Встань - и услышишь (джен)

— Петра, сядьте.

Пепе с упавшим сердцем села на кушетку. Если механик вот так вот обращается к тебе по имени, значит, дело плохо.

— Мы нашли, в чём ваша проблема, — мужчина кашлянул и поправил очки. — К сожалению, мы не можем её исправить.

— Н-ничего страшного, — пролепетала Пепе. — Если нужны запчасти, я подожду, я вовсе не…

— Петра, — мягко прервал механик, — у вас кончился завод.

Н-но… как же? К-как же так?

— Вы знаете, что с этим ничего не поделать. Как правило, остановка системы происходит в течение двух суток.

Пепе слушала, и ей казалось, что его слова обрывками доносятся откуда-то издалека.

— Ваши биологические ткани в порядке… не будете испытывать страданий… постепенное отключение… поймёте, когда начнётся перемотка ленты памяти, обычно это последнее…

— Что же мне делать? — шёпотом спросила она.

Никто не предупреждал её, что так будет. Она просто проснулась утром и поняла, что звучит не так. Побежала в мастерскую, боясь, что придётся пропускать работу из-за ремонта, и вот… не пришлось.

— Можете идти домой. Мы известим ваше начальство. Если хотите, можем оставить вас в отделении для ожидающих остановки.

Нет. Нет. Только не это.

— Спасибо, — не слыша себя, сказала Пепе. — Я пойду.

Выйдя из мастерской, она застыла на крыльце. По мостовой с рыком проносились машины, ветер шумел в пыльной июньской листве, люди обходили Пепе, недовольно косясь; ей было всё равно.

Что теперь?

Куда идти? Домой, в общежитие, где соседка будет выпытывать, что у неё стряслось? В отделение для ожидающих, о котором она с детства видела кошмары — обо всех этих переломанных, не узнающих родных, изношенных до предела?..

Но я-то не изношена. Я могу ещё жить. Я ещё…

Кто-то навзрыд заплакал. Не она.

На углу мастерской заходился ребёнок — мальчишка-первоклассник, никак не старше, — и Пепе поневоле пришлось очнуться.

— Что случилось, малыш?

Из его сбивчивых объяснений она поняла, что их вели куда-то с классом, потом мальчик отвлёкся, а когда опомнился, все уже исчезли, и где они, он не зна-аает!..

Пепе глубоко вздохнула и велела себе собраться.

— Так. Куда вы шли?

Он шмыгнул носом.

— В музе-ей!..

Дотуда было всего два квартала. Мальчик вцепился в руку Пепе мёртвой хваткой, но его слёзы высохли, и на полпути он уже вовсю щебетал о том, что им обещали показать ленты памяти основателей города — «а они же умерли целых сто лет назад!..»

У входа в музей метались две дамы. Завидев Пепе, одна из них рванулась навстречу и сгребла мальчишку в объятия.

— Йонни! Слава кому-нибудь! Никогда больше так не делай, слышишь?!

Вместе они торопливо скрылись в дверях.

Вторая дама, постарше, всмотрелась в Пепе, пристально изучая её узкий жакет и волосы, собранные тугим узлом.

— Петра! -воскликнула она. — Петра Келло!

Пепе не узнала свою бывшую учительницу госпожу Туули, пока не учуяла знакомый ещё со школы запах её духов.

— Ты почему не на работе?

Пепе вспомнила, почему.

— У меня выходной, — тихо сказала она.

— Да? Как славно! И я уже освободилась … — госпожа Туули просияла. — Знаешь что? Пойдём со мной! У профессора Гаррета нынче юбилей. Ты ведь была его любимицей!..

Да. А он был её любимым учителем. Профессор Гаррет объяснял физику так, что она казалась волшебней магии, и Пепе казалось, что она вот-вот поймёт, как работает мир.

Сколько же ему теперь лет?

Следующая мысль была как нож под рёбра: он всё равно переживёт тебя.

Пепе не хотела никуда идти, но госпожа Туули решительно взяла её на буксир. Профессор Гаррет жил в мирном малоэтажном районе — в такие обычно и селят пожилых, — но стоило Пепе переступить порог, как её оглушило голосами и смехом. Сколько народу! И как у одного человека может быть столько друзей?..

— Пепе!

Профессор стал совсем седым, но радость в его глазах была такой юной, что Пепе собрала все силы, чтобы ответить на его улыбку.

— Я всё ждал, когда ты зайдёшь! — упрекнул профессор Гаррет. — За пятнадцать лет — и ни разу!

— Я хотела, — беспомощно сказала Пепе. — Я правда хотела, н-но у меня работа, и…

И — что? Чем таким важным ты занималась эти пятнадцать лет?

— И кто же ты теперь? — встряла госпожа Туули.

Без пяти минут запчасти.

Будущий металлолом и лента памяти, которую специальные люди Сверху просмотрят, потому что так положено, но точно не станут хранить в музее.

— Счетовод второй категории, — привычно ответила Пепе.

— Здорово, — сказал профессор. — Но разве это то, чего ты хотела?

Нет.

Пепе любила свою работу, числа давались ей легко, но…

— Я хотела открыть лавку букиниста. Знаете, чтобы старые книги не отправляли сразу во вторсырьё. Да, это рационально, но в старых книгах бывают пометки, и дарственные надписи, и… они здорово пахнут. К тому же так меньше затрат на переработку. Я проводила подсчёты, чтобы написать Наверх. Это выгодно, мне бы разрешили, если бы я…

Если.

— Я так и не отправила запрос, — упавшим голосом сказала Пепе.

— Какие твои годы!.. — улыбнулся профессор Гаррет. — У тебя ещё вся жизнь впереди.

Да. Вся.

— Лавку букиниста можно открыть прямо здесь, — весело заметил кто-то из гостей. — Вон, книги даже на пианино!

— Оно осталось от жены, — смутился профессор. — Я сам не играю…

— Я точно помню, что Петра умеет! — заявила госпожа Туули.

Все вокруг тут же начали в один голос просить её что-нибудь исполнить.

— О, нет, — сказала Пепе. — Пожалуйста. Не надо.

Но её продолжали уговаривать, и она поняла, что легче покориться.

Пианино оказалось слегка расстроенным, но, в конце концов, какая разница? Пусть слушают.

Она сыграла что-то совсем простое, удивляясь, что руки ещё помнят. После школы Пепе ни разу не садилась за инструмент. У неё и пианино-то не было. Какая музыка в общежитии?

Ей всё равно аплодировали так, будто она только что сыграла шедевр.

Потом были огромный торт и бесконечные беседы. Похоже, вся присутствующая молодёжь училась у профессора Гаррета; им было о чём поговорить. Один парень собрал вокруг себя целый кружок, с воодушевлением рассказывая о жизненном цикле звёзд…

Пепе стало невыносимо громко, и она сбежала на кухню мыть посуду.

Никто её не просил, но ей нужно было делать хоть что-то, чтобы не думать. За окном вечерело, свет не горел; Пепе намыливала блюдца и думала: это сон. Странный сон, но она проснётся, и ничего этого не будет…

— Эй… Привет?

В дверях стоял юноша, говоривший о звёздах. Свет из коридора превращал его встрёпанные чёрные кудри в золотистый нимб

— Ты совсем не ела торт, — он улыбнулся ей, обаятельно и чуть смущённо. — Я приберёг для тебя кусочек.

Он поставил тарелку на стол.

— Давай я домою.

Пепе пустила его к раковине и села.

— Ты здорово играла, — заметил юноша, закатывая рукава.

— Ага. Как музыкальная шкатулка.

Торт был малиновым. Пепе не чувствовала вкуса, но косточки хрустели на зубах. «Ваши биологические ткани в порядке…» Биологическим тканям нужны еда, вода, воздух, но что всё это значит, если у тебя кончился завод, отмеренный при сборке?

Знать бы, кто это решает. Или что.

Юноша сполоснул последнюю чашку и закрыл кран.

— Ты просто не хочешь идти домой, да? — вдруг спросил он.

В коридоре вовсю прощались и шуршали одеждой. Гости расходятся.

— Да, — тихо сказала Пепе.

Она думала, он начнёт спрашивать у неё, что случилось. Плохо подобранные соседи? Склонный к насилию муж? Такая глупость. Почти все браки заключались в парах, подобранных Сверху — совпадение привычек, характеров и представлений о счастье. Куда надёжнее, чем какая-то там любовь.

Но вместо вопросов юноша сказал:

— Как ты смотришь на прогулку за город?

Пепе с детства учили быть осторожной, и первым её порывом было сказать «нет». Но потом она подумала: а что он может мне сделать? Убить? Разобрать на детали… на день раньше, чем это сделают без него?

Пускай.

Они улизнули из дома профессора, никому ничего не сказав. Трамвай, забравший их с остановки, уютно дребезжал на ходу, и Пепе разглядела, что у её нового знакомца голубые глаза.

— Кстати, меня зовут Майло, — сказал он. — Майло Рау.

— А меня Петра, — отозвалась Пепе и передумала. — Но лучше просто Пепе, ладно?

Они вышли на самой окраине города и отправились дальше пешком. На высоком, ясном небе горела половинка луны. Пепе сто лет не ходила по грунтовой дороге; фонари вдоль неё стояли редко, и она будто шагала по цепи светлых островов в океане сумерек.

Дорогу пересекала железнодорожная колея; Майло свернул по ней налево

— Куда мы? — спросила Пепе.

— Ко мне домой, — просто сказал он.

Пути казались заброшенными: между шпал вовсю росли тысячелистник и пастушья сумка, параллельные прямые рельсов тонули в траве. Пепе придумала игру: ступать только на шпалы. Смотреть только под ноги; не думать.

Минус один день. Её день, то ли украденный, то ли… потерянный.

Как сотни других.

Она споткнулась и подняла голову.

Фонари остались далеко позади, западный край неба совсем потемнел, но впереди призывно мерцал тёплый свет.

— Вот, — сказал Майло. — Это здесь.

Пепе ждал чего угодно, но не того, что он живёт в старом вагоне.

Вернее, вагона было два, соединённых резиновой гармошкой, как коридором, и с огромным баком на крыше — для дождевой воды? Майло открыл перед Пепе дверь, и она вошла в салон, освещённый старомодным фонарём со свечкой. Пассажирские сидения сняли, чтобы освободить место; из нескольких была составлена заваленная ворохом одеял кровать, ещё пара стояла вокруг ящика, играющего в стол. На полу возвышались стопки тетрадей и книг; луна заглядывала в окошко сквозь кружево вязаных занавесок.

— Располагайся, — сказал Майло. — Я сейчас.

Пепе взяла было полистать книгу про чёрные дыры, когда женский голос за стенкой произнёс:

— Привет, дорогой. Что-то ты поздно! Неужели в университете такие длинные лекции?

— Я был на дне рождения. Я же тебе говорил. И оставил записку, — терпеливо ответил голос Майло.

— Да? Я, наверное, потеряла...

Пепе тихонько заглянула в дверной проём. Во втором вагоне была устроена полу-комната, полу-кухня; там сидела и вязала пожилая дама. Майло гремел посудой и крышками кастрюль.

— Я уже ужинала, — сказала дама. — Хватит обо мне переживать. Иди-ка сюда, поздоровайся как следует.

Майло чуть слышно вздохнул и наклонился её поцеловать.

— А это кто?

Смущённая, Пепе шагнула вперёд.

— Это Пепе, мама, — улыбнулся Майло. — Она — гость.

Дама приветливо кивнула.

— Добрый вечер. Я Марта. Ну что же ты, — она ткнула Майло в бок, — предложи девушке чаю!

— Спасибо, — Пепе помотала головой, — честно, не нужно!..

Майло взял со спинки кресла плед и протянул ей.

— Пойдём лучше смотреть на звёзды. Здесь нет засветки, их здорово видно.

Завернувшись в пледы, они уселись на пороге первого вагона.

— На кого ты учишься? — спросила Пепе.

Небо над ними и правда было таким большим, каким она ещё никогда его не видела. Рельсы бежали вперёд и вперёд, до самого горизонта, и встречались с ним как раз в той точке, откуда тянулся вверх бледный туманный росчерк Птичьего пути.

— На астронома, — сказал Майло и, помолчав, добавил, — Учился.

Минуту они посидели, глядя в небо.

— Пришлось бросить из-за мамы, — нехотя признался он. — У неё… проблемы с катушкой памяти. Так что ты не обижайся, если она забудет, как тебя зовут, ладно?

Ох.

— Она не поглупела, — поспешно добавил Майло. — Она может делать всё, что нужно, по дому, и она всё ещё чудесный собеседник, но я… Я же работаю, мне всё равно надо уходить куда-то, и приходится каждый раз запирать двери, потому что если она выйдет, то не найдёт дороги обратно, и… — он глубоко вздохнул, — я боюсь, что один раз я вернусь, а она меня не вспомнит.

— Неужели в городе некому о ней позаботиться? — спросила Пепе.

Майло улыбнулся, но как-то невесело.

— В городе мне предложили подписать за неё согласие на добровольную утилизацию, — сказал он. — Переехать в общежитие и освободить квартиру. Мы надеялись на донорскую катушку, но их отдают тем, кто моложе. Пришлось… сбежать.

Он погладил дверной косяк.

— Здесь неплохо. Много простора и по ночам никто не шумит... Только зимой, когда холодно, пришлось подключиться к электросети. Если Наверху узнают, мне несдобровать…

Майло улыбнулся снова, и на этот раз вышло лучше. Пепе вдруг поймала себя на том, что даже сквозь ущербный стук механизма у неё в груди от этой улыбки ей становится теплей.

— Я ещё никому не рассказывал, но у тебя было такое потерянное лицо, что мне очень захотелось привести тебя домой. Я знаю, ты нас не выдашь.

Пепе обхватила руками колени.

— Я тебе завидую, — тихо сказала она.

Майло нахмурился.

— Да?

— Моя мама встала, когда я окончила школу, — Пепе не смотрела на него. — Она была… строгой, но я знаю, она просто хотела, чтобы я была лучше. И… чтобы мир стал лучше, поэтому она работала столько, что мы с ней не так часто бывали вместе, но она меня любила. Пор помню один раз, когда мы выбрались за город, на озеро... Она не разрешила мне пойти в воду, потому что воспитанным девочкам не пристало дурачиться, но это всё равно был лучший день в моём детстве. Я… очень по ней скучаю.

Пепе попыталась улыбнуться и почувствовала, как дрожат губы.

— У неё был брак при сборке. Слабый поршень в сердце. Он… рано сломался, его меняли дважды, а потом она сказала: «Хватит. Отдайте его кому-то другому».

— И не спросила тебя?

Она пожала плечами.

— А должна была?

Они посидели ещё немного, и неожиданно для себя Пепе сказала:

— У меня кончился завод. Я тоже скоро встану. Совсем.

Майло не сразу нашёл, что сказать.

— Когда? — наконец просто спросил он.

— Может, ещё сутки, — Пепе дёрнула плечом. — Я не знаю, что делать. Герои книг обычно решают пожить напоследок, исполнить свои давние желания… Но у меня нет желаний, которые можно исполнить за день! Я… Я хотела открыть свой книжный, и чтобы жить прямо над ним, и не ездить на работу в час пик… Сидеть на подоконнике среди книжных полок и слушать дождь. И... может, когда-нибудь… замуж. И ребёнка, н-но сборка, для неё ведь нужны двое… Надо было просто подать запрос на брак и соглашаться на того, кого подберут Сверху, да?..

Пепе всхлипнула, и у неё внутри словно прорвало дамбу. Рыдания скрутили её всю, и она уткнулась лицом в колени. Это были не те слёзы, от которых становится легче; боль стиснула горло, не давая вдохнуть, и в мире не было ничего, кроме этой боли.

Тёплая рука Майло легла ей на плечо.

— Пепе, нет никаких «надо было», — мягко сказал он. — Есть только то, что есть.

Она осталась у семьи Рау на ночь. Майло уступил ей кровать; Пепе думала, что не сможет сомкнуть глаз, но сама не заметила, как уснула.

На рассвете её разбудил звон спиц.

Пепе босиком прокралась мимо спящего в кресле Майло и заглянула к Марте. Та не спала; шарф, который она вязала вчера, стал заметно длиннее.

— Доброе утро, — сказала Пепе.

Марта улыбнулась ей.

— Привет, детонька. Не поможешь?

Ещё час спустя Майло застал Пепе сидящей у ног его матери с мотком пряжи, распяленным на руках.

— Я работаю в садоводстве номер девять, — сказал Майло за завтраком. — Там одна хорошая пара сегодня празднуют свадьбу. Хочешь сходить?

Почему нет? У Пепе не было других планов.

Утро выдалось тёплым, и в траве вовсю стрекотали кузнечики. Дорога провела их сперва по полям, потом мимо чёрных вскопанных грядок, и впереди замаячили красные дощатые домики.

У крыльца одного из них сбились в стайку девушки. Стоящая в центре в негодовании размахивала зачем-то снятой с ноги туфелькой.

— … видела бы ты, как она на меня посмотрела! Как будто я преступница!..

— Так печать-то поставила? — робко спросила у неё другая.

— Как она могла не поставить? — возразила третья. — Ни одним законом не запрещено...

— Поставила! — фыркнула та, что с туфелькой. — С таким видом, будто делает нам одолжение! И денег, конечно, не дали! Ну и плевать!..

И тут Пепе поняла.

Это её чья свадьба намечалась сегодня. Только вот девочка, похоже, исполнила мечту всех дурёх вроде Пепе: решила выйти замуж за кого-то, кто ей нравился, не спросив разрешения Сверху. Поэтому ребятам не дали обычную субсидию на праздник…

— Нам от них ничего не надо! — девушка гордо вздёрнула подбородок и неожиданно всхлипнула. — Только вот туфли ещё эти!.. Я же без них даже Фреда поцеловать не дотянусь, а д-других нет!..

Тут она разрыдалась, отшвырнув туфельку, и Пепе разглядела, что у той отломился каблук.

Что-то в ней вдруг перещёлкнуло и встало на место.

— Так, — сказала она деловым тоном. — Какой у тебя размер?

Все обернулись к ней. Невеста подняла заплаканные глаза.

— Т-тридцать седьмой…

Пепе сбросила туфли.

— Ну-ка примерь.

Девушка взглянула с удивлением, но подчинилась. Туфли были впору.

— Чего ещё не хватает? — спросила Пепе.

Невесту звали Катри, её жениха, который поехал за чем-то в город — Фред. Катри сказала, они хотели пригласить всех, кто живёт и работает в садоводстве — здесь все друг друга знали и почти все дружили. Платье у неё было — бабушкино; правда, длинное, не на её воробьиный рост.

— Я могу подшить, — сказал Майло и хмыкнул на её удивлённый взгляд. — Что? Меня мама научила.

Симптичные красные домики были слишком тесны, поэтому Пепе предложила собрать по соседям столы и выставить их в окружающий жилища сад. Подруги Катри включились в игру, и скоро все незанятые мужчины поблизости были привлечены к делу. Женщины тоже не отставали, и скоро столы, размещённые квадратом вокруг большой цветущей яблони, были заставлены разномастной посудой.

— Что с музыкой? — спросила Пепе.

— Есть радио, — ответила Катри.

Радио не годилось.

Пепе попросила показать ей, где телефон. Слушая гудки, она изо всех сил надеялась, что номер не сменился, а та, кому она звонит, её ещё помнит.

— Алло?

— Анна, — сказала Пепе, — ты всё ещё играешь?

Подруга по музыкалке, с которой Пепе не виделась много лет, не просто до сих пор играла на флейте — она стала учителем музыки, поэтому Фред, предупреждённый Катри, привёз из города флейтистку со скрипачом — Анна захватила с собой коллегу.

Платье, подогнанное Майло, село как влитое. Катри была в нём чудо как хороша, но вот с копной её волос нужно было что-то сделать.

Пепе вздохнула и принялась вытаскивать собственные шпильки.

Усадив Катри перед зеркалом, она не выдержала и спросила:

— Ты счастлива?

Та обернулась к Пепе; её глаза сияли.

— Нашла что спросить!..

Они закончили приготовления к вечеру, когда те, кто сегодня работал, как раз вернулись со смены. Столы ломились от принесённой гостями еды, а стульев не хватило на всех. Это была самая большая свадьба на памяти Пепе. Она никого здесь не знала, но все эти люди нравились ей, как родные. Они сидели под яблоней, и пили вино, и все говорили застольные речи, а потом Майло шепнул:

— Скажи что-нибудь!

Пепе очнулась и поняла, что Катри и Фред смотрят на неё с ожиданием. Они что, правда хотят услышать её?

— Я не умею, — прошептала она в ответ, но деваться было некуда.

Пепе встала и подняла чашку. В ней плавали белые лепестки.

— Я хотела бы увидеть вас такими же счастливыми через много лет, — просто сказала она.

Тост был такой себе, но все с радостью зазвенели стаканами, и, когда Пепе села, Майло сжал под столом её руку.

Анна и её скрипач заиграли что-то невероятно прекрасное.

— Пойдём танцевать, — сказал Майло.

Пепе не умела и этого, но какая разница?

Она впервые танцевала с мужчиной после вальса на выпускном. У Майло были тёплые руки, и он только смеялся, когда Пепе наступала ему на ноги. Все остальные вокруг тоже пустились в пляс, и в какой-то момент Пепе поняла, что Майло отпустил её, и её больше никто и ничто не держит.

Они танцевали даже после того, как солнце зашло, и в саду зажглись фонари. Музыка несла Пепе, как река, и она чувствовала себя рыбой — молодым лососем, спешащим вниз по течению, к океану и к свободе. Другие свадьбы на её памяти были чинными и тихими — неужели всё дело только в том, что Катри и Фреду хватило смелости выбрать друг друга самим?

Пепе совсем не умела танцевать, но плясала так, что ей стало жарко — среди цветущих деревьев, босиком на утоптанной, тёплой, пыльной земле, и ей ещё никогда в жизни не было так хорошо.

Течение вынесло сияющую, запыхавшуюся Катри прямо ей в объятия. Та счастливо рассмеялась и спрятала лицо у Пепе на груди — но её руки тут же одеревенели.

— П-петра! — выдохнула Катри, подняв побелевшее лицо. — Т-ты встала!..

Каждый из них так привык к симфонии стука, щелчков и шорохов у себя внутри, что сразу слышал, если что-то не так.

Пепе рассмеялась и обняла её изо всех сил.

— Знаю! — а что ещё она могла сказать?! — Это ничего!..

У неё давно уже потихоньку отказывали разные системы, и она сама не заметила, в какой момент отключилась та, что отвечала за страх.

Тут Катри подхватил возникший рядом Фред, и, когда они скрылись в толпе танцующих, невеста, прекрасная в своём платье, похожем на перевёрнутый белый пион, уже снова была весёлой. Правильно! Глупо грустить о ком-то, кого сегодня видишь в первый и последний раз…

Пепе оглянулась и нашла взглядом знакомые чёрные кудри.

— Майло!

Он обернулся, и его лицо расцвело той самой улыбкой, в которую Пепе влюбилась с первой минуты знакомства.

Влюбилась. Смешное слово. Она всю жизнь мечтала полюбить кого-то — волшебно, всерьёз, как в книгах, но только чтобы взаправду, а получила… его. Кучерявого мальчишку — да она же, наверное, в день его сборки вовсю ходила в школу, — живущего в заброшенном вагоне на рельсах, уходящих в никуда среди полей, чтобы отсрочить утилизацию матери…

Пепе схватила Майло за руки. Идея была внезапной, но такой очевидной — и как она раньше не догадалась?

— Я придумала! — она повысила голос, чтоб музыка не перекрыла слова. — Я, Петра Келло, хочу, чтобы мою катушку памяти отдали Марте Рау!

Глаза Майло широко распахнулись, и он до боли вцепился в её пальцы.

— Маме? Правда?!

Пепе счастливо кивнула. Потом, когда она встанет совсем, и Наверху будут смотреть её ленту памяти, они увидят её завещание.

Нельзя вместить всю жизнь в последние два дня. Теперь она точно знала.

Ну и пусть.

Ночь сгорела быстро. Фред и Катри исчезли уже давно, у них были свои, важные дела; музыканты устали и стихли, но самые стойкие из гостей продержались до рассвета. Когда свет фонарей сдал пост утру, Майло нашёл Пепе сидящей на земле под цветущей вишней.

— Ты всё ещё здесь, — сказал он.

Пепе удивлялась этому, но не слишком сильно. Она чувствовала, что осталось недолго. Механизм у неё внутри почти замолчал, и только что-то одно, самое-самое главное, ещё продолжало тикать, настойчиво и упрямо.

Хорошо, что она не испортила ребятам праздник.

— Ты устала?

Пепе помотала головой.

— Тогда пойдём. Хочу тебе что-то показать.

Вдвоём они покинули затихшее садоводство номер девять. Пепе шла за Майло, не спрашивая, куда. Трава щекотала босые ноги, распущеные волосы перебирал тёплый ветер; у дороги качали головами метёлки жёлтых цветов, и Пепе сорвала несколько для себя.

Вот бы идти так вечно.

— Майло?

— М?

— Спасибо.

Он улыбнулся и протянул ей руку. Пепе взяла её, сплетая их пальцы.

Дорога огибала холм. Они сошли с неё и поднялись наверх.

— Пришли, — сказал Майло.

Пепе стояла на гребне и не могла вспомнить ни одного слова.

— В округе не так много озёр, — объяснил Майло. — Я подумал, может быть, ты захочешь побывать здесь снова.

Внизу необъятным зеркалом сверкала вода.

В роще на другом, низком берегу просыпались птицы. Только что вставшее солнце плавало в озере, блики прыгали Пепе в глаза, и она видела другое солнце совсем в другой день.

«Мама, можно я побегу туда?» «Что за глупости! Разве приличные девочки носятся, как кони? И не вздумай лезть в воду!..»

— М-можно я побегу туда? — спросила Пепе.

— Кто может тебе запретить?

Тогда Пепе выпустила его руку, и, не оглядываясь, побежала вниз по склону.

Она бежала по гибкой, высокой траве, и ветер надувал её юбку, как парус, и лента её памяти начала отматываться назад, от конца к началу.

Свадьба.

Ночь под Птичьим путём.

Работа — долгие годы, пролетевшие мигом, потому что если один день как все, то и все как один.

Школа.

Мамины руки.

Девочка, которая много чего хотела, но получила совсем не то.

Пусть.

Нет никаких «надо было».

Есть только то, что есть.

Катушка памяти Пепе щёлкнула и остановилась.

Склон кончился, и, запыхавшаяся, счастливая, она с размаху упала на колени перед самым обрывом.

Тиканье у неё внутри смолкло и больше не мешало.

Волны в озере там, внизу, шептались, целуя берег, шелестела потревоженная ветром листва, и в ветвях, приветствуя новый день, ликующе пели птицы.

— Как тихо! — в восторге оглядываясь вокруг, выдохнула Пепе. — Ради кого-нибудь, как же тихо!..

И это было последнее, что она сделала.