Ласточка и сокол (гет)

Через два дня Кагыр встал, ещё через два снял повязку с лица, взглянул в зеркало. Шрам алел вдоль всей левой половины лица — Предназначение, издевательски насмехнувшись над ним, сделало его почти таким же, как у Цири, только, пожалуй, длиннее. Над ним работала чародейка, иначе столь быстрое восстановление тканей объяснить было нечем. Кагыр криво ухмыльнулся, проверяя, целы ли мышцы и нервы. Целы, но ухмылки стоило отложить на потом — щека вспыхнула болью. С этим шрамом его лицо — лицо горделивого юнца с орлиным вырезом ноздрей и острыми вершинами скул — приобрело некую матёрость, накинуло ему несколько лет. Моложавостью отличались все мужчины рода аэп Кеаллах — с семнадцати лет Кагыр не особенно менялся. Служба в разведке быстро отстранила его от прямых боевых действий и от соответствующих им «украшений», которых он, будучи ещё совсем мальчишкой, так мечтал заполучить. Сейчас же его лицо перестало выглядеть, как лицо наивного юнца — странно, но особой радости Кагыр от этого не испытывал.

Меч Бонарта рассёк всю левую половину лица от виска до нижней губы, задел уголок века, чудом не повредив глаз. Ныло плечо — новый шрам теперь соседствовал рядом с тем, что оставила ему Цири на память об их встрече на Таннеде. Если бы Бонарт не отвлёкся, то разрубил бы ему шею, и тогда никакое чудо бы его не спасло.

В целом, если подумать, вся его жизнь — сплошное чудо. Без чудесных стечений обстоятельств Кагыр давно уже гнил бы в земле: он позволил себе нелестное высказывание в сторону императора — император дал ему шанс реабилитироваться; он провалил задание в Цинтре — вместо пыток и казни ему досталось двухлетнее заточение; его заколотили в пустой гроб, чтобы доставить прямиком на виселицу за провал на Таннеде — ему повезло выбраться и оттуда. Череда случайных стечений провела его к Цирилле и Цирилла вела его за собой. Она стала его целью и смыслом, порой, навязчивой одержимостью — необъяснимой, как и все эти чудесные стечения обстоятельств. Кагыр воспрял духом, хотя она не дала ему ни единого намёка, ни единого повода — Цири всего лишь пришла справиться о его здоровье. Рассчитывать на нечто большее, кроме, разве что, сдержанно-снисходительного кивка головы в знак благодарности за спасение или прощения за прошлые, причинённые ей страдания, глупо и не рационально. Кагыр плохо помнил, что говорил ей тогда, когда она пришла к нему, но помнил, что был честным. Быть честным лучше, чем тешить себя иллюзиями. Он же, чума его раздери, реалист.

Воистину в Туссенте какой-то особый воздух, пропитанный легкостью, праздностью, феромонами. У Лютика здесь сами собой складывались романтические баллады, Геральт и Йеннифэр редко покидали спальню, Ангулема пользовалась несказанной популярностью у местных рыцарей, Мильва, стараясь держаться подальше от этой чуждой ей, сладкой, как сироп, атмосферы, уходила в лес. Кагыр и сам поддался ей в ту их первую, вынужденную остановку здесь: тем двум молодым баронессам он поочерёдно залез под юбки. Так уж вышло: организм, молодой и горячий, требовал своего — всё лучше, чем видеть сны с такими подробностями, о которых Геральту лучше никогда не узнавать, и после просыпаться в горячем поту с дыханием сбитым, как у гончей собаки. Никого из благородных дам он не обесчестил и не разочаровал, судя по блестящим радостным глазам и намекам проделать нечто подобное уже втроем — благо, на следующий день они снялись с места и двинулись к перевалу, потому что столь фривольное поведение было для него неприемлемым, а соблазн — велик.

Тогда, во время перехода через перевал, сны, приглушённые туссентским воздухом, вернулись к нему. Он видел рисунок крови на льду, надеясь, что кровь не её. Он видел две луны на небе, видел чёрную, усеянную костьми землю, видел стадо эльфьих коней и единорогов, видел хижину отвратительного старца-людоеда, подвешенный на крюк, ополовиненный труп, щедро обваленный в мокрой соли от порчи. Её тошнило — его выворачивало наизнанку сухими спазмами, у неё ныли рёбра от ударов сапога — он поутру не мог вдохнуть. Кагыр видел всё её глазами, чувствовал её боль. Сходил от этой боли с ума. А теперь он видел её наяву, и, кажется, сходил с ума всё сильнее.

— Недурно.

Сиплым, глухим голосом произнесла Цири, когда они столкнулись у лестницы в коридоре по пути в кухню — слишком близко, ближе, чем позволяют приличия. Отступив на шаг она задрала голову — так велика у них разница в росте — прищурилась и встала спиной к свету, оценила его шрам, а после взглянула в глаза. Зрачки её расширились, у Кагыра в груди что-то вспыхнуло, его бросило в жар — ему бы лежать ещё, а не бродить по коридорам, собирая по пути нервные встряски — Цири резко отвела взгляд и двинулась прочь. Что уж она там увидела? Наверное, всё.

В том месте, где она стояла, словно бы дрожал воздух — воспалённое воображение рисовало её фантом с укоризненным взглядом загнанной, затравленной хищницы, и Кагыр едва поборол желание дотронуться до него рукой. Это была другая Цири, не та Цири из его снов — она была живой: живым огнём, раскалённой сталью, жалящим остриём, опасным и притягивающим. В маленькой, тёплой, почти семейной компании, в маленькой, тесной кухне его встретили с радостью: Ангулема лихо хлопнула по больному плечу, а потом ойкнула и извинилась, Мильва назвала везучим дураком и потрепала по волосам, Регис обнял. Лилась оживлённая беседа, звенел смех, сыпались скабрезные шуточки, а Кагыр вспоминал Виковаро, матушку, сестёр, давно погибших братьев, отца. Для них он давно мёртв, пусть так и остаётся, всё лучше, чем бесчестить имя своего рода изменой и дезертирством. Цена высока, но оно того стоило. Ради одного её взгляда…

По иронии вместо её взгляда он встретился со взглядом Геральта. Ведьмак смотрел на него строго и внимательно, а после выдал:

— Я смотрю за тобой. Обидишь её — убью.

Кагыр был согласен и на это. Лишь бы только видеть её хоть издали.

Ленивое спокойствие Туссента претило ей — Цири дёргалась, болтала ногой, шмыгала носом, гоняла по столу тупым концом ножа сливовые косточки под строгими взглядами Йеннифэр, получала носком бархатной туфли по ноге и тут же выпрямлялась. Горделиво расправив плечи и задрав нос, Цири едва ли не пританцовывала с вилкой, в едких попытках казаться изящной. Опять и опять.

— Не перестарайся. Так-то лучше.

Она завтракала вместе с Йеннифэр в её покоях, а сама глядела в окно, на далёкие, покрытые мглою горы Амелл, мечтая исходить старые развалины, пощекотать себе нервы спуском в пещеры Горгоны и  вспомнить ведьмачьи навыки, доскакать бешеным галопом до сторожевых башен у перевала Сервантеса и принять бой с какой-нибудь ватагой разбойников, лишь бы не рассиживаться в безвкусных, слишком богато обставленных комнатах, не вдыхать ежеутренне запах лаванды и свежесрезанных роз, не утопать в пуховых подушках, на которых ей с непривычки совсем не спалось. Или спуститься на кухню, отхватить кусок холодной колбасы и полкружки тёплого, не самого изысканного вина, послушать болтовню Лютика, шуточки Ангулемы или философские отступления Региса, вступить с ним в дискуссию и проиграть. Взглянуть в синие глаза нильфгаардца. И взять себя, в конце концов, в руки, и не растеряться, не проглотить язык, не сбежать, трусливо поджав хвост. Потому что видела в них то, что по отношению к себе не видела никогда и ни у кого. Она от такого отвыкла. В чужих взглядах читались страх, ярость, похоть, ненависть, пренебрежение, зависть — Цири научилась принимать, как должное то, что вызывает у других подобные чувства, ощерилась и обозлилась. А проклятый нильфгаардец сбил её с толку.

— С чем связано твоё беспокойство?

Цири непонимающе мотнула головой, нахмурилась. Йеннифэр продолжила.

— Ты же помнишь про иерархию потребностей. Когда потребность выжить удовлетворена, появляются другие, несколько иного рода, социального, если быть точной. Когда решишь восполнить некоторые из… кхм… подобных потребностей, не забывай, чему я тебя учила.

Цири помнила, как считать дни. И про чистоту и опрятность постели помнила тоже. Но к чему Йеннифэр подняла этот вопрос, не понимала, точнее, понимать отказывалась.

— Ничего подобного, поверьте.

— Не буду скрывать, я этому несказанно рада.

Цири хотелось выскочить и хлопнуть дверью, но не хотелось проявлять неуважения к Йеннифэр — она этого не любила. Цири быстро свернула завтрак и, коротко попрощавшись, ушла. Чтобы оседлать Кельпи и умчаться подальше отсюда.