Ночной переполох у мистера Твилфитта и мистера Таттинга (джен)

За плотно закрытыми ставнями, пожалуй, лучшего магазина Косого переулка щелкали костяшками абаков ⁽¹⁾ торговые партнеры, похожие друг на друга, как два китайца. Мирно деля бизнес уже четвертую сотню лет, их семьи умудрились не породниться. Однако века торговли деликатным дамским товаром (не всякий на это способен, джентльмены. Не всякий!) обтесали партнеров по единому шаблону гламурного приказчика. Оба гибкие в талии, кудрявые, розовощекие, с капризными полногубыми ртами и круглыми ягодицами, вид коих заставлял непроизвольно облизываться леди за сорок и отдельных джентльменов. Впрочем, возможность облизнуться на партнеров имел далеко не каждый, поскольку цены в магазине начинались от сотни золотых за полудюжину носовых платков. Зато вся Магическая Британия знала их по фамилиям, ставшим названием фирмы. Они сами с удовольствием обращались друг к другу «мистер Твилфитт» и «мистер Таттинг», не уставая по-детски удивляться тому, как две заурядные фамилии, поставленные рядом, превращаются в символ успеха и достатка.

Твилфитт со смачным щелчком кинул по проволоке последнюю группу костяшек и доложил результат:

— Сто галеонов ровно, мистер Таттинг.

Таттинг повторил финальный щелчок с опозданием не более, чем в пять секунд:

— Сто четыре галеона восемь сиклей двадцать кнатов… Мистер Твилфитт, надо учитывать пирожные и чай для клиенток.

— Боюсь, вы не услышали меня, мистер Таттинг. Я сказал, сто галеонов. Сто «галек» убытка за неделю работы!

— Нет, это вы меня не услышали, мистер Твилфитт. Я сказал, надо учитывать пирожные и чай для клиенток. Ваша небрежность в работе с финансами не-до-пус-ти-ма!

Партнеры налились дурной кровью, скрючились, укрывшись за столами до глаз, и гневно моргали друг на друга, являя иллюстрацию к учебнику ЗОТИ для старших курсов, тема «Оборона в спонтанном поединке». Твилфитт ненадолго нырнул в свое убежище с головой, позвякал монетами и, высунувшись из-за тумбы стола сбоку, метнул в Таттинга солидную горсть мелочи:

— Ваши четыре галеона восемь сиклей двадцать кнатов, мистер Таттинг! А теперь соблаговолите вернуть мои убытки!

Монеты хлестнули по столу, большая часть отскочила и раскатилась, однако Таттинг успел поймать в воздухе целый сикль и прихлопнуть к столешнице с полдюжины кнатов. С невольно подобревшим лицом (брать — не давать!) он припрятал серебрушку в жилетный карман, а медь смахнул в ящик стола.

— Осмелюсь поинтересоваться, мистер Твилфитт, на каком основании вы выдвигаете необоснованные требования, нарушающие установленный между нашими семьями принцип равноправного партнерства?

— На том основании, что ты дурак, Джерри! — Твилфитт вылез из-за тумбы и утвердился на стуле. — Ты разве не видел, кто перед тобой?

— Видел, Терри. Аврор, только в маске. Такое же хамьё!

— Не вздумай ляпнуть это при свидетелях, Джерри! У многих Гвардейцев кровь древней, чем у нас с тобой вместе взятых.

— А такие — хамьё в квадрате! — набычился Таттинг. — Прокутили наследие предков и служат за серебряный намордник. Это ж всем чистокровным позор!

— Может, какие и прокутили… Но, к примеру, Крэбб имеет на счету лямов шесть-семь, а у Гвардейцев он простым десятником!

— Куда катится мир! Имеет семь лямов и месяц не отдает четыре сотни за мантию!

— Он теперь нарочно не отдаст, из солидарности с другими Гвардейцами. Потому что из-за вашего глупого демарша, мистер Таттинг, мы у них в черном списке!

Торговля в Косом увядала. Сомнительные по чистоте крови волшебники забились по норкам или вовсе ушли в магловский мир. Покупали только сугубо магические товары, заказывая по совиной почте.

Чистокровные шумно радовались простору на мостовых и не оскверненному дыханием быдла воздуху. Правда, помимо них простором и воздухом вовсю пользовались джентльмены в дорогих мантиях с чужого плеча, коих почему-то никто не помнил по Хогвартсу. Вскоре выяснилось, что джентльмены виртуозно владеют Отводом глаз и Акцио, а при стычках с патрулями Гвардейцев прикрываются от боевых проклятий схваченными второпях прохожими.

Обыватели перестали отпускать к Фортескью детей без охраны — слыханное ли дело! — а среди дам вошло в моду ходить на шопинг по трое, чтобы обсудить покупку с подругой, пока другая прикрывает спины.

В воздухе повисло предощущение коллапса.

Перемены в жизни магической Британии, заставившие многих торговцев помельче закрыть лавки, первое время влияли на «Твилфитт и Таттинг» не более, чем косяк селедки на курс авианосца. Исчезновения с улиц грязнокровок партнеры не заметили вовсе — не их клиентура. Массовый пошив парадных мантий для Гвардии принес больше головной боли, чем золота, поскольку прибыль закладывали минимальную, опасаясь дразнить защитничков. Основной источник дохода оставался стабильным сотни лет: эксклюзивные мантии для аристократии. Едва в мэноре рождался ребенок, как партнеры заносили в табель-календарь дату его совершеннолетия, которое по традиции будет встречено в первой взрослой мантии из шелка акромантулов. Объявление помолвки становилось поводом к обсуждению вышивки, количества, размеров и огранки драгоценных камней для украшения свадебных нарядов. Мантии строились годами, как дома, и обходились заказчикам в стоимость дома.

Словом, дело процветало… пока Таттинг не влез в конфликт с мальчишкой-гвардейцем. Он и сам успел раскаяться, что не удержал язык за зубами, но из упрямства продолжал ссориться с партнером:

— Я бы посмотрел, как вы поступили на моем месте, мистер Твилфитт! Является юноша с маской под мышкой и требует парадную мантию, у него посвящение в Гвардейцы. Я дал и о деньгах не заикнулся! Не проходит часа, как он возвращается в облеванной мантии и требует заменить!

О продолжении истории не говорили, поскольку в нем участвовали оба.

Вскоре после того, как Таттинг отшил облеванного рекрута, в магазин явился Долохов. Изучил копии родовых гобеленов, вывешенные по указу диктатора в торговом зале. Построил совладельцев магазина в шеренгу и приказал рассчитываться на первый-второй вплоть до команды «Отставить».

Пока самые успешные коммерсанты Косого надсаживаясь, выкрикивали «Первый!», «Второй!», «Первый!», «Второй!», Долохов с нечитаемой, как у дракона, физиономией прохаживался перед строем. Скомандовал «Кругом!» и прошелся позади строя. Еще раз скомандовал «Кругом!», приказал заткнуться и вынес вердикт.

Указ Верховного Правителя магической Британии «О порядке торговли» господа Твилфитт и Таттинг выполнили точно и в срок, за что он, граф Долохов, поощряет их почетным правом внести в личный фонд Верховного Правителя по сто тысяч золотом каждого. Кроме того, граф Долохов с удовлетворением уведомляет господ Твилфитта и Таттинга, что их родословные не вызывают сомнений и нареканий. Сомнения и нарекания вызывают пидорские рожи и особенно зады упомянутых господ, кои являют собой пародию на мужчину — бойца и отца — и оскорбляют своим видом саму идею чистой крови. А посему граф настоятельно рекомендует господам Твилфитту и Таттингу нанять продавщицами благообразных чистокровных девственниц, причем последнее качество он собирается контролировать лично и еженедельно.

Шутка волхва, который с шестидесятых годов ставил боевку Гвардейцам Смерти, весила поболее многих законов. Смазливые ведьмочки появились за прилавками всех магазинов, принадлежавших чистокровным.

Поначалу Твилфитту и Таттингу показались несущественными затраты на двух продавщиц, особенно по сравнению с одномоментной потерей двухсот тысяч «галек». Парни Долохова не обижали ведьмочек — ровно наоборот, вытрясали из лавочников компенсацию девицам за риск. Каждую неделю. Соревнуясь, кто вытрясет больше.

Покупатели частенько заставали в магазине любезничающего с продавщицей Гвардейца со сдвинутой на затылок серебряной маской. Нарочно тот не мешал, однако шопинг в присутствии убийцы терял всякую заманчивость, оставалась унылая хоздеятельность. Скромный, зато непрерывный ручеек выручки за перчатки, носовые платки и дамское белье день ото дня становился все жиже.

Окончательный крест на торговле в Косом поставило происшествие у мадам Малкин. Юный Торфинн Роули, шушукаясь с новой продавщицей, увидел в зеркале за ее спиной прохожего на улице и через открытую дверь снес ему голову Секой — из-под руки, не оборачиваясь и продолжая нашептывать в девичье ушко любезности, а может, скабрезности. Жертва оказалась оборотнем, нарушившим своим появлением в Косом указ Верховного Правителя. Однако обывателей не столько порадовала победа Гвардейца над темной тварью, сколько потрясла легкость и неожиданность смерти, витающей над центром магического Лондона. Вот так шел по улице и вдруг умер. Не «всего лишь оборотень», а целый оборотень с его невероятной для человека реакцией и жизнеспособностью. На что же тогда рассчитывать простым магам?!

Покупателей в Косом стало меньше, чем продавцов.

И вот он, результат: сто четыре галеона восемь сиклей двадцать кнатов убытка за неделю.

Без малого пять с половиной тысяч за год, если так пойдет и дальше.

Невеликие деньги для торгового дома, но так бизнес не ведут... Работать под заказ, как ателье, а магазин закрыть? Урон престижу…

— Эх, Джерри, ну что тебе стоило заменить ему мантию?! — вздохнул Твилфитт. — Это их посвящение в Гвардейцы — попросту говоря, убийство. Заавадил совершенно постороннего ему живого человека, потом принес клятву, в таком порядке… Мальчик был в шоке! Он к тебе бросился, как к маме, за утешением! А ты повел себя, как гоблинский стиранный гондон! Ты б себя вспомнил, когда убил своего первого грабителя! Как блевал — между прочим, на партию бюстгальтеров китайского шелка, — как пил валерьянку с огневиски пополам. А ведь грабитель с палочкой на тебя, успел Секу кинуть! Казалось бы, гордись победой да радуйся, что жив…

Торговые партнеры дружно вздохнули и сбросили костяшки на абаках.

— Гоблины правда, что ли, гондоны стира... — начал было Таттинг. Осекся и стал прислушиваться.

— У заднего крыльца, — уверенно сказал Твилфитт.

(1)Абак — приспособление для счета из групп (например, десятков) камешков, косточек и пр., движущихся по направляющим, коими могут служить проволоки, прорези в доске или нарисованные клетки. Самый известный у нас вариант абака (и самый продвинутый!) — русские счеты. Автор застал старых бухгалтеров, владевших счетами на уровне рефлексов, как сейчас печатают на клаве. Когда сводили баланс, складывая тысячи цифр, треск стоял пулеметный.

1) (1)

Вернуться к тексту

Девочка в Лютном ночью — это дармовая целка с кислыми проспективами. Порноактриса для думосъемки, секс-рабыня (на один раз, называется «для сада», или для долгой иск-плуто-станции). Слабость и малоразмерность девочки облегчают ее использование в жертвоприношениях, а юность делает источником ценных ингредиентов и органов. Интересно, что потребительские свойства девочки совершенно не меняются от того, что она только что зарезала самого Торфи.

Эви Эддингтон сломя голову неслась по Лютному. Чистая публика считает, что раз он переулок, то маленький. Не проспект же. Может, так оно и было давным-давно, но с тех пор Статут о Секретности загнал магов в скрытые от простецов земли, а бедные люди не оставили дурной привычки рождаться чаще, чем умирать. Сдавленный снаружи чистыми кварталами, Лютный растет внутрь себя. Где был подвал, копают подземелье, где потолки высокие, делят поперек, в объявлениях пишут: «Все условия, потолок шесть футов!», потому что бывает и пять. Дикие застройщики за ночь запирают стенками пожарный проезд, и получается новый дом шириной в три ярда. Пространственную магию используют повсеместно и почти всегда криво, можно полчаса идти мимо дома в десяток окошек или увидеть похороны семьи в сундуке с внезапно схлопнувшимися чарами. Ни газона, ни деревца, ни детям погулять, ни собакам покакать. Лютный.

По-хорошему, Эви надо бы красться, но это потом. Сперва отбежать подальше от курильни мистера Ли, тогда и...

И ее поймали за шиворот. Воротник больно врезался в горло, Эви взмыла, продолжая молотить ногами.

— И кто это у нас такой холёсенький? — засюсюкал хриплый баритон. Шершавая рука влезла под подол, скользнула по ноге выше... — Девочка!

Вот же неожиданность, а он думал, что мальчик в платье бегает... Надо было Толстому дать. Бесплатно, подумала Эви.

Воротник душил, не по-ночному светлое небо над городом пригасло, замельтешило черными крапинками.

— Куда ты бежишь, девочка? Или от кого? — довольный собой ловец перехватил Эви другой рукой и развернул в себе лицом. — Хотя уже все равно, ты прибежала.

Оборотень, сообразила Эви. Сильный, собака. Держит на вытянутой руке, и хоть бы хны.

Также из девочки можно приготовить много вкусных и питательных блюд. Правда, овце-ально последнего людоеда поймали еще до рождения Эви. (Мистер Ли сокрушался, что казнили злодея по-варварски, заставив под империусом жрать свои кишки. Где тут зрелище? Где воспитательный эффект? Где, наконец, уважение к публике? Сдох злодей за три минуты и забрызгал первые ряды, за что деньги платили?.. Культурные бы люди сняли с приговоренного кожу, не повреждая кровеносные сосуды. При таком цивилизованном подходе казнимый живет и сохраняет чувствительность нервных окончаний до завершения экзекуции). Но вот вопрос: куда деваются дети, украденные оборотнями? Если их кусают и оставляют в стае, то почему ни один не дал знать родне, что жив?

Воротник душил насмерть, уж Эви-то в этом разбиралась до тонкости. Уроки мистера Ли с шелковым шнурком отучили впадать в панику. Если не дергаться, то воздуха надолго хватает... Она потужилась, и когда моча подступила к выходу, обмякла всем телом и сразу же пустила струйку. (Великий Станиславский не просто поверил бы, он бы сам обоссался с перепугу).

— Эй! Ты что? Ты куда?! — затряс ее придурок, Эви безвольно мотала головой.

Сообразил, опустил на землю. Эви сломалась в коленках, оборотень подался к ней, собираясь перехватить под мышками.

А Эви махнула бритвой ему поперек пуза и отскочила.

Знакомо всплыли звездочки из глубины черной стали, полыхнули, но Эви на этот раз успела крепко зажмуриться. Крови опять не было, бритва прижгла края жуткой раны. Не страшно, как пирог резать. Эви оттяпала оборотню руки и оттащила на шаг, а то у него регент-тир-акция.

Ясное дело, обыскала. Ее бы никто не понял, если б не обыскала. Сама себя не поняла бы. Удивительную штуку нашла: сикли, запаянные в пленку. Вон как оборотни с серебром. И не боятся. Пока шарила по карманам, убедилась, что супо-стат (смешное слово, да?) не сдох и что допустить его к целке было бы форменным самоубийством. Ведь едва живой лежит, а штаны колом, и вырисовывается там не дубина, как хвастаются мужчины, а баклажан с китайского огорода.

А Вишенка опять расхныкалась (она же в пенальчике вишневого лака, вот пускай и будет Вишенка). Не словами, но настроение понятное: меня никто не любит, почему ему все, а мне ничего?! Бритва старьевщика в ответ снисходительно фыркнула, мол, бери себе этого полудохлого, и стало ясно, что она правда он, бритвенский мужчина. Вишенка засуетилась! Оказывается, в семействе Ли ее никто не слышал. Берегли, на ремне правили, да еще старший в роду брился ею по своим китайским праздникам, считая, что выполняет важный ритуал. Вишенка, не будь дура, старалась его порезать, но доставались ей капли, еще бы чуть, и угасла. А тут привалил целый оборотень, хотя и покоцанный. Счастье! Счастье! Хочется сразу всего: и в горло впиться, и печень поковырять, и к сердцу подкрасться тесно-тесно, чтоб оно тук — и полоснуло само себя.

Эви перекатила оборотня на живот, чтоб не смотрел. Без рук он оказался тех-анал... В общем, ногой легко перекатился. Махнула Вишенкой по затылку. Голова кувырк, а Вишенка со счастья полыхнула на весь Лютный, аж собаки взвыли. Пришлось опять удирать. Соображения Эви не растеряла и, уже срываясь на бег, прошлась пальцами по обрубку шеи. Цацка ей очень пригодилась бы, а то взятой с оборотня дюжины сиклей совершенно недостаточно, чтобы снять угол у порядочной женщины. Нащупала ремешок сыромятный, сжала в кулаке и припустилась. А на ремешке не амулет, не крестик — тяжелое, звенит и шкрябает по булыжникам. Нож. Огромный. Оборотень его носил между лопаток, а иначе такую дуру не спрячешь. Можно еще на бедре под мантией, но это все равно что у тебя нет ножа.

Мчится Эви, тарахтит, как тележка старьевщика, костерит про себя притихшую Вишенку. Бросать нож не рассмотрев жалко, он может хороших денег стоить. А из подворотни:

— Кто это у нас тут бегает ночью, такой хорошенький?!

Слов они других не знают, что ли?!

Выскочил большой, мантия развевается, и руки растопырил.

— Дёру! Красные сапоги! — увертываясь, крикнула Эви.

Увы, ловец видел, что по крайней мере в десятке ярдов за ней улица пуста, и решил, что Красные сапоги то ли есть, то ли нет их, а девочка вот она.

Цап! Опять за воротник. Когда Эви была уже уверена, что убежала. И этот оборотень, верняк — уж больно быстрый. Тянет ее в подворотню, а пуговки на горле — тресь, тресь, они еще с прошлого раза висели на нитке. Эви поджала ноги, вывалилась из платья и с разворота секанула крест-накрест. Вишенкой, хотя уже была не рада, что связалось с этой истеричкой. Но бритв-мужчина остался в кармане, а Вишенка была в руке.

Из оборотня вывалился ломоть размером с пол-арбуза, темный силуэт переломился, как палка об колено. Труп. Какая тут регент-тир-акция, когда куска позвоночника не хватает.

Звуков падения Эви не слышала, потому что Вишенка завизжала в голове, как шлюха на качелях, и полыхнула вдвое против прежнего. Зажмуренные веки пробило, будто марлю, а прикрыться рукой Эви чуть-чуть не успела, и зрение сохранилось фрак-минт-арно, как сквозь брызги черной краски на стекле.

На верхних этажах застучали оконные рамы, кто-то пустил вдоль улицы светлячок, кто-то хмыкнул: «Че так жидко?» и пустил свой, побольше. Эви спохватилась, что стоит в одних панталошках, и кинулась выручать платье, а оборотень как вцепился в воротник, так и держал, хотя мертвый уже. Тем временем над улицей запустили пять... шесть... семь светящихся шариков. Эви здорово повезло, что оборотень успел втащить ее в подворотню: светлячки блуждали выше, и она оставалась в тени. Платье отняла просто: полоснула по сухожилиям, мертвая рука и разжалась. Сразу же нашла в кармане пенальчик и спрятала Вишенку, пообещав еще вернуться к ее безобразному поведению. А бритва-мужчину погладила по теплой ручке и назвала Толстым. В ответ бритв показал фарфоровую фигурку веселого толстяка китайца с пузом на коленях.

Платье оказалось разрезанным от правого рукава до подола. Это когда оборотень вздергивал Эви за шиворот, а она выскользнула вниз с раскрытой бритвой в руке. Сама виновата, но есть нью-анус (кто такие слова выдумывает?!). Вишенка не безмозглая железка, и ей сотни лет. Если бы не захотела портить платье, то и не испортила бы. Небось, пенальчик свой не режет. Стерва. Как пить дать, считает, что преподала Эви урок... Важного чего-нибудь. Хороших манер. Или уважения к волшебным бритвам.

Эви надела платье, и его тут же заворотило на спине сквознячком, ощутимо тянувшим в подворотню. Зашить разрез было нечем, оставалось хотя бы подпоясаться, но и тут Эви ждал облом: плетеный поясок оборотня рассыпался от одного прикосновения. Хотела отрезать полоску от мантии, но ткань расползалась, как подгнившая половая тряпка. Видать, Вишенка вытянула магию из обережных вышивок, вот основа и сопрела. Эви попыталась развязать ремешок с трофейного ножа, но узел на сыромятине был затянут намертво. Делать нечего, так вместе с ножом и надела ремешок через голову. Гайтан волкодлака точь-в-точь подошел Эви вместо пояса, нож на бедре при ее росте смотрелся как гладиолус. Или гладиаторус?

«Гладиус», — ясно произнес в голове незнакомый голос, высокий, как у мистера Ли.

«Толстый?!» — обрадовалась Эви.

Картинка веселого пузана, спокойное дружелюбие.

«Что ж ты раньше молчал?!»

«Мало слов».

«Ага, мало. А гладио... Гладиус знаешь!»

«Гладиус лингва латина эст. Не твой язык... Говори с я. Быстро учу».

«Толстый, тут вот какая жопа...»

Бритв мигом во всем разобрался. Куда лучше, чем Эви. Твоя, сказал, прап-лема — не смыться с подворотни. Твоя прап-лема — куда пойти. Снять угол у порядочной женщины неплохая идея, но об-сракная. А чтобы ее конь-кретин... Кароч, порядочная женщина из Лютного продаст ничью девчонку точно так же, как непорядочная. Вся разница в том, что порядочная потратит выручку на семью, а непорядочная на бухло и тряпки. Да и вообще нечего тебе делать в Лютном, пока не вырастешь до неузнаваемости. В скором времени, предрек Толстый, мимо подворотни пройдет человек, от которого оборотни будут разлетаться, как голуби породы турман (или дурман?). Он тебя пропаровозит в чистые кварталы, но тамошние порядочные женщины тебе тоже не годятся. Слишком они порядочные для девочки, бегущей от Гвардейцев. Сдадут на всякий случай, просто потому, что ты из Лютного. Нам надо попасть в Большой Лондон. Там на окраинах и станем искать именно таких порядочных, какие нужны. Бедных и честных.

«Толстый, ты меня дуришь! — возмутилась Эви. — Говорил, что даже языка нашего не знаешь, а на самом деле знаешь все, всю нашу жизнь!»

«Давно живу, — подмигнул веселый пузан. — Ты думаешь, в царстве Чу или в древнем Риме не было Лютного? Был, только назывался по-другому. И точно так же, как здесь и сейчас, бытовала там своя порядочность, которая не годилась для других кварталов, и жили девочки, не ведающие, что есть добро, а что есть зло... Ты золото прибери, — добил ее Толстый. — Потом некогда будет».

Эви проглотила дурацкий вопрос: «Какое золото?». Весь хабар тут с одного покойника, других нет. А чем именно поделится зажмуренный мистер, можно и самой поглядеть. Вывернула брючные карманы оборотня. Знакомые сикли в пленке и еще пакетик с изображением тощей задницы в профиль. На ощупь непонятно, то ли там круглая резинка, то ли облатка с лекарством. Может, от него попа худеет? (Толстый хмыкнул). Ладно, разберемся.

И Эви рванула мантию на груди трупа.

Оборотень по бандитской моде носил шелковую жилетку-четырехслойку с большим карманом против сердца. Обычному шелку далеко до акромантулового, но и такой может спасти в поножовщине. Один клиент у мистера Ли хвастался жилеткой, располосованной на ленточки: несколько раз его резанули, где два слоя пробили, где три. Но колющих ударов шелк не держит, против них кладут в карман портсигар или бумажник драконьей кожи. Вишенка столь надежных мер не заметила: и жилетку рассекла, и от портсигара в кармане оттяпала уголок. Стоило Эви потревожить труп, как о мостовую одна за другой звякнули три золотые монеты, и еще несколько штук высунулось между слоев шелка, собираясь упасть.

Эви охлопала жилетку сверху донизу — может, оборотень зашил с десяток «галек», а больше у него не было? А вот те шиш, было! Монеты так и хлынули. В довершение безрадостной картины портсигар, сука, блестел зеркальным срезом — большой, толстостенный и явно не серебряный, у оборотня-то. А емкость девочки — сорок один проглоченный галлеон, проверено, и с набитым брюхом далеко не убежишь. В тот раз старалась ходить, как всегда, и то на каждом шаге казалось, что еще чуть и лопнет желудок.

Эви плюхнулась на попу и зарыдала.

«Ты что?» — удивился Толстый.

«А куда я это всё сложу?!»

«С тобой нескучно, — хмыкнул Толстый. — А ну-ка, сопли втянуть, портсигар достать, уголок найти!»

Втянула, достала, уголок отрезанный нащупала в обрывках оборотневой мантии.

«Приложи уголок и пожелай, чтобы прирос!» — продолжал командовать Толстый.

«Уже, — сказала Эви. — Прирос».

«Значит, уже пожелала. Раскрой портсигар, сыпь монеты».

Эви не колеблясь выбросила из портсигара самокрутки с дурью. Ей не надо, насмотрелась. Положила монетку, и стало видно, что даже шесть «галек» в портсигар не впихнуть. Два ряда по две, на третий чуть-чуть не хватит места.

«Я сказал, сыпь!» — рявкнул в голове Толстый.

Сыпанула из горсти. Так и есть, четыре «гальки» поместилось, остальные... Тоже поместились, мимо ничего не просыпалось. Стала кидать. Горстями, потом по штучке, подбирая с мостовой раскатившиеся. Портсигар не тяжелел, и монет в нем не прибавлялось. На пробу взяла одну, осталось четыре. Взяла еще четыре, осталось четыре.

«Толстый, ты супер! Все говорят, что гоблинское золото нельзя зачаровать!»

«Мне можно, — добродушно пробурчал Толстый, довольный похвалой. — И тебе можно. Гоблинские чары поддаются только гоблинским чарам, вот и весь секрет. Пока ты не привыкла к палочке, будет несложно научиться... Хотя сейчас ты зачаровала не монеты, а портсигар».

«Я?!»

«Не я же. Мне Дао не позволяет».

«Это еще что такое?»

«Лично для меня это отношение к жизни. Не суетись, и то, что тебе по-настоящему надо, свершится».

«Знаю! Если долго сидеть у реки, дождешься, что по ней проплывет труп твоего врага. Мистер Ли так говорил, а ему сказал Буда».(1)

«Мне Будда этого не говорил. Хотя мистер Ли мог беседовать с другим Буддой, их много... На самом деле это работает не так. Посади в засаду воинов, настрой самострелы, тогда садись у реки и жди врага. Не безделье, а необходимый минимум усилий».

«Ага, ты прикрикнул на меня, а я подумала, Толстый знает, что делает, и все получилось... Беспалочково и невербально! Это, типа, я великая ведьма?!»

«Младенцы все такие «великие», — хихикнул Толстый. — Захотел игрушку — притянул, не захотел кашу — разбрызгал. Потом узнают, что для настоящего колдовства нужна всякая дребедень — палочка, заклинания, — а его колдовство, стало быть, ненастоящее, стихийные выбросы. Стыдись, сдерживайся, с морковкой в огороде разговаривай, чтоб спустить излишки магии»...

Между тем разбуженные Вишенкой обыватели пускали светлячки и увлеченно лаялись из окон. Виновницу побудки, само собой, не нашли, зато по ходу выяснения стали появляться другие виновники. Кто-то обозвал кого-то пидором, обозванный стал путано объяснять, что Джон имел ввиду не то, что можно подумать, а стыренную со стола бутылку огденского.

— Ах, и огденское ты скрал? Как есть пидор! — приговорил Джон.

Кто-то запустил вместо светлячка файербол и поджег занавеску кому-то непричастному, тот визгливо заорал:

— Кто посмел?! Выдь на панель, ежели ты мужчина!

В промежуток между воплями вклинился капризный женский голос:

— Котя, хватит уже торчать у окна, я вся истомилась.

Ход общественной мысли резко свернул на make love not war, четыре коти с разных сторон изъявили готовность помочь леди, на что котя-по-которому-истомились выдвинул условие:

— По золотому со смычка, и я буду смотреть!

-Я тебе не шлюха! По два! — подняла расценки леди.

— Шлюха, шлюха! — нестройным хором заявили соседка слева и соседка справа.

— И по два не вопрос, — согласился кто-то состоятельный, — но сперва кажи товар!

К несчастью Эви, леди жила прямо над подворотней и оказалась покладистой. Не прошло и минуты, как на зрелище слетелись десятки блуждающих огоньков, и подворотню залило отраженным от дома напротив светом. Эви зажмурилась и обмерла, вжавшись в угол между стеной и закрытыми на ночь воротами во двор.

— Не тяни кентавра за муде, раздевайся уже! — скомандовал Состоятельный.

— Бра и трусики не сниму! — отрезала леди. — Неча всяким тут глазеть на дармовщинку.

— У ней в лифчике тряпки, вот и бздит показать! — наябедничала соседка слева.

— Уж кто бы говорил! Не тебе ли, лахудра, родной папаша еще в тринадцать лет оттянул дойки до пупа?!

— Из зависти клевещешь, безотцовщина! Саму, небось, всей бандой драли да еще норовили карманы обчистить. А я за папочкой росла принцессой, в драконовых сапожках, в платьице шелковом.

Эви вздохнула, бывают же хорошие отцы! О-хо-хо, если б не война проклятая, то Локонс ведь мог остаться с матерью? А уж она, Эви, расстаралась бы для такого папы. Опять же, матери радость, что сожитель не шляется по бабам, а развлекается с дочкой, и деньги остаются в семье...

Время шло. Леди наверху уговаривали показать одну сиську в доказательство, что в лифчик не набито тряпок. Она требовала, чтобы зрители бросили из окон по сиклю, а сожитель соберет. Состоятельный, взявший на себя роль переговорщика за всех, резонно возражал, что за такие деньги не грех показать и две сиськи, причем не просто вывесить, а потрясти.

О трупе и девочке в подворотне помалкивали, хотя не могли не видеть.

Эви отважилась открыть глаза, и сразу взгляд зацепила кривоватая вывеска на той стороне улицы: «Вселенная» («Universum»). Стало быть, она прячется в подворотне дома с «Бухлом». Таких магазинчиков, устроенных в жилых квартирах, двенадцать на дюжину: раздолбили одно окно, чтобы получилась дверь, приделали крылечко в три ступеньки и торгуют... Недалеко же ты убежала, Эвтерпа Гортензия Эддингтон. Тут пять минут хода до курильни мистера Ли — конечно, днем, когда открыты ворота в проходных дворах...

Окна «Вселенной» остались зашторенными на ночь, чтобы не соблазнять прохожих видом товара, но это значило лишь то, что пану Макитре около птицы (2) сисечный ажиотаж. Известно, пан по мальчикам. Только будь он хоть по белкам-летягам, а глянул в щелку, когда Вишенка полыхнула в пяти ярдах от его окон, или чуть погодя, когда все разорались. И презрение к двустволкам не помешает ему приложить Эви ступефаем и продать.

Насельники второго этажа отличались вполне традиционными интересами. За сиськи-шоу болели, как вчера из Азкабана. Старушка в ночном чепце, и та подбадривала звезду стриптиза: «Давай, Пегги! Покажь им, Пегги!». Распаляясь, она выскакивала из окна, как часовая кукушка. Ее собственные сиськи, болтаясь под просторной ночнушкой, самую малость не доставали до вывески над лавкой пана Макитры.

И вдруг божий одуванчик сквозанула взглядом в подворотню, как будто палочкой целилась, и Эви поняла: играет старая ведьма. Усыпляет бздительность, чтоб девчонку не спугнуть, а сама, небось, уже решила, кому целку толкнет, кому селезенку. Селезенка самое дорогое у всех магических существ, там крови концерт-тракт.

Стала Эви приглядываться. В окне справа от старухиного чел пьяненький, не боец, уставился на сиськи Пегги, а сожительница в папильотках рядом лыбится. Где это видано?! Может, в чистых кварталах пахнущие мороженым леди срать хотели, что их супруг пялится на других. Известно, у них деньги к деньгам, вышла за постылого, родила наследника, и хоть трава не расти. А простые люди сходятся для отношений. Уважающей себя ведьме не все равно, куда глядит ее козел. Она кровь из носа заставит его глядеть куда надо. Пускай даже кровь из ее носа.

И тут игра. Не желает ведьма скандалить, внимание привлекать. Ждет. Вроде на виду, а на самом деле в засаде.

В третьем окошке маячит молодец в бандитской жилетке, палочку вертит меж пальцев. А в темной комнате за ним смутные движения, красными фонариками плавают люмосы, прикрытые ладонями.

Тоже ждут. Угомонится улица, перестанут летать светлячки, тогда набросятся.

Безнадега. Хоть сама по горлу себя полосни, все меньше мучиться.

«Сдурела со страху? — влез в Эвины мысли Толстый. — А подумать?»

Эви замотала головой. Думать не хотелось, хотелось умереть. Устала.

«Тогда слушай мою команду, — сжалился Толстый. — Я полыхну, ослеплю всех, и аппарируем в Косой переулок».

«Я не умею».

«Умеешь. Зажмурься, представь хорошо знакомое место и шагни».

«А ну как расщеплюсь?»

«Расщепишься, коль начала об этом думать... Ладно, возвращаемся к плану А. Готовься, идет наш крем анальный».

«Кто?!»

«Ты же любишь раскладывать незнакомые слова на знакомые. Крем-анальный авторитет. Наш паровоз, вперед лети».

Старая ведьма первая то ли увидала что-то сверху, то ли почуяла неладное. Высунулась, ухватила распахнутые ставни, юркнула назад и захлопнулась. За ней бандит: сказал что-то в глубину комнаты, и потухли люмосы, движуха прекратилась, а он спрыгнул с подоконника и опустил сдвижную раму.

— До скорой встречи, прелестница! Не одевайся! — крикнул Состоятельный и тоже стукнул рамой.

Будто вихрь пронесся по улице, захлопывая окна. Один за другим гасли блуждающие светлячки.

— Котя, все-таки ты козел! — заключила звезда стриптиза.

— Пег, закрой окно и отойди. Это серьезно, — с неожиданной твердостью приказал Котя.

Хлоп! И тишина над улицей.

Эви захотелось стать маленькой-маленькой, незаметненькой-незаметненькой. Спохватилась, вдруг получится. В задницу такую маскировку, еще растопчут невзначай. Лучше стать невиди... Ой, стала! Только портсигар с золотом висит над землей. Про портсигар забыла. На ощупь сунула его в кармашек разорванного платья, теперь порядок.

А крем анальный оказался нестрашный. Лица Эви не разглядела, а фигура хрупкая, как у китайчонка, хотя это больше кажется оттого, что в кости неширок и долговяз. Самый высокий боец мистера Ли ему бы носом в грудь уперся. Курточка на нем в талию, брючки узкие, обувь на тихом резиновом ходу. Прошел мимо подворотни, головы не повернув. Усмехнулся, как будто видел Эви, хотя ей могло и почудиться в потемках. Удивило, что палочку он по-лоховски держал в руке, как нарочно подставляясь под экспеллиармус. Ба, да мистер у нас жертва моды! С его курточкой не поносишь палочку в рукаве — манжеты узкие, — стало быть, проиграешь в скорости хоть гвардейцу, хоть китайцу. И бандосу. Вся разница, что у бандосов палочка на резинке, а у гвардейцев и у китайцев в скользящей петле: тряхнул рукой, она и выпала в ладонь. Быстрее только вообще не убирать палочку.

Эви отпустила крема шагов на пятнадцать и пошла следом. Наш паровоз, вперед лети.

«Толстый, ты что притих?»

«Я потрясен. Магия».

«Магия — что? Или чья?».

«Он левитирует магию. Много, больше, чем во всей улице».

«Разве так можно?».

«Для меня выглядит именно так: летит здоровенный параллелепипед магии. Скорее всего, ящик, а в нем битком волшебных предметов».

«Я никакого ящика не вижу. Хотя он держит палочку, как будто рулит чем-то. От него поэтому все прячутся — из-за ящика?».

«От него прячутся из-за него».

«Такой опасный?»

«Для кого как. Вот ты опасная?»

Час назад у Эви был ответ. А сейчас она промолчала.

«Та старуха в окне боготворит его, — продолжал Толстый. — Бандиты ненавидят и боятся. А большинство с ним считается. Если бы он приказал, то вся улица вышла его встречать. Без исключения. Больных бы вытащили на руках. Но он пожелал остаться незамеченным, и получилось как получилось».

«Кто же он?»

«Не знаю. Сильная магия. Сильней моей, а может, и древней. А вот в чьих руках... Я не исключаю вариант Алладина и волшебной лампы».

«Это как?»

«Босяку достался артефакт божественной силы. Он мог бы орошать засушливые земли и спасать от голода целые страны, возводить города и открывать народные школы. Но масштаба личности хватило лишь на то, чтобы нахапать сокровищ и жениться на царевне».

«Не свезло бедняжке, — заметила Эви. — Небось, царь обеднел, вот и пришлось отдать дочку за богатого грязнокровку».

«Интересная точка зрения, — хмыкнул Толстый. — А может, бедняжке именно свезло? Может, за грязнокровкой лучше, чем в бедности?».

«До крайности цари не беднеют. А чем дочкой торговать, пускай бы разобрался в своем хозяйстве, — сурово сказала Эви. — Воров на виселицу, имущество в казну, дармоедов на улицу. Там, небось, одних выносителей царского горшка с десяток... А грязнокровка в данном случае не статус крови, — Эви заговорила поучающим тоном Толстого-профессора, — Откуда нам знать, может, этот Алладин был неучтенный бастард маркиза с родословной в тыщу лет. Грязнокровка — образ мыслей. Он толком не знает, чем занимался его дед, и уверен, что точно так же забудут и его. Ему не стыдно перед потомками. Он с родней не встречается, друзей не заводит, чтоб не тратиться на подарки. Он жлоб. Он тащит к себе все, до чего дотянется. Он оставит ребенку яблочко с отбитым бочком, а себе возьмет целое, и ребенок, на него глядючи, вырастет жлобом с греющей душу мыслью: «Вот сдохнет папочка, и все достанется мне». А теперь скажите мне, ваше китайское магичество, может ли женщине быть хорошо за таким мужем?»

«Ты говоришь, как будто жила в такой семье», — заметил Толстый.

«Не я. К нам в курильню и леди ходили. Такие богатые леди с пустыми глазами».

Между тем волшебный паровоз повел Эви с Толстым (и Вишенкой, век бы ее не знать) проходными дворами. Запертые на ночь ворота распахивались настежь при его приближении, колодцы дворов притворялись нежилыми. Наткнувшись на заложенную кирпичом подворотню, волшебник небрежным пассом отставил в сторону невидимый ящик с магией и, продолжая движение палочкой, вынес преграду модифицированной бомбардой. Кирпичи разлетелись легко и нешумно, как обувные коробки, а за ними обнаружился ночной ларек, вид изнутри, с выпивкой, закусками, разнокалиберными стаканами с блошинки и хозяином, возлежащим на картонных ящиках с иероглифами.

— Какого... — взревел тот, осекся и рухнул на пол, по-кошачьи перевернувшись на лету. — Сэр, у меня разрешение на торговлю.

— Ну так торгуй, — равнодушно сказал паровоз, левитируя свой ящик в витрину.

Бомбами лопнули упавшие бутылки, со звоном осыпалось витринное стекло. Эви подумала, что в темноте запросто искалечит ноги осколками, но пока она подходила, хозяин зажег люмос, и на зашарканном ногами полу стала видна чистая дорожка. Попавшей под заклинание неразбитой бутылке отсекло горлышко, булькал на доски вонючий виски, подбираясь к пухленькому кошельку размером с кулак Эви. По изумленной физиономии хозяина было ясно, что и дорожку расчистил не он, и кошелек видит первый раз. Если там золотые, то «галек» двадцать, весь ларек столько не стоит.

Эви пришлось пройти в нескольких дюймах от рухнувшего на колени хозяина. Кажется, рваный подол платья мазнул его по лицу, а если и нет, то шаги невидимки по доскам он точно услышал, но виду не показал. Как раз в этот момент он распустил завязки и убедился, что в кошельке золото.

— Вот же сукин сын! — восторженно охнул торгаш.

— Я слышу! — донеслось из темноты.

(1) Изречение приписывают Лао Цзы или Конфуцию. В их трудах не найдено. А в массы пошло из американского фильма 1993 года «The Rising Sun».

(2) Near bird. Видимо, от Долохова пошло, как «хлеб болтливой веревки».

— У заднего крыльца, — уверенно сказал Твилфитт. — Раз, два...

На «три» он выкинул на пальцах «камень», а Таттинг «пергамент». Оба скорчили недовольные гримасы, но переигрывать не стали. Привычно рассовали по карманам защитные амулеты и портключи на крайний случай — и разошлись: Твилфитт к заднему крыльцу, Таттинг в мансарду, которая в средневековых традициях нависала над улицей, позволяя с высоты контролировать поле боя.

В опустевшем офисе вдогонку партнерам звякнул амулет, специально настроенный с запозданием: некто околачивался на задворках магазина уже больше минуты, стало быть, не мог быть случайным прохожим. Твилфитт жалобно вздохнул, пошарил в темном углу под лестницей и выволок печную заслонку монструозного вида. Вздохнув уже совершенно душераздирающе, он просунул голову под привязанную к заслонке веревку и выпрямился на дрожащих коленках. Заковылял к выходу, почти уверенный, что на крыльце ссыт какой-нибудь мстительный Гвардеец. Будет смеяться, ну и пусть. Кратеры и сколы на поверхности стофунтовой чугунины красноречиво подтверждали, что заслонка в роли доспеха работает лучше, чем выглядит.

Светлячок охранного амулета на стене говорил, что ночной гость не ушел, и он один. Твилфитт бы на его месте постучался, показывая, что не скрывается, а этот просто ждал. Лучше бы ссал, честное слово. Или ковырял замок — была бы ясность... Разом вспотев, Твилфитт припал к дверному глазку. А ну как с той стороны врежут по двери Бомбардой?

Глазок был отвратительно мутный. А ведь горный хрусталь! Пожизненная гарантия! Сопя и карябая дверь заслонкой, Твилфитт менял глаз, прильнувший к оптике, заглядывал то наискось, то сверху, то снизу.

— Смог оседает. Я протру, с вашего позволения, — дружелюбно сказали с той стороны. Голос был незнакомый.

Туманный силуэт в глазке подернулся рябью и прояснился. На крыльце стоял юноша в черном джинсовом костюме. Твилфитт не интересовался магловскими шмотками, однако готов был держать пари, что костюмчик не массового пошива и непременно из коллекции нынешнего года. Ночной гость всегда выдерживал образ.

— Отойти подальше? — любезно поинтересовался он. — Повернуться? Показать руки? Сплясать хайланд? Ничего, что я без килта?

Твилфитт, гордившийся тем, что помнит в лицо две тысячи постоянных покупателей, не сомневался, что видит юношу впервые. Но именно это заставило его отбросить последние сомнения. Больно стукаясь о заслонку локтем руки с палочкой, он снял охранные проклятия и загромыхал засовами.

Большой Лондон укрыла шапка смога, опалесцирующая разноцветными огнями; магические кварталы под ней чернели, как бездонное ущелье, исторгая десятки тут же разлетающихся по сторонам крылатых силуэтов. Твилфитт сроду не видел столько сов сразу. Он даже не предполагал, что их столько.

Юноша без церемоний оттеснил хозяина в глубь дома и вошел, пятясь, левитируя за собой невидимое нечто. Пока оно проползало мимо Твилфитта, тот исподтишка потрогал плоский кожаный бок. Чемодан? Скорее кофр — большой, каретный. Твилфитт подтолкнул багаж, торопя гостя — ночное время и близость Лютного не располагали держать дверь нараспашку, а тут еще совы... Дай бог, чтобы они просто крылья разминали, ночные же птицы. Хотя при нынешней власти можно ожидать всего.

Заперлись. Вздохнули. Юноша вернул кофру видимость небрежным движением пальца, чем вверг хозяина дома в пучины зависти и раздражения. Если человек бытовые заклинания исполняет без палочки, то боевка у него отработана блестяще, можно не сомневаться.

— Сегодня ты продержал меня на улице меньше трех минут! — заметил юноша. — Не узнаю тебя, Терри! Где твой коронный вопрос «Это ты?», где угрозы вызвать патруль?

— В прошлый раз ты был девушкой, — буркнул Твилфитт.

— И?

— И если б ты хрюкнул «Откройте, за мной гонятся!», то получил бы сюрприз. Джерри размножил содержимое ночных горшков и только ждал момента.

— Я бы не хрюкнул, — отмел подозрения юноша. — Я был честной шлюхой Робертой Конквест, а она работала строго в рамках професии... Однако, вы меня удивляете, господа. Разве кто-нибудь еще исполняет трюк с недоизнасилованной девой? Помнится, в семидесятые он так всем надоел, что шлюха не успевала открыть рот, как ее обливали ссаками.

— Сменилось поколение, — коротко объяснил Твилфитт.

— Да, новые бандосы, новые лохи...

— Положим, лох старый, хотя сошел за новенького: обеспамятел совсем.

— Так ты о Фортескью? — недолго подумав, уточнил юноша. — А я и не знал, что его развели так по-деревенски. Там залетные работали, из Ливерпуля.

— Конечно, о Фортескью. Вся Косая аллея говорит только о Фортескью.

— Странно, что ему столько внимания,— заметил юноша. — Как будто ограбили Гринготс, а не мороженщика.

— Что нам Гринготс! — отмахнулся Твилфитт. — Его сколько ни грабь, это не скажется на торговле. А вот то, что старик Фортескью после этих переживаний решил отойти от дел...

Гламурный торговец мечтательно закатил глаза и порозовел сильнее обычного. Кафе Фортескью! О! По прибыльности на вложенный галеон этот бизнес обходит любой другой в магическом Лондоне. В сезон сорок золотых, потраченных на фермерские сливки утром, к вечеру приносят триста. А витрина?! У него же самая большая витрина на Косой Аллее, а значит, скорее всего, и в Англии! Больше двадцати ярдов по фасаду!

— Терри! — Юноше пришлось потеребить за рукав отъехавшего в нирвану Твилфитта. — Фортескью решил отойти от дел, и?..

— ...И решил отойти от дел! — отчеканил Твилфитт и сжал пухлые губы, пытаясь выглядеть суровым.

— Ладно, ладно, не стану выпытывать вашу коммерческую тайну... Тем более, что все на поверхности: у Фортескью только дочки и внучки, зятьям он фамильное дело не отдаст, значит, выставит на торги!

Твилфитт потупился, изображая мальчика, застигнутого с банкой варенья за пять минут до обеда. Юноша похлопал его по плечу:

— Мечты сбываются, а? Кто в детстве не воображал себя хозяином кафе Фортескью! Угощаешь этак друзей мороженым, а гадам не даешь... Не тушуйся, я вне игры. В другое время из глотки у вас вырвал бы эту кафешку, но сегодня ваш день. С утра был мой, а стал ваш...

— Что у тебя случилось?

— Не у меня одного. Час назад в Лютном зарезали Гвардейца!

— Надеюсь, ты не при делах? — непослушными губами выговорил Твилфитт.

Внутренний голос вопил: отказался от торгов, пришел с вещами... При делах! И нас втягивает!!!

— Смотря как судить, — сказал юноша. — Если по закону, то не при делах и девчонка, которая истыкала его ножом. Малолетка. В Лютном детишек пугают: спи, не капризничай, а то Гвардеец заберет. Вот и пришел Гвардеец... Она не в человека, она в свои страхи тыкала. Ты бы осудил ребенка, который отбивался от Бугимена?

Вопрос лишь казался риторическим.

— Насколько я знаю Долохова, — поймал подачу Твилфитт, — для него смертельное оскорбление сам факт, что соплячка победила Гвардейца. При всем том он законник. Если девчонка неподсудна по возрасту, он подберет взрослого, который за нее ответит.

— Этот взрослый перед тобой, — раскланялся юноша. — Беда в том, Терри, что Гвардия Смерти, она только на чистых улицах гвардия, опора власти и блюстительница какого ни есть, а закона. А в Лютном она самая сильная банда и судить будет по понятиям. На чьей земле убили, тот и в ответе... Словом, я — за Канал. Дел там поднакопилось... А это вам на сохранение, — он шлепнул кофр по самодовольно лоснящемуся боку.

— Гардеробчик? — мрачно поинтересовался Твилфитт.

— Магазин. Некому доверить.

— Магазин?! — Твилфитт новыми глазами посмотрел на кофр. Это ж какие тут чары?!

— Ну, не весь, кое-что осталось. Я туда приказчика поднанял.

— А Горбин?

Юноша пожал плечами:

— Что Горбин? Горбин старший партнер, передо мной не отчитывается. Хочет — на Гаити, хочет — на Гавайи... Верно я говорю?!

— Безусловно! — почувствовав угрозу, горячо согласился Твилфитт.

Юноша одобрительно кивнул.

Твилфитта запоздало прошиб холодный пот. Ему ли не знать, что в процветающем бизнесе боссу хватает дел в конторе, а если он, как Горбин, торчит за прилавком, значит, не босс. Но этот... юноша дает установку: босс, и все тут! Старший партнер, свалил в туман, никого не спрашивая. Что навевает печальные мысли о судьбе Горбина. Личность он во всех отношениях темная, но трудяга, этого не отнимешь. Поэтому его немного жалко.

— Доверяю вам самое ценное, — добавил юноша, поглаживая кофр.

— Тысяч на десять... лет в Азкабане, — буркнул Твилфитт.

— Может, и на сто, кто ж считал, — не стал отпираться юноша.

Отказать ему было невозможно.

— У нас Гвардейцы, — трепыхнулся Твилфитт. — Торчат, понимаешь, целыми днями, за нашими девочками нашими же пирожными ухаживают...

— Это хорошо. С Гвардейцами все будет в сохранности.

— Нас Долохов не любит! — в отчаянье выкрикнул Твилфитт.

— Ты такой пупсенька, Терри! — умилился юноша. — Так бы и мял тебя, пока не скажешь «Ня!»... Ну-ка, успокоился! Давай снимем твой «доспех» да поговорим без девичьих истерик.

Твилфитт негодующе фыркнул и принялся стаскивать через голову веревку от заслонки. Юноша молча помог. Вдвоем сволокли «доспех» в угол под лестницей. Твилфитт растирал намятую шею и болезненно морщился.

— Не надумал продавать? — спросил юноша. — Я сотню дам, закажешь у гоблинов нормальную кирасу. А хочешь, махнемся на бронежилет.

— Магловский?

— Армейский. С титановыми пластинами!

— Не могу, — отказался Твилфитт. — Фамильная вещь.

— Тогда тем более продавай! По нынешним временам иметь в предках гоблинов — это же погибель всей торговле

— Ка-аких гоблинов?! — опешил Твилфитт.

— Рослых. Брутальных, — юноша обводил руками силуэт гламурного торговца, прибавляя где два-три дюйма, где полфута. — Настоящих гоблов из мастеровой расы, на которых даже человеческие бабы западают.

— В моем роду таковых не было! — пресек инсинуации Твилфитт.

— А фамильная вещь откуда?! — безжалостно насел юноша.

Твилфитт повздыхал и раскололся:

— Я даже не знаю, что это за штука. Она просто валяется под лестницей. Всегда. У прадеда был шрам на коленке — зашибся об нее в детстве. Привыкли, считаем фамильной.

— Значит, не продашь?

Твилфитт помотал головой.

— А Таттинг продаст?

— Таттинг не претендует. Это фамильная хрень Твилфиттов.

— Оки, тогда только тебе. Как ценителю фамильной хрени... Это крышка от гоблинской муфельной печи, — начал юноша, с энтомологическим любопытством следя за реакцией Твилфитта. — Где-то под нами на глубине до полумили таких крышек тысячи, а здесь вижу первую. Знаешь, почему?

Твилфитт, загипнотизированный близостью к тайне, как марионетка покачал головой.

— Потому что ни один вменяемый гоблин не попрет из подземелий стофунтовую дуру, которая там стоит «галек» пять, а здесь от силы десяток сиклей, по цене лома!

Юноша дождался, когда Твилфитт разочарованно выдохнет, и продолжал:

— И тут встает вопрос: если дура все же оказалась на дневной поверхности(1) и хранится здесь давно и упорно, хотя и без понимания ее ценности, то не является ли она деталью Первопечи?

— Первопечи? — с непонимающим видом повторил Твилфитт.

— Она же печь Рагнука Первого, — подсказал юноша.

Твилфитт виновато развел руками:

— Бинс, гад, так читал историю, что все, ведь все поголовно спали!

— А по-моему, неплохо читал, — пожал плечами юноша. — Другое дело, что я застал его живым и относительно нестарым: на седьмом курсе собирали деньги ему на подарок к столетию... Ладно, упростим для галантерейщиков. Кто такой Рагнук Первый, объяснять надо?

Это гламурный торговец знал:

— Гоблинский король Артур.

— Ну, пускай хоть так, — вздохнул юноша. — Тогда его печь — гоблинский Святой Грааль. Ее тоже просрали и до сих пор ищут.

Твилфитт на подкосившихся ногах сел на ступеньку и рванул с шеи превратившийся в удавку галстук.

— Что-то случилось? — с иезуитской участливостью спросил юноша.

— Забери ее, а? Богом прошу, — взмолился Твилфитт.

— А разве тебе не хочется слупить с гоблинов кругленькую сумму?

— В задницу! — решительно отказался Твилфитт. — Мне хочется внуков понянчить, а за гоблинскую цацку можно лишиться и троюродных племянников, не говоря о собственной жизни!.. Так заберешь?

— Конечно, ты же меня выручаешь. Вот вернусь и заберу. А кофр ты закинь на чердак и позабудь. Ничего вам с партнером не грозит. Вредноскоп на него не реагирует. «Охранок» на внешнем контуре нет, потребуют открыть, открывай смело, я сверху положил застиранные кальсоны. Уверяю тебя, ни один из этих чистокровных засранцев не станет копать глубже. Они, конечно, убийцы, но по воспитанию домашние мальчики, баловни, а не волчары, как покойный Аластор Муди.

— Да, — кивнул Твилфитт, — тот еще был волчара, хотя и козел!

— И баран упертый, — добавил юноша и, не прощаясь, вышел в ночь.

Умиротворенный Твилфитт набросал на дверь охранные проклятья и только потом сообразил, что гость даже приблизительно не сказал, когда вернется. Дела у него, вишь ты, за Каналом. А ты карауль для него смертельно опасные артефакты.

По лестнице тихо спустился Таттинг и сел на ступеньку рядом с партнером.

— Вот как у него получается: такой милый, в прошлый раз вообще девушкой был. А ослушаться — невозможно. У меня кишечник расслабляется от одной мысли его ослушаться, — поделился Твилфитт.

— Мощный человек, — поддакнул Таттинг.

— Я бы не поручился.

— Что он человек? Но, Терри, он вроде учился в Хоге...

— Хагрид тоже учился в Хоге. И какой-то оборотень уже после нас с тобой... Джерри, он застал в живых зануду Бинса! Этому человеку или существу далеко за пятьдесят. А является он или оно в образе молодых людей, и это не оборотка.

Таттинг только молча кивнул. Обычное дело, а в канун Рождества и перед выпускным вечером в Хоге массовое: дочка выберет фасон по каталогу, а примеряет мать под обороткой. Многие принимают зелье тайком, добавляя в рутину толику приключения. Войдет в магазин цветущая, нежная — подыграешь, назовешь юной леди. Хотя на искушенный взгляд подлог распознается в секунды. Два-три шага, поворот головы, взгляд, и уже видно, что леди не юна.

— А как он бытовые колдует! — добавил Твилфитт.

Таттинг кивнул и на это.

— Ты с какого места слышал? — спросил Твилфитт.

— С бронежилета.

— Ничего важного не пропустил.

— А жаль, — вздохнул Твилфитт. — Век бы не знать этих тайн... Терри, что ты собираешься делать?

— Ничего. Кофр отнесу к бабушке под фиделиус, заслонку пускай забирает... Правильное название заслонка, а не крышка. Она в печи стоит вертикально.

— Так ты знал?

— Что она от печи Рагнука Первого? Конечно. Ее оставил в залог невыразимец где-то в конце 1774 года. Заказал у нас парадную мантию, орден получать. И пропал... Дата тебе ни о чем не говорит?

— Гоблинский бунт, моя единственная «удочка» на ЖАБАх, — вздохнул Таттинг. — Я сказал, что не понимаю, какого черта гоблы полезли воевать. Ну, пришиб министерский охранник-тролль служащего Гринготса, так ведь без умысла, по тупости. Назначили бы виру, была бы помощь семье покойного. Или потребовали бы выдать виновника головой...

— Они потребовали — Министра магии...

— Да ну!.. Выходит, специально нарывались!

— Гринготтам хотелось, чтобы боевые маги прошлись огнем и мечом по нижним ярусам гоблинских подземелий.

— А за банк не боялись?

— А что банк? Сейфы не воюют, их и не трогали. Зато разломали Первопечь, и волна народного гнева смыла с трона Рагнука Восьмого, поскольку тот не сберег святыню... Она у гоблинов была предметом культа, алтарем и чем хочешь — говорят, бесплодие излечивала.

— Почему печка-то? Я понимаю, меч или корона.

— Так Рагнук Первый стал королем, потому что изобрел печь, которая давала запредельные по тем временам температуры. Отец современной гоблинской металлургии. А его потомки были так себе мастера, только паразитировали на славе основателя рода... Сейчас гоблинами по факту правят Гринготты, используя финансовые рычаги, а королевский трон формально дожидается того, кто вернет реликвию. Вот ведь в чем засада, Джерри. Есть сильные гоблинские рода, готовые озолотить того, кто принесет им эту заслонку. Но тогда он станет врагом Гринготтов и в конечном итоге покойником. А если сбагрить заслонку Гринготтам, то покойник образуется еще раньше. Они же приберут ее с глаз долой или вообще уничтожат...

— ... А свидетелей в таких делах не оставляют, — закончил Таттинг. — Ничего, теперь это не наша головная боль.

— Не сглазь. Надо еще дожить до того, как он ее заберет.

— А я понял, почему предки бросили ее под лестницей: так хотя бы есть шанс притвориться, что ничего не знаешь... Непреложным защитился?

— Конечно. Отцу принес. И с тебя возьму, завтра же, как только Линда проснется.

— Жену в свидетели? Не жалко?

— Она знает.

— Договорились, — кивнул Таттинг. — Терри, а гоблины правда, что ли, стирают гондоны?

— Годами. Их презики из шелка акромантулов,(2) сноса нет.

— Может, возьмем у Горлохвата дюжину на реализацию?

— Вряд ли будет спрос. Гоблы пользуются презиками, потому что у них все чары — через ритуалы. Каждый раз скакать и петь, чтобы дама не залетела, никакого же терпения не хватит, вот они и... А маг бросил заклинание, и вперед! Зачем ему презик?

— Придумаем… Например, чтобы не осквернять себя контактом с грязнокровками.

— А что, может прокатить. В свете политики обожаемого Темного Лорда… Ладно, возьмем на пробу.

Таттинг с задумчивым видом извлек из-за уха огрызок пера, превратил в абак и несмело щелкнул костяшкой:

— По галеону за штуку Горлохват уступит?

— По пятнадцать сиклей уступит! — ответил Твилфитт, доставая из кармана и увеличивая свой абак.

Забыв, что сидят на лестнице, партнеры вновь погрузились в расчеты: объем рынка, вложения в рекламу... Надо же что-то делать!

(1) Дневная поверхность — вообще-то метростроевский термин. Но почему бы ему не быть гоблинским?

(2) Еще в начале ХХ века (а скорее и раньше — я сужу по рекламе в «Ниве») продавались практичные, как уверяла реклама, многоразовые кондомы из шелка. А самые дешевые и ходовые делали из бараньих кишок.

Таттинг поставил свой абак на ребро, и кости с дробным стуком соскользнули по проволокам, уничтожив результаты расчетов.

— Это слишком хороший товар, чтоб на нем зарабатывать, — резюмировал он.

— Кошмарный товар, — согласился Твилфитт, продолжая увлеченно щелкать костяшками. — Раз купил, и на всю жизнь... Продавать, разумеется, комплектами. По пять штук нормально?

— По дюжине! Назовем «Страстная ночь», это польстит покупателю.

— Органайзер вроде бумажника, — подсказал Твилфитт.

— Для холостяков солидный, из драконьей кожи, для женатых тонкий шелковый, чтобы легче прятать, — развил мысль Таттинг.

— Можно придумать расходный материал.

— К гондону?! — изумился Таттинг.

— Расходный материал можно придумать ко всему, — назидательным тоном заявил Твилфитт. — Скажем, средство для стирки именно данного изделия. Расфасуем жидкое мыло по маленьким фиалам, добавим отдушку, назовем «Специальное»...

— «Только для мужчин», — предложил Таттинг. — Men only. Если пойдет, Men special будет следующим, подороже. Фиал в форме члена. Без анатомического сходства, но и чтоб не перепутать с огурцом.

— Пикантно... Джерри, такой продукт сам по себе привлечет внимание, гондоны только сузят круг потребителей. Пускай у нас будет интимное мужское мыло, — скреативил Твилфитт.

— С разными запахами! — подхватил Таттинг.

— И вкусами!

Партнеры благоговейно помолчали, потрясенные открывшимися перспективами.

— И для дам, — продолжал Твилфитт.

— Но не сразу! — поймал волну Таттинг. — Дадим им время позавидовать джентльменам и возмутиться.

— Сошлемся на объективные трудности.

— Угу-м, с мылом.

— Не вижу повода для иронии. Джерри, у нас элитное мыло из редких ингредиентов, вот с ними и трудности. Война Парагвая и Боливии уничтожила единственную плантацию наперстянки четырехпупковой. Но у колдунов вуду сохранились черенки...

— Терри, наперстянка трава, а черенки только у деревьев. Кажется. И насчет пупков большой вопрос. Не стоит лезть в эти дебри.

— И то верно. Мы не яйцеголовые, мы предприниматели. И финансируем целевые исследования. Как раз сейчас наши ученые на пороге эпохального открытия, которое избавит дам от векового гнета... Что их гнетет?

— Жир.

— Не наша тема... Мы их избавим от векового унижения. Невместно ледям пользоваться мылом, как быдлу. Довольно! Наши клиентки выстрадали право э-э-э... омывать чертоги наслаждений особым алхимическим продуктом для интимных зон. Над коим уже восемь лет работает...

— ...в обстановке строжайшей секретности! А восемь лет хорошо, — одобрил Таттинг. — Не кругло и вызывает доверие.

— ... в обстановке строжайшей секретности работает... Кто? — задумался Твилфитт. — Иностранец какой-нибудь, их никто не знает. Спасенный нами... От оборотней — мелко, от вампиров — вампиры могут обидеться...

— От ужасов гражданской войны в Восточной Европе! — подсказал Таттинг.

— Профессор Пушкин.

— Как-то по-китайски звучит: Пу Шкин.

— Предложи другую фамилию, — пожал плечами Твилфитт. — Я и эту случайно знаю.

— Что, у варваров правда есть профессоры?! — удивился Таттинг.

— Должны быть, они же все у нас обезьянничают. Но этот Пушкин сказочник, ихний бард Бидль. Клиентка одна прислала на Рождество книжку нашей Медее, а я полистал и выкинул. Муть всякая: книзл на цепи, русалка на ветвях...

— Смотря какой книзл, иного и на цепи не удержишь, — заметил Таттинг. — Есть которые аппарируют, хотя и недалеко.

— Не, тот книзл песни поет и сказки рассказывает.

— Вот же сукин сын этот Пушкин! — возмутился Таттинг. — Сбрехнул, а дети прочитают и давай ныть: «Папа, купи говорящего книзлика»!.. Членпунь!

— В каком смысле? — не понял Твилфитт.

— Это меня озарило, — скромно потупился Таттинг. — Название нашего продукта. Как шампунь, только... Рабочее название, — добавил он, поймав тяжелый взгляд партнера. — Членпунь и вагинпунь.

— Тогда и...

— Нет! — отрезал Таттинг. Я буду настаивать. Долохов относится к содомитам крайне отрицательно, зачем провоцировать?

Твилфитт, вдруг потеряв интерес к пуням, смотрел на входную дверь.

— Что там? — встревожился Таттинг.

— Не пойму. Охранка светилась...

— Охранка то и дело светится. Пройдет мимо человек, она и светится.

— И мы не замечаем. Привыкли. А сейчас я заметил. Значит, она неправильно светилась. Не как обычно.

— Мигала?

— Возможно. Я спохватился, когда огонек погас.

— Погас, значит, оно ушло. Что бы там ни было.

— Или сломало охранку. Или затаилось.

— Небеспочвенно, — признал Таттинг. Мысль лежала на поверхности: любая маскировка лучше работает, когда объект неподвижен, этим пользуются даже зайцы. Поэтому дорогущий охранный амулет смог засечь приближение человека под дезиллюминационным, но «ослеп», когда злодей остановился.

— Джерри, я что подумал, — неожиданно севшим голосом начал Твилфитт. — Мы тут сидим, изобретаем способы снять пенки с говна, А ЛЮТНЫЙ БЕЖИТ!

— По мне, так пускай бы он весь бежал в направлении Дувра. И далее вниз головой со скал, — беззаботно заметил Таттинг.

— А подумать? Джерри, когда люди бегут, им остро нужны дорогие и компактные активы. Самые дорогие и компактные активы — камушки, шелк и только после них с большим отрывом золото. А единственное место в магическом Лондоне, где все это имеется в значительных количествах и без специальной охраны — наш дом с нашими женщинами и детьми!

— Отмахаемся, — без уверенности сказал Таттинг. — Раньше...

— Раньше нас защищал сам факт, что мы шьем на высшее чиновничество, не говоря о парадках для Гвардии. А сейчас скорее наоборот, грабители почтут за честь свою блатную прикарманить изумруды, отобранные для мантии Министра, поскольку завтра они уже будут гулять за Каналом.

— Мистер Твилфитт, мы с вами одним и тем же предприятием владеем? — осведомился Таттинг. — А то странно: вас защищал какой-то факт, а меня грабили как по расписанию, раз в два месяца точно.

— Да кто грабил? Кто грабил?! Наркоманы да потерявшие берега дворовые гопники. Имбецилы. С ними — да, мы справлялись. А мелкий жулик Флетчер обвел меня вокруг пальца, чего уж ерепениться. То, что он попался, не моя заслуга, а его промашка.

— Это тип, который под мантией-невидимкой заснул в примерочной? — хихикнул Таттинг. — До сих пор жалею, что был тогда в отпуске.

— Ничего ты особенного не пропустил, — махнул рукой Твилфитт. — Нарцисса Малфой с перепугу выскочила в панталонах. Как будто ты не видел.

— Я только Беллатрикс видел, и ту после тюряги. Жалко ее до слез... Только не говори: «Кто ты такой и куда ты дел моего партнера?». Мы с тобой оба видим потенциал женщины, в том числе просранный. Я жалею не Бешеную Бель, а богиню, которая в ней умерла.

— Сползаешь с темы, Джерри.

— Мне страшно, Терри. Чем больше об этом думаю, тем страшнее, и я стараюсь не думать. Мы сейчас вроде кошелька у дороги.

Твилфитт, не говоря больше ни слова, полез под лестницу за исторической чугуниной.

— Я сам! Моя очередь! — Таттинг суетливо подскочил к двери и посмотрел в глазок.

Негаснущий магический факел освещал пустое крыльцо.

Таттинг молча покачал головой, сел на лестницу рядом с партнером и пригорюнился. Твилфитт пригорюнился еще раньше.

В арсенале партнеров имелось единственное заклинание, способное раскрыть невидимку: «Хоменум ревелио». Инструмент для поиска заигравшихся в прятки детей, попавший в курс ЗОТИ благодаря пресловутому миролюбию величайшего светлого волшебника современности и общему курсу Министерства — не учить реальной боевке. Через стены не работает. Семь слогов. Семь сраных слогов и широкий взмах палочкой на глазах у невидимого противника. А в популярной «секе» два, в «бомбарде» три и жесты короткие.

Так и сидели два пригорюнившихся пупсика.

— А если, допустим, кинуть «Хоменум» из мансарды? — предложил Таттинг.

— Услышит, как открываем окно, и долбанет навстречу.

— Может, там и нет никого.

— Тогда не услышит.

— А может, он сейчас расколдовывает наши охранки.

— Может.

— Терри, нельзя вот так вот сидеть и ничего не делать!

— Мы же сидим.

— Терри, придумай что-нибудь!

— Сам придумай.

— Ты обязан! Ты старший партнер!

— Это почему?

— Потому что «Твилфитт и Таттинг», хотя по алфавиту должно быть «Таттинг и Твилфитт».

— А за это, мистер Таттинг, благодарите своего хитровыделанного предка!

— Интересная точка зрения, мистер Твилфитт! Ваш предок промылился на первое место, а мой — хитровыделанный?

— Ваш, настаиваю, хитровыделанный предок, мистер Таттинг, отправил моего простодушного и благородного прапрадеда Гийома ко двору герцога Нортумберлендского с подарками и образцами товаров, а сам остался в лавке, оправдываясь посконностью и отсутствием манер. При тогдашней дремучести умов для Гийома это был путь в один конец: если церковники не сожгут на костре, то герцог засадит в подвал варить золото из коровьей мочи. Ему просто свезло, что и герцог, и епископ были в преклонных годах и страдали подагрой...

— Мне эту историю рассказывали по-другому, — набычился Таттинг.

— Знаю я, как вы ее рассказываете...

— Терри, если мы собираемся тупо сидеть, дожидаясь «бомбарды» в дверь, то давай хотя бы поднимемся повыше, чтобы нас не накрыло первым же ударом.

— Джерри, есть один закл... Специфический... А, ладно, быстрее кинуть, чем объяснять. — Твилфитт подскочил к двери и заработал палочкой, бормоча длинную словесную формулу.

— Ascaris?! — изумился Таттинг, расслышав знакомое слово.

— Угу-м, аскарида. Линда этим заклом проверяла детей после Хогвартса. Кстати, твоих тоже. Главное, оно выявляет глистов за пять ярдов через любое препятствие, им драконологи пользуются... — Твилфитт всмотрелся в что-то видимое ему одному и энергично почесал затылок рукояткой палочки. — Джерри, у нас под крыльцом прячется ребенок, набитый глистами, как гоблинский кошель золотом.

Дети, растущие в нечеловеческих условиях, часто не знают, что растут в нечеловеческих условиях. Им не с чем сравнить, чтобы сказать себе: несчастный я ребенок, расту в нечеловеческих условиях. Они просто растут. Как в бесконечные индокитайские войны целые поколения росли в земляных норах с потайными входами размером с форточку, чтобы не пролез белый.

Обирать трупы было для Эви таким же приключением, как для ее благополучных сверстников тайком запустить ложку в банку с вареньем. Та же сладость запретного плода с перчинкой страха перед наказанием. (Хотя ребенку из чистых кварталов пришлось бы объяснять, почему Эви боится шелкового шнурка мистера Ли, а Эви насмешили бы приемы чистоплюйской педагогики вроде лишения карманных денег). Труп заслуживал не больше внимания, чем банка от варенья — бытовой отход опиумной курильни, интересный лишь как источник ништяков. То, что последние трупы Эви произвела сама, не сказалось на ее душевном равновесии. Страхи позабылись, как только исчезли их причины, а гордости за победы не было и в помине. Эви понимала, что прошла по шелковинке над пропастью. Гвардеец отвернулся (может, и не стоило бить его в спину, но Эви тогда плохо соображала). Оборотни, что первый, что второй, поддались внутреннему волку. Сюси-пуси, куда, девочка, бежишь… Поиграть захотели с добычей, вот и доигрались. А ловили б не за шкирку, а за руку, да сразу руку на излом, и отбегалась бы девочка… Но получилось как получилось, радуйся, Эвтерпа Гортензия Эддингтон. Законные трофеи оттягивают карманы, провоцируя мечтания о мороженом, новом платье и белых кружевных трусиках, «бытовые отходы» поделят добрые соседи. Оборотни точно пойдут на разделку, у них есть что вырезать и продать.

А Эви тянет в сон, время-то недетское.

Волшебный паровоз довел ее до чистых кварталов и скрылся в богатом доме с негаснущим факелом над крыльцом. Пока он левитировал за собой невидимый ящик с магией, дверь оставалась открытой, и Эви заметила в глубине дома пухлогубого мужчинку с завитыми волосами. Шею пижона гнула книзу подвешенная на веревке железяка величиной с чайный столик мистера Ли.

«Как топиться собрался», — фыркнула Эви.

«Защитился. Не доверяет гостю, — поправил Толстый. — Но, как ни странно, почти не боится. Весьма уверенный в себе господин».

«Этот кукленок?!»

«Внешность зачастую обманчива, юная леди. Например, твоя внешность обманула гвардейца и двух оборотней… Заметь: богатый дом неподалеку от Лютного, а признаков наружной охраны нет. Твой вывод?»

«Его крышуют! — не задумываясь, ответила Эви. — Может, наш паровоз и крышует, или кто посильней паровоза. Вот кукленок и не боится».

«Высокий покровитель — половина успеха, — согласился Толстый. — Но даже покровительство Будды не добавит мудрости глупцу и силы слабому».

«Мне бы попроще», — пожелала Эви.

«А попроще — я вижу на двери роскошные чары: и сигнальные, и охранные, и укрепляющие. Скрытно такой комплекс не взломать, а если таранить грубой силой, то дверь продержится две-три минуты. Этого достаточно, чтобы вызвать подмогу, но явно мало, чтобы она подоспела. «Кукленку» придется самому защищать свой дом, и он к этому готов. Эрго»…

«Чё?»

«Эрго. Это «стало быть» на латыни. Стало быть, залезай под крыльцо и спи, а то с ног валишься. В случае чего кукленок отобьется».

«В случае ЧЕГО?»

«Залезай, болтушка. Сперва охранные чары. Представь, что здесь висит сеть вроде рыбачьей…

— Я ее даже на картинке не видела.

— Тогда представь занавеску. Ты ее приподымаешь… Отлично! Теперь доски поддень снизу… Эй! Не мной! «Гладиолусом» своим ковыряй!»

«Гладиусом, я запомнила»…

Ржавые гвозди подавались с душераздирающим скрипом. Эви замирала. Обитатели дома ничем себя не проявляли, и она продолжала работу. Под конец и Толстый потрудился: снес торчащие гвозди, как травинки, а шляпки в досках остались. Классное убежище: в упор гляди и не скажешь, что две доски снизу расходятся, образуя лаз. Эви заглянула и в свете факела с улицы успела заметить здоровенный голый хвост. Крыса была у себя в логове и не боялась. Сначала. И вдруг шарахнулась, да не с писком — с воем, Эви сроду не слышала, чтобы крысы так голосили.

«От тебя пахнет оборотнем», — заметил Толстый.

«И чё? Оборотни разве крыс едят?»

«Полагаешь, крысе стоило остаться и выяснить этот вопрос?.. Залезай и спи! — поторопил Толстый. — У тебя уже мысли путаются, и я тупею вместе с тобой. Неприятно».

«Там крысиные какашки!» — закапризничала Эви.

«Приберись. А лучше преврати мусор в лежанку».

«А я умею?»

«Ты умеешь все, что способна вообразить. В пределах своих сил, разумеется. Землю тебе не остановить».

«Что там останавливать, когда она и так стоит? Или будешь мне втирать, что на китах плавает?»

«Эвтерпа Гортензия Эддингтон! Марш в постель!»

Тон у волшебного бритва был убедительный. Мать достигала такой убедительности только при помощи веника. Эви рыбкой нырнула в щель, зашуршала солома… Солома? Раздвижные доски лаза сомкнулись за Эви, но прилегали неплотно, оставляя три узкие полоски света с улицы. Свет падал на знакомый тюфяк, как в опиумной курильне, только совсем новый. Огляделась — Мерлиновы причиндалы! Стены гладенькие, крашеные в любимый цвет чайной розы, а были серые доски. Это куда ж ее занесло? Глянула вверх — ступеньки, только на крыльце их было четыре, а здесь шесть, под верхней взрослый встанет в полный рост. Что ли, под лестницей был спрятан портал под другую лестницу?

«Ты сама все наворожила, — улыбнулся пузатый китаец. — Вспомни, тебе было противно падать в какашки — и появился тюфяк. А еще ты думала, что под лестницей тесно, придется спать скрючившись, и доски не струганные, занозистые»…

«Я и насчет зеркала думала», — буркнула Эви.

«Думала. Но решила, что от зеркала сплошное расстройство. Платье рваное, сама неумытая, растрепанная».

«Толстый, ты все-все мои мысли знаешь?»

«Есть такой грех. Иначе я не освоил бы так быстро английский язык. Но ты можешь ограничить общение».

«Это как?»

«Позовешь меня — услышу, сможем поговорить. А так буду обычной железкой, разве что волшебно острой. Слепой, глухой и немой железкой, ведь я не смогу пользоваться твоими органами чувств».

«Толстый, у меня к тебе фи-лососьский вопрос»…

«Обращайся».

«А мани-пулятор — тот, кто пуляется money?».

«Уязвила».

«Ой, да ладно! Толстенький, ты за лохушку меня не держи, обидно же. А так читай мысли Эвтерпы Гортензии Эддингтон, развивайся. А если что надо, не темни, говори как есть. Будем искать мисс эту… Копро-мисс!»

«Смешно получилось! — заулыбалась фигурка пузатого китайца. — Знаешь, что такое «копро»?

«Дерьмо, чего ж не знать. А копро-мисс — когда ни по-твоему, ни по-моему, а обоим дерьмо. Не смешно, а просто жизненно… Толстый, а на саму себя я тоже колдануть могу?».

«Можешь. Я же сказал: все, что способна вообразить! Редчайший дар, должен заметить. Будда Шакьямуни…».

«Так, металлоизделия молчат, леди мыслят… Мыслят… Второй или третий?.. Сиськи-и… четвертый номер!»

Кувырк! Эви очутилась попой кверху, носом в сиськах. Перевесили. Из этой позиции сиськи казались бескрайними. Они не помещались на грудной клетке и торчали врастопырку, раскинутые руки лежали сверху, тщась обнять богатство.

«Но попробовать стоило», — специально для Толстого подумала Эви. И превратила «четверку» в «двойку». Замыслу не хватало масштаба и дерзости, зато уже можно было стоять, прогнувшись для равновесия назад… Дурацкая осанка, и почти сразу стало ломить поясницу. Толстый посоветовал решать проблему комп-лексно. Или ком-плексно, так и так непонятное слово. Эви подумала и прибавила себе попы. Пояснице сразу полегчало, слово не стало понятнее. Для дальнейшего совершенствования надо было снять панталошки, только Эви застеснялась.

«Толстый, а ты кем был раньше?»

«Гуанем. Давно догадалась, что я человек?»

«Я не догадывалась, а просто знала. Ты для знакомства показал мне фигурку пузатого китайца. Ты объяснил насчет порядочных женщин. Чё тут гадать-то?.. Толстый, а гуань — это не по девочкам?»

«Чаще по взяткам».

«Так тебя за взятки»…

«Если бы всех превращали за взятки, то в Империи не осталось бы гуаней… Так судьбы сошлись. Великий учитель, почти божество, шел своей дорогой, не придав особого значения тому, что дорога вела за границу. Я на этой границе взимал пошлины и не проявил уважения к путнику, идущему пешком. В общем, дальше он побежал в облике собаки, а я стал репьем в его хвосте».

«А в собаку-то зачем?!»

«Не мог же Учитель драться с пограничной стражей. Он стратег, а не боец».

«Ладно, главное, тебя не за девочек превратили!» — заключила Эви и решительно развязала тесемку панталошек.

Мерзкий фасон, между прочим. Мамашам нравится, что из-под платья виднеются кружавчики на щиколотках, извращенцам нравится, что между ног разрез, девочек не спрашивают ни те, ни другие. Хотя сейчас… Панталошки превратились в белые трусики. Поддерживая руками новые сиськи, Эви попыталась разглядеть себя сзади. Трусики сели в облипочку, можно не снимать, но видно плохо. Темно.

Чулан под лестницей превратился в зал под лестницей, под ступенчатым потолком зажглась люстра с хрустальными подвесками, из пола вырос трельяж в рост Эви, а в далекой Шотландии заворочалась в узкой девичьей кроватке профессор Макгонагалл.

Странный сон, да что там странный — отвратительный! Отвратительно оскорбительный для всех, кто понимает, что магия не фокусы, а тяжкий труд ума и воли. Сначала спичку в иголку! И не превратить, а трансфигурировать, точность терминологии очень важна.

Когда паршивка из сна завихлялась у зеркала, превращая попу сердечком в попу персиком, несчастная Макги встрепенулась и полезла в тумбочку за зельем сна без сновидений. Но как обычно первой под руку попалась бутылка скотча.

В темном кабинете Дамблдора довольно зашуршал страницами Большой Школьный Журнал, созданный еще Скользким Салазаром.

— Опять издеваешься над профессорами? — осуждающе спросила Шляпа.

— Над иными профессорами и поиздеваться не грех, — парировал Журнал. — Через год, мой друг, тебе предстоит решить головоломную задачу!

— Нашел сильного волшебника?

— Нет, силенки по возрасту. Зато Дар редчайший!

Давным-давно Шляпа была стальным шлемом Годрика Гриффиндора и частенько получала по кумполу, поэтому не отличалась умом и сообразительностью. Она даже не заметила, что из ответа Журнала невозможно понять, о мальчике он говорит или о девочке. Маявшийся стариковской бессонницей портрет директора Диппета тоже не отличался умом и сообразительностью. Его писали к трехсотпятидесятилетию сэра Армандо, при этом юбиляр, желая поощрить художника, делился с ним рабочими характеристиками и адресами хогсмидских шлюх по состоянию на середину семнадцатого века. Портрет расслышал, что артефакты болтали о волшебнике с редчайшим даром, и тихонько хихикал, представляя в лицах, как завтра выложит новость Дамблдору. Без сомнения, Шляпа и Журнал говорили о Томе. О проклятом змееусте Томе Реддле. Других волшебников с редким даром портрет не помнил.

Между тем Эви, не подозревая, что декан Гриффиндора теперь знает ее в лицо и даже в попу, была озабочена куда более актуальной проблемой. К сиськам и «персику» просилось новое платье. Принц-и-пиально (что такое пиально?) новое, то есть сногсшибательное, только Эви не могла его вообразить. Не считая опротивевших детских платьиц с фартучком, ее окружали мантии с редкими вкраплениями китайчатины. То и другое сидело на фигуре мешком, только китайские мешки были ярче британских. Однажды на чистой половине курильни, где вообще-то Эви запрещалось показываться, ей пришлось заливать водой загоревшееся на леди платье с крем-малином. (Непонятно, почему таким вкусным словом называют корзинку под подолом). Еще есть ту-рнюр (тут перевод с иностранного сам напрашивается: two-rnur — две задницы). Так вот, молодые, здоровые и веселые ведьмы не могли выдумать такие фасоны. Их выблевывают тысячелетние вампирши, ночуя в гробах!

«Тебе нужно маленькие черное платье», — авторитетно заявил Толстый.

«Это еще что такое?»

Толстый показал.

«Не поймут, — со вздохом заключила Эви, но платье наколдовала. Для себя, пока не видят. — А красиво. Надо толкнуть фасончик девочкам из «Дома романтических встреч».

«Чучело ты».

«Сам взяточник! Это чем я вам не угодила, ваше мудрейшество?! С такими сисечками, с такой попочкой»…

«…И с горшком на плечах. Какие девочки-фасончики, когда тебя Гвардейцы ищут?! И это еще не самое плохое. Хуже, если оборотни бросятся мстить за своих».

Эви разглядывала себя в трех зеркалах и подумывала, как расположить четвертое, чтобы видеть попочку анфас.

«Так-то да, оборотни кого хочешь нюхом найдут, — поддакнула, чтобы не обижать Толстого. — А конь-кретинно насчет моих жмуриков — они ж без палочек были, оба. По-людски считались бы сквибами, а для оборотней отдельного слова нет, потому что они все рождаются сквибами. За таких банды не мстят. Просто новых берут с улицы».

«Пушечное мясо, — резюмировал Толстый. — Ладно, тебе лучше знать здешние обычаи. Пускай бандиты не станут мстить. А друзья, родственники?»

«В лесу ихние родственники, жируют у себя на хуторах»

«Богато живут?»

«Прикинь, волчонок-малолетка, которому бабушка показала травы, за час соберет больше, чем профессор гербологии за неделю. И аптекарь примет его травы самым высшим сортом, потому что он выбирает нюхом и не пропустит какую-нибудь фито-втору или тлю... У них на хуторах есть все, что захотят, другое дело, что хотят мало. А вот в городе им нет нормальной жизни. Урожденных оборотней даже за людей не считают — темные твари с аниформой человека. Раз эти двое околачивались в Лютном, то их, получается, выгнали из дому. Или сами удрали со скуки».

«Ты кое-что забыла».

«Не забыла, а просто не хочу. У меня и без лифчика не висят».

«Тьфу ты!»

«Воспитанные бритвы не плюются».

«Это было междометие».

«И не ругаются при детях».

«Ты забыла, что второй тобою упокоенный имел достаточно золота, чтобы не думать об охоте на случайных прохожих. Эрго»…

«Эрго оборотень охотится потому что оборотень. Толстенький, давай ты меня в следующий раз уму-разуму поучишь, а? Тут мечты девичьи сбыва»…

— Оно вертится! — сообщил результат наблюдений Твилфитт.

— Оно?! — изумился Таттинг.

— А как еще сказать? То ли мальчик, то ли девочка. Я вижу только э-э-э… наполнение кишечника, — избежал слова «глисты» Твилфитт. — Еще процентов пять я оставляю на цирковую собаку.

— Потому что вертится?

— Да. И еще вначале оно лежало, свернувшись калачиком, но недолго...

— Девочка, скорее всего, заключил Таттинг. — Мальчику зачем вертеться?

— А девочке зачем?

— Это великая загадка Бытия, Терри. Вот мы с тобой проводим у зеркала больше времени, чем девять из десяти мужчин…

— Бизнес заставляет быть красивыми, — вставил Твилфитт.

— Мне ближе мысль, что внешность мастера подобна камертону. С утра глянешь в зеркало — безупречен! Безупречен же, сукин сын! И создаешь безупречные вещи. А если начинать день с лицезрения рожи с не выщипанными бровями и пористым носом, то можно черт знает до чего докатиться. — Таттинг прикрыл глаза, выдумывая самый святотатственный профессиональный грех, и выдохнул: — Можно брабант подменить беншем! *

— Ну, это уж слишком! — не поверил Твилфитт. — Из-за пористого носа?!

— Из-за того, что твое эстетическое чувство с самого утра настроилось по фальшивой ноте!

— А причем тут девочка?

— Которая вертится? Я ж говорю: загадка. Мы, можно сказать, профессиональные красавцы. К зеркалу встаем, как к станку. Но мы не вертимся. Мы делаем то, зачем подошли: масочку там питательную, волосы из ноздрей — ну, ты знаешь. Сделал, и всё! И отошел!.. А они вертятся. Часами. Взять твою Медею...

— Ой, ой, ой! Можно подумать, что твоя Анна… — вступился за дочь Твилфитт.

— Анна подуспокоилась после родов, все ж ребенок много времени отнимает.

— Значит, и Меди успокоится… Джерри, это что же получается, у нас под крыльцом не только девочка, но и зеркало?!

— Получается так, — согласился Таттинг. — Без зеркала никакого смысла вертеться… И без света тоже нет смысла…

— И все-таки она вертится! — с ученым видом провозгласил Твилфитт. — Джерри, не слишком ли до фига у нас под крыльцом?!

— Сейчас будет еще больше, — охрипшим голосом сказал Таттинг. — Глянь на сигналку, Терри. Похоже, что за вертлявой девочкой пришли, и это не ее родители.

Огонек сигнального заклятья наливался густой краснотой.

— Оборотни! — охнул Твилфитт.

* Брабант, бенш — виды фламандских кружев.

Статистика утверждает, что восемь из десяти попыток ограбления магазинов производится из торгового зала. Грешит этим околомагическая шпана, малосилки, угрожая лихо искрящими игрушечными палочками от Зонко.

В дешевых лавках вроде многострадальной аптеки Малпепера такие фокусы нередко вызывают фурор среди жертв ограбления. Зашла купить полфунта драконьей печенки, а тут всамделишный налет! Восторг, девочки! Иная домохозяйка, одурев от впечатлений, сама впихнет кошелек в преступную лапу. «Джентльмены, а вы настоящие грабители из Лютного?.. Правда-правда?! А насиловать будете?!». Потом, глядишь, авроры подтянутся на сигнал взломанной кассы. Вот это событие! Вот это жизнь, как в романах душки Локонса. А Сара Джейн с ее придуманным насильником пускай идет… нет, куда вы подумали, ей жирно будет. Лесом пускай идет. Запретным.

У Твилфитта и Таттинга серьезные деньги и серьезные люди. Попробуй кто хрюкнуть: «Это ограбление!», как в тот же миг ведьмочки-модистки долбанут площадными ступефаями, не прервав ровную строчку зачарованных «Зингеров». Здесь их рай и их Фермопилы. Нет в Магической Британии второго заведения с такой плотностью богатых женихов, щедрых папиков и ветреных стерв, дающих на чай золотые пуговки. И швеи-мотористки, как их назвали бы у маглов, отрабатывают боевые проклятья с гвардейским фанатизмом, готовясь отстаивать имущество фирмы и свое в ней место. Да и клиенты «Т&Т» не идут ни в какое сравнение с домохозяйками, таскающими в сумочке фантазии Локонса и магловский прозрачный пакет для драконьей печенки. Взять хоть Помону Спраут, декана самого бесконфликтного из факультетов Хога, добродушную и по-девичьи стыдливую леди. Твилфитт и Таттинг наградили ее пожизненной скидкой на все изделия из акрошелка за, цитирую, «самую удачную рекламную акцию в истории фирмы». Хотя сомнительно, что Помона думала о рекламе, когда налетчики застигли ее неглиже в примерочной кабинке. Она просто возмутилась. И гнала виновников, кидая в задницы жалящие проклятья, мимо восьми торговых заведений, включая кафе Фортескью с его самой длинной в Магбритании витриной, в ярости позабыв, что она, собственно, неглиже.

На этом закроем тему лихих налетов в духе Бени Крика — у нас не Одесса и я не Исаак Бабель.

По-настоящему опасные бандиты являются незаметно, как призраки, о них узнаешь, когда очнешься связанным и безоружным, в вате заглушающих чар. Очевидный путь для тайного проникновения, самое защищенное, но и самое уязвимое место в доме мага — заднее крыльцо. Подготовку к ограблению начинают с взлома сигнальных чар. Приемов тут множество, как говорится, кто на что учился. Нетленная классика — запустить под дверь книззла. Сигналка срабатывает, книззл удирает; повторять, пока осоловелые от бессонницы хозяева не поднимут порог чувствительности системы. Тогда тот же книззлик прикопает у крыльца регистратор, который и запишет пароли не только к сигналкам, но и к боевым охранным чарам.

В учебник академии Аврората вошел случай с Флимонтом Поттером (да-да, фабрикантом зелья для укладки волос, а тогда — не блещущим талантами школяром). Четыре года он безнаказанно шнырял на ледник с мороженым в кафе Фортескью, игнорируя гоблинскую тройную плетенку, которая считается королевой защитных проклятий. Теоретически ее могут взломать три мага, из коих двое умрут, на практике не взламывал никто. Поттер тоже не взламывал. Под фамильной мантией-невидимкой он скопировал на пергамент рунные цепочки, неспешно расшифровал, а потом вписал себя в пропускной лист.

Уже на седьмом курсе, в рождественские каникулы, злоумышленник поддался на уговоры невесты устроить ей приключение в царстве детских грез. Отстав у себя в Шотландии от лондонской моды, молодые люди не подозревали, что под Рождество уходящего 1938 года взрывную популярность обрели фривольные скульптуры из мороженого, сильно потеснившие торты традиционных форм. Так что грезы их ждали недетские, вдобавок некоторые были анимированы малоизвестным в те годы профессором Дамблдором, который всегда был склонен к шокирующему пиару. Воспитанная в строгости будущая бабка Мальчика-который-выжил так впечатлилась увиденным, что незамедлительно стала миссис Поттер. Прямо на льду, едва покрытом опилками, между бойко дергавшимися Мерлином с Морганой и кентавром с русалкой.

Заглянувший на склад курьер потом объяснял аврорам, что сказал «Хо-хо-хо» чисто по запаре. Наряжен Сантой, вот и сказал. Он с шести утра доставляет это трахающееся мороженое, и заказчики, даром что взрослые, требуют «Хо-хо-хо», потому что хотят иметь полный сервис.

В учебнике Аврората этот эпизод опущен. Написали, что преступление было раскрыто случайно, и владелец кафе не только отказался от всяких претензий к школяру, но и наградил его за выявление бреши в защите. Фигурой умолчания осталось то, что Флимонт Поттер проникал на ледник из гриффиндорской бравады, а мороженое не переносил физиологически. Случается такое: у выросшего ребенка желудок перестает принимать молоко. Догадываетесь, какой была награда от Флориана Фортескью?.. Совершенно верно: сертификат на бесплатное мороженое!

Словом, расхожее мнение, что золотой век магии остался в прошлом, и современные волшебники только и знают, что деградировать, отражает лишь лень обывателей, которые не смогли бы подтвердить успешно сданные в юности «жабки». Нет, леди и джентльмены, передовая магическая мысль не стоит на месте! Соревнование атакующих и защитных чар продолжается, оно вечно, как соревнование снаряда и брони в мире простецов.

Над головой грохнуло, упала люстра, порвав только что наколдованное платье и задев новенькую попочку царапучим рожком, под коленки ударил вздыбившийся паркет (когда наколдовала?), и Эви полетела вверх тормашками.

Пыль, пыль в нос, в глаза, пыль всюду, сверху в пыльной мгле разгорается притухший было факел… Ага, крыльца больше нет. Чары расширения схлопнулись, оно и развалилось. Или наоборот, крыльцо развалилось, чары и схлопнулись.

Эви лежала на спине, задрав коленки на вставшие шалашиком паркетные щиты. Отломившийся от люстры рожок щерился острым сколом, измазанным кровью. Эви поерзала — саднит, но терпимо.

Сквозь пыльную взвесь было видно усеянную обломками мостовую ярдов на десять, и больше ничего, никакой арки-текстуры. Только в вышине чуть светилось круглое пятно — для луны низко, для чердачного окошка высоковато.

Как мышка в туманной реке. Мышка, раненная в попу.

«Толстый!» — позвала Эви.

«Я под какой-то доской. На северо-северо восток от тебя».

«Зашибись подсказка. Осталось компас наколдовать. И штурмана».

«Призови меня».

«Призываю тебя, Толстый!»

«Не так. Представь, что я у тебя в руке. Вспомни ощущение».

Эви зажмурилась и представила себя в курильне, Толстый рядом на тюфяке. Протянула руку и взяла. Бритв был в коконе из ниток мулине — она долго тогда наматывала, вот и запомнилось. Всех обстоятельств этой истории Эви постаралась не вспоминать, чтобы Толстый не подслушал. Вот был бы срам, если бы она вправду засунула…

«Толстый, а гуань — большой начальник?»

«Кто как. Это общее название для всех, кто служит императору. Для всех невоенных».

Чиновник, сообразила Эви. Она собиралась засунуть в задницу чиновника.

«Ты воплотила бы вековую мечту простолюдинов, — философски заметил Толстый. — Нас обступают оборотни, пять голов. Судя по всему, пришли по твоему следу».

«Судя по ЧЕМУ?»

«По проклятью в крыльцо. Они тебя учуяли. Но сейчас им нюх забило пылью. Набрось невидимость и отойди в сторонку, пускай с ними кукленок разбирается».

«Так это они?! Я думала, что сама с чарами накосячила, а это они?! Люстру разбили, попочку поцарапали! Животные!!!»

Эвтерпа Гортензия Эддингтон расстроилась.

Эвтерпа Гортензия Эддингтон наспех превратила рваное платье в чернолаковые доспехи, как у мистера Ли (легкие, будто из папье-маше, а прочные, кухонный нож не берет).

Эвтерпа Гортензия Эддингтон нахлобучила страхолюдный шлем с зазубренными жучиными рогами.

Протестующе вякнул Толстый, превращаясь в расширенный к концу черный меч.

«Для гарнир-тура. Я же типа рыцарь», — объяснила Эви.

И шагнула вперед, расшвыривая ногами обломки крыльца, грозная, как боевой муравей.

Сквозь пыль смутно проступили неподвижные фигуры. Пятеро, но с палочкой только один. Не урожденный оборотень, а зараженный волшебник, называется «облизнутый человек»: lick-antrop. В «Доме романтических встреч» с такого клиента берут втрое, и то не каждая девочка соглашается. Злые они на весь мир. Вон, уже заработал палкой, дери-жор блохастый.

«Экспеллиармус» Эви узнала с полувзмаха, это ж единственный боевой закл, который мистер Ли дозволял матери в стенах курильни.

«Тупой. Где он у меня палочку видит?», — успела она поделиться с Толстым, а Толстый успел сообщить, что «армус» — любое оружие, а не только палочка. Оборотень завершил жест, и Эви в очередной раз кувыркнулась на спину, а Толстый полетел в картинно подставленную ладонь врага. «Все-таки тупой», — заключила Эви. Толстый вспыхнул, врезаясь в живую плоть, мелькнул яркой искрой и скрылся в мареве пыли, а на мостовую упала половина ладони с пальцами.

Пока «победитель» растерянно моргал на укороченную лапу, Эви вернула Толстого. Он опять стал бритвой, замотанной в нитки.

— Бомбарда! — нервно выкрикнул Облизнутый.

Вот же псих, а если бы попал?! Хорошо, что предусмотрительная Эвтерпа Гортензия Эддингтон превратила его волшебную палочку в сандаловую, вроде тех, которые мистер Ли возжигал перед фигурками дорогих ему покойников. Но если бы?!

Палочка курилась. Четверка оборотней смотрела на вожака. Тот шумно вдохнул сладкий дым и чихнул.

Эви, отброшенная «экспеллиармусом», не успела подняться на ноги, как вдруг обломки наколдованного паркета под ней рассыпались на щебенку и подгнившие тряпки, воняющие крысой. Кончились чары. Вернуло свой прежний вид платье, разрезанное мерзавкой Вишенкой, зато ветхую ткань задорно распирала «двоечка», внушая веру в победу всего хорошего над всем плохим. А попа?! — спохватилась Эви. Ощупала себя, попа тоже была какая надо.

Возбуждение схлынуло, хотелось повалиться в крысиные тряпки и заснуть, но из-за чертовых оборотней пришлось встать и оскалиться в победной улыбке (оскалиться получилось точно, а за улыбку она бы не поручилась. Уж как смогла). На глаза попался присыпанный мусором «гладиолус», Эви только чуть нагнулась к нему, и закружилась голова. Выпрямилась, балансируя, как дворовый гимнаст-китаец на бутылке с положенной сверху доской. Коленки дрожали и норовили подломиться.

«Не вздумай колдовать», — сухо предупредил бритв. Похоже, обиделся, что Эви без спросу превратила его в меч.

«А то что? Злой Гвардеец заберет?»

«У тебя истощение, дуреха! Еще чуть, и свалишься».

«Кто как обзывается, тот так и называется! — огрызнулась Эви. — А раньше сказать тебе Буда не давала?».

«Ты не успеваешь подумать, как уже сотворила глупость. А я не успеваю тебя предостеречь».

«И вовсе никакая не глупость! Если хочешь знать, красивая попка — это половина семейного счастья!.. И хлеба кусок на черный день».

«Кто о чем… — укоризненно закачала головой фигурка пузатого китайца. — А превращение могучего артефакта в не пойми что — это истощение для любого волшебника. Лю-бо-го! У меня как бездонный колодец, а ты со своей пипеткой».

«Но превратила же! А потом еще палочку оборотня превратила».

«Я старался тебе не мешать, и все рано ты спустила свой резерв досуха. На палочку ты тратила уже ци».

«Чего?».

«Прану иначе говоря. Жизненную энергию. Считай, стакан крови отдала».

Эви некстати вспомнила о единственных пока месячных, которые еще весной отметились и пропали, как апрельские грибы. Это странно и жутковато, когда болит и течет, а тебе положено радоваться: ура, я уже не ребенок! Мать еще подбадривала шуточками про досрочный запуск станка в работу.

Оборотни жались к вожаку с дурацкий дымящейся палочкой. Боязно им без магической поддержки лезть на ведьму, а разбегаться от девчонки западло, в Лютном не поймут. Вот наберутся наглости и запустят станок Эвтерпы Гортензии Эддингтон. Впятером. Тоска-то какая…

Она сжала в кулаке Толстого и приготовилась защищаться.

Бритв был теплее обычного. Показалось? Нет, горячо уже! Припекает! Жар ударил в голову, скатился волной под ложечку и схлынул, смыв тоску.

«Можешь колдовать, я тебе подлил силенок», — сообщил бритв, снова показывая фигурку пузана. Теперь он плакал.

«Что не так, Толстенький?»

«Этический тупик, дитя. Следуя путем Будды, я не должен делиться силой, которую ты можешь использовать для убийства. Но, отказав в помощи тебе, я тем самым помог бы твоим врагам».

«Ну и о чем тут рыдать? — фыркнула Эви. — Толстенький, жизнь — это не фи-лососия, а гораздо разнообразней. Ты подставишь левую щеку, а тебя по ней не ударят, тебе за нее засунут. Не успеешь оглянуться, как ты уже пробитый пидор, а что следовал путем Буды, это никому не интересный фак твоей биографии».

«Другими словами, даже верная дорога может привести в засаду, и тогда надо сойти с дороги, чтобы сохранить себя… Мудра!»

«Это мистер Ли, — отказалась от чужой славы Эви. — Он, правда, не так наглядно объяснял… Не куксись, Толстенький! Если тебе принц-и-пиально, то я первая бить не стану, только в ответку», — добавила Эви и весело закричала оборотням:

— Попались, пеньки лесные! Вы хоть знаете, кому крыльцо расхреначили?!

(Ай, браво, Эвтерпа Гортензия Эддингтон! Ловко стрелки перевела… Вопрос, на кого?)

Облизнутый благоразумно промолчал. Ясно: шли по вкусному запаху девочки и больше ни о чем не думали.

Как водится, вперед вылез молодой и борзый с задачей получить в бубен, а старшие потом заступятся.

— А нам не все равно? Тут, небось, Гвардейцев нету — сплошь торгаши живут. А раз торгаш, пущай платит! Вы нам виру должны за невинно убиенного!

— Это за какого — который в жилетке или который с кинжалом? Я сегодня двоих подловила.

— А за обоих! — вконец оборзел молодой.

— Подловила?! — ухватил ключевое слово Облизнутый.

— Вам, дяденька, послышалось, — наглым тоном заявила Эви. — Это оборотни меня ловили, а я убегала. Убегала, убегала, а они все равно догнали. И сдохли. Потому что маленьких обижать нехорошо!

— Зато приятно! — Облизнутый покосился на обрубленную ладонь и, по морде видно, решил, что ущерб невелик. Небось, уже к завтрашнему дню отрастит новую.

Гораздо обстоятельнее, с головы до пят, он осмотрел Эви.

Эвтерпа Гортензия Эддингтон выглядела неубедительно. Наколдованный шлем развеялся, явив наглым взглядам волкодлаков чумазую мордаху и растрепанные косички, по-домашнему прихваченные аптечными резинками. Детское платье без талии разрезано на всю длину словно специально, чтобы не остались незамеченными панталошки с кружевами на щиколотках, грязные, как мысли гоблина. При таком экс-терьере (вот тоже необъяснимое слово: почему внешний вид называют «бывшая собака»?) взрослая грудь только подчеркивала несерьезный возраст Эви. Видно, что играет ребенок, а тряпки там напиханы или настоящие сиськи, это дела не меняет.

— Ты мне понравилась, милая девочка, — сладким голосом сообщил Облизнутый. — Такая маленькая, а уже сильная ведьма. Тебе обязательно нужно учиться в Хогвартсе!

Мерзавец бил в самую боль. Не учатся дети из Лютного в Хогвартсе. Письма от Дамблдора — да, получают, Эви сама видела: «Саре (Джуси) Смит по прозвищу Потрём Пупочки, Дом романтических встреч, Лютный переулок 8/52, магический Лондон». Не адрес, а приговор. «Опиумная курильня китайца Ли» в том же Лютном, пожалуй, не лучше, зато Эддингтон — это не Смит, а конверт с адресом ведь можно сжечь, ага? Имелась у Эви фантазия прокатиться в поезде с красным паровозом и поступить на Слизерин. С ее фамилией примут как родную! Пока бы докопались, что она безотцовщина, а фабрику «Эддингтоновские фиалы» пролюбила еще бабка, Эви успела бы замутить со старшекурсниками и толкнуть осточертевшую целку по тамошним ценам. Превратить фантазию в план, а план в мешочки с галеонами мешала прорва обстоятельств. Считать замаешься, проще сказать, что вся неудалая жизнь Эвтерпы Гортензии Эддингтон была сплошной безвыходной затычкой.

— Я понимаю твои проблемы, — разливался Облизнутый. — И могу тебе помочь…

— Чем ты мне поможешь, убогий? Укусишь за жопу, чтоб здоровенькой росла? — вздохнула Эви.

Ликантроп гордо вздернул подбородок и ткнул в небо дымящейся сандаловой палочкой. Точь-в-точь Дамблдор, поражающий Гриндевальда на вкладыше от лягушки.

— Я профессор Хогвартса!

Ага, нашел дурочку с переулочка. Лютного.

— Так вот в чем дело! — посветлела лицом Эви. — Доставай скорей!

— Что?

— Письмо. Ты же за мной гнался, чтобы письмо из Хогвартса вручить?!

— Ну… В общих чертах… — замямлил Облизнутый.

Никакого воображения! А где великий Дамблдор, ждущий будущую отличницу в ближайшем незапертом подвале с письмом, павлиньим перышком и корзинкой шоколадных лягушек? Почему Гарри Поттер нагло забыл свою практически невесту со вторым номером сисек, предсказанную ему Сибиллой Трелони?

— Профэ-эссор, а в банде вы, стало быть, подрабатываете? — невинно поинтересовалась Эви. — На учебные пособия не хватает?

— Испытываю временные затруднения, — мрачно сказал Облизнутый. — Покончим с Темным Лордом, и я вернусь в Хогвартс. А сейчас послушай дяденьку, бедная девочка, пока прошу по-хорошему…

Ага, подумала Эви, по-хорошему, значит, подпустит близко…

«Ты обещала», — напомнил Толстый.

«Я обещала не колдовать, но бритвочкой-то полоснуть можно?»

«Ты обещала, цитирую: первая бить не стану, только в ответку».

«Эрго, надо следить за метлой… А жалко».

— Нас пятеро, а ты одна, — нудел Облизнутый. — Твой волшебный меч улетел, хозяин твоего дома прячется за дверью и трясется...

Тираду прервал вопль нового действующего лица. Эви обернулась — кукленок. Он висел на ручке двери, распахнутой над тем местом, где недавно было крыльцо, футах в пяти от земли. Ногами бедолага еще цеплялся за порог и судорожно дергал дверь на себя, пытаясь вернуть безнадежно потерянное равновесие.

— Лаковые туфли! — вздохнул кукленок и с брезгливой гримасой спрыгнул в строительный мусор.

Утвердился на ногах и буднично сказал:

— Ступефай.

Так не колдуют. Боевые проклятья произносятся экспрессивно, командным тоном, при этом жестикуляция твердая, акцентированная, окончание жеста совпадает с окончанием словесной формулы. А кукленок как будто спросил, сколько время, и палочкой этак мазнул, по-гвардейски высунув из рукава лишь кончик с прижатым сверху пальцем. Облизнутый иронически оскалился на его потуги, обернулся к своим… И тут их накрыло. Один шмякнулся, со стуком ударившись затылком о булыжник. Остальные хоть и удержались на ногах, напоминали зеркальных карпов, которых повар в ресторанчике мистера Ли из гуманности бил по башке скалкой перед тем, как с живых снять кожу вместе с чешуей.

Вот тебе и кукленок. Пятерых оборотней. Одной площадной оглушалкой. В пятнадцати ярдах.

«Силен!», — поделилась с Толстым Эви.

«А на мой взгляд, середнячок. Развивай сахасрару, и обгонишь его года за три».

«Толстый, если бы я хотела развивать… эту, то давно бы работала в «Доме романтических встреч». Туда принимают с шести лет, и это самый денежный возраст. Некоторым папики дома дарят, вот не вру! А десятилетним — только морожена».

— Инкарцеро… И, пожалуй, силенцио, — продолжал кукленок с показной вальяжностью, как будто делал заказ в ресторане. — А вам, юная леди, тергео.

Заклинание очистки явно было его коронным. Кукленок только чуть пошевелил палочкой, обозначая жест, на Эви дунуло прохладным ветерком, и глаза перестали зудеть от попавшей пыли, кожа задышала, кончики косичек посветлели и чисто вспушились, а с подола платья пропало бледное пятно от чернил каракатицы, которое не могли отстирать в китайской прачечной.

Пока Эви осматривала себя, кукленок не спеша подошел к оборотням. Связанные «инкарцеро», еще двое осели на мостовую грязными кулями, устояли только «профессор» и мелкий. Оно понятно, «облизнутые» вообще крепче на проклятья, чем обычные оборотни, а у мелкого играет в заднице блатная романтика. Думает, братва его зауважает за стойкость, а Пегги даст забесплатно. Вот прям щас. Прибежит и даст.

Романтику досталось первому. Кукленок несильно стукнул его по макушке рукой с зажатой палочкой, и на мостовую звонко упал и запрыгал футбольный мяч.

— Говоришь, я торгаш? Торгаш «пущай платит»?- беззлобно приговаривал кукленок, катая воспитуемого подошвой лаковой туфельки. — Ладно, будь по-твоему! Какова услуга, такова и плата!

И кукленок неумело, зато от души ударил «пыром» в надутый бок.

Мяч улетел в темноту переулка, смачно влепился в какую-то стену и заскакал всё дальше и тише.

— Это часа на три, — утешил кукленок оставшихся бандитов. — Или на пять, тут зависит от эмоций, а вы меня здорово разозлили…

— Но через полсуток точно, — проводил он пинком следующего воспитуемого.

— Чары спадут, и будете как новенькие, даже без синяков, — пообещал, отправляя в полет третьего.

— Конечно, если раньше вас не порвут собаки или мальчишки… — Четвертый стартовал с пушечным бумсом, пошел высоко, пропал из виду и хлопнул. Эви прислушалась — больше ни звука. Напоролся на что-то и повис.

— В каждом деле есть доля риска, — пожал плечами кукленок.

Оставленный на сладкое «профессор» стоял больным сусликом и мог лишь жалостно таращиться.

— Я потрясен вашей наглостью, неуважаемый укушенный мистер, — обстоятельно начал кукленок. Чувствовалось, что нотация будет долгой. — Вас лишила палочки первокурсница…

— Дошкольница, — пискнула Эви.

— Тем более! Как волшебник вы не просто пали. Вы провалились под землю, пролетели насквозь и высунули нос в выгребной яме на задворках мексиканского борделя в тот самый момент, когда над очком раскорячилась вислозадая старуха, заработавшая свой первый золотой, обслуживая экипаж Ноева ковчега на горе Арарат.

«Запоминай,- посоветовал Толстый. — Так ругаются аристократы духа: образно и без неприличных слов».

— И вы! — с бесконечным презрением продолжал кукленок, оказавшийся еще и аристократом духа, — Вы осмелились оценивать мои действия! «Спрятался за дверью!», «Трясется!», — голос кукленка зазвенел металлом: — Не в вашем положении судить Твилфиттов! Мои предки не допускались к дамскому белью, пока пять лет не отслужат в охране караванов!

«Толстый, прикинь, за мою целку бился целый Твилфитт!» — хихикнула про себя Эви.

«Известная личность?»

«Нет, известные — Твилфитт и Таттинг. Прикол в том, что я теперь могу хоть магией клясться, что меня Твилфитт защищал, и все будут думать, что он ТОТ САМЫЙ Твилфитт».

«А этот не годится в ТЕ САМЫЕ?».

Эви с подозрением посмотрела на кукленка, на дом с разбитым в щепки крыльцом… Спора нет, богатые — и кукленок, и дом. И все же…

Чтобы не подбирать слова для Толстого, Эви представила материны чулочки. Черные, резинка кружевная с пионами, и где у цветков тычинки, в рисунок меленько вплетено «T&T». На ноге одна резинка и видна, а сам чулочек тонкий до прозрачности. Только чуть смуглит бледную кожу горожанки, и смотрится это умопомрачительно!

«Толстенький, этого в нашей жизни нет — ни цветов, ни загорелых ног. А они, Твилфитт и Таттинг, где-то набираются такой красоты. Мне кажется, они живут на острове с орхидеями и девушками в купальниках на белом коралловом песке, а в Лондоне только держат магазин».

— Сэр Гийом Твилфитт удостоился рыцарского пояса на поле боя! — витийствовал между тем кукленок с таким бравым видом, как будто сам в том бою прикрывал спину своему предку. — И нам с партнером завещал учиться военному делу настоящим образом! Потому что любой бизнес только тогда чего-нибудь стоит, когда он надежно защищен!

— Браво, мистер Твилфитт! — зааплодировала Эви. — Вы настоящий герой! Могучий и скромный!

«Только целку свою не навязывай», — разгадал ее намерения волшебный бритв.

«Толстенький, а вдруг это любовь? Внезапная, как порыв урагана, готовый сорвать белоснежные паруса моей невинности!».

«Тьфу!».

«Воспитанные бритвы…»

«…не плюются, говорила уже… У тебя в друзьях много воспитанных бритв?»

Могучий и скромный герой раскланивался перед спасенной девой. Эви скрестила пальцы, чтобы не спугнуть удачу.

«Эвтерпа Гортензия Эддингтон! — влез бритв. — Забудь слово на букву «ц»! Спросит, чем помочь, просись в прислуги».

«В прислуги? Девчонку из воровского квартала? Это где так заведено, в царстве Чу или в древнем Риме?».

«Другой сценарий! — пузатый китаец назидательно поднял палец и стал вылитый мистер Ли (поучения ребенку носатых варваров, том десятый). — Юная леди из благородного рода в стесненных жизненных обстоятельствах и обыватель, честно отыгравший роль рыцаря. Ты живое подтверждение его геройства, и ему не захочется тебя отпускать. Вот увидишь, он тебе придумает работу по дому, а то и под опеку возьмет. Только веди себя как ребенок, а не как оторва из Лютного».

Между тем Твилфитт с вдохновенным лицом ваятеля, готового нанести последние штрихи на свой шедевр, обошел кругом пожухшего «профессора». Извлек из рукава палочку, почесал рукояткой в затылке и привычно заправил палочку на место. Размазанный жест, и «профессор» стал розовым мячиком с блестками.

«Для меня?» — Эви прижала руки к сердцу.

Твилфитт кивнул, лучась от удовольствия. Вылитый Санта, и не воняющий пивом артист, а настоящий Санта, которого нет.

Эви взяла мячик, подбросила, оценивая вес, щелкнула по зазвеневшему пустотой боку. А мячик вдруг открыл одинокий глаз. Желтый, недобрый, волчий.

Эви подумала и вывела мораль:

— Уточняю, профэ-эссор! Обижать маленьких особенно нехорошо для тех, кто обижает!

Если бы не уважение к Твилфитту, показавшему далеко не кукольную боевку, Эви бы с удовольствием удрала с трофеем и наигралась, пока не кончатся чары. Это же первый мяч, который она держала в руках! Раньше только смотрела, да и то больше на квиддичные в витрине. Зато понимала в футболе. Позапрошлогодний папа Фрэнк зависал в спортивном баре через дорогу от «Дырявого котла», уже на магловской стороне. Эви при нем изображала малолетнюю фанатку, да и в самом деле зафанатела сразу же, как увидела телевизор. Помнила результативных игроков, могла оценить красивую передачу, а не только гол, ну и фанатское: покричать со всеми «Оле, оле!», выяснить, кто громче рыгнет, надувшись пивом (ее по малолетству угощали безалкогольным). А что заводная девчонка отвлекает внимание от какого-то мутного бизнеса, было ясно с самого начала, так бы ее просто не пустили в бар.

Для полноты ощущений Эви представила, что пробивает решающий пенальти на кубке Соединенного Королевства. Выбрала на мостовой ровный булыжник. Установила мяч. Придержала, чтоб не скатился. Отошла вбок от намеченной траектории, собираясь ударить с разворота. Перекрестилась, разбежалась и пнула.

Мяч пошел хорошо, сильно, только не совсем в ту сторону. Прошелестел над головой не успевшего моргнуть Твилфитта, звонко боднул стену в дюйме от окна, отскочил и врезался Твилфитту в затылок.

Кукленок с закатившимися глазами стал падать лицом на булыжники. Эви вспискнула и кинулась ловить. За полшага до цели нога запнулась о доску от сломанного крыльца, и Эви продолжила движение в полете.

— Аресто моментум! — произнес женский голос.

Было в нем столько властности, что Эви захотелось арестоваться вместе с моментумом, забиться в самую дальнюю кутузку Аврората, подпереть спиной тяжелую дверь и зажмуриться.

Желание сбылось частично: смогла зажмуриться. В наступившей вдруг тишине слышался хруст шагов по щебенке, властная женщина шла явно к Эви с Твилфиттом, но заклинаниями больше не кидалась. Эви осмелилась оглядеться одними глазами — шея не поворачивалась. Она висела в воздухе рядом с недоупавшим Твилфиттом, лоб в лоб, еще бы миг, и треску было бы!

— Жена, — шепнул он обреченным тоном. (Так хорошо играли, и вдруг мама пришла). — Если спросит: ты думала, что мы в родстве, вот и прибежала к нам, когда пришлось спасаться от оборотней.

Эви не сразу схватила ход геройской мысли. Он, что ли, отмазку себе придумал? Типа, родню защищал, а так бы нипочем не полез в драку, он мирный пупсик. Кучерявый. О-бал-деть! Да в Лютном бы, если кому посчастливилось удрать от пятерых оборотней (о победить речи нет), он бы залил глаза сивухой из ночного ларька и гонял сожительницу — чтоб соседи слушали и проникались его крутизной… Эвтерпа Гортензия Эддингтон поняла, что еще не все знает о мужчинах.

Как бы то ни было, отмазка Твилфитта смотрелась гораздо лучше, чем ее «Бегу, куда глаза глядят, потому что зарезала Гвардейца».

— Именно так и было! Я из Эддингтонов, внучка Маркуса, — ловко сформу-литровала Эви. (Чистокровному скажешь «я Эддингтон», он и сообразит, почему внучка ходит с дедовой фамилией. А с «я из Эддингтонов» возможны вари-акции, вон, про Бешеную Бель часто говорят, что она из Блэков).

— А бабку звали Левконоя? Последняя хозяйка «Эддингтоновских фиалов»? Так она приходилась троюродной сестрой моей жене, — сдобным голосом сообщил Твилфитт, ужасно довольный, что не придется врать. — Она тетя Линда, я дядя Теренс, по-домашнему Терри.

— А я Эви — Эвтерпа.

— Хау ду ю ду, Эви?

— Соу соу, дядя Терри. Магии хватает, жалко, что в этом году не успею в Хог, я ведь ноябрьская. А тут оборотни привязались.

— Ну и молодец, что к нам прибежала, — включилась в разговор подошедшая миссис Твилфитт. — Давно пора! А то живешь кое-как, даже руки не моешь.

— Откуда вам знать?! — фыркнула Эви.

— Мне мистер Таттинг только что сказал.

Эви мимолетно удивилась, что какой-то мистер Таттинг… Таттинг! И Твилфитт. Твилфитт и Таттинг. «T&T».

Да чтоб мою целку семеро рвали, ТВИЛФИТТ НАСТОЯЩИЙ!!!

* * *

Первое, что удивляет людей из большого мира на улицах магического Лондона, это убогая сказочность одежд. Остроконечные шляпы ведьм, потерявшие жесткость и свесившиеся набок вороньим клювом, мантии с рукавом, мантии без рукава, мантии с клобуком, мантии без клобука… Да в армии одевают разнообразнее!*

Увы, оголтелый консерватизм — повальная болезнь волшебного мира. Маг не находил в чулане жестяной фонарик с лампочкой накаливания в четверть ватта, его «люмос» не лучше прадедовского, поэтому прогресс ему представляется крайне сомнительным явлением. А есть ли он вообще, или за прогресс выдают формальные перемены, от которых никому не жарко и не холодно? Свою роль играет и долгожительство магов. Столетняя леди, обожающая переписывать завещание, сама не решится надеть миди и внучкам не позволит. Толпа портняжек, обшивающая магов Соединенного Королевства, тиражирует моду из бабушкиного сундука. Если «Ведьмополитен» пишет про шокирующе смелый ход модельера, значит, укоротили на пять дюймов пелерину с расчетом, что в будущем ее удлинят, и модницам придется заказывать новую мантию.

Особняком в этом нафталинном царстве стоит модный дом «Твилфитт и Таттинг». Только здесь работают с паучьим шелком, а это материал отчаянной красоты и отчаянной сложности в работе. Его сталь не берет, собаку! Акрошелк не обминается по фигуре и малейший огрех телосложения выдает, как пятилетний ребенок папину заначку. Зато при удаче порождает шедевры, а неудачи остаются в примерочной. Что и создает особое положение обаятельным куклятам Терри и Джерри. Эталон вкуса. Люди мечты. Или ангелы?

Одеться у Твилфитта и Таттинга по карману хорошо, если одной из десяти ведьм, но это лишь подогревает известность модного дома. Остальные купят вскладчину полдюжины носовых платочков и разделят на семерых, последней достанется упаковочная косметичка. Когда есть лоскуток с вожделенными буквами «T&T», уже легко представить, что тот же логотип украшает остальные твои вещи... Фирма обещает бесплатно вышить на проданном товаре вензель хозяйки, но соблазну поддаются не все. Платочку из акрошелка сносу нет, его и внучке подарить будет не стыдно. И та в подходящий момент промокнет губы, мелькнув двумя «Т». Произведет впечатление на мальчика или на соперницу. А с бабкиным вензелем впечатление совершенно не то.

Если для одних вещица от Твилфитта и Таттинга — волшебное окошко в мечту о лучшей жизни, то для других — напоминание об, увы, ушедших временах благополучия. Как чулочки, которые достались матери от бабки и обещаны Эви на конфирмацию, о чем не раз пожалето и крикнуто: «А вот я впишу в завещание, пускай меня в них похоронят!».

Стоит сказать, что маглокровки, особенно живущие в двух мирах, не разделяют трепета потомственных ведьм перед вечными вещами. Всю жизнь носить одну мантию?! Благодарю покорно!.. Дурехи. А что вы скажете о вечных колготках? О невесомом пеньюаре, окутывающем тело нежнейшим серебристым облаком? Паучьего шелка ведь шесть — шесть! — видов, самую тонкую нить заправляют в ткацкий станок только девичьими пальчиками, при боковом освещении на черном фоне, иначе ее не разглядеть. А мантий на каждый день из него не шьют даже богатые — надоедают, тут вы правы. Акромантуловая мантия — парадная, свадебная, боевая. Да что мантия, тот же платочек в кармашке против сердца может спасти жизнь, его ведь сталь не берет. (Это не реклама. Это зависть).

* Особенно в армии начала ХХ века. Эполеты, треуголки с перьями, красные штаны с расшитой узорами задницей к тому времени ушли с повседневной формы, но остались на парадной и выходной. В большинстве европейских армий гардероб офицера предусматривал также бальный мундир. Дворяне-с. За первую мировую войну их повыбили, и танцмундир утратил актуальность.

Британские королевские шотландцы вышли на поля сражений с волынщиками в килтах, с пледом через плечо и, понятно, с волынкой. Пытались ходить под музыку в атаку, но музыканты быстро закончились.

Французские зуавы щеголяли в фесках и красных штанах (полевая форма! Не парадная!!). Мундиры были голубые — как и в Австро-Венгрии, разница в оттенках.

Отдельная тема — парадные каски. Из цветных металлов или лакированной кожи, с конскими хвостами или султанами из перьев. В русской императорской армии на макушку каски водружалась гренада (не та, о которой грезил мечтатель-хохол, а та, которая дала название гренадерам: круглая бомба для метания рукой). Воткнутые в нее перья символизировали пылающий фитиль. Немцы, подхватив эту моду, заменили гренаду брутальной пикой. Когда жизнь бросила в окопы, они не сняли свои пикельхельмы — какая-никакая, а защита, — только надели на них маскировочные чехлы. В воюющей стране остро не хватало кожи, и каски стали прессовать из картона на клейстере из картофельных очистков.

После ужасающих потерь первого года войны все армии, наконец, ввели стальные шлемы. Только Николай II сопротивлялся еще год (не забыл, не «не подумал», а запрещал). Хотя союзники французы не скрывали статистику: каска вчетверо снижала потери от ранений в голову.

* * *

Эви обмерла. Твилфитт тот самый! Человек-мечта! И не просто себе знакомый, а родной троюродный дядя через жену!

С тобой ли это, девчонка из Лютного? Не грезишь ли ты на обоссанном матрасе в курильне старого китайца?

Прикусила губу — больно. А под дурью не должно быть больно. Все взаправду, что ли? Тетя Линда. Корпулентная леди, крупнее своего кукленка. Говорит, правильно, что к ним прибежала, значит, прямо сейчас не наладит убегать. Может, чаем напоит и выставит, но тут уж не теряйся, Эвтерпа Гортензия Эддингтон! Вцепись ногтями, обаяй, пригодись! Кто у них на машинке шьет, не сами же хозяева?

Эви представила себя за «Зингером» на литом чугунном столике. Поджарое тело машинки сверкает черным лаком, крутится зачарованный маховик, бежит строчка. И Эвтерпа Гортензия Эддингтон, деловитая до умопомрачения, в портняжном переднике с ножницами в кармашке, грудь высокая…

«Убавь, пока тетка не увидела», — отечески посоветовал бритв.

Эви стрельнула глазами — и правда, тетка рядом, а не видит: факел слепит, сисечки как чернилами залиты тенью Твилфитта. Уменьшила вызывающую «двойку» до подростковой «почти единички». А дядя Терри пускай думает, что у него воображение разыгралось. Оно даже полезней для…

«Забудь слово на «ц»! — рявкнул в голове бритв.

Напугал. Небось, на своего великого Учителя не посмел бы орать. С другой стороны, Эви бритву не учитель, скорее наоборот.

Миссис Твилфитт тем временем примерилась к зависшим в воздухе мужу и племяннице, сняла арест с моментума и рывком за шкирки поставила их на ноги, не дав столкнуться лбами. Многострадальное платье при этом лопнуло на плече, продолжая сделанный Вишенкой разрез. Половинка с целым рукавом еще держалась на фигуре, а рваная обвисла, выставив напоказ острую грудку.

Растерялась даже властная миссис Твилфитт. (Ругаться-то не за что, сама дорвала платье). Эви прикрылась, стянув края разреза в кулак, и еще с полминуты все мялись, пока мистер Твилфитт не сказал:

— Да ты совсем взрослая, племяшка!

Бодренько и фальшиво, как малышке: да ты совсем взрослая, уже сама на горшок ходишь!

— Наша Медея в твоем возрасте пониже была. Молодец! — с облегчением подхватила миссис Твилфитт. — Терри, ты думаешь о том же, о чем и я?

«Провокаторша!» — восхитилась Эви. Конечно, оба думали об одном и том же. Само собой разумеется. Только в разные стороны. Мистер Твилфитт: «Как бы полапать». Миссис Твилфитт: «Как бы не полапал».

— Попросим Анну подобрать из своих детских, — не раскололся бравый кукленок. — У них фигуры похожие.

— Не вижу смысла! — отрезала миссис Твилфитт. — Анна и так не высыпается из-за ребенка, а ты ее лишний раз подымешь искать детские тряпки, которые наверняка уже сданы старьевщику.

— Я вообще-то думал о парадной мантии, — надулся Твилфитт. — У Анны была подходящая с георгинами серебряным шитьем. Или ушьем мантию Медеи с розами. Чтобы в Хоге с первого дня знали: девочка из нашего дома.

— До Хога еще год, а ребенка надо одеть сейчас! — вздохнула бестолковости супруга миссис Твилфитт. Приобняла Эви за плечи и зашептала, вкусно дыша корицей и кардамоном:

— Обдумай свой гардероб на лето. Бельишко, верхнюю одежду — всё-всё. Если сумеешь нарисовать, будет совсем хорошо. Завтра с утра обошьем тебя…

Щедро, подумала Эви. Одеться у Твилфитта и Таттинга, пускай и без шелка — это… Не подсчитать! Чем расплатиться, у Эви всегда с собой. И все равно стрёмно…

А миссис Твилфитт взмахнула палочкой, и Эви почувствовала, что скомканный в кулаке оборванный край платья рвется на свободу. Отпустила. Край нашел свою половинку и прирос.

КАК?!! Волокна не репарятся — ни тряпки, ни дерево, ни, к примеру, мышцы (а прикольно было бы: подрались, поотрывали друг дружке руки-ноги, потом сложили, починились и пошли).

— Это не «репаро», а трансфигурация, совсем другой природы заклинание, — улыбнулась миссис Твилфитт. — До утра продержится. Потерпи еще немного, надо же навести порядок. А потом будем пить чай!

Порядок новоявленная тетушка навела одним сложным движением палочки. Рр-аз! — и мусор стал собираться в кучу. Крупные обломки сползались, мелкие слетались, средние катились кубарем или колбаской, и все лезли в середину. По-змеиному извиваясь привязанным к ножнам ремешком, проскребся по камням «гладиолус». (Эви только вздохнула — не бросаться же за ним). Куча уплотнялась, пока не собралась в пестрый шар. Каждая пылинка в него втянулась, булыжники мостовой заблестели как помытые, воздух очистился, и в темноте неярко, но заметно проступили задворки Лютного. Глухой забор из разнокалиберных листов железа, весь в бородавках от брошенных изнутри бомбард, выглядывающие над ним окна верхних этажей, заложенные кирпичом. (Темный Лорд повелел изолировать рассадник гнили, Лютный исполнил с энтузиазмом, все местные авторитеты ходили укреплять периметр, не исключая мистера Ли. Как итог их усилий — несокрушимый забор на добрую четверть был иллюзией. Эви сегодня вообще не заметила забора, просто шла за волшебным паровозом, глядя под ноги, ведь было темно). Светящееся пятно, которое Эви не могла распознать — для луны низко, для чердачного окошка высоковато, — оказалось все-таки окошком, только в башенке непонятного назначения.

«Тревожно», — заметил бритв.

«Ага, и я менжуюсь, — призналась Эви. — Не стоит она столько».

«А ты можешь ее оценить?»

«В Лютном полсотни, а здесь, хоть и рядом, уже другой покупатель, другой обычай»…

«Если бы я имел нервы и глаза, то у меня бы сейчас дергался глаз, — после долгой паузы сообщил бритв. — Опять ты со своей дурацкой плевой!»

«Почему это дурацкой? Она обаяшка. Розовая, гладенькая».

«В зеркало смотрела?»

Эви проигнорировала бестактный вопрос. Ей все больше нравилась мысль, что в чистых кварталах расценки должны быть в разы выше Лютненских. Стало быть, в щедрости тетки нет двойного дна. Траты у нее только на материю, да и ту из обрезков подберет, а получит принцессу в платьях от «T&T». Ха! Да министры с аристократами передерутся за такую целку. В красном углу Бруствер, в синем Малфой! Соперники сошлись, Бруствер наматывает на кулак платиновую шевелюру…

«Эвтерпа Гортензий Эддингтон! — пробился в фантазию бритв. — Что означает эта башня?»

«Башня означает башню!» — отрезала Эви. Она думала о серьезных вещах: Бруствера придется обломать, а то у негров приборы здоровенные.

«Может, она пожарная, или в этом доме живет квартальный начальник?», — пристал бритв.

«Пожарные у маглов, начальника домовладельцы не потерпят».

«Эрго?»

Зануда. Пришлось отвлечься на башню.

«Я бы не обрадовалась — лазить на верхотуру в комнатку со сквозняками. Прислуга разве что, но прислугу селят у входной двери. Эрго непонятная башня. Арки-текстурное излишество».

«Оттого и тревожно, что непонятно».

«Ну, так-то да».

Между тем шар из мусора превратился в крыльцо о четырех ступеньках, точь-в-точь как раньше. Твилфитты колдовали в две палочки, перебрасываясь короткими репликами, а чаще только взглядами. Крыльцо подрожало, как будто тужилось, и — чпок! — выбросило над собой парусиновый навес, который сразу же начал менять форму и цвет. В свете факела заиграли золотом буквы «T&T», рассыпались на десяток маленьких, опять слились в большие и украсились лавровым венком. Парусина зеленела, синела, краснела, пока, наконец, не раскрасилась в красно-белую полоску. В следующий миг с левой стороны навеса белые полоски стали краснеть, а с правой красные белеть. На середине тента два процесса встретились и вступили в борьбу; красные не без труда отвоевали у белых с полфута, но исчерпали наступательный порыв и встали в оборону, не замечая, что белые высадили десант и подкрадываются с тыла.

— Так нечестно! — возопил проигравший мистер Твилфитт. — Я истощен схватками!

— Родовыми? — невинным тоном уточнила миссис Твилфитт.

— Боевыми, — буркнул героический кукленок. — Я на первый «ступефай» полрезерва сжег, и то был не уверен, что накрою всех. Это ж оборотни. Моргнешь, а его нет — отпрыгнул футов на десять.

— Перенервничал? — посочувствовала миссис Твилфитт, прижимая кукленка к пышной груди.

Оба застыли с беззащитными лицами, как очкарики без очков, и Эви устыдилась. Тут любовь, а она влезает со своей забытой на букву «ц»… Но вопрос решать надо! Посмотрим, что предложит за «ц» миссис Твилфитт, а если она будет долго раскачиваться, можно и самой вручить герою заслуженную награду. Чисто в хоррор… нет, в хирур-гических целях. Один раз, а то разохотишься и пойдешь по рукам, как девочки из «Дома романтических встреч». Кстати, девочкам нипочем нельзя рассказывать об этой семье — известно, какие они разлучницы.

«Я никогда к ним больше не зайду, тем более, что надо прятаться от Гвардейцев», — поделилась Эви с Толстым.

«К девочкам, что ли? — подумав, уточнил бритв. — А зачем вообще ты к ним ходила?»

«Ровесницы, и график у нас похожий: самая работа после шести. А днем поболтаешь, примеришь красивое белье, возьмешь книжку почитать, а то у мистера Ли одни китайские».

«Они тебе и загадили мозг на букву «ц», — заключил бритв. — Пойдем, не заставляй себя ждать».

Твилфитты поднимались на новое крыльцо, оглядываясь на Эви. Она глубоко вдохнула и пошла в незнакомую жизнь.

* * *

Из башенки над магическим Лондоном, заглядывая в круглое окошко сбоку, чтобы не маячить в освещенном проеме, за воссоединением родственников наблюдал давешний юноша — ночной гость Твилфитта и Таттинга.

— Хороша, паршивка! Хоть сейчас в Темные Леди, — резюмировал он, проводив взглядом скрывшуюся в доме Эви.

— Лет сорок назад ты так же нахваливал Тома, — заметил второй обитатель башенки, неопрятный старик с глазами снулой рыбы.

Юноша ответил рентгеновским взглядом, который обычно вызывал у мужчин порыв проверить ширинку, а у женщин — макияж. Старик вызывающе ухмыльнулся.

— Том оказался моей ошибкой, — нехотя признал юноша.

— Нашей, — поправил старик. — И ошибка — излишне мягкое определение для потраченных впустую десятилетий. Это крах. «Ваза».

— Ночной горшок, что ли?

— Линкор. Строился как флагман Шведского флота, под личным надзором короля. Галереи, колонны, скульптуры, гальюн и тот резной. Всё из дуба — а шел семнадцатый век, дубовая обшивка держала ядра всех корабельных калибров. Пушки бронзовые, самые дорогие… Построили, спустили на воду, а он возьми да перевернись. Угадай, почему.

— Первыми приходят в голову воровство и отклонение от проекта, но под королевским надзором вряд ли это было в критичных масштабах… Получается… Проект был ошибочный?!

Блеклые губы старика скривились в улыбке:

— Именно. Строили то, что задумали, строили профессионально, и при этом каждый вбитый гвоздь, каждая снятая стружка приближали катастрофу, потому что задумали не то. В точности, как у нас получилось с Томом.