Покажите мне героя (джен)

Айзава считает, что Тошинори заносчив, высокомерен, немного не в себе и до смешного наивен.

Айзава думает, что у Яги нет чувства меры, что он неверно оценивает реальность, смотрит на мир сквозь очки не того цвета и в действительности плохо понимает, где на самом деле проходит граница между правильным и неправильным, добром и злом, возможным и невозможным.

Айзаве кажется, что для кого-то его роста и комплекции (длинный и тощий, а вовсе не вот это вот всё) он слишком много на себя берёт.

Он потому как раз и уверен — Тошинори абсолютно безумен. Не может человек в здравом уме и трезвой памяти лезть в огонь, не зная, сгорит ли. Не может он бросаться наперерез сошедшему с рельсов поезду и нырять в кипящую лаву.

(Шота сам, в итоге, делает всё то же самое, но не о нём же речь).

…Не станет он с распоротым брюхом переть на отбитого маньяка и рассчитывать выжить.

Ну или на что Тошинори там рассчитывал.

Айзава плохо помнит, он тогда, кажется, орал во всю глотку и обещал прикончить, не то своими собственными руками, не то Старателя попросить. Рыжий ублюдок лицензию получил на пять лет раньше них, успел обзавестись семейством и парочкой свежих бзиков, так что был бы только рад поставить на место зазнавшегося юнца. Шота же орал и к своему стыду почти плакал. А Яги пёр вперёд, словно крайне упрямый локомотив, и был так обескураживающе, так искренне зол, что никому не хватило духу: остановить, возразить, возмутиться, предупредить. Весь мир смотрел на чистой воды самоубийство, ждал и надеялся. На что-то кроме выпотрошенного трупа Всемогущего, очевидно, но Айзаве тогда казалось, что ничем иным та безумная схватка закончиться не могла.

Шота тогда ко всеобщему порицанию ставил на Все за Одного.

Он, возможно, единственный на всей планете никогда не ставил на Символ Мира. Он, возможно, единственный помнил Тошинори совсем другим: длинным, тощим, с белозубой улыбкой до самых ушей, с вечно лохматыми светлыми волосами и горящими без всякого дара глазами. Айзава, в общем-то, понимал, что не так это, и нет ничего исключительного в его знании, и не делает оно его для Тошинори кем-то особенным, но…

Но он никогда не ставил на Символ Мира, потому что поставить на Всемогущего часто значило только одно — поставить на смерть Тошинори Яги, а на это Айзава согласиться не мог. Самопожертвование — неверный ответ, когда есть иные варианты. Он был в этом глубоко убеждён, пусть Мик и ухмылялся во всю ширину рта, со снисходительной жалостью в глазах упрекая его в обыкновенном эгоизме. И Хизаши всё верно говорил, они давно друг друга знали, но где бы истина ни крылась, ни один из героев не обязан был тащить на себе всё бремя мира в одиночку.

Очевидно же.

Он ни раз пытался сказать это самонадеянному засранцу вслух, но то лавина в горах сойдёт, то бомба сдетонирует, то потоп, то местечковый апокалипсис — Тошинори быстро перестал быть улыбчивым Яги и стал героем с плакатов. И бесился Айзава не из зависти, а просто потому что Тошинори и без нелепого костюма, без горы мышц и раскатистого смеха был героем. Ну, тем самым, с большой буквы и курсивом.

Он был хорошим ровно настолько, насколько казался и даже больше, и Шота не был фанатом (где-то в уставе Юуэй должно было быть правило про бывших одноклассников и официальный фандом), но он его просто знал.

И боялся до усрачки каждый чёртов раз, когда новости часа прерывали вечерний ситком.

Он и сейчас боится. Боится и считает, что Яги ищет преемника, а значит, больше не может. Не может, но будет, потому что Тошинори заносчив, высокомерен, немного не в себе и слишком наивен для этой работы. Всё как всегда.

Так что когда Всемогущий заваливается в учительскую, сдуваясь на ходу, привычно поддёргивает слишком длинные рукава пиджака и улыбается, Айзава думает малодушно сбежать. Он даже почти уходит: пятится вдоль стены, позволяя коллегам спрятать его побег от сияющих глаз, и молча просит Мика даже не смотреть в его сторону. Хизаши и не смотрит, качает только головой, дёргая Тошинори за растрёпанные волосы, но то ли у Яги глаза на затылке, то ли слух слишком острый — он оборачивается.

Оборачивается, дёргает уголком губ, будто неуверенно, и так много всего сразу светится на исхудавшем лице, что Шота едва не давится воздухом. Застывает на месте, застигнутый врасплох, снова и снова вспоминает тошнотворный хруст, с которым Все за Одного ломал Тошинори грудную клетку, и в абсолютной тишине спрашивает:

— Так ты до сих пор не помер?

Лицо у Хизаши делается совсем скорбным.

Айзаве хочется откусить себе язык.

Тошинори улыбается. Еле заметно, как когда-то в школе, вот за той самой дверью с надписью «1-А».

До кровавых рек и океана боли.

— Ты мне вроде как запретил.

Ещё Айзава думает, что у Тошинори квирков сразу несколько. И только за один из них благодарить стоит Нану Шимуру — с остальными Яги просто родился.