стараясь сдержать желающие подняться из глубины слезы. Но она не хотела, чтобы Драко их видел. Она не хотела делать ему еще больнее.

Он лениво поднял руку и, почти не касаясь ее кожи, ласково заправил за ухо кудрявую прядку, мешающую ему видеть ее глаза. Она закусила губу, рассматривая Драко, и он, на мгновение приблизившись, невесомо коснулся своими губ ее, желая, чтобы Гермиона расслабилась и не портила своих нежных губ зубами, оставлявшими на тех кровавые точечки, служившие доказательством ее усердия.

— Тогда я нашел для себя новый смысл в жизни: я стал читать. Да-да, почти как ты в школе, судя по твоим рассказам, — усмехнулся он мимоходом, — я стал практически жить в библиотеке мэнора. Только вот, в отличие от тебя, читал я трактаты по черной магии. Впрочем, иного в нашей библиотеке и не имеется, а оттого у меня не было выбора.

— Там ты и нашел то заклинание на крови? — Гермиона от волнения начала заламывать руки, и Драко пришлось насильно положить их себе на грудь, чтобы она ненароком их не вывихнула.

— Полагаю, что да. Я смутно помню, что конкретно и как надо было делать, но точно знаю, что оно никогда не использовалось в отношении себя — всегда в отношении кого-то другого. Вернее, это даже не заклинание, а ритуал. Если он сделан правильно, то человек переставал чувствовать определенные эмоции.

Драко замолчал, пытаясь подобрать слова, а Гермиона мысленно ужаснулась. Как странно сложилась судьба: она не хотела терять ничего, а потеряла на время абсолютно все, а Драко же рисковал собственной жизнью, чтобы избавиться хоть от части. Даже кончики пальцев защипало от негодования, и она, не задумываясь, поскребла ими по груди Драко, заставив образоваться лучистые морщинки вокруг его глаз.

— В общем, остальное ты знаешь, — наконец, пожал он плечами, видимо, не придумав сказать ничего более конкретного.

Гермиона нахмурилась:

— А Блейз? Как он тебе позволил после всего произошедшего?

— Ну, в общем, — Драко замялся, — насколько я помню, он был слишком против всего этого, что мне приходилось выигрывать время, чтобы тайком от него подготовить ритуал. Сначала я попросил его помочь мне, но Забини тогда просто молча направил палочку на книгу и вызвал адский огонь, желая сжечь ее. Однако он не знал, что как раз именно эта книга и была практически его прародителем, оттого огонь просто впитался в нее, растворившись и совершенно не причинив вреда. Думаю, это только подпитало ее темную сущность.

В голове Гермионы роилось много вопросов по этому поводу, но она решила оставить их на потом, мысленно делая галочку потом все прочитать про такое необычное поведение древнемагических книг. Она никогда не слышала подобного. Впрочем, она и не читала ничего подобного. Ей вдруг захотелось оказаться в библиотеке Малфой-мэнора.

Драко вздохнул, немного сместившись, освобождая место для Гермионы, чтобы она могла обратно лечь ему на грудь:

— Как ты уже знаешь, что-то пошло не так. Я особо не помню, но суть не в этом. Как видишь, я вместе с эмоциями потерял часть воспоминаний, но не так, как должен был. Я должен был вообще перестать чувствовать определенные вещи не только относительно прошлого, но и в будущем, а я просто все забыл. Такой своеобразный обливиэйт, чуть не стоивший мне жизни получился, — Драко попытался сказать это небрежным и веселым тоном, но Гермиона шутки не оценила.

Тягостное молчание затягивалось, и они просто лежали, прижавшись друг к другу и думая каждый о своем. Вдруг Гермиона обратила внимание на то, как Драко поверхностно дышит. Нахмурившись, она внимательно его оглядела:

— Что с тобой? Как ты себя чувствуешь? — обеспокоенность в ее голосе была слишком заметна, чтобы игнорировать.

— Нормально, я просто слишком сильно перенервничал, вспоминая и рассказывая, все это, — улыбка вышла какой-то уж слишком натянутой.

— Прости, что вынудила, — все еще подозрительно поглядывая на него, Гермиона вновь устроилась у Драко на груди. Не убедил.

Как оказалось позже, ее подозрения не были беспочвенными: состояние Драко начало стремительно ухудшаться. Она беспрерывно дежурила у его кровати, постоянно приносила лекарства, обращалась к Корнеру за советами, на что тот лихорадочно искал выход, подсовывая ей одно лекарство за другим, но ничего не помогало. Драко угасал, возвращаясь вновь в то полумертвое состояние, в котором его привезли в больницу.

Однажды, когда она в тридцатый раз в течение пятнадцати минут пощупала ему лоб, Драко слабо вцепился в ее руку, небрежно улыбаясь:

— Гермиона, — она затаила дыхание, вглядываясь в его черты. Последние дни она совершенно не общалась с ним, не думала о нем самом, как это ни парадоксально, полностью посвятив себя здоровью Драко, совершенно не заботясь о моральном удовлетворении: потом. Все потом. Когда станет лучше. — Гермиона. Как увидишь Блейза, скажи ему пожалуйста, что я ему благодарен. Он подарил мне лучшее, что только мог.

Глаза Гермионы расширились от ужаса, но, тем не менее, она небрежно отмахнулась:

— Сам скажешь, как поправишься, к чему это? Мы никуда не торопимся.

И все-таки ее голос подрагивал.

— Гермиона, — Драко снова попытался ее отвлечь на этот раз от склянки с лекарством, которое она по капелькам цедила в стакан, — знаешь, я очень рад, что ритуал прошел неправильно. Если бы не он, мы бы никогда не узнали друг друга… так, — он многозначительно обвел ее взглядом, заставив смутиться. — И я безумно рад, что эмоции не ушли от меня, ведь я обрел куда больше, — Драко закашлялся и замолчал, но Гермиона и так все поняла.

— Я тоже тебя люблю, — вдруг прошептала она спустя полчаса, целуя его в лоб, но он уже спал, и только бегающие под веками глаза отличали его от одной из бездушных статуй мадам Тюссо.

Гермиона не пошла домой, она осталась на ночь, надеясь, что сможет поймать тот момент, когда Драко станет лучше, и помочь ему выпить очередное лекарство. Она сидела около него всю ночь и держала за руку. Не шевелилась до тех пор, пока Драко вдруг не очнулся с первым рассветным лучиком, тяжело дыша, и не посмотрел на нее. Она ответила на его взгляд со всей нежностью, на которую была способна. Драко еле заметно улыбнулся.

Искра в груди Гермионы Грейнджер начала заниматься пока еще слабеньким, но уже таким горячим огнем, когда вдруг на нее вылили ушат ледяной воды. Огонь погас, внутренности промокли, надежды рухнули. Драко Малфой перестал дышать.

* * *

Корнер не рассчитал. Погнавшись сразу за двумя зайцами, он потерял обоих. Обоих по собственной вине. Пожертвовав жизнью Малфоя ради спасения Грейнджер, он тем самым убил в ней последнюю возродившуюся искру жизни, не разгадав изменений в девушке. Он и предположить не мог, что все это примет такой оборот, даже не думал, что она сможет влюбиться. Не увидел. Не распознал. Не поверил.

Когда он тем утром зашел в палату, все его внутренности скрутило холодом. Гермиона лежала рядом с Драко, уютно пристроившись на его груди и нежно водя по ней указательным пальцем. Ее губы беззвучно шевелились, глаза смотрели куда-то в пустоту, потеряв всякую осмысленность. Она не видела его. Не слышала его. Не замечала и кого-либо еще, осторожно выводя на впалой мужской груди только ей известные узоры.

Гермиона. Его Гермиона перестала быть кем-то. Он видел это в ее пустых глазах. Стала лишь безвольной куклой недалеко ушедшей от бездыханного Малфоя, чинно лежащего на койке в объятиях любимой и ожидающего своей закономерной участи.

Примечания:

Не уверена, уважаемые читатели, что это именно то, чего вы ожидали, но именно так я увидела жизненный путь искры жизни, жившей внутри Гермионы Грейнджер