Всадники Второго Сопряжения (джен)

Дитя Старшей Крови! Ты — наша! Ты — наша! Присоединяйся к кортежу, присоединяйся к нашему Гону! Мы будем мчаться, мчаться до конца, до скончания вечности, до пределов существования! Ты — наша, звездоокая дщерь Хаоса! Присоединяйся, познай радость Гона! Ты — наша, ты — одна из нас! Твое место с нами, среди нас!

— Нет! — кричит Цири. — Прочь! Вы — трупы!

Да, мы — трупы! Но смерть — ты!

Первоисточник

 

Всё находилось в состоянии неизвестности. Безмолвное и холодное, опустошённое, обездвиженное и тихое. Ледяное безвременье и слепое пространство.

Её вырвали из сердца крепости. Её не было нигде. Но никто этого ещё не мог заметить.

Холодный пейзаж. Не двигались ни человек, ни лошадь, ни птица, не шелестели ни трава, ни ветви дерев. Существовали только очертания, хладный панцирь льда на всём.

Не было ещё ничего соединённого, ничто не могло произвести шума, не было ничего, что могло бы двигаться, дрожать или скребстись.

Не было ничего, что бы могло передвигаться, иметь силу, была только холодная замёрзшая и покрывшая всё вода, спокойная, одинокая и тихая. Не существовало ничего.

В темноте, в ночи была лишь неподвижность, только молчание.

* * *

Узловатые пальцы старухи сжались, распрямившись, пустили россыпь прыгающих костяных осколков по срезу засаленного, окраплённого кровью пня, служившего своеобразной столешницей. Кусочки кости легли неровной разрывистой лентой.

— Сестра, что, что там? Что ты видишь?

Гнусавый плаксивый голос раздался из-за спины скрючившейся ведьмы и тут же угас, отчётливо резанул сквозь мушиный звон.

— Кости.

В котле запело громче.

— Силой крови, силой сеющего ветра и пряжей судеб... душами тех, кто не уйдут… пеплом, солью, сталью и молодой плотью… перстью земли и слезами… венами и соками… пороком и безбрачием… телом и мыслью… дай увидеть. Покажи Ту, что кормит Смерть из ладоней…

Скрюченная фигура взвилась, пошла судорогами, остолбенела.

Из котла начало выкипать. И шипело, шипело.

Костяные осколки сами задвигались по липкому срезу пня. Медленно.

И тьма выступила из щелей, заставляя острые свечные язычки боязливо жаться к фитилю. Потянуло могильной сыростью.

Искрил, сжимался разгорячённой алой точкой, совсем как свечной фитиль, видимый из-под тряпицы левый зрачок колдуньи.

— Указан путь водным земным потокам… сколько бы они ни петляли… всех ждёт один конец… — Шептуха шептала.

Гнилые ногти впились в пень, на котором костяные осколки на кровавых разводах отчетливо сложились в силуэт кавалькады.

— Предречённое сбылось.

* * *

Чёрные тучи и чёрные вороны. Кое-где изредка небо подсвечивали молнии. Тихо, тихо шептала сухая трава.

— Оставь меня.

Геральт смахнул каменную крошку с разрушенного куска стены, привалился к ней, сложив на груди руки.

Он не знал, что говорить.

Слова не шли, не рождались в том вихре потерянности и отчаянья, что, подобно чёртовому начарованному снегу, носился по окрестностям и холодил раны, свежие. Телесные или же душевные.

Она уже вне досягаемости. Это невозможно.

— Я верну её.

Тишина, и только пар от дыхания разбивался о ветер.

Йеннифэр обернулась, тёмные фиалковые глаза горели на бледном лице, тонкие губы дрожали, кривились в страшной улыбке.

— Как? Она теперь в другом мире, в другом измерении, среди этих… У нас нет такой силы, чтобы открыть портал между сферами.

Ведьмак перевёл взгляд на кромку гор, выглядывающую сквозь тёмные волны лесов.

— Мы. Мы её подвели, — безжалостно и хрипло произнесла Йеннифэр, обхватывая себя руками и ёжась на ветру. — Не смогли уберечь, Геральт.

Он продолжил смотреть на заснеженные пики, не шевелясь, замерев, словно хищник в засаде, не хотел увидеть, как на её глаза наворачиваются слёзы, как размазывается тушь и стекает неумолимыми дорожками, он знал, что она ему этого не простит. Она теперь слишком многое ему, как и себе, не простит.

* * *

Звезды становятся маяками, прибежищами погибших и потерянных…

Поэтому во тьме, окружившей её, она видела только звёзды. Крохотные пятнышки света, согревающие иные миры, в её же, куда бы они ни направлялись, тепла больше нет. Как и света.

Лучше бы она погибла. Это было бы правильней. Так бы было проще.

Но Тьма, ласково пронизывающая холодом до костей, подсказывала, что её положение не так уж и безнадёжно. Скорее всего, она уже мертва.

* * *

— Ох ты, зараза.

— Увидел чего, Ламберт?

— Спроси лучше, чего не увидел. Колдун! Эльфский недобиток пропал!

— Как пропал?

— Сам поднимись да посмотри!

— ...

— Быстрей, чего ты там копаешься?

— Действительно. Пропал.

— Не «пропал», а забрали, чуешь, сера и азот в воздухе, и вон, ставни от мороза полопались. Выблядки всё-таки забрали своего приятеля-предателя. Теперь ещё и это Геральту докладывать.

Эскель подумал, что не хотел бы оказаться тем, кто будет докладывать.

* * *

Вода в котелке закипала. Он подбросил в неё листья малины, смородины и только в самом конце засушенный липовый цвет.

Зачерпнул отвар деревянной миской, подул и пожалел, что так и не собрался с мальчиками в горы бортничать. Мёд бы прогрел горло, прополис — продезинфицировал. Конечно, восстановить повреждённые связки можно было и эликсирами, но глотать оказалось больно и горько даже воду, не говоря о дерущих гортань ведьмачьих снадобьях, к коим невозможно привыкнуть даже за десятилетия, что ему отмерила судьба. К тому же, он не хотел говорить.

Не о чем.

Главное все и так узнали с рассветом. Сразу же. Как-то разом все это ощутили. Что Охота умчалась с вожделенной добычей. Тугая, густая, как миазмы, пресловутая эльфья каэрмэ*, тучей накрывшая старую крепость, стоило ей только сюда перенестись — совсем как годы назад, в морозный вечер… — вместе со встрёпанным Геральтом, с утра прорезалась утренними лучами и уж боле не нависала, не давила. Ошмётки её дотаивали на дворе вместе с ледяным крошивом, принесённым призраками.

Старый ведьмак вздохнул и отложил миску, по-стариковски растёр грудь в районе сердца. Он не успел. Не смог. Ледяной гигант, пригвоздивший его к стене, хватанул лишка, со злости или почём зря кадык едва не расплющил. Последнее, что он видел своими раскрасневшимися, слезившимися глазами, была тоненькая бледная фигурка в ночи, окружённая, загнанная, испуганная. Отчаявшаяся. Девочка, ведьмачка, княжна, дочь и всё в одной. Одна, она была совершенно одна, там… От асфиксии он ушёл в забвение, как уходят под лёд, резко и внезапно. Очнулся раньше остальных.

А сейчас, кажется, понял, почему все они остались живы.

Вода из котелочка принялась выкипать.

* * *

Рваные полотнища хлопали на солёном ветру. Седую мглу резали полукружия молний. Здесь они били полумесяцем. Не странно, если вспомнить, что под кораблём сейчас не находилось никого дна. Была вода, был звёздный свод над такелажем, а дна не было, также как и берегов. Здесь действительно можно блуждать вечно.

Гром не поспевал за брызжущими розблесками, задерживался, как и в ином, обычном мире: разряд, мгновение беззвучия и гра-а-а-а-а-а-а.

Врата в древний страшный город, таинственная сторона, где в мифах живут мёртвые. Пандемониум. Gfyltvybev.

Молнии стрекались, перебирали кучевые облака быстрыми лучащимися ножками сколопендроморфов. Пространство искажалось, сжималось и искрило. Горизонтальная ось абсцисс упиралась в Край Мира. Страшный и тусклый, он кровил красноватыми волнами трещин напряжения. И неумолимо притягивал. Неотвратимый, как Смерть.

Оснастку судна, корпус с парусами и мачтами покрыло блестящей, переливающейся наледью, защитным лабиринтом мороза. Инфернальный корабль и команда на полном ходу увлекались в растущий раскол.

Молнии били чаще, сталкиваясь, ветвясь.

Вспышка.

Два разнонаправлевленных полукружия, запаянные с концов, разбили муть небосвода идеальным сопряжением окружности.

Трепещущим змеиным кольцом.

Гром ударил по ушам до крови.

Высокий чёрный силуэт на капитанском мостике стоял в одиночестве. И если бы хоть кто-нибудь мог видеть его улыбку, то наверняка не отличил бы от ощера черепа, что заменял ему забрало.

* * *

Пустота и холод. Тьма, поднимающаяся из глубин. Тихая река — космос, лунная дорожка на реке — россыпь триллионов миров Спирали.

Ни ужаса, ни тоски, ни поражения, только холод.

Чудовищно и прекрасно, туманности отливали красным.

Она подумала: "Пусть река сама несёт меня."

* * *

Осень, вечер, сумерки. Тёмные воды Easnadh катили на своих волнах чёрный гигантский корабль к пристани Четырёх Ветров. На корабле царило небывалое оживление. На пристани и того боле, огонь маяка будто размножился: два причала были изрезаны гирляндами огоньков, фонарики в ладонях пришедших раскачивались на ветру, свечи пускали по воде в венках из веточек шиповника. Все они указывали путь прибывшим.

И плыли огоньки по реке, задуваемые осенним ветром. Как и надежда всех собравшихся, исступленно искрящая, готовая в любой момент оборваться, погаснуть от ледяного дыхания недоброй вести.

* * *

— Знал, что всё этим кончится? — спросил Эредин Бреакк Глас.

На Нагльфаре зажгли сигнальные огни. Перистые крыши Тир на Леа, затянутые густой лиловой затемью, высились мигающим огоньками окон тёмным узорчатым лесом.

— Укрывая от меня девчонку, знал, что совершаешь пустое действие?

Лицо Знающего, заострившееся и пепельное в темноте, не меняло выражения. Эльф привалился к борту, хоть плечи его не опустились, но облик выражал, насколько тяжело магу даётся стоять на ногах.

— Насильственный метод не всегда самый действенный, Эредин. Не всегда единственный, и ты это знаешь.

— Да, ты говорил. Тогда. — Король Дикой Охоты не отрывал взгляда от огней пристани. Немного помолчал, погружённый в свои мысли, после заговорил всё так же отрешённо и сухо. — Признаться, не ожидал, что когда-нибудь вновь заговорю с тобой в твоём привычном обличье. Собственно, это наша последняя беседа. Но ведь ты и так это знаешь?

Аваллак’х кивнул.

Всё о том говорило, всё. У любой войны должны были быть свои жертвы. Предатели должны быть наказаны, а победителей не судят. Даже если всё трижды было не тем, чем казалось.

Всадники Бурь собрались на палубе, огонь факелов тускло отливал на их латах.

— Креван Эспане аэп Каомхан Маха, Знающий Аваллак’х, ты обвиняешься в предательстве Народа Ольх, за саботаж, за неподчинение приказам своего короля и противоборство, за укрытие дочери Лары Доррен приговариваешься к смерти. По законам военного времени приговор приводится в исполнение немедленно.

Аваллак’х не дрогнул, ни единой тени не пробежало по его гладкому, как мрамор, лбу. Коротко звякнули двимеритовые цепи, когда Знающего уставили на колени. Было тихо и черно. Король Дикой Охоты провёл в стылом воздухе латной перчаткой.

— От собственного имени и имени Народа я прощаю тебя и не держу зла. Пусть смерть твоя будет мирной.

Молчаливые и чёрные чародеи и Знающие Охоты склонили головы, некоторые рядовые воины тоже, те, кто были знакомы с приговорённым.

Приговорённый медленно обернулся и безошибочно встретился глазами со взглядом чёрных пустых глазниц маски-черепа. Отыскать взглядом главного навигатора Гона не представляло труда, потому как стоял он в первых рядах, а шлем его с характерным символом мишени заливало мёртвым светом от шипастой сферы магического посоха.

Карантир Ар-Фейниэль склонил голову чуть набок, пренебрежительно перехватил железное древко покрепче и не сделал ничего больше. От всей его высокой фигуры, как и от магического артефакта, веяло лишь холодной безжалостностью.

— Твоё последнее слово?

Вздохнув, Аваллак’х так же медленно и спокойно повернулся обратно.

— Я хотел сделать лучше для каждой из сторон. Убегать от Белого Хлада бессмысленно, как и пытаться бороться с ним общедоступными способами. Ключ надо знать как вернее всего использовать. В ней единственная надежда.

В глазах Бреакк Гласа что-то изменилось. Можно было предположить, что слова Знающего достигли цели, если б их тут же заволокло другим, тёмным и неумолимым.

— Убьёшь её, пойдёшь вопреки Предназначению, и на твоих руках будет кровь всех миров, король. А твоя участь будет предрешена, как сейчас — моя.

Аваллак’х замолчал, явственно давая понять, что закончил. Уголок губ короля Ольх взлетел в неопределимой усмешке, обнажая край ровных эльфьих зубов. И не сказав больше ни слова, он небрежно махнул рукой ждавшему указаний Имлереху, и приговор был приведён в исполнение. Чётко, ровно, как не смог бы ни один обычный палач.

— Обернуть тело и голову в мой плащ и убрать его из-под ног. По высадке похоронить по протоколу. Приготовиться к швартовке!

Тишина длилась не дольше половины минуты. И экипаж Нагльфара рассредоточился по кораблю, готовя судно к сближению с пристанью.

Сиреневые сумерки переродились в настоящий сумрак.

В зеркале процессия — идут не спеша

Спроси: «Кого хоронят?», — ответят: «Тебя!»

Науменко

 

В дымке звёздных бурь она искала ответы. Но не находила. Зыбкие крылья мрака уносили прочь.

Ливень из звёзд закручивался, играющие светом рукава Спирали истончались, пока не превратились в одну маленькую отдаляющуюся точку. Очутиться в пустоте беззвёздного пространства оказалось неуютнее, чем думалось вначале.

Что там, за краем?

Тихое безбрежное море вечности. Холодное и одинокое ничто. Будто в зрачок морского монстра затянуло. Мир наизнанку.

Лишь в мириадах световых лет друг от друга то тут, то там загорались маяки галактик.

Когда она поверила, что достигла дна и бессмысленности окружавшего её, она захотела стать точкой, несоизмеримо мизерной, но быть.

Быть хоть чем-нибудь.

* * *

Бесконечность извне и вглубь, не зацепиться, не сопоставиться. Целое море вечности, омывающее её.

Она тонет, тонет в ледяном мраке, в искристых всполохах рубиновых туманностей.

Дна — нет.

* * *

Чадное облако выплыло навстречу из безвременья, балансируя на сколах отчаяния.

Призрак былой астросистемы. Кладбище звёзд — прах, пыль, пепел.

Она вплыла в туманность, как переживший кораблекрушение льнёт к призрачному берегу, не заботясь об опасности, там таящейся.

Туманность обступила её, сжала своими неощутимыми тисками. Она теперь часть этого непроглядья.

Она — ничто…

Но в жутком сером мраке что-то жило. Что-то тянуло, внутрь, всё глубже.

Пульсация света.

Сквозь песчинки и клубки, и соцветия серого вещества.

Глубже, ближе, на зов электромагнитных выбросов.

Чудовищная частота вращения. Хвосты из пепла на полюсах, бичом дыбящие окружающие пространства.

Космический маяк.

Пульсар.

Её сердце.

* * *

Билось.

Туманность обратилась туманом, в котором сложно рассмотреть ладонь вытянутой руки.

Веяло морем. Она шла сквозь паморок, поднималась по пологой круче. Единственная дорога — пятна света за мутными стёклами фонариков, убегающие во мглу.

Тангалоры в тумане и сами — туман. Голодные, злые. Слепые.

Лепет водниц.

И вой беса.

Веяло морем, гнилыми водорослями, землёй и смертью.

Смертью.

Фонарики привели её на гору к хижине, смутно знакомой. Сбитые еловые доски не чернели от сырости, но она знала, что хижина была построена многие века назад.

Время здесь не течёт.

Прикоснулась к двери рукой, ласково погладила древесину. В окошках горел свет; обещание уюта и спасения. Дом казался самой жизнью. В отличие от холодного и страшного тумана и остальной части острова, где опасностей больше, чем листов на древе, высящемся позади домика.

Она коротко постучалась. Ей отворили.

Внутри всё оказалось таким же мёртвым и холодным, несмотря на теплящиеся на стенах факелы, а её встретили семь слепых краснолюдов, в бородах которых запутались водоросли. Мидии наросли на страшных ранах, какие оставляют морские ехидны.

— Здравствуй, Госпожа. Не ждали мы, что ты вернёшься, — вода выливалась из обескровленного рта, когда заговорил старший.

Один краснолюд мучительно зевал, у него не было сапога, а на том, что осталось от ноги, гроздьями умостились полипы.

— А что, она разве уходила? Не помню.

Другой, со свернутой шеей, но без мидий, присвистнул.

— Ты опять все проспал, Гаспар. Ушла, ушла, ушла она, с тем, кто не смог меня спасти-и, у-у-у!

Сонный раскашлялся, и из лёгких с водой на доски пола повалился извивающийся угорь.

— Не дури, Иво, вот же она. Лежит на месте своём.

Все обернулись вглубь домика. И она с ужасом разобрала в темноте тело на ветхой койке. Её тело. Её и не её одновременно.

Та, что лежала, была другой.

Краснолюды, поснимав со стен факелы и заперев входную дверь на засов, двинулись к телу, и она вместе с ними.

Ни единого следа от шрамов не было на белой ровной коже, которая, несмотря на всю свою бледность, не казалась кожей трупа. Наоборот, покойница одна в этой комнате выглядела живой. Лицо ее, с чертами острыми и пронзительно, совершенно сообразными, пылало нездешней красотой. Длинное холёное тело сочетало в себе линии, одновременно заключающие резкость и плавность, завораживающую женственность и силу, но палящая мягкость, что туман, лишь укрывала неистовство застывшей стихии, обращенной в плоть. Она лежала как живая. Белое, как снег, лицо обрамлял ореол из мягких волн серебристых волос, острые линии бровей изгибались надменно, длинные ресницы отбрасывали стрелы теней на щёки; она лежала, безмятежная и тихая, с тенью улыбки на бледных губах.

— Вот посмотрю на неё и вспоминаю. То, что перед смертью было. Вспоминаю, что жил, — тихо и хрипло проговорил чернобородый краснолюд с галькой в глазнице.

Страшная, тёпло-холодная красота.

Её сковал необоримый, первобытный страх.

Моё тело. Недвижимое! Мама! Ма-а-амочка! Как мне в него вернуться?! Как мне верну-у-уться?!

Ветка оцарапала окно. А после донеслось эхо рога.

Неспешное. Как морской вал, тихое гудение переросло в гвалт.

— Нет…

— Три дня подряд её морской водой из глаз оплакивали мы. Теперь и пора, — замогильным голосом произнес старший краснолюд.

Паника, густая, горькая, оцепеняющая паника. Цири вздрогнула, когда знание поразило её.

Окошки домика медленно затягивало мутной коркой изморози. Туман хлынул из-под двери.

Первый удар метели оцарапал крышу.

— Не пускай… Не пускайте их… Не пускайте… Пожалуйста… Геральт! — хрипел призрак, не в силах двинуться, не в силах закричать, пригвождённый к смертному одру.

— Ess’tuath esse. Да будет так. Принц явился за ней. К сроку. Он пришёл за ней, чтобы забрать. Он разбудит.

— Не… Н-нет… Прошу… Спасите… Кто-нибудь… Спасите!.. хоть кто-нибудь…

Тишина.

Страшные тягучие мгновения тишины.

Дрожь, смертные судороги.

— П-пожалуйста... — хныкал, извивался в отчаянье призрак.

Беззвучие.

И стук. Град ударов с той стороны двери.

До скрипа петель, до треска древесины. Дверь тряслась от оглушительных ударов.

Она обмерла.

И водой хлынула в недвижимое, застывшее вечным сном тело.

* * *

— Очнулась.

Она почувствовала, как капелька пота скатилась по лбу. Разлепила веки. Было темно и зелено-серо, спину и шею колол грубый шерстяной войлок.

Из темно-зелёной темноты к ней приблизился светлый и неразборчивый эллипс, он завис над ней на пару мгновений и отдалился.

— Жива, — голос был незнаком ей и улавливался слухом ведьмачки чрезвычайно резонирующе, но она отчётливо различила неприкрытые нотки разочарования в нём.

— Оставь нас, Карантир.

Светлое пятно исчезло. Виски резануло болью, затошнило.

Цири передёрнуло от холода.

Конечности медленно наливались теплом и чувствительностью. Что-то задвигалось над ней. Сперва Цири не обратила на это внимания, потому что в глазах стоял туман. Но когда это «что-то» снова шевельнулось и подвинулось ближе, Цири попыталась дотянуться рукой.

Металл на ощупь, холодный металл. Но он был живым.

Лодыжки и запястья запульсировали от давления и холодка. Ведьмачка заторможенно моргала, а когда попыталась подняться, калейдоскоп невнятных цветов перед глазами поплыл и закружился.

Она полежала, отдыхая, пытаясь побороть приступ тошноты. Во рту противно горчило.

«Что-то» коснулось на этот раз запястья руки-исследовательницы, а зрение Цири, понемногу обрело фокус. Она уставилась на причудливую кованную вязь узоров новообретённого наруча, который был наверняка зачарованным. Волоски на руке электризовались. Она перевела удивлённый взгляд на металлическое «живое» нечто. Это оказалась огромная демоническая латная перчатка.

Цири крупно вздрогнула.

И глянула вверх, туда, где у её владельца предположительно должно было бы быть лицо. И как в любой страшной сказке, там не оказалось ничего утешительного.

Темнота. А из темноты на неё смотрело страшно бледное упыриное лицо Эредина.

Справиться с рвотными позывами на этот раз не было ни единой возможности.

— Cuach aep arse. Zireael.

* * *

— Где я? "Какой глупый вопрос".

* * *

Пристань сотрясалась от дыхания. Накаленное ожидание, тотальное напряжение. Самое сложное — выдержать его. Все ждали света.

* * *

Разгоняя тьму светом бумажных и стеклянных фонарей, стремился народный поток к пришвартовавшемуся Нагльфару. Не было ни смуты, ни давки, но как река темнеет от взметнувшегося со дна песка, так легко и гибко все отстоявшие позади проникли в первые ряды, насыщая процессию собравшихся всё большим количеством огоньков.

Алчущая толпа молчала.

Моряки-латники, молча салютуя с бортов, сгущались к трапам. На них больше не было пугающих шлемов, а открытые невозмутимые лица отмечала печать гордости.

Все ждали.

Видимо, среди встречающих нашлись маги, потому что огоньки некоторых взмыли в воздух и застремились, переплетаясь в дорожки света, аккурат к кораблю.

В следующий миг Красные Всадники начали расступаться.

Толпа зашелестела, зашевелилась, застыла.

Король с непокрытой головой вышел к толпе. И даже с высоты борта, на котором он находился, каждый разглядел прижавшийся к нему маленький светловолосый призрак той, что была призвана спасти.

Оглушительный и единый возглас вырвался из толпы и зазвенел в ночном воздухе.

Король Охоты неумолимо пересек палубу, пленница едва поспевала за ним, и приблизился к другом борту.

И снова грянул громогласный рёв.

И оборвался единым порывом, потому что в прохладном воздухе раздался раскатистый голос короля, на которого в этот миг каждый смотрел как на Бога. Слова его на их общем древнем языке заставляли сердца трепетать и гореть одновременно.

Есть слова, которые стоят тысячи. Произносимые им сейчас для собравшихся стоили в стократ дороже.

Они били в кровь, жгли. Они говорили о выполненном обещании и его преданности, о судьбе, о горнах возгоревшейся надежды. О спасении и Предназначении.

О реванше.

Только тогда, когда растаяло эхо его слов, толпа взорвалась отчаянным восхищённым ликованием и неудержимая волна упоения прокатилась по всей пристани.

Больше не прерываясь.

* * *

Тёмные воды были полны звёзд, а в её широко раскрытых зелёных глазах отражалось море огней.

Дикая, неистовая река народа. Поток, увлекающий в розблески десятков костров за деревьями. Она не могла поверить, что уже не спит.

Они сходили с корабля-призрака, навстречу живому бушующему потоку.

Дикая река.

«Волны» сошлись над ней. Цири бы разорвало, поглотило этим живым неистовым штормом из жителей Ольх, если бы не идущие впереди, воплощённая непоколебимость, воины Дикой Охоты, которых она каких-то… сколько? сколько-то часов назад остервенело резала на стенах ведьмачьей крепости. Если бы рядом не шёл, не держал за руку непреклонный, как Рок, Эредин Бреакк Глас…

Цири испуганно смотрела на лица в толпе и поражённо отмечала совершенно живые подлинные эмоции, отражающиеся на эльфьих лицах, которые, освещаясь светом фонариков, походили на ожившие гипсовые маски.

Босые ноги подкашивались.

Её приветствовали, её имя чествовали, её, восторгаясь, молили о спасении…

Она даже увидела слезы на раскрасневшихся щеках эльфок.

Слёзы…

Она не понимала слов…

Она дрожала, сквернословила под нос, а рука в мёртвой хватке короля Охоты отекла и онемела.

Её благоговейно касались…

Цири била дрожь от подступавших рыданий.

* * *

Это солнце не зайдёт сегодня ночью.

* * *

— Вы, люди, хрупки, что хворост. Не искушай судьбу.

Она сдастся. Она отступится, он знал, он видел это.

«Протяни руку и возьми»

Старик потерял сознание, и девчонка осталась без последней поддержки.

«…остановись и бери… »

Оцепенела, но не сломалась. Не имело значения.

«Да берёт рука сильного всё, что достойно того, берёт либо карает.»

— Иди ко мне.

Шаг за шагом. За шагом шаг. Триумф и поражение. Триумф — его.

Девчонка с неестественно прямой спиной дошла, в глазах — злая досада и опасение.

Бледная ладонь неохотно опустилась в стальной капкан его руки и его воли.

«…испокон веков так завелось…»

С латных ладоней Карантира синеватой молнией сорвалось заклинание, и девка, бесчувственно обмякнув, застремилась к земле, но не успела её коснуться. Ястреб хищно подхватил и крепко сжал свою ношу.

«испокон веков таков закон»

Посреди двора поверженной крепости дырами распахивались прорехи в пространстве, серые беззубые пасти порталов, впускающие ледяной ужас.

«Запомни, всё, что ты сможешь взять и удержать, — по праву твоё, сын.»

* * *

Хоть в рябяще-красный венок из шиповника и были вплетены веточки лиственницы для смягчения шипиков, но это нисколько не спасало от неприятных ощущений. Цири то и дело поднимала свободную руку, чтобы ногтями расчесать зудящую кожу головы.

Глаза её, безучастно скользящие по дымному пёстрому хороводу празднества, то и дело обречённо падали на переплетённые руки, её и её злейшего врага.

Смотреть в его сторону она отказывалась.

Замечала лишь порой боковым зрением блики костра на ощеренных рёбрах дьяволовой кирасы да мигание красных искр рябины в венке из перекрученных ветвей ольхи и мховых узоров, увенчивающих королевское чело вурдалака.

Она сидела, ровная, недвижимая и заплаканная. Лицо её не выражало никаких эмоций.

Река Easnadh смолой блестела в темноте, и шумели ивы. Как тогда.

«Дитя, я пленился твоей красотой:

Неволей иль волей, а будешь ты мой». —

«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;

Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

Гёте

 

— Ласточка может выскользнуть из рук при любой положительной возможности. Необходимо принять меры.

— Так точно.

— Не подведи.

— Так точно. Не подведу.

* * *

— Какого чёрта?

— Всё под контролем.

— Её сердце не бьётся.

— Я всё ещё контролирую ситуацию.

— Всё ещё?

Новосозданный разряд тока нырнул в застывшую грудную клетку посиневшей ведьмачки юркой серебристой змейкой. Аналогичным образом за окнами каюты в сером шторме ослепительно резанула молния.

* * *

Наводнённая народом поляна на правом берегу реки Вздох была усыпана кострами, каждый высотой с обелиск, трепещущие языки пламени высоко вздымались над уставленными сосновыми столами и лавками. То тут, то там на тёмной траве белым мелькали расстелленные скатерти. Столы и скатерти были покрыты как простой едой, так и деликатесами: каждый принёс, что имел. Блестящим содержимым исходили открытые винные бочки.

Элле чтили традиции, но со смертью Ауберона, восшествием на престол нового верховного лидера и известием о нашествии Вечной Зимы, ханжеская чопорность с большей половины слетела, как истлевший плащ.

Все собравшиеся искренне исступленно веселились. Как в последний раз.

Для прибывшего "короля"-победителя место готовили предварительно — сколотили помост с крышей, на котором расположились грабовый стол в гладкой янтарной застывшей смоле и два древних резных кресла-трона с высокими спинками (их пожертвовал из своей коллекции старейший представитель купчей династии). Для вождя и его военного трофея, соответственно.

Вместо цветочных гирлянд девушки наплели венков из шиповника и листьев на ореховом пруту, которые щедро раздаривали, каждая норовила непременно одеть свой веночек на какого-нибудь прибывшего героя в латах.

Вино и музыка лились рекой.

* * *

Цири перехитрили. Твёрдое решение напиться до лиловых единорогов (прежде она не раз видела их в этом мире) разбилось о клюквенный сок, — её тенденции просчитали, и потому нежное розовое вино в кубке на четвёртой замене обратилось морсом.

— Дерьмо.

Музыканты кончили играть сложную мелодию высокой трелью. Перевели дыхание. Принялись за следующую, более медленную.

— Если бы ты пробовала есть, было бы получше.

Цири, скосив глаза, резанула взглядом по хищному профилю.

— Хочешь, что б меня снова на тебя стошнило?

Эредин, усмехнувшись, молча покачал головой.

Он больше не держал её за руку. И вообще держался так, будто бы и вовсе забыл, что она находилась рядом.

До этого момента за весь вечер они не сказали друг другу ни единого слова.

— Что со мной будет?

— Это решится на Совете.

— Но ты же король. Все решения за тобой.

Эредин вновь усмехнулся, покачал в ладони кубок, чёрное вино гладко прошлось по ободку. Кубок был выполнен в форме черепа и инкрустирован крупными гранатами.

— У тебя допотопные представления о монархии, Зиреаэль. Я не удивлён.

Она не ответила. Помолчали.

Музыканты принялись за мудрёную и печальную мелодию.

Губы ведьмачки зло дернулись: она решилась.

— Что с моими друзьями? — начала она. — Что с ними сейчас и что будет в дальнейшем?

Эредин ответил не сразу. И если бы промолчал, ведьмачка скорее всего не решилась повторить вопрос. По крайней мере, не сейчас.

— А как ты сама думаешь?

Лоб Цири покрыла ледяная испарина, икры свело судорогой. Она опасалась начать говорить, чтобы голос не выдал дрожи. От паники, охватившей её. Развернулась на чёрном кресле и прямо взглянула в его лицо.

Ничего, ни единой эмоции.

— Понимаешь теперь, — Эредин Бреакк Глас повернул голову в её сторону и внимательно посмотрел в глаза. Его же, бледно-зелёные, не выражали ничего. Ничего. — что я чувствовал всё то время, что гонялся за тобой. Весь народ Ольх, сам мир могли в один миг перестать существовать, и только в моих руках — право решать: жить им или нет. Право. Но не Сила.

Цири сжала губы, побелевшими пальцами вцепилась в подлокотники кресла, только чтобы продолжить смотреть ему в глаза.

— Теперь такое право есть и у тебя. Попытаешься скрыться, заартачишься или откажешься подчиниться решению, и все — каждый из них — умрёт на твоих глазах.

— Я… — горло перехватило чьей-то невидимой костлявой рукой, против воли она начала давиться слезами. — Аваллак’х… сказал, что т-ты хочешь меня убить а, открыв Врата, поработить человечество… Что я должна была делать?

Эредин откинулся в кресле и, не сводя с ведьмачки тёмного взгляда, удовлетворённо отпил из кубка-черепа.

— Он прав на счёт последнего, что до первого... это решится на Совете, завтра.

К ним поднялись Элле в богатых одеяниях и, коротко поклонившись, заговорили на непонятном для Цири диалекте ellilon, король Охоты ответил на нём же.

Музыка стала надрывной и пронзительной как осенний ветер.

Когда он поднялся из-за стола и, беседуя с пышно одетой делегацией, спустился по ступеням, Цири, проглатывая вдохи, позволила себе зайтись в тихом прерывистом хрипе.

* * *

— Осенний король и осенняя королева!

В золотистом сиянии осенних костров под бой барабанов и переливы свирелей бурлило и пенилось, и разливалось по поляне подвижное облако эльфов.

Столы почти опустели, настал черёд танцев. И песен.

— Шипы Зимы нас боле не погубят, потому что раньше положенного пришла Весна!

Искры от костров отражались в блестящих глазах волнующейся в танце толпы. Искры ускользали к звёздам.

Элле чтили и уважали традиции, Элле знали, какую природу имели страх и надежда. Знали, что надежда убивала страх, а страх питался надеждой.

— И Солнце, сваренное во тьме ночной, сотканное из огня и света, горит, горит и слепит, слепит и жжёт. И, воспылав, сгорит, сгорит, чтобы согреть.

* * *

Она сидела с замершим лицом и до боли стискивала ладони под столом. На щеках не остывали слезы, наоборот, они солено пекли и больше распаляли лихорадочный румянец. Эльфы в рыжих сполохах исполинских костров метались лихорадочными тенями.

Цири было больно, горько. От противоречия в её собственном сердце в первую очередь.

Она скорее почувствовала, чем заметила пристальный изучающий взгляд. Эльф подсел к опустевшему столу невдалеке от царского помоста, и что-то неуловимо отличало его от остальных. Серое с серебром одеяние делало для первого взгляда среди пёстрых и открытых нарядов незаметным, но он не терялся, скорее вызывал недоумение, как оказавшийся не в том месте и не в то время.

Цири потянулась к кубку, чтобы разорвать зрительный контакт, отпила пару глотков и напряженно вперила взгляд в яркую праздничную мешанину из тел, тканей и остальных кусочков причудливой мозаики, на которую свет от костра дробил окружение.

Лёгкие, воздушные, несмотря на весь свой немаленький рост, силуэты Аэн Элле взвивались в танце, невыразимо грациозные, то сливаясь в ленту хороводов, то распадаясь на пары.

Цири опустила взгляд на свои грязные ногти и некоторое время любовалась ими, пока вновь случайно не скрестилась взглядом со странным незнакомцем.

На этот раз он улыбался. И это была не доброжелательная светлая улыбка, созвучная окружавшему их веселью, нет, это была холодная странная усмешка, которая граничила с молчаливым оскорблением.

Цири порадовалась ей. Это значило бы, что не все воспринимают её как спасительницу, и в его глазах, в которых сквозило презрение, нельзя было различить ни единой капли обожания соратников. Она решила, что это истинное лицо встретивших её Aen Elle.

Не глупые радость, восхищение или слезы... а презрение, пренебрежение и желание использовать, вот что в их головах на самом деле.

А подобное приятно ненавидеть.

В её ситуации правильней ненавидеть, а не трястись от сентиментальных и совестливых порывов, до боли сжимающих грудную клетку.

Цири ответила ему надменным взглядом и уже боле не собиралась отводить глаза.

Это раззадорило незнакомца ещё больше, усмешка стала прямо-таки издевательской, он склонил голову набок и от искристых всполохов костра за спиной в его светлых волосах, совсем как пламя, живописно вспыхнуло золото.

Странный контраст.

Цири поёжилась.

Девушки эльфки, мягко щебеча, стройной стайкой порхали от стола к столу, одаривая осенними венцами празднующих, но растерянно остановились у стола, где сидел незнакомец. Было видно, что они очень хотели подойти, но то ли стеснялись, то ли ещё что.

Цири подумала, что он, наверное, несмотря на внешнюю молодость, был скорее всего каким-нибудь старым эльфским хрычом, злым и сухим ректором академии, к примеру.

Эльф услышал их смущённые смешки и, чуть повернув голову, скупо и остерегательно покачал ладонью. Девочки артистично отпрыгнули и, схватившись за руки, ручейком, цветной весёлой змейкой утекли во вспышки огней.

Когда он вновь посмотрел на Цири, та уже оттёрла с щёк слёзы, а в клубящейся зелени её глаз горели гордость и вызов. Незнакомец тонко, но уже почти беззлобно улыбнулся. Потом его взгляд мазнул куда-то в сторону.

Подняв породистые чёрные брови в знак прощания, эльф легко вышел из-за стола. Стайка девушек вновь вынырнула из огней и закружилась вокруг него поющим хороводом. Голоса у них были прям-таки ангельские. Одна выступила вперёд и протянула веночек из листьев падуба с острыми золотисто-жёлтыми кончиками и ярко-красными венчиками ягод, на этот раз он позволил его на себя одеть. Эльфки, подхватив под руки, увлекли незнакомца в весёлую пляшущую круговерть. И скрылись из вида.

Цири пренебрежительно фыркнула.

Меньше чем через половину минуты радом с ней на своё место опустился Эредин Бреакк Глас.

— Тебя ещё не утомил праздник?

Цири пробрала странная дрожь. И она усиленно перебирала в голове все варианты последствий ещё не сказанного.

— Если только немного.

* * *

Шли молча, возле кромки чёрных вод спокойной реки. Реки, в которой отражались созвездия. Блеск лунного сияния серебрил лёгкую рябь.

Чтобы достигнуть загробия, надо переплыть какую-то реку. Река — всегда граница перехода. Даже если это граница миров. «Реки» бывают разные. Я видела. Я помню…

Еле слышно вздохнула.

— Можно я подарю его реке?

— М?

Цири сняла изумрудно-алый венец. Эредин безразлично пожал плечами. Свой он оставил неизвестно где ещё в середине празднества.

Отошла.

Прошла босыми ногами по росяной холодной траве, спустилась по мраморным ступеням, ведущим к реке. Присела, наклонившись к воде.

— Может, хоть ты отыщешь дорогу отсюда. — Шепнула ведьмачка в колючие веточки и горящие красным ягоды шиповника, который пах совсем не так, как пахнет шиповник в её собственном мире. — Неси его, Взох, неси, как много лет назад… нес меня, когда спасал от того, с кем сегодня ночью меня повенчали этим венком.

Едва он коснулся поверхности, то тут же был унесён быстрым течением.

Цири позволила слезам стечь. Отдышалась. Долго умывалась ледяной водой.

Когда поднялась, заметила, что Эредин с кем-то разговаривал.

Подойдя ближе, Цири внезапно захотелось вернуться обратно к воде, в темноту.

Рядом с Ястребом стоял и вёл беседу тот самый высокий эльф, что давеча испытывал Ласточку взглядом.

Но было поздно, Эредин, заметив её, нетерпеливо протянул руку.

Цири подошла.

Языка она всё ещё не могла разобрать. Только некоторые предлоги.

Сжав железную перчатку, взглянула на эльфов. Мало общего во внешности, но по жестам и манере держаться можно было определить сразу, что оба — воины.

Цири разочарованно перевела взгляд на тихие воды.

Теперь всё встало на свои места.

Никакой он не горожанин, а всего лишь один из всадников Охоты. Отсюда и неприязнь, и заносчивость.

Частный случай. Значит, её вновь начнёт точить совесть…

Эльфы закончили беседу, и пепельноволосый, дежурно попрощавшись с Ястребом, быстрым шагом направился прочь.

На неё он не взглянул ни единого раза. Даже глазом не повёл. Будто Ласточки вовсе не существовало.

— Кто он?

— Доверенное лицо. Ведуны пророчествовали, что выведут нового повелителя времён и измерений, лучше Лары, но в подсчёты прокралась ошибка. Ошибкой оказался Карантир, и всем не поздоровилось. Поаккуратней с ним, несмотря на мои инструкции, он уже пару раз пытался тебя убить. Однажды даже вышло.

Брови Цири встретились на переносице.

— Идём.

* * *

Склеп на первый взгляд. Да и на второй взгляд тоже. Каменный склеп в форме усечённого конуса в вихре каменного кружева.

С ясеней, окружающих постройку как колоннада, непрестанно слетали золотые листья.

Поэтическое зрелище, даже ночью.

Но Цири это напоминало только кладбище. Печать увядания.

Коленки не переставали дрожать, а ступни и вовсе заледенели.

Внутри, посреди постройки располагался очаг, выкованный из чугуна, он представлял из себя чёрный скелет невиданного бутона гигантского цветка. Ласточка сразу направилась к нему, уселась на мягких соболиных шкурках и протянула окоченевшие конечности к огню.

Огонь согревал.

Скрежет метала о метал раздавался у неё за спиной и перестал где-то у широкой софы, устланной сшитыми между собой ондатровыми шкурками.

— Когда я умру?

Эредин сел и расслабил шнуровку кожаного панциря на локте.

— Я же сказал, решения по поводу тебя вынесет Совет.

Цирилла обернулась, обожгла взглядом.

— Не держи меня за кретинку. Это ведь решённое дело. Аваллак’х…

— Аваллак’х слишком много времени потратил на то, чтобы прятать тебя от меня. В Тир на Леа его давно не было.

Цири резко развернулась к огню.

— Как будто что-то могло измениться. — буркнула она.

— Совсем немногое, на самом деле. Но этого пока хватит, чтобы не спешить с выводами.

Она до боли сжала кулаки.

— Ответь. Когда? Мне позволят написать семье?

Послышался лязг снимающихся доспехов.

— Это ты о ведьмаке и чародейке или ком другом?

Цири поняла, что выспрашивать бесполезно. Поэтому замолчала.

Из сквозной розетки на потолочной скважине сыпались листья. Падали в огонь, сгорали в огне. Цири тоже пылала.

— С тобой ничего не случится, — серьёзно проговорил Эредин, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, — пока я не стребую с тебя причитающиеся репарации. Носиться в этом доспехе не так-то и просто. Иди сюда.

— Зачем?

— Подойди.

На негнущихся ногах она дошла. В висках набатом стучала кровь, адреналин иглами впился в плоть, живот скрутило.

— В последнее время у меня начала ныть шея.

Руки Цири мелко дрожали.

Одним движением эльф смахнул аспидно-чёрные волосы на левое плечо.

Дьявольщина.

— Сильнее, ты ж меч в руках умеешь держать, а разминать мышцы — нет?

Не ведись на провокации, девочка. Это всё проверка, попробуешь ли ты его прикончить или нет.

— Уже лучше. Да, плечи тоже, вот так.

Ондатровые шкурки, на которых позади обнажённого торса Эредина на коленях стояла Цири, казались ведьмачке раскаленными углями.

— Я думаю на завтрашнем Совете занять позицию против непосредственного открытия Ard Caeth. Ведуны вспомнили о других вратах, старых, забытых. За пределами Барьера. Шанс небольшой, да и потерь не избежать, если туда отправиться.

Пальчики девушки заработали упорней.

— Говорят, что вторжение Белого Хлада тоже можно остановить при помощи закрытия или открытия каких-то загадочных врат.

— А разве это не естественный этап в жизни любого мира?

— Не вполне.

Широкая ладонь Эредина накрыла её ладошку. Цири вздрогнула, как от удара. Все прошлые прикосновения через стальные перчатки не шли ни в какое сравнение.

— Твоя судьба балансирует на очень тонкой грани, мотылёк.

Цири чувствовала, как тает каждая кость в её теле. Аккуратно отняла руки и села.

— Я не знаю, что мне делать. — Честно призналась она, вперив взгляд в сцепленные пальцы.

Эредин развернулся к ведьмачке.

— Это уже не твоя забота. Делай то, что скажем. И будь, что будет.

Она подняла на него зелёные глаза и поняла, что уже не опустит. Не отступится.

От Эредина шёл такой же жар, как и от огня в очаге. Даже сильнее.

Как назло вспомнились слова из книги, авторство которой благополучно забылось, там короля сравнивали с огнём в камине. Если стоять далеко — замёрзнешь, если близко — сгоришь.

И верно. Только "адское пламя" было бы уместнее.

Цири поняла, что случится в следующее мгновение, а потому попыталась спастись.

Лихорадочно перебрала в голове всех. Яльмара, Ярре, Мистле, Хоттспорна, Ауберона, пару безымянных стражников, Скьяля, одного странника и даже ясноглазого рыцаря в чёрном доспехе, но без шлема, по краям которого, словно лезвия, блестели перья хищной птицы.

Цеплялась из последних сил, но все они таяли в зовущих провалах зрачков всадника Бурь, в гулкой угольной черноте.

Но в этой тьме вспыхнуло одно имя, один незабвенный образ.

Святой и светлый.

Мальчишка с шрамом на виске.

Из совсем другого мира, из другой жизни. Но он был, он был! Она помнит…

Поздно, Тьма приблизилась.

Эредин, согнув в локте руку, на которую опирался, склонил голову и подался вперёд.

Её запёкшиеся губы опалил крепкий поцелуй.

Так, как ей снилось.

Как клеймят скакунов, безапелляционно, жёстко и верно.

Непростительно. Ужасно. Ужасно унизительно.

Сладко до дрожи, до боли.

Цири поперхнулась выдохом. Голова пошла кругом.

Но выждав, ответила. Приоткрылась, вбирая чужое дыхание, будоражащее, пьянящее. И потянулась навстречу, сначала осторожно, потом смелее.

Тьма. Кроваво-киноварно-огненная тьма плясала под зажмуренными веками, тьма вокруг, тьма под кожей, тьма струилась в венах вместе со вскипающей кровью.

Тьма — его чёрные волосы, в которых путались её пальцы.

Склонила синхронно голову в противоположную сторону, скользнув мягким языком глубже, исследуя, вбирая.

Цеплялась за горячие твёрдые плечи того, кого так долго считала извергом.

Сердце. Сердце обратилось горящим искрящимся угольем в груди, которое хотелось вырвать, чтобы не мешалось.

Умирала. Возрождалась.

Ведьмачка в лапах самого страшного из известных чудовищ. И ничего не могла с этим поделать.

Серая неплотно застёгиваемая рубаха полетела куда-то в сторону, а обнажённые лопатки прижались к прохладному бархату шкурок.

Хватая ртом раскалённый воздух, выгнулась от влажного касания осеннего воздуха к напрягшимся грудкам.

Безумие. Сплошнейшее безумнейшее безумие. Этого не может быть…

И всё-таки происходило. Эредин разомкнул кожаный пояс на её талии и не торопясь стягивал клёпаные брюки.

Замирала. Покрывалась гусиной кожей. Освободившейся ногой прильнула, потёрлась о место, которое под железным набедренником эльфа хранило след от её гвихира, плотно прилегающий чеканный понож девчонки лязгнул о железо оставшегося доспеха короля.

Прикосновения его рук оставляли ожоги, вбаливались глубже, распаляя тянущее болезненно-блаженное ощущение глубоко внутри, у корней живота.

Кипящее, грозившее вылиться за край, невыносимо адское желание до одного единственного мужчины, что был над ней.

Она хотела его, его рук, его прикосновений, его влечения и больше не боялась признаться в этом, самой себе...

Цири чувствовала себя живой как никогда прежде.

* * *

Где-то вдалеке шумел промозглый осенний ветер. Огонь в очаге почти погас, и стало прохладнее.

Зашипев, перевернулась, прижалась к горячему твёрдому телу, поцеловала в плечо, устроила голову на сильной руке. И задумчиво рисовала кончиками пальцев узоры на острых эльфьих скулах, гордом хищном изгибе носа, тёмных губах, изгибающихся в снисходительной полуулыбке.

Мягко зарылась лицом во влажные волосы, прижалась к острой ушной раковине бордовыми губами и шептала, шептала.

"Доживем ли до рассвета, если в сердце ночь?"

Жесток закон, но это закон.

Цицерон

 

Её волосы — свет, холодный лунный свет.

Глухая холодная ночь, но она не дрожит. Огонь — сердце огромного бутона, парадоксальных сочетаний формы — трепещет, потрескивают ольховые поленница.

Меня не запереть, не закрыть. Им меня не пленить, поэтому они меня шантажируют. Но время ещё есть. Пока есть, а, значит, — выберусь.

Из сквозной розы на каменном своде над ними лились лунные нити. И кружились, и медленно опускались листья. Золотые, багряные, огненные. Медленным рябым водоворотом осень пронзила их обитель.

Уничтожитель…

Маленький кожистый и скрючено-жёлтый листочек приземлился на её обнажённое бедро.

Но ведь у меня нет выбора? Тем более он сказал, что… он сказал…

Сквозь отверзнутый свод можно разобрать созвездия.

Он сказал, что можно как-то по-другому открыть их дьявольские Врата, что я не умру, что даже можно придумать как остановить Белый Хлад, чем бы он ни был. А вдруг — врет? Вдруг всё это только для того, чтобы я как дура надеялась: «обойдётся» и была сговорчивей?.. Вдруг всё это — обман?

Она зажмурилась и прижалась. Её волосы — звёздный мерцающий вихрь — просочились в вороные волны волос Эредина — в первозданную межзвёздную Тьму.

* * *

— Для вас же не писано ничего. Вестимо, творите, что вздумается.

Эредин чуть приподнял брови.

— Предубежденность. Ты хоть сама поняла, что сказала?

— Ну да… Тебе ведь никто не указ, над тобой никто не стоит, никто не властен…

Они остановились на мосту. Том самом мосту.

— На мой взгляд…

— Ложный взгляд, превратившийся в привычку, — отмахнулся эльф. — переставай думать, что твои взгляды истина в последней инстанции. Это не так.

— Значит, последняя инстанция — твои взгляды?

На реке тёмными скорлупками покачивались вдалеке лодки. Бил ледяной, пронизывающий ветер, не такой, каким Цири запомнила его в своё последнее прибытие. Тогда цвела и таяла в тёплом воздухе весна, а сейчас — осень, за спиной которой нависла жуткая тень ползущего Белого Хлада.

Цири пялилась на воду, ждала, но так и не дождалась никакой реакции со стороны Эредина. И это было почти унизительно, ничего её та, прошлая победа, не изменила, ничего не поменяла. Ласточку захватили. И для него то поражение сейчас абсолютно ничего не значило.

Ну, хоть шрам остался. И то хорошо.

— В чём смысл? Сейчас, когда всё стоит на кону? Почему вы тратите время на лишнюю суету?

— Потому что закон выше всего и един для всех. Думаю, чтобы человек это понял, надо подождать ещё пару сотен лет эволюции, у нас нет столько времени, идём.

* * *

Правда огрела её по голове, как резко раскрывшаяся дверь.

Нет.

Нет. Нет. Нет!

На минуту она забыла как дышать. Перед глазами пронеслись страшные образы, замутило.

Нет. Он не мог… Просто не мог.

* * *

Цири вся подобралась, шла молча.

Когда ведьмачка и Эредин подошли к огромному зданию с устремлёнными вверх тоненькими пилястрами и белоснежным портиком, на ступенях их встретил тот самый высокий эльф с пепельными волосами, стянутыми на затылке, и холодным непроницаемым взглядом. Опять весь в сером. Вот только теперь она знала кто он.

Изъяснялся лейтенант Охоты крайне скупо, прямо на ходу передавал Эредину жёлтые листы рапортов. Стало понятно, что его обязанности не заканчивались штурвалом Нагльфара и развесёлыми облавами, он был фигурой более, чем значимой. Стал, поправила себя Цири. Он стал таковым благодаря смерти Ауберона, воцарению Эредина и, собственно, благодаря самой Цирилле, вернее, объявленной на неё охоте.

Её желудок болезненно сжимался от нервов.

Что, если всё фарс? Что, если бы я успела что-то предпринять до этого момента? Вдруг можно было…

Она резко втянула в себя воздух.

Нет. Тогда бы они убили их… Да и с этими дерьмовыми кандалами я никуда не могу деться.

Ведьмачка посмотрела на чеканные наручи и поножи, которых могло открыть разве что специальное заклинание. Никаких замков, никаких перемычек — ничего, будто сплавлены.

Холера.

Навигатор обернулся и кинул на Ласточку флегматичный взгляд. Цири изрядно подотстала и еле плелась на слабеющих ногах позади рослых и бодро шагающих мужчин. Чародей повернул голову к королю и проговорил пару замечаний на ellilon. Она сразу догадалась в чём дело. Пресловутое "Zireael" прозвучало скомкано и без гласных: Zr`l.

Вот сучёнок, да ведь он мысли мои читает!

Цири в сердцах пнула красный ковёр. Эредин рассмеялся и латной кистью подозвал отстающую ведьмачку. Раздражённая, она быстро с ними поравнялась.

— Скажи своему «доверенному лицу», чтобы он больше не смел лезть в мою голову, — зло процедила Цири на всеобщем, гордецки вскидывая голову. — Никогда.

Эредин вновь рассмеялся, потрепал бесстрастного навигатора по плечу и сказал что-то на наречьи народа Ольх, что-то очень короткое, по всему — скабрёзное.

Цири, приняв независимый вид, пыталась поспевать за эльфьим маршем.

А потом в ушах зашумело, накатило, серый невнятный шум.

И в голове, как в пустой крынке, раздался низкий насмешливый жутковатый голос.

"Идёт."

* * *

Их было эльфов сто, не больше.

Большой свободный зал с кафедрами и расформированными ложами, изукрашенный растительной лепкой потолок и стрельчатые гигантские окна, как строй зеркал королевы ледяных великанов, нависли над Цири. Пространство угнетало, делало и без того небольшую Ласточку просто мизерной в масштабе комнаты мирового управительства. Казалось, весь этот простор давил на неё как водяная толща.

Её усадили в деревянное резное кресло, чьи подлокотники почти равнялись по высоте с исполинской источенной фигурами спинкой, почему-то Ласточка подумала, что оно похоже на клетку.

* * *

Заседание длилось уже час, Цири вглядывалась в каждого и силилась запомнить. По элементам одежды, по цвету волос, по голосу и взглядам на неё саму. Это было вдвойне мучительно от того, что девушка не разбирала о чём они толковали. Но всё кричало о том, что заседание поделилось на два противоположных потока воззрений.

* * *

Два часа. Члены совета стали высказываться напористей, резче. Двадцать шесть раз она поймала на себе гневные взгляды. Сорок два — пренебрежительные, семь — изничтожающих и всего три благожелательно-нейтральных от трёх разных членов совета.

Какой удачный расклад.

* * *

Три часа. Выступал медноволосый эльф с хитрыми глазами и западающим звуком «р» в речи. Он ни разу не посмотрел на Цири, поэтому понять точно его настроение ей было сложно. Но по некоторым словам становилось очевидным, что он лил воду и не собирался принимать ни одну из сторон.

* * *

Высокий и худой, как Хим, седоволосый Saevherne подошёл к кафедре, кожа туго обтягивала остроконечный резкий эльфий череп, запавшие водянистые глаза неопределённого светлого оттенка источали самодовольство и важность. Он грозно взглянул на Цириллу и принялся бубтеть на весь зал Совета. Цири закатила глаза.

Всё ясно. Давайте следующего.

* * *

Через семь выступлений и три спора в зал ввалилась гигантская туша эрединова военачальника при полном параде, его облику мучительно не доставало булавы и щита.

Ловко пристроившись на свободных местах (одного явно было мало), бритоголовый увалень с надменным интересом принялся вникать в происходящее.

Цири с ненавистью сверлила взглядом его отвратительную рожу минут десять, чего он, конечно же, не заметил.

Её руки чесались дать ему хотя бы затрещину за то, что он тогда чуть не убил Весемира.

Хотя после того, как сам король Дикой Охоты предупредил какие отбитые у него офицеры, Цири задумала сделать всё хитро, осторожно и желательно поближе к непосредственному начальству.

Отплачу, урод. Тебе. И всем вам.

* * *

А потом произошло это.

На кафедру поднялся он, Ге’эльс. Она его вот сразу узнала. Благожелательный тон намесника полился в уши Цири свободной знакомой мелодией Старшей Речи.

Абсолютно внезапно и естественно, впервые за заседание Совета, она встретилась глазами со взглядом Эредина. До этого он на неё ни единого раза ни глянул со своего каменного трона посреди залы.

— Я считаю, что мою речь вежливо озвучить на том языке, который уважаемая дщерь Лары Доррен аэп Шиадаль знает в совершенстве и всё всенепременно поймёт.

Эредин едва заметно нахмурился. Цири это заметила.

* * *

— Una hirundo non facit ver. Одна ласточка весны не сделает. Господа, поэтому я искренне не могу понять вашего неверия относительно того, что лучший выход это не тот, где достаточно прорвать один, пусть и вместительный, лаз в отдельно взятый мир и затратить на подобное весь драгоценный ресурс, благородно пожертвованный нам во спасение дщерью Лары Дорррен (Цири задохнулась от возмущения), но тот где можно нащупать былые заросшие тропы и вновь обрести дороги к иным, более плодородным и долгоиграющим пристаням. Пламя Ласточки поведёт нас в темноте неизвестного и укажет путь к былому…

* * *

— Белый Холод подобен пандемии, миры будут вымерзать один за другим, тем более он стал, как утверждают уважаемые Знающие, нестабильным и предугадать появление Белого Холода в незаражённых мирах задача ныне почти неразрешимая.

Ну-ну.

* * *

— В оставшихся рукописных свидетельствах Кревана Эспанэ аэп Каомхан Маха, казнённого за тяжкое предательство на корабле архонта, говорится… …

Что?

* * *

Нет.

Нет. Этого не может быть, ведь он…

* * *

Правда бьёт больно, как стремительно раскрывшаяся дверь.

Правда.

Нет. Нет. Нет!

Нет. Он не мог…

Не мог так со мной поступить.

* * *

Там, в тёмной гулкой части её хрупкой черепной коробки, зарождался, рос и формировался чужеродный не-Цирин вопрос.

Вязкий, серый и бездушный как и его создатель.

"Не мог? И почему же?"