Имя ей - война (джен)

Первый раз Вольфганг увидел ее на местном базаре. В окружении кривых деревянных лавок, крякающих на своем языке аборигенов и запахов приправ, алкоголя и мочи. Раньше он не встречал ее никогда, и это он повторял себе до конца жизни. Она не могла присниться ему, а потом предстать наяву. Так не бывает. Он, наверное, просто не высыпался или слишком много пил, вот и почудилось. Шла война. Они не защищали родину, и не нападали на чужую. Пришли на помощь соседней стране в обмен на нефть и золото. Вмешались в спор, к которому не имели отношения. Вольфганг еще пару лет размышлял, на чьей стороне была правда, пусть и слышал, что на войне все не так просто. Затем же вскрылись все документы и военные преступления, и думать об истине стало тошно.

В те времена он все равно об этом не думал. Он почти ни о чем не думал, с того самого дня, как увидел на базаре ее белое, похожее на змею, тело.

Крохотная фигурка из керамики. Тело без единого волоска, даже на голове. На удивление тонкие, черты лица, совсем как у них — пришельцев. Почему мастер не слепил женщину из своего народа — с толстыми губами, большим носом? Местные умельцы обычно лепили фигурки женщин-матерей с налитыми грудями и раздавшимися бедрами. А тонкая белокожая статуэтка была на весь рынок совсем одна.

Он не сумел выяснить у торговца ничего, потому что еле понимал местный язык, а старикан в красном тюрбане как назло болтал слишком быстро. У Вольфганга лишь получилось разобрать цену. Он положил пару бумажек и крепко обхватил девушку за холодную талию. Ладонь тут же уколол кинжал, который она держала в левой руке.

До крови.

Другие солдаты брали брелоки в виде женских тел и плакаты с голыми бабами. Но при одном взгляде на фигурку, о бабах думать совершенно не хотелось. Фигурка будто и на женщину не походила, несмотря на грудь и бедра. Когда Вольфганг натыкался на нее взглядом в рюкзаке, ему чудилась вместо статуэтки кость. Когда брал в руки, первым мыслью становилось разжать пальцы.

«Ладно, может, сможешь стать моим талисманом. У меня впереди еще много боев», — прошептал он ей в первую ночь после покупки, все же решая держать фигурку в рюкзаке.

Чувствовалась в ней будто сила, от которой ладони жгло и казалось, вот-вот в них разгорится огонь.

Его желание исполнилось. Фигурка не подводила его всю войну, до самого конца, совсем как новехонькое всегда исправное и смазанное оружие. Сослуживцы говорили, что он удачлив, они говорили, что он невероятно умел, и лишь сам Вольфганг знал, что его охраняет. От знания становилось все неспокойнее, и все сильнее билась, как в силках, мысль. Он видел девушку с кинжалом раньше. До базара, до грязных рук торгаша. Она приходила к нему во сне, она шла к нему издалека и никак не могла приблизиться. Она танцевала с оружием и лентами — красными, будто струи крови из смертельных ран. И после того сна он проснулся в холодном поту.

Сначала она вывела его невредимым из боя во вражеской деревне Харедже. Врага оказалось больше, чем они думали. Полезли из всех щелей, подвалов и домов, как полчища чумных крыс. Вольфганг не заметил, как перестрелка перешла в резню. Он не заметил, как перестал различать своих и чужих. Жители принялись сжигать свои дома, вражеские солдаты — подрывать себя. Вольфганг помнил, как его оглушило, и кровь из оцарапанного виска залила глаза. В том бою выжили шестнадцать солдат из сорока. Вольфганг, единственный не получивший ранений, выводил товарищей из горящей деревни.

После ему дали медаль, и отчего-то ему показалось, что ничего страшнее с ним уже не случится, но бой в Харедже стал лишь первым в череде боев, в которых участвовал Вольфганг, и каждый из них заканчивался адом.

Когда его отправили сопровождать беженцев, враг настиг их с химическим оружием. Вольфганг чудом избежал атаки. Он и его сотоварищ никак больше не смогли помочь женщинам, детям и старикам, кроме как прекратить их муки выстрелом из винтовки.

В сражении за равнину Сварги они оказались в осаде в малюсеньком, но крепком здании бывшего склада. Десять дней без запасов еды и воды. Вольфганг успел проиграть в карты часы отца и золотую цепочку, думая, что больше не увидит неба. Тел в погребе становилось все больше, пока не осталось никого, кроме Вольфганга.

Быть может, после того склада внутри и зародилась безумная, невозможная мысль, что на этой войне он не погибнет. Ляжет рядом с гранатой без чеки и ничего. Зайдет в пожар и выйдет невредимым. Сядет за штурвал самолета, которым никогда не управлял и в конце боя приземлится, не получив и царапины.

Вольфганг не сумел отыскать на рынке того самого торгаша в красном тюрбане, но цену за бессмертие осознал и без него. Где бы Вольфганг не открывал огонь, лилась реками кровь, а умирающие кричали так, что их голоса отпечатывались в воздухе бесконечным эхо. Бойцы переставали быть людьми, превращаясь в беспощадных демонов. Сколько бы жизней он не спасал, умирало в десятки раз больше.

На фронте умерли все, кого Вольфганг знал. Иногда он думал, что будь у них такие фигурки, война бы длилась до тех пор, пока Солнце не пожрало планету. Но чаще он думал, что белокожей женщиной с кинжалом не должен обладать никто. Ужас близкой смерти тогда сковывал сердце. Нет, Вольфганг не мог и помыслить о том, чтобы избавиться от фигурки. Тоненькая статуэтка, прочная, как алмаз, не покидала его ни в мыслях, ни во снах.

Во снах она подходила совсем близко к нему. Белые губы изгибались в улыбке, но неживые глаза оставались застывшими. Ее тело обвивали красные ленты — на ощупь горячие и липкие. Она говорила: «Какой смысл избавляться, если вот она я — прочно вросла в твое трусливое сердце, в сворачивающийся от страха желудок?» Вольфганг осторожно брал ее руку и увлекал в танец. Во снах она казалась почти красивой. Такими выглядят яркие цветы в джунглях, от чьего сока сползает кожа.

— Твоя жизнь уже потеряла всякий смысл. Осталась только я, — она закружила его в танце так быстро, что перед глазами все расплылось, а потом резко превратилось в почерневшие лица товарищей, мясо культей и обгорелые фигуры, замершие в агонии навсегда.

«Войне конец, ребята, — сказал командир наутро. — Только пробьемся через радикалов и поможем заключить мир».

Вольфганг понял: сейчас или никогда. Он крепко сжимая фигурку в кармане, сначала в тщетной надежде сломать, затем — твердо обещая себе, что избавится от нее. Так и не смог. Она будто приклеивалась к потным рукам, когда он держал ее над обрывом позади лагеря. Тело одеревенело, когда он попытался раздавить ее ногой. Вольфганг пошел со статуэткой в бой в очередной раз, впервые желая пустить себе пулю в лоб. До последнего верил, что войне конец, все пройдет как по маслу, и из предстоящего боя он лишь вновь выйдет невредимым. Надежды разрушились, когда оказалось, что радикалы подстроили все так, словно отряды Ренегарии убили мирных жителей.

Вольфганг даже не подумал ни о чем в тот момент, когда с размаху кидал статуэтку о камень. Она разлетелась каплями сметаны, и тут же рядом разорвался снаряд, принеся невыносимую боль.

Солдаты смеялись, играли в карты, хвастали медалями. Вольфганг смотрел на яркое солнце и чистое небо. Ампутированная ниже колена нога с утра почти не болела. Статуэтка ошибалась. Жить было все-таки можно.