Крылья из мрамора (джен)

Уже несколько дней Габриэль ходила грустная и задумчивая. После озера Флёр, сама того не замечая, постоянно следила за сестрой. Ей было не по себе, если она не видела Габриэль даже пару часов. Малышка Габи всегда улыбалась и тихо смеялась, когда Флёр находила её и обнимала с неизменным вопросом: «Ты в порядке, Габи?», — но сестринское сердце не обманешь, и Флёр видела: что-то не так.

Габриэль кто-то обидел? Флёр стиснула руки, пытаясь остановить нарастающий в ней жар гнева. Она достаточно долго была милой — для разнообразия можно было и изменить привычный всем облик. Флёр рассмеялась клекочущим смехом. О, да! Даже нужно — для разнообразия…

Но Габриэль на все вопросы отвечала, что всё хорошо, её никто не обидел, просто она скучает по дому и подругам.

Может, раньше Флёр и поверила бы сестре, но только не после озера. И эта тетрадь в малиновом сафьяне, дневник Габи, которую та повсюду носила с собой... И вот, когда Флёр в очередной раз отыскала Габриэль в одной из оконных ниш пустого, холодного, каменного Хогвартса — её весёлую малышку Габи, сидящую в обнимку с дневником и явно только что плакавшую! — то не выдержала, выхватила из рук Габриэль яркую тетрадку и, не обращая внимания на её возмущённые вскрики, быстро просмотрела записи за последние дни.

— Флёр! Что ты делаешь! Как ты могла?!

Щёки Габриэль разрумянились, глаза заблестели: малышка Габи не на шутку разозлилась.

— Это же личное, Флёр! Отдай!

Такая Габриэль нравилась Флёр гораздо больше. К тому же она ничего особенного не нашла в дневнике — обычные записи: кого Габи встретила, кто как был одет и причёсан, кто что интересного сказал.

— Прости меня, Габриэль, сестрёнка, прости!

Флёр обняла и расцеловала упирающуюся и всё ещё гневающуюся Габриэль.

— Я не знаю, что уже и думать, малышка. Ты сама не своя всю неделю, а говорить, что случилось, не хочешь.

— Я же тебе уже сказала, что всё нормально.

Габриэль вывернулась из объятий Флёр и наклонилась поднять вылетевший из дневника листок. Выпрямилась, обречённо вздохнула и отдала листок сестре.

Это было мертвое, неподвижное магловское фото. Вернее, оно было бы мёртвым, если бы не то, что было на нём изображено.

Восхитительное, сильное — всё в порыве на взлёт — женское тело. Объятое ветром и свободой. В распахнутых крыльях — триумф и мощь. Ника Самофракийская.

С пририсованным на месте несуществующей головы милым личиком Габи.

— О, Габи…

Флёр нежно привлекла к себе сестру. Габриэль крепко обхватила её и безудержно разрыдалась.

— Нет. Нет, Габи! Ты не должна плакать, тебе незачем плакать.

Флёр опустилась на подоконник, посадила сестру себе на коленки, поцеловала в тёплую макушку и стала укачивать как маленькую.

— Тебе незачем плакать, Габи, потому что никто не властен над нами! И у тебя всё получится! Все твои мечты сбудутся. Мама, папа, я — мы всегда с тобой. Всегда, всегда…

Габриэль потихоньку успокаивалась, словно этот чужой холодный замок с его древним жестоким волшебством наконец-то забыл про них и выпустил из своего мрачного нутра.

— Уже поздно, Габи, пойдём.

Флёр мягко сдвинула Габриэль со своих колен, поправила ей мантию, пригладила волосы и одним взмахом палочки вернула заплаканной мордашке французский шик.

— А то мадам Максим будет недовольна.

Габриэль молча кивнула и взяла Флёр за руку.

Они на удивление быстро выбрались из замка и побежали к шармбатонской карете, приветливо сияющей мягким золотом вечерних окон.

Нарыдавшаяся вдоволь Габриэль заснула быстро, а Флёр спать совсем не хотелось. Наложив чары тишины, Флёр достала из своего сундука красивую резную шкатулку, прошептала заклинание и открыла крышку. Письма, колдофото, засушенные цветы. Флёр аккуратно приподняла всю эту кипу и с самого дна вытащила уже много лет лежащую там завёрнутой в дорогой тонкий пергамент свою Нику Самофракийскую. С пририсованной головой и с пририсованными руками.

А вот Габи руки дорисовывать не стала. Всё правильно. Зачем нужны руки, когда есть крылья?

— Да, Габи, — прошептала Флёр, — лети, малышка. А я… Я буду ждать тебя на земле…