Под символом рыжим (джен)

Стереотипы крутятся не только около черных котов, будь то истинные представители фауны или же зверолюди. Другим видам тоже достается немало. А какой неизгладимый шрам это оставляет на семейном роде… Сильнейший. Особенно страдают дети, чьи родители обладают крайне требовательными взглядами на жизнь. Старшему сыну семьи Мальбинс, Коджи, повезло куда больше младшего. Мало того, что к роду альбиносов, от которого происходила фамилия, он относился лишь наполовину, а точнее, родной по крови ему была лишь мать, так еще волей судьбы он не унаследовал анималистических признаков от родительницы. Коджи жил как все, ничем от сверстников не отличался, строгого отца старался не расстраивать. Он прекрасно знал, что человек, наделивший его и его мать белоснежной фамилией, не являлся ему родным родителем, однако того, кто безнравственно воспользовался его матерью, молодой породистой красавицей-Кошкой, мальчик никогда не видел.

Другое дело младший. Райдон Мальбинс был ему законным отцом. Мать не могла нарадоваться крохе-Котенку. Дуэт короткошерстной серой Кошки и человека, имевшего генетическую предрасположенность к альбинизму, произвел на свет Белого Кота с голубыми глазами, длинным хвостом и закругленными ушами. Милейшее создание смотрело на своих родителей и редко появляющегося старшего брата удивленными, непонимающими глазами. Смотрело… но почти не слышало. Он рос, как все обычные дети, вот только отзывался лишь на те фразы, вначале которых звучало ласковое мамино «Тома».

Мир для маленького Томоэ был то шумным, то глухим. Каждый день он часами мучился от головных болей, вызванных гулом, шипением и пронзающей тишиной в белых ушах. Томоэ боялся, сам не знал, чего боялся, просто все вокруг шумело, и это вызывало панику в молодом неокрепшем сознании. «Тома, малыш, что случилось, почему ты кричишь?» — спрашивала мама, беря его на руки, а Томоэ даже не понимал, что плачет, он лихорадочно мотал головой, желая в прямом смысле выбросить источник шума.

Нет, все вокруг для Томоэ не было немым, все гудело чересчур сильно, просто сводило с ума.

— Мам, шумит… Больно, голова болит, — жаловался Белый Котенок и вновь мотал головой.

— Знаю, малыш, знаю… Отец скоро что-нибудь придумает… Он хороший врач, я помогу с мелочами… Мы вылечим тебя, — мама брала его на руки и часами ходила по тихой квартире. Иногда сквозь шум в сознание Томоэ пробивались ее слова: — Прости нас, Котенок, прости меня с твоим отцом. Мы виноваты, что ты мучаешься… Я виновата...

Телевизор в их квартире просто занимал место, чайник включался очень редко, стиральную машину еще до рождения Томоэ заменила химчистка, и вообще вся уборка производилась, пока его не было дома.

Он не понимал, что с ним происходит, и не знал предназначения далеко не приятных медицинских процедур. Возможно, Томоэ так бы и остался глухим, не будь его фамилией, то есть фамилией его отца, названа лучшая клиника города. Отчасти благодаря ему, больному сыну, Райдон за короткое время так расширил сферу оказываемых услуг. А каждый раз, выходя из огромного здания, Томоэ видел на высотном баннере взрослого себя, он видел белого кота.

Внешние раздражители оказывали немалое влияние на самочувствие Котенка. Уже в более-менее осознанном возрасте Томоэ с семьей уехали в соседний город к сестре матери. Больше не было квартиры на высоком этаже, не было долгой поездки до больницы, которая успокаивала Томоэ только тем, что везде мелькал логотип с белым котом, не было шумного мегаполиса, а был лишь загородный домик с большим садом. Там было прекрасно. В этом доме выросла мама с сестрой, здесь же жил несколько месяцев Томоэ и его брат Коджи.

Сад был тихий. Тетя хорошо о нем заботилась. Она, наверное, сама того не зная, и научила Томоэ успокаиваться, держать свои ощущения под контролем и не паниковать из-за них, слушать окружающий мир и действительно слышать его таким, каким слышат здоровые люди.

— Тетя, а где мама? — однажды спросил чуть ли не плачущий Томоэ.

— А что случилось? — поинтересовалась та, не отвлекаясь от куста роз, который следовало привести в порядок.

— В голове опять стучит. Так встану — справа, а так, — он повернулся в противоположную сторону, — слева.

— Не может такого быть, чтобы от того, как стоишь, сторона менялась, — по-доброму усмехнулась та.

— У меня все может… — в отчаянии выдал Томоэ, и слезы заблестели на его ресницах.

Тетя посмотрела на него очень внимательно, потом огляделась и спокойно сказала:

— Так это дятел стучит, чего ты напугался-то?

Томоэ удивился.

— Дятел? Это он у меня в голове шумит? — уже обоснованное волнение отразилось на его лице.

— Нет, глупенький. Дятел вон в том лесочке стучит, — она указала в дальнюю часть сада, которая переходила в нетронутый дикорастущий лесок. — Ты просто его отсюда слышишь.

Вскоре тетя вернулась к своим делам, а Томоэ долго думал. Страх в тот момент совсем пропал из его души, верх взяло любопытство. Томоэ прятался в доме, открывал окно, выходил в ближний сад, потом в дальний, и сказанное тетей практически подтвердилось. Интересно, что шестилетний ребенок смог сделать весьма разумный вывод. А именно: громкость стука менялась в зависимости от местонахождения Томоэ, а значит, он исходил откуда-то извне, а не сопровождал Котенка, засев в его голове. А значит, он слышит так, как должно быть, что вечером и подтвердили мама и брат, когда сказали, что тоже слышали днем дятла.

Томоэ часто сопровождал тетю в ее работах в саду, а потом и вовсе гулял там один, чем мама была недовольна.

— Только прошу тебя, не уходи далеко, не лазай по кустам, не прячься меж деревьев, ходи просто по тропинкам… — причитала мама-Кошка.

— Ну зачем ты его так контролируешь? Это просто ботанический садик, я знаю его вдоль и поперек, — постоянно вмешивалась тетя. — Позволь мальчишке хоть как-то в детстве повеселиться, а то он только и будет знать белые стены вашей клиники. Ветки только зазря не ломай, — с последним она обратилась к Томоэ, а тот ее, видимо, не понял, ведь зачем вообще ему ломать ветки.

— Да я это говорю, потому что потом искать его долго будем. Он ведь плохо слышит, поэтому и не откликнется, если звать будем, — доводы родительницы были весьма обоснованы.

Но Томоэ и не собирался прятаться. Ему просто нравилось приходить туда летним днем после полудня послушать природу, ее шепот. Его это успокаивало, у него переставала болеть голова. Все было прекрасно, это место стало спасением для Белого Котенка. Ведь оно живое в отличие от холодных неестественно белых стен больницы. Находясь там, в свете лучей, в тени кустов, бедный Котенок сливался с природой и мог почувствовать, что и такой, как он, может жить в гармонии с миром и что мир может жить в согласии с ним.

Постепенно, в течение нескольких лет и даже после того, как рядом новейших процедур привели в норму его слух, Томоэ научился отличать шум окружающего мира от шума в своих кошачьих ушах. Хорошей тренировкой стали именно те детские прогулки по саду, где мелкие птицы не боялись присутствия человека, где было спокойно и тихо. Наверно, это был тот самый диапазон звукового спектра, что не раздражал капризные белые уши. Чуть-чуть громче, чем тишина, и чуть-чуть тише, чем нормальный естественный шум, окружающий человека в современной жизни. И оба условия были очень важны.

Но организму Томоэ, видимо, было свойственно впадать в крайности. Шум был для него кошмаром? Да, был. А что насчет тишины? Вроде бы к ней Томоэ и стремился, но пара приступов только до смерти напугали бедняжку.

Это случилось с Томоэ все в тот же год. К слову, он и мама вернулись в родной город, а Коджи остался с тетей. Он сам об этом попросил, потому что посчитал, что местная школа лучше той, в которой он учился. Он всегда был самостоятельным, поэтому ему поскорее хотелось справляться со всем самому (под присмотром тети, конечно же). Да и проблемы семьи насчет Томоэ только отвлекали его. Коджи никогда не испытывал к брату родственных чувств. Не из-за ревности или чего-то еще, а вот просто не воспринимал его как близкого человека. Может, разница в возрасте сказалась на этом, ведь когда Томоэ только начал учебу в кругу сверстников, Коджи уже закончил школу.

Так в квартире Мальбинс стало еще тише. Вернувшись домой после очередной процедуры, Томоэ чувствовал себя неважно. Каждый раз после механического вмешательства у него кружилась голова, но в тот раз стало еще и тошнить. И он просто сел на свою кровать, ожидая, что с ним произойдет. Привычный шум в ушах медленно нарастал, пульсировал вместе с кровью, руки холодели, и становилось тяжело держать себя в сознании.

— Тома, идем ужинать, — позвала мама.

Томоэ ее услышал, но был не в силах ответить, не то что сдвинуться с места.

— Тома, пойдем, — мама заглянула в комнату. Она привыкла, что нужно повторять несколько раз и громко.

Она тут же заметила странное состояние сына, в волнении подбежала и опустилась на колени перед ним, чтобы заглянуть в опущенные помутневшие глаза.

— М-мам, мне плохо… — дрожащим голосом процедил Томоэ.

— Что, в чем тебе плохо? — со стойкостью медсестры, но с родительским волнением спросила та, взяв холодные ладони сына в руки.

— Шумит, голова тяжелая, — привычные с детства слова говорил Томоэ, смотря в одну точку. — Тошнит, сердце быстро бьется… страшно.

В тот момент в комнату зашел отец. Хладнокровный взгляд заменил вопрос о том, что случилось. Его супруга повторила сказанные сыном симптомы. Не сразу, но Райдон подошел и сел рядом на кровати. Смотря сверху вниз на сжавшегося в комок сына, он по обыкновению грозно произнес:

— Как обычно?

— Нет… — шепотом, потому что на обычную громкость голоса не было сил, ответил Томоэ и приоткрыл рот, чтобы дышать стало легче, дыхание его было очень частым.

Тогда отец взял его за запястье, чтобы прощупать пульс, который, как удары барабана, звучал в белых ушах Котенка.

— Давление, может, упало… — высказал свое первое предположение глава семьи.

В этот момент Томоэ, безвольно подчиняясь своему организму, поднял голову, даже не остановив осмысленного взгляда на матери. На светлой стене, на которую он смотрел, стали появляться фиолетовые пятна. Все тело Томоэ вдруг стало невозможно тяжелым, окатило то ли жаром, то ли холодом. Со спины и выше до плеч и головы его словно накрыло тяжелой волной, что аж перехватило дыхание. По всем признакам Томоэ должен был потерять сознание, но вместо этого его уши где-то внутри заволокло непроницаемой пленкой. Внутренние давление вынудило распахнуть рот. Весь абсолютно шум исчез, он сменился тишиной, ужасной, невыносимой тишиной. Испуг неизвестного ранее ощущения полностью прояснил сознание, хотя лучше бы этого не делал. Томоэ закричал, но и своего крика Котенок не слышал. Абсолютно ничего не слышал. И было чувство, что его с головой окунули в воду и держали, не отпускали.

Оба родителя вздрогнули от крика их сына, не знающего, как совладать с собой, и хаотично машущего руками вокруг головы. И отец и мать наперебой спрашивали, что случилось, ведь помочь тут мало чем можно было. Томоэ видел их лица, видел, что они что-то говорят, на краю сознания понимал, что надо хоть что-то наводящее на нужную мысль сказать, как-то объяснить свое состояние, ведь родители-медики найдут способ помочь, а не кричать просто так, но в ту минуту разум был не властен над организмом.

Приступ длился несколько минут, потом через окутавшую пленку стали пробиваться внешние звуки, а сознание возвращало контроль над телом. Еще не слыша голосов, Томоэ сказал несколько несвязных слов, которые потом даже не мог вспомнить, в надежде, что его голос все еще при нем и его поймут.

Нескончаемо долгий вечер и ночь Томоэ приходил в себя. Его организм испытал немалую перегрузку, так еще и психика навсегда запомнила пережитый ужас. Лекарство, дозу которого знающе отмерил отец, помогло выровнять давление и сердцебиение. После чего до следующего дня Райдон к сыну не заглядывал. Мама же не уходила из комнаты своего малыша очень долго, не только переживая за его состояние, но и зная, что наедине с мужем ее ждет очередной серьезный разговор.

Подобное повторялось еще дважды. Подробный рассказ Томоэ о пережитом состоянии помог его отцу скорректировать лечение, но в неприятные минуты Котенку приходилось справляться самому. Маленький Томоэ испытывал то, что чувствуют неподготовленные люди при взлете самолета и при погружении в воду, но приумноженное в сотни раз. И именно вода стала пугать Котенка, с ней он ассоциировал свое жуткое состояние, хотя на деле он никогда не нырял. Откуда тогда подсознание породило именно такую параллель? Неизвестно.

С того момента вторым, противоположным страхом для Томоэ стала тишина. Монотонная, давящая, мертвая. В моменты приступов, которые Белый Кот не забудет никогда и которые будут являться ему в кошмарах, он ведь даже не понимал, жив ли вообще… Тишина. Не такая, когда зайдешь в комнату и замрешь на месте и все вокруг тебя остановится. Ведь тогда мозг с помощью памяти сам начнет воспроизводить какие-то малейшие звуки. Томоэ боялся, как говорится, гробовой тишины. Когда мир не может достучаться до тебя своим многообразием звуков, а ты, как рыба, лишь открываешь рот и даже голоса собственного не слышишь.

Райдон Мальбинс, далеко не лучший в роли отца, но знающий свое дело врач, не жалел бюджета как клиники, так и семьи, чтобы исправить ошибку природы, так жестоко подшутившей над Белым Котенком. Не спрашивая желания и ничего не объясняя, он контролировал процесс лечения и реабилитации, чтобы его единственный сын, его наследник мог быть таким же, как и все.

Все удалось, процедуры прошли удачно, и к десяти годам Томоэ смог выйти в большой мир, который по привычке все еще его пугал.

Перед тем, как вернуться к распланированному с рождения, но прерванному болезнью учебному маршруту, Томоэ на два года зачислили в обычную младшую школу. Удивительно, но впервые в жизни ему пришлось обучаться в кругу сверстников, что Белому Коту сразу не понравилось. Да, снова слишком шумно, много ненужной суеты, бессмысленные игры в перерывах, общение, крики, смех… Мир свалился на него своим многообразием. Томоэ привлекла та грань школьной жизни, благодаря которой он мог получить новые знания, но отнюдь не та, в которой приходилось взаимодействовать с окружением. Не то чтобы он этого не хотел, он просто не умел, а познавать новое в той сфере, по которой нет учебника, было куда труднее и рискованнее, чем читать об экосистемах и решать примеры.

В какой-то день учительница рассказывала об особенностях разных животных, и, видимо, не могло не случиться так, чтобы дети не затронули тему их собратьев — зверолюдей. Какими соображениями? Из каких параграфов? Но юные человеческие детеныши пришли к выводу, что все белые животные не такие. Тогда на весь класс кто-то и выкрикнул:

— А это правда! Томоэ-то глухой, а он, между прочим, Белый Кот.

Все обернулись на бедного Котенка, а тот настолько растерялся, что не проронил ни слова. Тогда среди неразумных учеников поднялся галдеж. Они сразу подметили тот факт, что их одноклассник мало говорит, не всегда отзывается и прочее. Сильно умные решили проверить озвученный факт здесь и сейчас, поэтому не придумали ничего лучше, как закричать, стоя в метре от напуганного Кота:

— Эй, Кошак!

— Ко-о-оти-и-ик! Мяу-мяу-мяу!

— А ты слышал, что учитель тебе двойку поставил, а?!

«Шумно… — только повторял про себя Томоэ. — Зачем они так? Я же все слышу… Не было двойки… И не Кошак я, а человек!..»

— Хватит! — чей-то звонкий голос перекрыл прочий шум. — Он абсолютно нормальный и прекрасно слышит все гадости, что вы ему кричите.

Томоэ поднял глаза на того, кто на минуту угомонил всех учеников. Не учитель, не вожатый, а такой же мальчик, что и он. В опустившейся тишине одноклассник повернулся к Белому Коту с сочувствующим взглядом.

— Правда же? — обратился он к Томоэ.

Тогда Котенок вспомнил. Этот мальчик как-то раз шепотом попросил у него ручку на уроке. Ну, Томоэ поделился. Всего-то. И, основываясь только на этом, одноклассник вступился за него? Томоэ сильно удивился, поэтому на уточняющий вопрос просто кивнул. Однако мальчику этого показалось недостаточно.

— Ну же, скажи тогда что-нибудь, раз ты нас слышишь и видишь.

— Э… Да, я все слышу… Как и все…

Около двадцати пар глаз, среди которых были и звериные, немало так смутили Томоэ, поэтому большего он произнести не смог. Но этого хватило, чтобы внимание одноклассников вскоре ослабло и тема разговора сменилась на нейтральную.

Томоэ не помнил, как звали того мальчика, а в старшем возрасте из памяти и вовсе стерлись очертания его внешности, но тот поступок он помнил долго, как и отношение большинства к непохожим в коллективе.

Томоэ, скорее, был рад, чем огорчен, когда узнал, что отец выбрал для него школу, где образование, как и дисциплина, на высшем уровне, учеников младших классов нет и нет зверолюдей. Томоэ никогда не идентифицировал себя, как Кота, как представителя не столь многочисленного, по статистическим подсчетам, но распространенного по всей планете вида. Он хотел считать себя, как и свою мать, равным человечеству. Поэтому условие скрывать свою сущность принял безо всякого упрека.

Выбора особо и не было: Райдон Мальбинс принуждал к исполнению веленого одним лишь взглядом. Томоэ помнил мимолетную встречу в кабинете директора. Его отец быстро договорился с директором Лонгреном. И нет, ни в коем случае не деньгами, честный Мальбинс не прибегал к такого рода средствам. Предлогом стала идея вырастить в «Аджер-О» не один десяток перспективных студентов, в том числе и будущих работников клиники «Альбис», как, например, Томоэ. Директору приглянулось сотрудничество с главврачом, больше формальных вопросов не было.

Но были регулярные домашние разговоры отца со смиреной матерью. Томоэ их плохо понимал, но чувствовал, что за полуприкрытой кухонной дверью из вечера в вечер шла речь о его судьбе. Несмотря на все благодетельные поступки Райдона касаемо здоровья и образования Томоэ, в душе его сына всегда жил страх. Этот человек, с ледяным взглядом, с, казалось, седыми, но нет, просто белыми волосами и всегда со злобно вежливой манерой общения, никогда не улыбался, не говорил ничего просто так, он был до жути рациональным. И эта рациональность касалось и воспитания способного, полезного человека. Томоэ в своей жизни никогда не получал от него похвалу, были лишь условия и поставленные задачи. В чуть более старшем возрасте Белый Кот догадался, что его хотят видеть в качестве достойного наследника. А разве такой, как Томоэ, мог им стать? На эту тему и звучали упреки в сторону матери, пока Белый Кот был еще Котенком. Впрочем, они могли звучать, обращенные непосредственно к Томоэ, если бы не мама, защищавшая своего ребенка, но не смевщая перечить супругу.

«Прошу тебя, Райдон, ну не вини ты его. Вини меня, Кошку беспородную, что родила такого», — часто слышал Томоэ жалобные мольбы матери, зная, что между его ссорой с отцом стоит только она. «О, нет… Ты-то точно породистая особа», — только и отвечал той глава семьи, после чего разговор быстро прекращался.

«Аджер-О» показалась Томоэ идеальной по сравнению с обстановкой в тех начальных классах. Там он познакомился с Лукой, который повзрослеет бок о бок с Белым Котом. Томоэ он понравился тем, что был спокойным и довольно умным. А еще он особо не выделял Томоэ как зверочеловека. Конечно же, Томоэ доверил лучшему другу свою тайну, ведь иначе это была бы не дружба. Однажды, когда они были в гостях у Лукаса и играли во что-то, требующее импровизированных костюмов, хозяйка дома повязала Томоэ бандану на голову, как и попросили ее дети.

— Интересную же вы игру придумали. Только, Томоэ, ты хоть что-нибудь услышишь? Я тебе оба уха замотала же.

Данное замечание никак не относилось к патологии Белого Кота, просто просьба к детям быть осторожными в играх.

— Мам, только уши-то у него выше, — посмеялся Лукас, и все взглянули на белые закругленные треугольнички.

— А, ну да, — смутилась та. — Но… разве у тебя нет человеческих ушей?..

Томоэ не понял вопроса, а всезнающий Лукас заставил друга повернуться боком и загреб белые волосы, демонстрируя маме, что ее предположение ошибочно: за челюстью у Томоэ не было ушной раковины.

Мама Лукаса не испугалась, но не знала, что сказать. Ей было неловко за свой вопрос. А Томоэ вскоре отмахнулся от друга, его это тоже смущало.

— Хватит. Некоторым это кажется жутким. Пойдем дальше играть.

— Да, идите, ребята.

Убежав в комнату, Лукас заметил, что Томоэ загрустил, поэтому легко сказал:

— И что с того? Ты не похож, потому что родился таким… А может, это люди все на тебя не похожи. Может, это они жутковаты… Ты не задумывался об этом?

— Нет, не задумывался, — пожал плечами Томоэ. — Но, Лука, ты же тоже, получается, из них.

— И что?

— Я для тебя не странный? — неловко спросил Томоэ, понимая, что доверяет другу самое сокровенное.

— Не больше, чем я для тебя.

Все. Этим простым, но отнюдь не детским языком навечно было установлено равенство между друзьями. Томоэ будет помнить об этом долго, очень долго…

Лука много говорил на разные темы научным языком, значение слов которого понимал лишь на две сотых процента, впрочем, как и его немногословный собеседник. Лука не раз упоминал, что хочет стать ученым, а его белошерстный друг помог сделать шаг ближе к цели.

Как-то раз после уроков Томоэ нужно было на плановый прием в родную клинику. Из дома он взял шуточный, но в детстве казавшийся самым что ни на есть подлинным бейдж, который ему сделали на стойке регистрации. Его-то случайно и увидел Лука в пенале друга.

— О, у тебя есть свой пропуск в «Альбис». Это ваша клиника?

— Да. Отец — хозяин и главврач. Название образовано от фамилии и означает «альбинос». Что-то близкое к ассоциации с белыми халатами и чистотой, — конечно, Томоэ немало знал о принадлежащей им организации.

— Круто! — Луке стало очень интересно узнать о таком современном и перспективном месте. — Погоди, Тома, а это ты нарисован на значке? — он имел в виду логотип, изображенный на бейдже.

— Не уверен. Клиника ведь была еще до моего рождения. Хотя я тоже Белый Кот. Забавно, но, должно быть, совпадение… Отец ведь не стал бы делать символом всей клиники меня.

— И ты будешь там работать, когда вырастешь? — Лука уже видел, как они с Томоэ будут вместе учиться, а потом станут известными учеными. И тогда строгие родители его друга, с которыми Лука уже был знаком, не усомнятся в их способностях.

— Возможно. Отец этого хочет.

Но в один вечер это желание старшего и младшего Мальбинс сильно пошатнулось. После некоего происшествия, случившегося намного позже тех смелых детских мечтаний, ученику I-А класса старшего звена школы «Аджер-О» грозило отчисление. Директор Лонгрен был взбешен из-за того, что о покладистом звероученике могла узнать вся школа. Наличие среди обучающихся зверолюдей перечило школьному уставу. Но если с директором Томоэ мог уладить конфликт самостоятельно, а от сверстников его защищал Лукас, то дома он впервые столкнулся с отцом лицом к лицу.

— Все проблемы только от вас, зверей, — цедил сквозь зубы Райдон, расхаживая по гостиной и не позволяя своей жене в течение всего разговора и слова вставить. — Твоей задачей было закончить эту школу на отлично, дальше для тебя дорога готова, а ты на финишной прямой решил повеселиться?

Томоэ сидел неподвижно, боясь взглянуть на фигуру отца. В голове крутились мысли о вчерашнем дне, прогуле уроков, импровизированном свидании с Аманэ и той злосчастной идее довериться ей.

— Скажешь, эта девчонка тебя соблазнила? Дочь модельера… Красивая? И что, голову из-за этого терять?

— Ты ведь сам хотел, чтобы мы с ней были парой… — глухо сказал Томоэ, на что почувствовал в отце новый всплеск гнева.

— Пара из вас должна в первую очередь получиться фиктивная, большего от тебя не требуется. Договаривайтесь, предъявляйте требования, но шататься по городу в учебное время и рассылать совместные фотографии я вам больше не позволю.

Стальные глаза Райдона сверкали холодом и презрением к сыну.

— Требованием Аманэ и было рассказать ей, зачем я ношу капюшон. Это вышло… случайно. Она сама сдернула его с меня, — Томоэ знал, что бессмысленно оправдываться, свою вину перед старательными родителями он все равно не загладит словами.

— А фото — тоже случайность? Такое правильное, искреннее. Тоже ее требование? — Райдон взял телефон, чтобы в который раз взглянуть на несчастную фотографию влюбленных.

— Да, — тихо произнес Томоэ, но отец этого не услышал.

— Надпись тоже вместе придумали? «Мой парень — белый оборотень», — зачитал он, на что Томоэ резко поднял взгляд. — Ведь точнее не придумаешь... — Райдон буквально шипел от злости. — Не человек, не зверь… метис какой-то! На кой черт вы природе вообще нужны?!

С этими словами Райдон стремительно подошел к Томоэ так, что тот вжался в спинку дивана от страха. Подскочившая с кресла мать жестом мужа была возвращена на место.

После минутной паузы Томоэ, шестнадцать лет проживший с белоснежными и жесткими волосами, как у отца, и закругленными ушами на макушке, как у матери, которые мучили его ужасными болями, и с длинным хвостом, о который он нередко запинался, набрался смелости, которую подпитывала обида на несправедливость в этом мире, и сказал отцу то, что слышал из уст матери каждый день:

— Я… я не виноват, что родился таким! Я не выбирал быть зверочеловеком, не выбирал быть глухим, я… не выбирал быть твоим сыном!..

Мать застыла от страха, только слезы сами наворачивались в ее распахнутых глазах. Тишина, предвещающая бурю, казалось, длилась вечно. Но вот на лице Райдона сверкнула молния, и нарастающим громом прозвучал приговор:

— Третье обстоятельство никто из нас с тобой не выбирал, видно, мы оба провинились чем-то. Со вторым мы разобрались вот уже как несколько лет тому назад. Ты только потом, в тяжелый момент жизни, постарайся вспомнить, как изо дня в день просил меня вылечить твои уши. И я вылечил. И первое обстоятельство я могу вылечить.

— Что? — с леденящим страхом в глазах прошептал Томоэ. Вылечить его анимализм?..

Райдон схватил сына за воротник и поднял на ноги перед собой. Полные человеческой властью над миром и природой, прозвучали слова:

— Я — хирург, и мне ничего не стоит сделать из тебя нормального человека!

У Томоэ сердце пропустило удар, отозвавшись камнем в груди. Нет… не под нож… только не так.

— Нет, не говори так! Не виноват он, пусти! — кинулась мать на защиту. Она вцепилась в свободную руку мужа, плача ему в плечо, поминутно вскидывая голову, чтобы взглянуть в стальные глаза. — Я виновата, я родила такого! Меня накажи, его не трогай, прошу…

Томоэ отец отпустил, тот лишь в шоке медленно опустился на край дивана, а потом рухнул на пол. Жену, заливающуюся слезами, Райдон оттолкнул и скрылся за дверью своего кабинета.

Мать несколько секунд стояла серой статуей, потом вдруг опомнилась и кинулась к своему Котенку. Долго в этой квартире они оставаться не могли. Через час они уже были в двухкомнатной квартире в другой части города. Бледно-розовые стены, шкаф с зеркальными раздвижными дверями, бежевый кухонный гарнитур и стеклянный журнальный столик месяцами в одиночестве ждали хозяйку. С тех пор хозяином там стал молодой Белый Кот.

В остаток вечера мамой-Кошкой и ее ребенком были сказаны лишь несколько несвязанных слов. Томоэ долго не мог прийти в себя после жуткого предупреждения отца. В шоковом состоянии в его голове мелькали мысли на разные темы: стоит ли ему действительно перестать быть Котом?.. Возникала ли подобная идея у родителей раньше?.. Проводил ли отец такие операции?.. Сколько в мире таких же, как он, несчастных?.. И есть ли вообще на планете зверолюди, гордящиеся своим происхождением? Некоторые вопросы неосознанно задавались им вслух. Мать, неотрывно уткнувшаяся в плечо сына, как молитву шептала слова прощения сквозь слезы. На озвученные вопросы она лишь завывала в рыдании сильнее, что могло означать, что некоторые формулировки ей были до боли знакомы.