Революция и престолонаследие (джен)

Алек большой любитель поспать, особенно в выходные. Только каждое воскресенье у него начинается с раннего пробуждения и невыносимо тяжёлого подъёма. А то, как же это, юный принц не будет сопровождать своего отца-императора во время утренней службы? Не ровен час, может пострадать имидж крестителя всея Новой Галактической Империи.

Храм Святой Спасительницы Императора Марии встретил семью Лоэнграммов огромными слепящими на солнечном свету куполами, богато расписанным иконостасом и густым запахом ладана. К тому же прилагались плачущие воском огоньки свечей и бородатый пузатый патриарх с висящим на шее внушительных размеров крестом, инкрустированные в него рубины казались каплями кровавого мироточения. Отец держался по обыкновению чинно и пафосно, матушка-императрица — скромно, скрывая голову под белым полупрозрачным платком, отороченным тончайшим кружевом. Единственное, что радовало Алека, — родители решили не ехать сегодня в собор Святого Пророка Романа, находящийся у окраин столичного Санкт-Райнхардсбурга.

На автомате проговаривая последнюю молитву «во имя Отца и Сына, и Святаго Духа», — да неужели? — «аминь», Алек прямо-таки предвкушал появление за воротами храма толпы репортёров — без них никогда не обходилось. И отчего-то вот уже на протяжении девятнадцати лет их очень интересовали причины, по которым отец вдруг решил обратиться к вере. Эту историю Алек помнил наизусть.

«Как вы знаете, с молодых лет меня начало подводить здоровье. Вскоре после рождения моего принца», — здесь Алеку надлежало с максимально серьёзным выражением лица кивнуть и упереть взгляд в асфальт, — «я подступил к порогу смерти. Врачи оказались бессильны, причина болезни — неизвестной, мне ничего не помогало. И вот я постепенно отходил в мир иной, как…» Ему явился некий старец — уже в сединах, но не сказать, что совсем дряхлый, — изъяснявшийся на неизвестном или давно утерянном языке. Одно слово отец распознал наиболее чётко — Роман. Выяснилось, что это вполне себе реальное имя, потому старцу приписали лик пророка. Итак, пророк Роман объяснил отцу, что если тот не примет Господа Бога, то непременно умрёт, затем он привёл к отцу Спасительницу Марию, которая вновь вдохнула жизнь в тело. «Боже, императора храни». И ещё ворох деталей, знамений и происков божественных — неизвестно доподлинно: настоящих или додуманных уже впоследствии.

Алек считал эти рассказы всего лишь игрой угасающего сознания при клинической смерти. Ни в Бога, ни в чудесное воскрешение отца он не верил. В старания бригады реаниматологов и последующую смену образа жизни отца — очень даже, но не более. Полутораминутная гипоксия мозга необратимыми повреждениями не грозила, но случай с отцом утверждал о противоположном. Что такое могло щёлкнуть в его светлой голове, чтобы он активно начал отстраивать церкви и монастыри, чуть только придя в себя? Загадка.

Слава богу — ну и дурацкая же привычка использовать это выражение! — после службы обошлось без долгих пересказов. Иначе Алек взорвался бы намного раньше, чем успел добраться до особняка Миттермайеров.

— Я так больше не могу, Ройенталь! — закричал он в комнате своего близкого друга.

— Пожалуйста, тише, Алек, — попросил Феликс.

С тех пор, как после совершеннолетия Феликса раскрылась личность его настоящего отца, а шок от внезапного известия померк, Алек стал называть его по новоприобретённой фамилии. Скорому на решения Алеку очень уж понравилось дерзкое и одновременно изысканное звучание, поэтому он даже согласился сохранять всё в тайне и обращаться к Феликсу подобным образом исключительно наедине вполголоса. Он прекрасно понимал, что Ройенталь не хотел обижать вырастившую его чету Миттермайеров, но всё равно порой не мог сдержаться.

— Прости. — Алек на мгновение остановился и возобновил измерение ковра шагами. — Но это же просто невозможно!

— Я понимаю, что ты держишь пост и нервничаешь из-за этого ещё сильнее, но…

— Да нет, я просто бесами одержим! Демонами здравого смысла и научного развития!

— … но потерпи немного, и наш план скоро заработает на полную мощность.

— Скорее бы, — обессиленно упал в кресло Алек и зажмурился. — Я устал. Он украл моё детство: воскресная школа, церковная школа, семейные чтения библии, семинария. Дальше что? Отращивать бороду и слушать исповеди прихожан?

— Отращивать что-то и слушать твои исповеди это по моей части.

Что-то защекотало у лица. Лучший друг и ныне незаменимый помощник перегнулся через спинку кресла, задев кончиками длинных волнистых волос. Алек видел своё отражение в его ярких, почти что синих глазах.

— Действительно, зачем мне твой хлеб отнимать, — вмиг утихомирился Алек.

Ловко скрутив одну прядь жгутом, он заправил её за ухо Ройенталю, но другая тут же свесилась вниз. Пока Алек не успел опустить руку, Ройенталь вложил ему в ладонь сверкнувший серебром предмет:

— Дарю.

— И зачем мне это? — поинтересовался Алек, рассматривая карманные часы на цепочке.

На первый взгляд ничего необычного за исключением червлёной гравировки с изображением шестерёнки в окружности, составленной из переплетённых человеческих рук.

— Будет знаком отличия наших товарищей.

И правда, очень символично. Наверное, в прошлом году он бы так не подумал, но не теперь, когда окончательно сформировал свою точку зрения.

Если разобраться, всё началось ещё в детстве, там в нём потихоньку рос эпицентр чувства несправедливости по отношению к себе: почему на Феликса дядя Вольф с тётей Эвой не наседали, а родители Алека против его воли заставляли изучать религию и навязывали веру? Он всегда завидовал и тоже хотел заниматься вещами поинтереснее в свободное время, но вместо этого читал кучу интерпретаций Евангелия. С течением времени все нравоучения батюшек и духовных наставников набили оскомину. «Не убий, не укради» прекрасно ограничивались буквой закона, так зачем учить этому в контексте веры? Наверное, чтобы как бы между прочим подсунуть проповеди о необходимости жить скромно и довольствоваться малым. Так утверждали попы, облачённые в рясы с позолоченным шитьём и разъезжающие на дорогих машинах по столице. Этим же попам сдержанно кивал отец и высокопоставленные чиновники, деньги у которых наверняка водились. Что-то не сходилось с концепцией аскетичного образа жизни, решил Алек. Вместе с этим он всё чаще обращал внимание на других прихожан. Некоторые из них выглядели откровенными бедняками, даже если не просили милостыню.

Узнавая из учебников по истории и обществознанию всё больше фактов о жизни за пределами дворца, Алек задумывался чаще и чаще. Почему кто-то ни в чём себе не отказывает, а другим приходится много и долго работать, чтобы просто прокормить себя? Объяснение крылось в областях политики, экономики и социального устройства. Несмотря на то, что отец ещё до начала своего правления упразднил государственную монополию производства и подневольное положение простого народа, фактически принадлежавшего аристократам, классовое деление в Империи лишь трансформировалось и никуда не делось. Дело в том, что главенствующее над большинством меньшинство слегка пополнило ряды кадрами частных и не всегда — точнее, «всегда не» — менее состоятельных лиц. Торгаши ли бывшего доминиона, лояльные ли к политике отца аристократы с радостью купили недвижимость, движимость, технику и чужой труд. Валюта — далеко не новое божество, но упрочившее своё положение на уровне с Господом Богом. Или скрывающееся под его маской?.. Наверняка несколько древних родов предприимчивых евреев ликуют и по сей день. Абсолютно всё решается сошедшими с печатных станков монетного двора имперскими марками и их количеством. Количеством, сосредоточенным в кошельках непропорционально малого процента населения. То есть руки богачей свободны ровно в той же мере, что и при династии Гольденбаумов, но под соусом имени нового монарха и поверхностно реформированного законодательства с десертом из религии.

Очень удобно! С одной стороны, можно туманить разум относительно недавно освобождённых практически рабов иллюзией достойной награды за их труды, а с другой — заставлять их терпеть нужду рассказами о греховности иметь какой-либо излишек. Попивая кагор трёхвековой выдержки, запугивать людей карой божественной, обещать вечное блаженство в раю за неукоснительное следование некому своду правил в дополнение ко множеству и без того продуманных светских кодексов. Почему не может быть блаженства в жизни мирской? Где логика? Мириться с этим фестивалем лицемерия Алек был не намерен.

Загнанный до изнеможения количеством нагрузки на мозг и измученный несправедливостью к себе он ужаснулся неравенством подобного масштаба и тут же высказал всё как есть Ройенталю. Он долго молчал, затем задал единственный и невозможно правильный вопрос: «Мы можем как-то исправить это?» Алек загорелся идеей изменить мир к лучшему.

Путём дальнейших логических умозаключений он пришёл к задумке спровоцировать революцию, чтобы вынудить отца — даже если он удержит власть в своих руках, титула, вероятнее всего, лишится, — выполнить требования угнетённого большинства. С той же вероятностью возможно создание нового правительства. Вместе с тем Алек не питал особой неприязни к отцу — ранняя политика вполне импонировала его убеждениям. Просто процесс воцарения непоколебимой справедливости был запущен, однако не доведён до конца — это вина правителя. Посему ему стоит либо отойти в сторону, либо всё исправить.

— А не слишком ли наглядно отражает нашу идеологию? — засомневался Алек, утопив ноготь большого пальца в углубление зубца выгравированной шестерёнки.

— С тем учётом, что это часы, проще предположить принадлежность их обладателя к какому-нибудь м-м… Культу Времени! — криво и коварно улыбаясь, сказал Ройенталь.

— Что-что? — Алек рассмеялся не только от абсурдности возможной догадки — ещё и от отсылки к Культу Земли, портившему кровь всей Галактике.

— Появление иных религиозных направлений закономерно при наличии какого-то одного главенствующего. Говорят даже, что премьер-министр Оберштайн читает Коран перед сном, — заговорщицки понизил и без того низкий голос Ройенталь.

— Скажи ещё, что он не глаза настраивает, когда запирается у себя в кабинете, а тихонько совершает намаз.

Если так, то очень жаль, что отец привил своему государству православие вместо радикальной формы католицизма…

— Как знать. Он довольно неоднозначная персона.

— Ох, не напоминай о моём любимом дедушке.

Сколько Алек помнил себя, столько же ощущал себя неуютно в присутствии Оберштайна. Но с годами глупый детский страх перед искусственным глазами уступил место недовольству его внутриполитическими ходами, и Алек критиковал премьер-министра при каждом удобном и неудобном случае. Оберштайн к тому моменту совсем постарел: высох, сгорбился, значительно облысел, словом, стал выглядеть хуже прежнего, за что и получил от Алека ласковое прозвище.

Никого не щадящее время клонилось к полудню.

— Это всё очень хорошо. — Крепя к жилету карабин, Алек кивнул на подаренные часы и спрятал их в кармане. — Но тогда у нас появляется очередная статья расходов, чтобы изготовить такие для остальных, а средств и без того мало.

— Кстати об этом, — щёлкнул Ройенталь пальцами. — Мне сообщают, что к сегодняшнему заседанию почти всё готово и…

— Новый защищённый канал работает без сбоев? — перебил Алек, беспокоясь о результате последнего крупного вложения. Сам он, будучи работником аналитического отдела подразделения внутренней разведки, никаких подозрительных подключений не замечал, но связь — не его специальность всё же. — Атак на сервер не наблюдалось?

— Нет, всё в порядке, — заверил лучший друг. — Либерт должен будет представить итог переговоров со своим троюродным дядей. Но прогноз предварительно положительный, вопрос лишь в сумме, которую нам смогут перевести.

— Отлично! Тогда стоит заранее обдумать наш следующий шаг.