Мать (джен)

Никогда в Стержне не было слышно детских голосов — кроме тех фантомных, что иногда доносились по ночам.

Но то и не дети были вовсе — всемогущие Власти.

Это ведь они так придумали. Это ведь они всё придумали.

И этот дом, в котором жили двое и могли не видеться неделями, и их самих — этих самых двоих, чей союз был результатом не любви, но равновесия... Или это и следует называть любовью?

Торжественный союз гвоздики и штыка, разрушить который нелегко, но вот ослабить...

Катерина знала: если бы у них были дети — свои, рождённые в браке, — то не было бы у дома Сабуровых той силы, память о которой до сих пор жила в сердцах людей.

Но ведь чтобы быть матерью, необязательно...

Необязательно становиться ею. Можно просто быть.

Она уже — мать, даже невзирая на то, что вышло это донельзя нелепо и трагично.

...Не нужны были этому Городу ни наследники её, ни наследницы. Первая и единственная дочь четы Сабуровых не прожила и минуты с тех пор, как появилась на свет. Ни одного вздоха не сделала даже.

Тогда старый Бурах нетвёрдыми шагами вышел из комнаты, и всё сразу стало понятно.

Тогда жена смотрителя кладбища, ступая неслышно и осторожно, вынесла девочку из дома.

Тогда её муж долго собирался с мыслями, чтобы начать работу — даже ему, изрядно поднаторевшему в искусстве смерти, не доводилось провожать в вечность таких маленьких.

Катерина была умна. Ей хватило одного раза, чтобы понять: её дети городу не нужны, да и сама она — вряд ли.

Вот только, приходя в ту часть кладбища, где навсегда осталась её дочка, никак не названная, она чувствовала себя живой. Матерью. Чувствующей. Слушающей. Слышащей.

Голос дочери слышался в шёпоте ветра и в шелесте трав.

Отзвук её смеха можно было разобрать в звоне весенней капели.

Её сны Катерина видела так же отчётливо, как и свои.

Разве можно было упрекнуть ее в том, что она была плохой матерью? Разве можно уличить ее в том, что она не была матерью?

Только слушать и слышать её иногда было невыносимо — потому что приходила она издалека, из такой запредельности, откуда никто и никогда не возвращался.

Тогда Исидор впервые принёс ей ампулу морфия.

Тогда Марк Бессмертник, заприметив её у Театра, посоветовал больше не приходить.

Тогда женщины настрого запретили детям приближаться к Стержню.

Все всё понимали и старались сделать так, чтобы она не мучилась.

Да только толку-то в том?

Когда умерла жена смотрителя, Катерина стала бывать на кладбище чаще: маленькая Ласка, оставшаяся на попечении отца, отчего-то очень любила играть там, где...

Там, куда приходила Катерина.

Когда умер смотритель, она, заручившись поддержкой Александра, предложила девочке перебраться в Стержень.

— Мама сказала, нельзя, — глядя на Катерину прозрачными глазами, отвечала девочка. — Это очень далеко. Я буду тут. Только ты приходи.

И она приходила, потому что её тут ждали сразу две девочки: живая и... тоже живая.

Одна оставалась там, где и была всегда, а вторая — рядом с ней, и это было правильно.

...В то утро Ласки не оказалось на привычном месте: она сидела в дальнем углу сторожки, крепко зажмурившись и держась обеими руками за голову.

Когда девочка наконец заговорила, Катерине стало плохо.

— Они молчат. Все. Все до одного молчат — даже недавно ушедшие. Так уже было...

— Пять лет назад, — закончила Катерина.

— А ещё, — голос Ласки задрожал, — у меня оставалось девять вырытых могил, а сегодня ночью выяснилось, что семь из них засыпано землёй. Но ведь они же пустые! А две остались, а я...

В дверь постучали.

Ласка и Катерина недоумевающе посмотрели друг на друга.

На пороге стояла девочка-подросток, и Катерина, едва взглянув в ее лицо, сделала то же самое, что давеча Ласка — уселась в углу и схватилась руками за голову.

— Меня зовут Клара...

— Мне прекрасно известно, кто ты, — собственный голос показался ей глухим, будто землёй набитым.

— Я замёрзла, потом увидела здесь свет и решила, что мне сюда.

Катерина Сабурова прекрасно знала, что сейчас скажет эта девочка, и оттого заспешила, стараясь не выдать своего волнения:

— Это очень хорошо, что ты проснулась.

...А потом был мор, и события развивались с такой невероятной скоростью, что Катерине стало страшно не только просыпаться, но и засыпать.

Теперь Клара почти всегда была рядом, но к Ласке было не попасть: она едва справлялась с таким количеством мёртвых.

Говорили, что ее пытались эвакуировать с кладбища, отправить под надзор братьев Стаматиных, но она отказалась наотрез. И только когда эпидемия закончилась и всё стало на свои места, Катерина повторила свою просьбу — и Ласка согласилась, но при условии, что Клара тоже вернётся домой.

— Это ведь в первую очередь её дом, верно?

— Верно.

Никогда в Стержне не было слышно детских голосов — да и не будет уже, ведь дочки совсем взрослые.

Главное, что они есть, и что обе они — рядом.