Повелители бури (джен)

Глава 10.

Свист ветра

Следующий кадр прорезается ярко и отчётливо, как выскочивший из тумана фонарь. Цепкие руки с длинными пальцами беспощадно сжимают горло всё плотнее и плотнее, подтягивают — не вдохнуть и не выдохнуть, кровь приливает к голове, румяня щёки и срывая с губ хрип, точно обои с расслабившихся стен. Свистит ветер, холодя правое ухо — так Андрей приходит в себя; сперва он смотрит только наверх, находя взором часть лица своего противника, половина которого прикрыта чёрной тканевой маской. А затем громом поражает затёкшее, тяжёлое тело: его душат.

Душат, высунув голову из разбитого окна, и теперь дикий ветер снаружи летящего поезда безжалостно кричит в висках, а внизу, под пережатой шеей, проносятся километры убийственно быстрых шпал.

Чёрт! Андрей отключился всего на миг, но этого было достаточно, чтобы враг оттащил его к окну. В голове орёт благим матом Ника, пытаясь достучаться до затуманенного сознания Хозяина, и Андрей судорожно тянет руку; заметив, что, но очнулся, противник вздрагивает, давит усерднее — изо рта уже струйкой сбегает слюна, воздуха катастрофически не хватает, весь организм в панике сигнализирует. Сирены визжат, батарея сдохла; Ника благим знамением ложится в ладонь, слабые пальцы, пока враг не может призвать своё Оружие.

Андрей бьёт слабо, наотмашь, но достаточно, чтобы попасть гардой по голове врага; тот отшатывается, ловит за рукоять собственное… неясно, что это; звон клинка о клинок — тёмный силуэт, столь похожий на кошачий, откидывает Андрея назад, внутрь купе, ударяя о дверь, и выныривает в темноту — прямо за грань шумящего вагона.

«За ней!» — бросает Ника, рвётся серебряным лезвием, и Андрей, на ходу откашливаясь, судорожно глотая пропитанный злостью воздух, торопится к окну. Выглядывает; волосы треплет вихрь, скорость немалая — противник никак не мог спрыгнуть. Но справа — крепления, вбитые прямо в стену, и по ним легко можно перебраться; значит, он спускался прямо с крыши. С крыши?! Да уж, такого и в экшн-фильмах не увидишь!

Выбор делается без лишних раздумий. Крепко сжимая катану, Андрей лезет следом. Сопротивление физики ударяет в бок, от истошного ветра болит лицо, а дыхание всё ещё не пришло в норму; отёчная синева ещё не отступила с губ, — но Андрей упрямо взбирается по колышкам, как акробат, хотя другого человека давно бы расплющило и выкинуло за борт. Вот зачем крепления на одежде Марка — да, Оружию не нужны ножны, но в такой ситуации ох как пригодились бы!

Оступишься — рухнешь головой на рельсы; только вот сейчас Андрей и отдалённо о том не задумывается. Он карабкается выше и выше, и хотя держать катану неудобно, та даже не думает падать из кисти — словно бы сама задерживается. Ника не в человеческой форме, но и так мелькает полуосознанное ощущение поддержки; тонкое стройное лезвие против злого ветра, по-своему служащее опорой человеку. Кажется, лишь сейчас понимается в полной мере, что Ника имела ввиду, говоря, что у неё одно тело. Одно — и два обличия, в каждом из которых Ника полноценна. Она не теряет что-либо, обращаясь катаной. Да, её движения меняются, меняется способ ориентироваться в пространстве, направление зависит от руки Хозяина, но это всё ещё её тело. Живое.

«Сломаться для нас — что умереть для вас». Андрей много расспрашивал Марка и Леру, но почему-то ни разу не уточнил, что значит «сломаться». Действительно ли Оружие так погибает?

«Чтобы обезвредить врага, надо сломать его Оружие?» — раскидывает мысленные сети Андрей. Кожа лица отчаянно болит, обветриваются отпечатки пальцев на горле, и в затылке всё ещё неумолимо звенит после секундного обморока, но он забирается на крышу вагона. Тут же чуть не сбрасывает; Ника, извернувшись, вонзается лезвием прямо в поверхность, плотно и надёжно войдя на половину ладони, и Андрей цепляется за неё.

«Во-первых, она натренирована, так что и без Оружия тебя укокошит! — тараторит девчонка. — Во-вторых, харэ упираться!» Вознесенский едва не хлопает себя по лбу; приоткрывает общий канал, и его тело наполняется чужим потоком — более устойчивым, помогающим выпрямиться вопреки скорости, и больше не нужно держаться за клинок, чтобы не упасть.

— А ну стой! — кричит он, глотая звуки, но они доносятся хоть обрывком — силуэт, уже кинувшийся было прочь, останавливается, оборачивается. Вокруг широко раскинулось небо, лоскуты сероватых облаков на чёрном фоне подсвечены круглым диском луны, и ночь темна — нет ни селения поблизости, поезд несётся, не думая замедляться, среди бесхозных полей с островками деревьев, и там и тут — пустое пространство, вымощенная транспортная дорога, ни за что нельзя поскользнуться.

Видимо, враг собирался сбежать, а позже напасть снова, но сейчас решает изменить тактику — его уже заметили, и противник, напрягая плечи и мигом переходя в боевую стойку, пристально смотрит на Андрея. Отводит левую руку чуть назад — в полумраке, посеребрённое лунным светом, выделяется длинное, как у копья, древко. И клинки. Два. С обоих концов.

«Двойная глефа, — бормочет Ника. — Чёрт! Эта дурацкая мельница!»

Сравнение с мельницей проясняется сразу, как противник начинает двигаться: в его руке древко вертится свободно и легко, точно назло анатомии кисти, и обе режущие стороны этого копейного отпрыска сверкают, кажется, повсюду. Как сражаться с двумя сразу; Андрей отбивает удар за ударом, поначалу наступая, но затем стараясь больше уклоняться; Ника блокирует атаки, даже не ругается привычно на чём свет стоит, полностью сосредоточенная на сражении. Не сказать, что Андрею приятнее с ней молчащей: это плохой знак.

Силуэт чужого Хозяина едва различим: грация танцора позволяет обходить все попытки Андрея врезать, и профессионализм Вознесенского восхищает. Действительно, какие навыки, какое мастерство! Где он учился? В бешеном танце, попытке выйти за пределы постоянно скрещивающихся лезвий двое людей меняются местами, и теперь освещается облик врага — Андрей, пользуясь секундной заминкой, делает выпад, и хотя противник успевает отскочить, с опорой на глефу сделав чудное сальто назад, кончик катаны задевает его вдоль затылка. Беззвучно — ничего не различить в свисте ветра — лопается резинка. Вихрь бросает в лицо противника рассыпавшиеся вмиг спутавшиеся тёмные волосы, раздувает чёлку, свирепо блестят тёмные глаза на кажущемся смуглом в окружающем мраке лице… и вспоминается: за время инцидента Ника всегда использовала местоимение «она». Будучи права в своей догадке.

Итак, на Андрея через окно купе накинулась, почти задушила и чуть не выкинула на рельсы стройная, подтянутая девушка в облегающем чёрном костюме, чёрной маске и всё таким же сосредоточенным выражением сдвинутых бровей.

«Вознесенски-ий! — шипит Ника. — Если давно девчонок не видел в журналы посмотри! Мы тут типа сражаемся!»

— Кто ты такая и что тебе нужно? — кричит Андрей, и в этот раз его слова долетают до противоположной стороны крыши. Между ними свободная дистанция. Если девушка кинется в атаку, он успеет среагировать. Отвечать гостья не торопится, всё так же сосредоточенно хмурится, и Вознесенский пробует снова: — Ты из «Аида»? Я уже предупреждал, что не отдам Нику!

Девушка отводит глефу назад; верхнее лезвие краем выступает со стороны её плеча, рука согнута в локте. За километрами дорог мелькают огни — там какой-то небольшой город; пылают искры, рассыпаются алмазами вдоль, отгороженные лишь лесом. Девушка прыгуче несётся вперёд, и вновь скрещиваются клинки, в этот раз Андрей отвечает бойче и точнее — Ника отбивает глефу так, что девушка её чуть не роняет, отскакивает, сбитая с толку внезапной переменой, сдёргивает с лица маску. У неё плотно сжатые губы, мягкий подбородок.

— Соберись, Диас, — произносит она на выдохе. Без малейшего укора или напряжения в интонации, но с оттеночным недовольством, и чудо, что вообще удалось это услышать. Было бы чудом, если б…

— Диас? — Вознесенский вздрагивает. Не может быть столько совпадений, если вся его жизнь — путь к нынешней реальности, то случайностей в ней не должно быть вовсе. Но как это возможно?! Он кричит: — Имя твоего Оружия — Диас?

«Осторожно!»

— Вернись. — Девочка тут же становится рядом, спиной к луне и лицом к потенциальной убийце. Цепляется за край Андреевой рубашки и, щурясь, смотрит на противника. Длинные волосы треплются, полы юбки раздувает, превращая подол в живые волны, складки одежды бьются, как сотни мотыльковых крыльев. Андрей смотрит прямо, открыто, и если бы он видел себя со стороны, сам бы подивился решимости на лице и силе голоса, выкрикнувшего: — Диас, это ты?

— Это враг, о чём ты думаешь? — Ника прижимается к его боку и зло зыркает на противников. Глаза её светятся в темноте, точно у ночного хищника: золото и аметист переливаются, зрачки вопреки физике практически растворяются.

— Не ломай его, — кратко выдаёт Андрей.

— Чего? — Но спорить она не собирается: напряжение её не отпускает, но окрашивается отвагой, безраздельной и уверенной, как вызов бойца бойцу. Страха больше нет и не будет. Впервые дав полноценный отпор, Ника отбрасывает всё, что раньше мешало. — Да он именной, его фиг сломаешь…

В мыслях полный сумбур, но к беспорядку Андрей успел привыкнуть за неделю. Девушка впереди резко оглядывается, уголок рта прорезается нервным оскалом, и в следующий миг она буквально соскальзывает назад, к самому краю — пуля проносится там, где она только что стояла. Андрей сразу подмечает: уклонилась, а не отбила, значит, узы с Оружием не так крепки или ещё непривычны, и Диас… если это он…

Что за чёрт. Андрей двигается вперёд, а прошлое волочится за ним по песку, как прицепившаяся к лодыжке змея.

Марк поднимается одним прыжком, оперевшись рукой на край; замирает на корточках, по-прежнему каменная физиономия, а девушка отступает. Револьвер щёлкает, перезаряжаясь, и Андрей бросает рывком:

— Не убивай её!

Навстречу проносится другой поезд — разводятся дороги, два серо-красных бока не соприкасаются в мимолётном свидании, но для гостьи это становится шансом на спасение, и она пользуется им; следующие пули уже отбивает, кувырком оказывается у противоположного угла и в последнюю секунду оглядывается на Андрея. Без угрозы, но с недоумением человека, чьи планы сорвались неприятным образом: видимо, он всё-таки сбил её продуманную тактику.

— Уйдёт! — рявкает Марк, бросаясь следом, но опаздывает: грациозно, вскинув руку с глефой, девушка ласточкой соскальзывает в узкий промежуток — отталкивается краем оружия и оказывается на крыше другого поезда, мгновенно и громко уносящем её прочь.

Наставник оглядывается, и он незримо горит — пылает темнотой. И Андрей в этот раз не смотрит на чужой огонь, а отвечает своим. Взросшим всего за ночь, безмерным и обжигающе ярким, ослепляющим. Вознесенский смотрит прямо и открыто, и так, что даже Марк уже не начинает возражать. Не из-за недостатка уверенности, не из-за согласия. По причине, с которой сталкивались многие знакомые Андрея, но всё ещё не в той же мере.

Потому что Андрей — по натуре лидер. И если он захочет подавить стремление другого человека, то подавит.

Всё ещё не распустившиеся хвостики Ники сполохами мелькают, закрывая бледное острое личико. И когда Андрей выглядит притягивающим внимание и подавляющим волю, она выглядит бесконечно опасной. Как и должно быть.

Спать никто не ложится. Вернее, поначалу решают дежурить по очереди, и Андрей вызывается первым; сидит, покачиваясь, не теряя бдительности, и рой мыслей шумит у него под черепной коробкой — если взглянуть откровенно, это ведь может быть случайностью. Но интуиция — проныра, которой он всегда доверял, — уверенно твердит, что не померещилось. Диас в жизни Андрея был один, да и имя не столь частое. Однако Диас — Оружие? Что за чертовщина?

Вспоминаются малейшие детали. Память у Андрея избирательно цепкая, и время, проведённое с единственным другом, он помнит во всех подробностях. Всплывают, поднимаясь с похороненного дна, одна неточность за другой. О семье Диаса никогда не было известно, только в документах значился отец. О домашней обстановке Диас не распространялся, да и по поведению всегда был тихим, загнанным, смотрел из-под длинной чёлки грустными, как у побитого щенка, глазами и редко вмешивался в ход событий.

Казалось бы, как они смогли поладить? Яркий пуленепробиваемый Андрей, кометой рассекавший чужую скучную мораль, и робкий боязливый Диас. Они были ровесниками, познакомились в начале десятого класса, полные противоположности — но вдруг сложилось, что стали общаться. Нечто было в Диасе — в его рассудительности и умении придержать непоседливого товарища за воротник, в нескупой мягкости его манер и умении вникать в мелочи, пусть порой и не составляя сути. Нечто родное. Что-то, из-за чего Андрей привязался к нему и даже взялся защищать.

Да, верно, Диас стал первым, кого Андрей защищал не из привычки или стремления убить тоску, а из осознанного желания. От буллинга — пережитка средних классов, сохранившегося на время старших, от неудач в учёбе — они занимались вдвоём. В свободное время тусили беспечно и беззаботно, как все юноши-подростки: играли в приставку дома у Андрея, носились по городу, как-то выбрались в театр: у Диаса аж глаза сияли, когда он смотрел по сторонам. В целом он был похож на ребёнка из очень бедной семьи, не видевшего обычной жизни среднего класса, и на многое реагировал ребячливо. Дядя его не любил, но Андрей не любил дядю и потому нейтрально воспринимал его недовольство. Ну конечно, растишь-растишь тут детёныша, а он приводит в гости всяких нищих. Но это не было важно. Если бы Андрей придавал значение чужим деньгам, статусу и репутации, он бы вырос другим.

Сейчас вспоминается куча неувязок. Диас отводил глаза, когда заходил разговор о прошлом, и никогда не участвовал в обсуждении будущего. Он жил здесь и сейчас: Андрей уверен, что счастливо в те моменты, которые они проводили вместе. Но в иные его словно что-то тяготило, обволакивая, как смола. И он не менялся со временем. Это зачастую нормально, но если многие парни шестнадцати-восемнадцати лет успевают за месяцы несколько раз перемениться, Диас оставался таким же — в привычках, поведении, внешности. Неужели потому что был Оружием? Но если так, кто был его Хозяином и почему отправил Диаса в школу? К Андрею?

Эти мысли не дают покоя, и Вознесенский сидит как на иголках. Дежурство его заканчивается почти незаметно, и тут обнаруживается, что Марк не спит. Смотрит на него из-под полуприкрытых век, скрестив руки на груди и облокотившись на подушку. Лерайе лежит на его коленях, согнув ноги и подложив под щёку ладонь, но стоит Аторину вздохнуть, как и она открывает глаза — совершенно ясные, без намёка на заспанность.

Оба чувствуют, что в учениках изменилось нечто, сдвинулось, освобождая переплетения возможных дорог. Больше их не надо наставлять, командовать так вообще. Дальше как отношения строить — непонятно. Ника под боком Андрея свернулась, подтянув колени к груди и обняв их руками, и в темноте не видно её лица; он знает: она смотрит в окно бдительно, неустанно, с неослабевающим вниманием. А сам он долго и нечитаемо смотрит на бывших наставников. Все ждут.

— Отныне, — начинает Андрей, ни на ком конкретно не заостряя, — я бы хотел разговаривать с вами. Не расспрашивать и выслушивать, а разговаривать, как с равными. Не потому что не уважаю ваш опыт и помощь, а потому что хочу рассчитывать на вас как на союзников и друзей, которые последуют за нами и будут сражаться с нами бок о бок.

— У нас прежде не было друзей, — откликается, будто птица в лесных ветвях, Лера. — Мы не знаем, как это.

— Я тоже, — усмехается с каплей горечи Андрей. — И Ника. Но я хочу, чтобы всё было честно. Вы не обязаны нам подчиняться, но и мы больше не будем ходить по вашим следам.

— Принято, — кратко говорит Марк. Уголки его губ чуть изгибаются наверх — феноменально редкая вариация человеческой улыбки.

Андрей улыбается в ответ, и хотя в нём ворочаются моря нестихающие, становится легче на сердце. И он, расправив позвонки с тихим хрустом, заводит другую тему, отчего-то считая нужным её затронуть:

— Оружие той девушки — Диас. И раньше я знал одного Диаса. Он был моим другом — единственным за всю жизнь, если так посмотреть. Кроме него я никому прежде не доверял. Мы общались во времена старшей школы, а затем разошлись: в какой-то момент он перестал отвечать на звонки, а его адрес был недействителен. Я никогда не знал, что произошло с ним дальше. Если это действительно он, Оружие, то это многое объясняет.

А ведь он знал о Вере, Андреевом призраке. Точнее, осколочно догадывался, но и то был ближе к правде, чем кто-либо иной.

Когда подаёт голос Марк, хотя тон привычно ровный и глубокий, в этот раз в нём колеблется едва уловимое, но искреннее сочувствие:

— В реальности, в которой мы живём, всякое бывает. Если он часть «Аида», скорее всего, это не было его выбором.

— Это правда. — Лерайе опускает ресницы, взгляд отводит. — Не всем даётся возможность выбирать.

Неумело пытаются утешить. Несмотря на неподходящую ситуацию, в груди становится тепло. Андрей встряхивает головой, пугаясь непривычной растроганности, и суховато продолжает:

— По крайней мере, это означает, что «Аид» мог знать обо мне раньше. Только почему-то подослал Оружие как друга и ровесника. Неужели так важна незаметная слежка? Я уверен, во время, проведённое со мной, Диас был искренен.

— Не похоже на стиль «Аида». Возможно… тут всё сложнее. — Ника поворачивает голову и отодвигается, переворачивается, оставаясь на коленях. — Мы так мало знаем. Надо узнать больше.

Потому они и едут в Круг Мечей; Андрей кивает. А девочка, подаваясь вперёд, вдруг обнимает его за шею обеими руками — тонкими и хрупкими, совсем детскими, но с внезапной силой порыва. Подсмотрела жест в его воспоминаниях. Густая чернильная тьма отступает, и Андрей поглаживает катану по локтю. Сердце начинает биться ровнее, точно успокоенное прикосновением к самым истокам чувств.

Поезд всё ещё движется, и теперь — без незваных гостей.

Вокзал следующего дня красив так, что впору делать пособием для художников-архитекторов: лепки и ограды, огромные часы над платформами, изящные фасады. Было бы больше времени любоваться — Андрей бы основательно залип, позволяй время. Однако их уже ждут — целая делегация автомобилей, однотипных и дорогих, словно готовых перевозить картеж президента, а не случайно подобранного в другой стране нахала в компании с недорослем-заразой, киллером-покерфейсом и киллером-кокеткой.

— Вот это я понимаю — грамотно встречать! — присвистывает Вознесенский. Последние сомнения рассеиваются, когда вещи принимают подбитые молодые люди, широкие, как шкафы; они закидывают багаж в дальние автомобили, ненавязчиво поблёскивая ножнами на поясах. Завуалированное «Не рыпайтесь», хах. Ника шипит на них, как неприветливая кошечка, и держится близ Хозяина.

— Следуйте за нами, — приглашает глава «скромного» эскорта. Он в той же форме, что была недавно на Викторе и его отряде. И тоже со знаками отличия.

Хотя Марк держится невозмутимо, закипающую в нём черноту Андрей практически кожей чувствует. Вознесенский одёргивает расстёгнутый воротник рубашки, заправленной в брюки, нахально улыбается краем рта и ступает с платформы на землю самого вокзала, убирает руки в карманы, не давая всё ещё ни повода усомниться в своей силе.

За неделю с небольшим Андрей успел удочерить мелкую вредину, способную превратиться в катану, стать учеником киллеров, бросить дом с почти всеми вещами, уехать из города и даже страны. И сумбурное начало предвещает не менее сумбурную дальнейшую жизнь, в которой, должно быть, тысячи возможностей всё изменить.

Андрей начнёт пробовать уже сейчас.

Лерайе касается локтя Марка и очень тихо, шорохом мгновенным шепчет:

— Пожалуйста…

Люди в форме ждут, и сопровождение немного смешит. Андрей останавливается рядом с бывшими наставниками и бросает краткий многозначительный взгляд на предводителя отряда: тот непременно в курсе, что Марку и Лерайе обеспечена безопасность. Как бы новые Хозяева не были неопытны, с потенциалом Ники и талантом Андрея они дадут достойный отпор. И могут постоять за свои требования.

Предводитель выступает вперёд. Оценивающе разглядывает Андрея, поняв его молчаливую угрозу, передёргивает плечами. И следующими словами обращается уже к Марку — констатацией факта, без капли теплоты или приветливости.

— С возвращением.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА