Acedia (гет)

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

С. Есенин

Сириусу кажется, что, стоит матери порезаться, из раны потекут чернила. А кожа рассыплется старой, тонкой и прозрачной от времени бумагой, как рассыпаются в руках архивы из семейной библиотеки. За неуважительное отношение к книгам он получает по шее, а чтение теперь — только под пристальным надзором отца.

«Чтоб он еще дома трезвый бывал», — думает Сириус и фыркает на покрывшийся тонким слоем пыли портрет Финеаса.

«Он хотя бы не вопит как ополоумевший».

Ведь всё в этой жизни просто: небо голубое, солнце светит, а Вальбурга Блэк — презирает своего старшего сына.

Отца еще можно терпеть. Он почти не выходит из своего кабинета, да и в отличие от ненависти матери ко всем, кроме Регулуса, в нем, может, и тлеют какие-то отцовские чувства.

Блэк-старший даже встаёт на сторону Сириуса, когда Вальбурга и Друэлла вдохновенно обсуждают его с Андромедой брак.

«О Мерлин, неужели у папеньки хватило храбрости ей отказать?»

* * *

Сириусу девять, когда, подначиваемый матерью, он впервые запускает в Кикимера вторым Непростительным. Эльф стоически терпит пытку, беззвучно подрагивая на пыльном ковре.

— Ты — Блэк, — твёрдо заявляет Вальбурга, довольно скрещивает на груди руки и смотрит, как домовик дважды кашляет кровью на ковёр перед тем, как аппарировать обратно в чулан. — Никогда не забывай свое благородное происхождение.

По углам прячутся тени чего-то страшного и неизведанного, и вместе с ними гордыня черноротой змеёй заползает в сердце.

— Я — наследник древнего рода Блэков! Ты должен мне подчиняться! — заявляет Сириус в лицо соседскому маггловскому мальчишке, за что моментально получает от него снежком в лицо.

* * *

Патлатый маггловский мальчишка проходит по улице по два раза на дню. Зима тихо тает, но погода всё еще остаётся по-лондонски отвратительно-мокрой.

— А ты смешной, — он протягивает Блэку сэндвич с сыром и садится рядом на скамейку. — Давай дружить?

Сириус вертит в руках это странное что-то в не менее странной серебристой обёртке, а потом швыряет его прямо в лужу.

— Не буду я есть эту отраву, и друзья мне не нужны!

* * *

— Оборотни, находясь в своей человеческой форме, ничем не отличаются от нас. Состояние начинает проявляться только за неделю до полнолуния в виде улучшенных рефлексов и сенсорных чувств. Розье, как жаль, что вас не научили нормально складывать самолётики. На отработке в пятницу я научу.

Новая преподавательница ЗОТИ — странноватая, и Сириус долго не может понять, хорошая или плохая эта странность.

— Да у неё что, глаза на затылке или чего? — Джеймс пихает его локтем в бок.

— Да не, там целый Сам-знаешь-кто прячется, — оба тихо ржут, закрываясь книгами, и на этот раз пинает их Люпин.

— Большинство стигм, связанных с ликантропией, исходят от людей вроде Фенрира Сивого, которые используют своё состояние, чтобы оправдать своё аморальное поведение, называя это «связью со зверем внутри». Поттер, Блэк, минус пять баллов с каждого за болтовню.

* * *

— Да чтоб он сдох, — шепчет Джеймс, глядя на карабкающегося к Визжащей хижине Снейпа. — Задолбал, блядь. Будет знать, куда свой нос совать не надо.

Сириус сжимает в руке разбавленное, чтоб его, огневиски и смеётся так, что какой-то старик на портрете просыпается и уходит. Спать куда-то в другое место или жаловаться — непонятно.

На небе блинчиком на веревке болтается луна.

* * *

— Если вы не скажете, кто это всё начал, на отработку пойдёте все шестеро.

Снейп смотрит с ненавистью, Малфой пинает кусок поломанного стула, и Питер издаёт действительно мышиный писк, пытаясь спрятаться за сникшим Римусом. Стоило выйти на полчаса, и класс — в щепках.

— Это Джеймс начал, профессор, — тихо бормочет Петтигрю, боязливо поглядывая на Поттера. Он ведет Мэри МакДональд в Хогсмид.

— Ну ты и крыса, — шипит Сириус, скалясь в сторону пухлого Питера.

— Я жду вас в субботу у себя. Всех.

* * *

— По складам будто гиппогриф прошёлся, честное слово. Сириус, колись, неужто мать отравить собрался, а?

Альфард, ясень пень, шутит. Конечно — ведьму ничем не прикончить, даже если сильно постараться. Младший Блэк, ещё не совсем отрезвевший от дядиного рома, сжимает новый, ещё пахнущий типографией выпуск «Пророка» в одной руке; от эмоционального выброса начинают тлеть уголки. В другой — Альфард тихо матерится и обещает позже надрать за это зад племяннику — дорогущая итальянская сигара.

Старший Блэк, глядя на это всё, вырывает из одеревеневших рук Сириуса газету. На главной странице — миссис Забини с новым мужем. Четвёртым? Пятым?? А на столе — письма, письма, письма, со следами то помады, то слёз, и стихи, стихи, бесконечные стихи.

— Мерлин, — Альфард надрывно смеётся и открывает настежь окна. — Какой же ты ещё дурной, гиппогриф тебя раздери.

* * *

— А если на минуту остановиться, то поймёшь: ты дышишь, вдох-выдох-вдох, и так несколько десятков раз в минуту. Жизнь, какой бы нереальной она ни казалась, состоит из бытовых мелочей, к которым уже привык настолько, что даже не замечаешь.

Голос Марлен ломается, и она садится обратно, чтобы не упасть. В конце стола рыдает Молли — сегодня с задания не вернулись Гидеон и Фабиан Прюэтты. Одноглазый Грюм говорит что-то, но Сириус не может расслышать, что. Видимо, это работает плохо — через секунду Уизли сдавливает его в железных объятиях, а причитания становятся еще громче.

Блэк, видя ошалевшее лицо мракоборца, почти смеётся.

* * *

— Я уверен, мой отец не захотел бы, чтобы его лучшие друзья стали убийцами из-за такого, как ты, — смело говорит мальчишка, и чужая палочка в руках Сириуса слегка вздрагивает.

«Да чтоб он сдох!» — говорит в его голове шестнадцатилетний Джеймс, и Блэк решительно делает шаг вперёд. Он не видит, как Римус за шиворот отдёргивает в сторону Гарри и как закрывает глаза руками девчонка Грейнджер.

Комнату озаряет зелёная вспышка.

* * *

— Ты действительно собираешься с ним жить? — Гермиона чешет забинтованную руку и хмурится. — Ты же его совсем не знаешь!

— Он был лучшим другом моих родителей. Я верю ему, понимаешь?

— Гарри, нет!

— Гарри, да! — передразнивает Поттер и закидывает ноги на стол. Мадам Пинс дважды кашляет и угрожающе поправляет очки.

* * *

Когда профессор Люпин помогает Гермионе спуститься с шатких ступенек «Ночного Рыцаря», над задымленным Лондоном уже начинают сгущаться сумерки. Она несвойственно спотыкается и чуть не падает, в последнее мгновение хватаясь за свежеокрашенный фонарный столб.

Краска на руках — чёрная.

Весь мир погружается в, тролль её дери, черноту.

— Нужно быть аккуратней, Гермиона. Еще не хватало что-то повредить, — выходит резче и грубее, чем хотелось. Грейнджер с удивлением смотрит на бывшего учителя, и ей кажется, что она видела, как блеснули в тусклом свете клыки.

— Простите, профессор.

Внезапно добрая улыбка раздвигает его губы, и он кладёт руку на её плечо точно так же, как Невиллу на первом уроке с боггартом. Когда-нибудь Гермиона будет смеяться от этой ассоциации.

Мимо уха пролетает, жужжа, как маленький самолёт, жирный майский жук и садится на забор. Римус, оказывается, всё это время что-то говорил.

— ...Но я не думаю, что вы с ним будете пересекаться, — Люпин вкладывает в её руку шершавую бумажку. — Он всё свое время проводит с Клювокрылом. А теперь прочитай адрес.

* * *

Нимфадора — яркая, живая, как сияющий на солнце витраж.

Во вторник она домывает посуду после ужина и насвистывает себе под нос какую-то до жути знакомую мелодию. Мыльная пена разлетается во все стороны, и лужицы подтирает плюющийся тихой руганью Кикимер. Сириус подкрадывается неслышно, как дементор, и запускает холодные — вечно холодные — руки ей под футболку.

Тонкс, словно сама не своя, поворачивается быстрее пикси и локтем бьёт Блэка по рёбрам так, что он отшатывается на три шага. Её глаза — две холодные чёрные дыры, того и гляди, затянет внутрь.

Витражи — осколки битых стёкол.

— Это не смешно, Сириус, — Молли поджимает губы и отдаёт Гестии засаленное полотенце. Гарри только сейчас понимает, что это не в ушах шумит — то крёстный, опершись на древний шкаф, смеётся хриплым, лающим смехом. — Мальчики, пойдите вытрите пыль в прихожей.

Уизли-младший что-то бубнит в ответ, но Поттер вытаскивает его из кухни почти что за шиворот.

— И не стучите ногами!

— Не стучу!

— Зато шаркаешь, — справедливо подмечает перевесившаяся через перила лестницы Джинни и высовывает язык. За её спиной Фред и Джордж куда-то тащат пустые колбы. — Как старая бабка шаркаешь. Шурх-шурх.

— Не шаркаю! И не стучу! И пыль свою сами вытирайте! — орёт покрасневший Рон, и от этого крика просыпается на портрете миссис Блэк.

* * *

На вторую ночь бессонных метаний по кровати под храп Рона, когда спальня надоедает до тошноты, Гарри вылезает из-под одеяла и натягивает тёплые носки, которые связала миссис Уизли. Дома жутко холодно, и в них половицы скрипят чуть меньше.

На лестнице останавливается — с кухни пахнет виски. Обычным, маггловским виски, иногда — ромом, от которого у Блэка рот не закрывается, или портвейном, под который хорошо молчать и считать кирпичики в стене. В ночи, когда приходит Римус — еще и обычным сливочным пивом.

Молли не перестаёт жаловаться на хозяина дома ни МакГонагалл, ни Андромеде, ни тому же Римусу, мол, дисциплину хулиганит, бардак бедокурит, а все попытки образумить успешно херятся банальным отсутствием желания слушать. Иногда, когда вклинивается Сириус, происходит сеанс синхронного битья посуды, к его тихой радости.

Гарри не винит крёстного и даже понимает.

В последний раз, на свой вопрос «Что происходит, Сириус?», тот совершенно искренне и немного злобно отвечает, что происходит форменное блядство.

Серые глаза невидяще смотрят сквозь стены и время. Он, наверное, еще не совсем вернулся оттуда. За окном последние красные листья летят на ветру, как пьяные бабочки, а само завывание похоже на пёсий вой. К чему тут вообще собаки — Гарри понять не может, обычно всё это напоминает крики банши.

Замечая резкое движение краем глаза, он пятится к стенке. Блэк подходит вплотную, смотрит прямо в глаза и сжимает плечи так, что почти больно. От него пахнет затхлой, слежавшейся одеждой, спиртом и потом, будто он уже невесть сколько не мылся. Но Гарри не страшно, ведь это же Сириус — самый близкий ему человек на всём, наверное, белом свете.

— Знаешь, что с такими, как ты, делают в Азкабане? — шепчет Сириус почти в самое ухо, и по спине то ли от холода, то ли от страха, то ли от чего-то еще пробегает табун мурашек.

А потом он смеётся, и его безумный, зловещий, хриплый смех звенит в ушах набатом, и глаза, которые Гарри помнит такими добрыми, тёплыми, понимающими, теперь темные и пустые.

Ничего. В Азкабане только одиночные камеры.

Где-то далеко разбивается о скалы ледяной океан, и звенят, ударяясь о бетон, цепи.

* * *

— Мистер Блэк! Я не хотела вам мешать! — книга из рук Гермионы падает на пол библиотеки с глухим шлепком, вздымая в воздух полупрозрачные тучки пыли.

— У меня есть имя, знаешь ли, — наигранно-обиженно подмечает Сириус, вставая с кресла, словно не замечая её последних слов. А потом, подумав, добавляет: — А выкать Аберфорту будешь. Не такой уж я и старый.

— Миссис Уизли не одобряет это, — Грейнджер показывает подбородком в сторону полупустой бутылки огневиски, замечая, насколько сильно от него пахнет алкоголем.

— Миссис Уизли не понимает, что это мой дом. Захочу — напьюсь, как свинья. Захочу — шлюх из борделя приведу. Захочу — сожгу к чертям всю эту библиотеку! — Сириус яростно хлопает рукой по столу, и всё, что на нём лежало, слегка подпрыгивает, включая стоящую неподалёку Гермиону.

— Если вы тронете книги, мистер Блэк, — с запалом начинает она, но запинается, а потом отводит взгляд куда-то в сторону.

— То что? Язык проглотила, котик? — он делает шаг навстречу, и она пятится. — Где же твоя хвалёная гриффиндорская храбрость, а?

— Вы путаете храбрость с безрассудством, — бормочет Гермиона, разворачиваясь и быстрым шагом направляясь в сторону двери. Сириус фыркает и хватает её за руку, предотвращая преждевременный побег.

— То есть находиться в моей компании — безрассудство?

— Отпустите меня, мистер Блэк.

* * *

Война стирает, обтачивает грани. На кухне — приглушённый свет от Люмоса.

У Снейпа — судороги после Круциатуса.

— Ой, профессор, это вы тут. Мерлиновы подштанники.

Для тех, кто ночью сидит на кухне максимально тихо и не включает свет, думает Тонкс, должно быть отдельное место в аду. Особенно, когда дом полупустой и даже по маггловским новостям показывают одних маньяков. Дом на Гриммо защищен Фиделиусом и в принципе непроницаемый. Дом на Гриммо — самое надёжное место в Англии, кроме, наверное, Хогвартса.

Дом на Гриммо — каждая из этих вещей, но от этого легче не становится.

— А чего вы тут делаете? Пять утра, — Тонкс с силой дёргает за ручку холодильника и вслепую хватает пакет молока в надежде, что он не месячной давности.

— Составляю план по захвату мира, разве не видно? — бормочет в стакан рома Снейп таким тоном, будто это самая очевидная вещь на свете. О Мерлин всемогущий, неужели летучая мышь подземелий только что пошутила?

— А вид такой, словно просто срач разводите, — Нимфадора пытается элегантно опереться о дверной косяк, но чуть не падает, поэтому просто подпирает спиной шкаф. У Сириуса вот это получается без всяких усилий, даже после нескольких бутылок. Словно что-то подсознательное. Это правильно, думает она: чистоту крови не вытравишь никаким Азкабаном.

— Если вы пришли сюда укорачивать мне жизнь вашей болтовнёй…

— Да не, — машет рукой Тонкс, с головы до покуда видно разглядывая собеседника, — помочь чем-то надо, может, а?

С губ «пошла вон» почему-то не срывается.

* * *

В камине тихо трещат дрова, старые часы отбивают полночь, а на улице большими хлопьями падает снег. Спать нереально — Джинни храпит громче всех Уизли, вместе взятых. Поэтому, чтобы не сойти с ума, приходится убегать в библиотеку. Гермиона замирает в дверях, когда видит на диване знакомую фигуру. Подкрадываться — плохо, мешать — тоже.

— Иди садись, коль не спишь, — Сириус разворачивается к ней полностью и дважды хлопает рукой по месту рядом, а потом еле заметно улыбается. Старая обивка дивана на удивление холодная. — Ты прости меня, Гермиона. Я… я тогда ерунды наговорил действительно.

— Да что вы, мистер Блэк. Сириус.

— Нет, правда. Просто пойми, я тут сижу день за днём, а внимания никто не обращает, будто я — тень отца Гамлета, а они Шекспира не читали, — он смеётся и вдруг резко молодеет, будто не было потраченных лет, смертей и войн. Таким она его разве что на фотографиях со свадьбы Поттеров видела. — Хотя, не читали, скорее всего.

Гермиона хочет ответить что-то вроде «Всё будет в порядке» или «Да что вы», или что-то такое по-взрослому серьезное, но вместо этого дурное подростковое воображение рисует Сириуса, держащего в руках череп домовика и приговаривающего: «О, бедный Кричер».

— А с тобой ругаюсь, потому что ты очень красивая, когда злишься.

Внезапно.

Он подносит руку к её щеке, такую тёплую, проводит костяшками по скуле и откидывает назад волосы. От этого все мысли разлетаются перепуганными и матерящимися от удивления воронами, бьются друг об друга и падают замертво.

«Любит, не любит, плюнет…»

А он ведь хороший там, в глубине души. Только очень-очень одинокий, ему столько пришлось перетерпеть, вынести, и всё одному, невинно осуждённому, двенадцать лет без простого человеческого тепла.

«…поцелует»

Глупая, наивная девочка.

Хороших и правильных людей без суда в Азкабан не сажают.

* * *

— Мама говорит, что ты съезжаешь! — Джинни залезает на кровать с ногами, слава Мерлину, хоть тапки не забыла снять. — Они выдраили комнату, ту, вторую гостевую, возле библиотеки, помнишь? Там ещё ковёр такой стрёмный был и шторы красные.

— Да, да, да. Я сбегаю подальше от твоего храпа, — смеётся Гермиона и закрывает лицо руками от летящей в неё подушки.

Притащенное Артуром радио транслирует звонкий, изрезанный помехами голос Селестины Уорбек.

О, мое бедное сердце, где ты?

* * *

По маггловскому черно-белому телевизору крутят очередной фильм с Чарли Чаплином. Римус после недавнего полнолуния бледный в зелень, краше в гроб кладут, но с каким-то отрешенным упорством и нечеловеческим спокойствием пытается вязать шарф, каждые три-четыре ряда распуская и начиная заново.

Прямо над головой — комната Регулуса, в которую не вломишься даже Бомбардой. Там, наверху, что-то звонко бьётся, каждый раз Римус непроизвольно вздрагивает — слышится бессмысленное, пьяное, несвязное бормотание.

— Ты… тварь такая, Мерлин всемогущий, идеальный чистоплюй, мать твою.

— А теперь про криминальную обстановку, — говорит лысый диктор.

— Что ты ищешь в этих новостях? — спрашивает проходящий мимо Бруствер.

— А я ведь любил тебя, блядь, — шепчет Сириус, стекло снова бьётся и срастается под непослушной палочкой.

Любил. Его когда-то тоже.

— Будет больно, но недолго, — говорит в голове маггловский врач. Податливый металл спиц гнётся под пальцами, как пластилин.

* * *

Комната с гобеленом пахнет варёной капустой и половыми тряпками. Во время уборки там Гарри натыкается на старый, расстроенный рояль и пару раз ударяет пальцами по клавишам. Какофония режет слух, но заглушает поломанный, обреченный шёпот из соседней комнаты.

Ми, ре диез, ми.

— Ты сама видела пророчество, Минерва.

До, си, соль диез.

Рояль вздрагивает. Будто обретая собственную волю, захлопывается крышка и больно бьет по пальцам.

* * *

Совершенно случайно, кажется, скрипит половица. Гермиона подрывается, как ошпаренная, палочкой в одной руке зажигая ночник, а второй потирая глаза.

— Сириус? Что ты здесь делаешь? Что-то случилось? Это Гарри?

Может, у него опять видение, или Тонкс с Гестией с патруля не вернулись, или Пожиратели напали на Хогвартс, или…

В белом, будто разрезающем комнату надвое, свете лампы чёрный бриллиант на фамильном кольце слегка переливается. Сириусу внезапно приходит на ум, что это уже второе поколение не спящих, а только дремлющих с палочкой под подушкой.

— Нет, нет, не бойся. Ничего не случилось с Гарри. Всё в порядке.

Невербальное и беспалочковое заглушающее заклятие почти бесшумным шелковым шелестом проникает в замочную скважину. Получается без усилий — когда вокруг четыре бетонные стены и бесконечный океан, заниматься больше нечем.

Под весом Блэка прогибается матрас. Он медленно вытаскивает палочку из оцепеневших рук — костяшки белые, того и гляди, кости от напряжения треснут, и кладёт куда-то на столик.

— Этот дом меня пугает, Сириус.

Ты тоже.

Он улыбается.

— Хочешь, останусь?

* * *

Римус никому не скажет, но в утро перед экзаменами Гарри Сириус мертвецки пьян уже к десяти тридцати. В Японии уже семь вечера, поэтому заткнись, паинька. Он не дебоширит, не кричит, нет. Всё так же опирается на дверной косяк с вросшей в кости элегантностью и машет перед лицом Люпина бутылкой рома.

— Ну, выпей, а? Я же тебе не какую-то хрень магазинную предлагаю, ну, Лунтик. Тьфу, блядь, Лунатик, ну. Может, хоть тогда согласишься мне подсобить, э?

В сторону развеселившегося анимага летит пыльная подушка, которую он всё-таки успевает поймать. Бродяга вообще не заморачивается по этому поводу. Римусу кажется, что если бы на его месте сидел Кингсли или Тонкс, ситуация бы не изменилась. А он уже слишком старый, чтобы воспринимать всё как раньше всерьёз.

— Я на два метра отказываюсь подходить к этому, — Люпин машет в воздухе рукой и устало откидывается на спинку дивана. — Дома антипохмельное закончилось, Сириус, и это будут не мои проблемы. А если ты снова назовёшь меня Лунтиком при ком-то, я тебе такое устрою, Круцио отдыхом покажется.

— Ну, не будь занудой, — Блэк серьёзнеет, присаживается рядом на диван и наливает два стакана. — Давай, за Гарри. У него сегодня СОВы, нервотрёпка. Ты помнишь, а мы ведь тоже когда-то такими молодыми были? Помнишь, а?

Он пихает Римуса локтем в бок, и ром проливается на штаны.

В чёртовом доме слишком тесно. Бездействие и непоседливость убьют Сириуса даже раньше, чем алкоголь и курево, и Римусу немного страшно.

Но когда Гарри внезапно нужна помощь — взгляд секунду назад качающегося Блэка внезапно трезвеет. Люпин думает, что это, наверное, действительно какая-то магия.

Когда он будет сидеть у постели Поттера-младшего в Мунго, тот сломанным шепотом скажет:

— Он крикнул: «Браво, Джеймс!»

Бывший профессор ответит, что Сириус всегда видел в Гарри его отца, что он такой же храбрый и безбашенный, как впрочем, и каждый первый гриффиндорец. Он не соврёт, конечно, но…

Римус никому не скажет, что фразу «мертвецки пьян» никто никогда не доводил до буквальности. И от неё никогда не было так больно.

* * *

— Если бы ты перестала причитать по каждому пустяку, то увидела бы, что Сириус был совсем другим человеком! — в который раз заявляет Гарри, и Гермиона обреченно вздыхает.

Уныние пронизывает дом, вплетается в каждую шторку, тяжелой и вековой пылью оседает по углам. Грейнджер устала видеть Сириуса Блэка на каждом шагу, серой тенью выскакивающим из шкафов и рассыпающихся от старости сервантов.

Он ведь мёртвый, мёртвый, мёртвый. Из-за завесы не возвращаются, но…

Боггарты — копошащиеся в тёмных углах страхи и воспоминания, кошмарами во плоти выползающие наружу при каждом неудачном повороте палочки.

Пыль падает-кружится в тусклом свете закрытого грозовыми тучами солнца.

У неё в комнате висит полузадёрнутый красными портьерами портрет женщины средних лет. Она ничего и никогда не говорит, поэтому Грейнджер иногда кажется, что это обычная маггловская картина.

— Это не делает тебя глупой, детка, — голос у женщины в красном тонкий и скрипучий, но Гермиона думает, что она понимает, — это делает тебя слепой.

Женщина в красном грустно улыбается, уходит, оставляя за собой пустое полотно, и больше не возвращается.

* * *

В подвальной кухне сыро, мокро и душно. Гермиона с равнодушием смотрит на макароны и фаршированного кролика. Потом слегка отталкивает тарелку от себя — секундой позже еда исчезает во рту у Рона.

Там, наверху, кого-то опять прибрали к себе Империусом.

Министерство — падает.

Падает, рушится и сыпется на голову новыми дурными законами, заголовками в «Пророке», которые каждое собрание Ордена громко и медленно зачитывает уже слегка поседевший Римус. Черноволосая аврор лет сорока протискивается мимо него к шкафчикам, чтобы достать себе чашку, а по пути обратно мимолётно кладёт руку Люпину на плечо. Грейнджер её не знает — видела раза два от силы.

— Даже после всего ты остаёшься преданным другом.

— Какое значение слова «преданный» ты имеешь в виду?

Солнце рушится, небо падает, почему просто не лечь, не закрыть лицо руками и не утонуть в этом всём? Вместо горы с плеч — камнем по голове с размаху. Всё кажется таким фантастическим, что Грейнджер сомневается, не сон ли это всё: драконы, эльфы, магия, души. Хочется манной каши и смотреть «Мэри Поппинс» по телевизору.

На плите с громким шипением сбегает молоко.